Текст книги "Зовите меня Апостол"

Скотт Бэккер
Зовите меня Апостол

Посвящается Руби.

Вау!

Кто бросит кусок – тому виляю, кто не бросит —

облаиваю, кто злой человек – кусаю.

Диоген Синопский

Дорожка первая
Венец успеха

Отец всегда говорил: скверный у меня характер.

– Слишком уж ты быстро судишь. Клеймо шлепнул, и все, в мусор, – сказал мне как-то. – Знаешь, жизнь куда больше и богаче, чем ты думаешь.

– Больше и богаче, надо же, – огрызнулся я. – Что за болтовня, пустая и глупая!

Случилось это 13 июня 1981 года. День был хороший.

По непонятной причине – то ли наследственность у меня такая, а может, среда заела – вырос я нигилистом и нахалом, сомневающимся во всем и все осмеивающим. Покажите фото своего младенца – и я спрошу, не вверх ли ногами его держите? Похвастаетесь, что выиграли в лотерею, – и я суну вам телефон барыги, снабжающего меня кокой. Покажите флаг – и я увижу смятые простыни на постели шлюхи. Я ни за кого не болею, ни в чем не участвую и ни за что не берусь – ни за большое, ни за малое (за малое в особенности). И не то чтобы я злобный ненавистник, просто в толк взять не могу: зачем? Там, где все видят выезд на автостраду, я непременно увижу проселок.

Я всегда сам по себе и себе на уме.

Думаете, я эдакий герой, храбрый сын свободы, уверенно торящий путь, гордый и независимый образчик истинно национального духа и прочее дерьмо в том же роде?

Ну-ну. Нынешняя Америка предпочитает торить пути между полками супермаркета, чтобы хоть как-то забыть про общую одинаковость, про аккуратное клеймо на каждом и всяком – о табличке с именем на груди. Мы предпочитаем отличаться, покупая разное.

Чудный неторный путь, правда? А может, он как раз и есть самый лучший?

Если считать автостраду проселком, рано или поздно кому-нибудь вышибет мозги.

Меня можно назвать циником.

Только не путайте со скептиком, ради бога. Скептики тоже ни во что не верят – но это оттого, что им до всего есть дело, они смотрят всюду и делают вывод: человечество загрузло и увязло, истины оно не видит и видеть не может. Истина – дама слишком благородная для липких ручонок толпы.

А циник не верит, потому что ему наплевать. Мать вашу, какое мне до истины дело? А вам какое?

Меня зовут Апостол Мэннинг. Глупейшее имя – а чего еще ожидать от родителей, несущих дикую чушь? Когда меня спрашивают, я отвечаю: «Мое имя – Стол, Стол Мэннинг». Если спрашивающие лыбятся, я вру. Дескать, это меня в честь отца назвали, он был Стул Мэннинг. За «Стулом» обычно взрыв хохота. Если взрыва нет, если на харе написано все то же недоумение – мол, откуда такой придурок взялся? – я бью. Сильно бью. Но это если не коп спрашивает. Если коп, я продолжаю сладенько и тихонько лизать задницу.

Про меня вы должны знать и помнить одну вещь: я никогда ничего не забываю.

Никогда и ничего.

Если верить докторам, именно потому я съезжаю с катушек.

По этой же причине я сейчас сижу и пишу. Моя нынешняя врачишка считает: проблема не в том, что я помню. Проблема в том, как я помню. Врачишка моя верит в силу слова, ухваченного бумагой. Думает, если я свою гнусь вколочу в связные фразы и сотворю из нее роман, мне полегчает. Яд из памяти выльется и остынет.

Чепуха, конечно. Я всегда считал писательство попросту обострением человеческой способности нести чушь. Но врачишка моя смышленая и симпатичная, да и у меня прибавилось мудрости после стольких-то попыток прикончить себя. Поскрести пером по бумаге куда легче, чем по вене.

После скрябанья по венам уже ничего не кажется сложным. Странно, правда?

Если не считать мелкого сдвига с памятью, я – существо обыденное и банальное. С грандиозными планами молодости, честолюбием и святым убеждением: я сам себе хозяин и сделаюсь, кем захочу. Но жизнь эту белиберду не слишком-то слушает, идет себе потихоньку, и все тут. Решил то, сделал это, пошел туда, удрал сюда – год за годом, и вот сидишь один-одинешенек на горе, и непонятно, как туда залез и как с нее слезать. Человеческой жизнью правят не великие идеи, а мелкая сиюминутная выгода, самоугождение нижайшего, пошлейшего толка. К примеру, жена начинает вдруг являться домой все позднее, день за днем, неделя за неделей, и внутри поселяется, пухнет, шевелится поганенький такой, тошнотворный ком, будто где-то не там и не вовремя спрыгнул с карусели, стоишь, дрожа, и мир вокруг никак не хочет успокоиться.

Что вы сделаете? Спорить готов – ничего! Все как обычно: притворяетесь, будто ни о чем не подозреваете, молчите, смотрите вперед с оптимизмом. Еще десять лет – и залог будет выплачен, дом станет вашим, и тогда вы хозяин своей судьбы.

Ну-ну.

Вот такие обстоятельства сплошь и рядом определяют, кем мы становимся и куда попадаем. Мелкие дела. Делишки, детки лени. А потом просыпаешься и видишь: молодые мечты и сорокалетняя реальность – по разные стороны пропасти и дна не видать. Можно заламывать руки и вопить: «Как?» Но ответ-то для вас не секрет, всегда знали. Он впечатан в самое нутро, он и есть нынешний «вы» – куча поблажек своим слабостям.

Верьте мне – уж я-то знаю. Я слежу за такими, как вы. Всегда и повсюду вижу вашего брата. Мужья проигрывают сбережения своих супруг, жены лазят в ширинку мужниным дружкам. А я потом вручаю мужьям или женам конвертик со всякой всячиной, нужной, чтобы сшить дело о разводе. Я – летописец мелкой жиденькой стороны вашего существа, того, что вылезает на свет божий, когда не приходится вкалывать и натужно улыбаться. Я – подонок, выуживающий ваши ничтожные секретики. Я – Апостол Мэннинг, основатель и единственный владелец «Агентства Мэннинга», Ньюарк, Нью-Джерси.

Да, я – частный детектив. Мудак и зануда, сующий нос в чужое грязное белье. Оплачиваемый сдельно блюститель нравов этого мира.

Венец успеха и мечта карьериста.

Дорожка вторая
Мертвая Дженнифер

Понедельник

Как только Аманда и Джонатан Бонжур заявились в мой офис, я сразу понял: очередная головная боль с пропавшим дитятей. Когда супруги приходят вместе, это или родственник исчез, или чадо. Скорее всего, чадо, но вы не поверите, сколько в наше время благонравных бабушек пускаются во все тяжкие, проигрываясь направо и налево, и сколько почтенных дедушек, повесив что-нибудь тяжелое на шею, отправляются к ближайшей реке.

Мое агентство прячется на типичной захолустной улочке, где за шеренгой чахлых деревьев осклизлые фасады двадцатых годов перемежаются длиннющими коробками дешевых супермаркетов. В таких местечках добронравные мамаши покрепче держат отпрысков за руку. На моей улице магазинчики бывшего в употреблении барахла чередуются с педикюрнями и парикмахерскими, кромсающими задешево. Есть бар, где наплыв посетителей только в дни выдачи социального пособия, и еще один, где наплыва нет никогда, но он тем не менее держится на плаву. Имеется конторка ростовщиков «Займы в тот же день». И грязнейшая в мире блинная.

Не хватает только клиники, потчующей метадоном наркотов.

Мои владения – тысяча сдающихся внаем квадратных футов, расположенных между греческой шашлычной и порномагазином. Когда у меня не смердит пригорелой бараниной, мягко пованивает дешевым смазочным маслом. Мой офис на самых задах, рядом с курилкой, она же гнездилище ксерокса. Стол мой расположен со стратегическим удобством – от входа меня не видать, а я, вытянув шею, без труда рассматриваю забредших бедолаг. Именно это я и сделал в 11.48 утра в понедельник, заслышав фальшивый дребезг дверного колокольчика – треснувшего, но еще не решившего разлететься.

Углядел я супругов Бонжур стоящими в нерешительности перед моей секретаршей Кимберли в приемной, искусно разукрашенной потеками и трещинами на потолке. Джонатан Бонжур был мужчина солидный. Я мог бы сказать: жирный, но не скажу – у меня рефлекс безусловной вежливости к тем, кто забредает в мой офис. Причем вежливости, умело сдобренной лестью, – лизнуть клиента лишний раз очень даже полезно. А этот клиент был, ко всему прочему, еще и адвокат. Я сразу понял – ведь костюм на нем сидел отлично. Всякий толстеет по-своему, и ожиревшему парню найти готовый, хорошо сидящий костюм – почти немыслимо.

Миссис Бонжур тоже отличалась солидностью, но здоровой, широкозадой и крепкой, от какой пускают слюни, шалея, истомившиеся зэки. В тусклом свете, пробивавшемся через офисное окно, кудряшки миссис Аманды Бонжур казались иссиня-черными, кожа – меловой белизны, а на удивление пухлые губы светились сочно-алым – будто у стенографистки откуда-нибудь из Алабамы, а не у адвокатской жены из Нью-Джерси.

Милая пара – прекрасная наследственность, отменное здоровье, достаток, жизнь без забот и тревог. Воплощение «американской мечты».

Само собой, ко мне они явились не из пустого каприза. Наверняка случилось что-то крайне скверное.

С новыми клиентами я, как правило, изображаю либо Ремингтона[1]1
  Ремингтон Стил – герой американского телесериала, впервые показанного с 1982-го по 1987 год. (Здесь и далее примечания редактора.)


[Закрыть] – эдакого крутого всезнайку снаружи, но пушистого и теплого внутри, либо Коломбо[2]2
  Коломбо – герой одноименного телесериала, лейтенант полиции Лос-Анджелеса.


[Закрыть] – с виду добродушного растяпу, но готового в любой момент цапнуть за больное место.

Первое впечатление решает все – и вот я, прикинувшись Ремингтоном, вылез из-за стола и вальяжно прошествовал к двери. Оперся о притолоку, улыбнулся паре грустно и понимающе, сказав Кимберли: «Пожалуйста, пригласи их ко мне». Правда, вальяжное обаяние не слишком вязалось со свежим запашком анаши, витавшим в моих чертогах, но супруги Бонжур были в состоянии до крайности подавленном и, кажется, внимания не обратили.

Мистер Бонжур уверенно и деловито пожал мне руку – с привычной сноровкой тех, кому день ото дня приходится искать руки незнакомцев. Симпатичный, умненький, проницательный мистер Бонжур, с эдакой лукавой искоркой в глазах. Искорку эту я распознал сразу. Все законники – сплошь циники, исключений я не встречал. Когда проводишь жизнь, изображая внимание и сочувствие к всевозможным мерзавцам, тебе повсюду видится только мерзость. Неизбежная профессиональная хворь.

Уверен: и он в моих глазах искорку подметил. Между людьми постоянно так: случайно увидел, оценил, понял. Но большинство подобных моментов тут же уходят бесследно, угасают в памяти – у всех, но не у меня. Я их ловлю, как жаба мух.

А вот миссис Бонжур – совсем другое дело. Для нее я персонаж из скверного кино, признак того, что жизнь покатилась от беды к безумию. Когда я руку протянул, она вздрогнула, чуть не отпрянула. Боялась, наверное, окончательно поверить в то, с чем уже почти согласилась. Само собою: чтобы по-настоящему поверить в дерьмо, нужно его потрогать.

Ладно, зачем смущать даму? Я сделал вид, будто не пожатия ожидал, а указывал на кресло. Все в порядке. Она – клиент, я – прилежный клерк с именем на табличке, пришпиленной к груди.

Аманда плюхнулась в кресло рядом с мужем и немедленно заревела. Мне противно сознаваться, но именно в этот момент я решил заломить наивысшую цену. Гнусно. Но врачишка сообщила мне: дескать, если я не буду кристально и неприятно честным, писанина моя станет «едва ли большим, нежели тщетное трудоемкое самоублажение» (цитирую дословно).

Торопливо покончив с приветствиями, Джонатан перешел к делу.

– Мы по поводу нашей дочери. Она пропала.

Хоть я и ожидал подобного, но все же едва не чертыхнулся в сердцах. Сам не знаю почему. Слова «она пропала» я слышу чаще, чем вы можете себе представить. Это как с самолетами, врезающимися во Всемирный торговый центр: видишь картинку множество раз, зеваешь от скуки, будто наблюдая рекламный ролик, а однажды вечером смотришь в тысячный раз – и дыхание перехватывает, по хребту – мурашки и холодный пот. Будто душа твоя в том самолете летела и только сейчас вспомнила.

– Как ее имя?

– Дженнифер, – ответила миссис Бонжур с ноткой благоговения в голосе и всхлипнула.

– Дженни, – добавил супруг. – Так… э-э… все ее звали… Дженни.

Я не очень-то склонен переживать чужую боль – слишком хорошо помню свою, время ее не лечит. Но что-то исконное, первобытное, настоящее прорвалась в голосе мистера Бонжура и отозвалось сочувствием во мне. На мгновение защемило сердце, я представил дом, ставший музеем, живущий памятью прошлого, с опустевшей спальней в конце коридора. Дверь приоткрыта, безжалостный свет ползет по паркету, утыкается в девичьи кроссовки, забытые у двери, на смятой кровати – одежка, в углу – скомканные джинсы, в вазе с мелочью – позабытый мобильник. Все застыло навечно, все мертвое, беззвучное – кричащее тишиной и одиночеством.

– Фото есть? – спросил я, стараясь унять дрожь в голосе.

Аманда с готовностью протянула – глянцевое, четыре на шесть дюймов. И впилась в меня взглядом, пока рассматривал.

Странно, как простое имя, соединенное с чьими-то чертами, запечатленными на глянцевой бумаге, переворачивает восприятие с ног на голову. Прежде видел лишь обыденно красивое – словно с бутылки шампуня – лицо. Длинноволосая блондинка, прическа а-ля Марсия Брейди[3]3
  Марсия Брейди – персонаж телесериала «Семейка Брейди», демонстрировавшегося с 1969-го по 1974 год.


[Закрыть], полные губы, ровная белозубая улыбка, глаза голубые, безмятежные, искристые. Смотрит уверенно и простодушно – любуйтесь, вот я какая!

Нет уж, такая не сбежит из дому. Красавицы не убегают. Удирают дурнушки и заурядные, бегут как раз от проклятия вот таких фото, спасаются от взглядов родни, знакомых и бог весть кого еще. Красивым нет нужды хотеть, чтобы их не видели и поскорей забыли. Наоборот – им нравится, когда их видят и помнят.

Уж я-то знаю.

– Она ведь не сбежала из дому? – спросил я, глянув наконец Аманде в глаза. – Сколько ей на фото? Девятнадцать, двадцать?

– Девятнадцать. – Аманда всхлипнула.

– А сейчас ей сколько?

– Двадцать один. – Голос будто у ныряльщика, отчаянно старающегося отдышаться. – Двадцать один ей сейчас!

Я прислонил фото к настольной лампе – чтобы видеть лица Дженнифер и ее родителей одновременно. Кивнул им понимающе, откинулся в кресле.

– И что же случилось?

Они рассказали – история прямо-таки из телешоу о жизни звезд. Все безоблачно, гладко, талантливо и замечательно.

Люди всегда делают из жизни роман. Не попросту описывают, как было и что стало, а непременно покрутят, заострят то, пригладят это. Да, конечно, – любопытная девочка, все всегда получалось, первая, лучшая… да не о дочери они рассказывают, а превозносят свои родительские умения и воспитательские таланты. И намекают одновременно: мол, не такая она, чтобы во все тяжкие… конечно: что бы ни случилось с их драгоценной дочерью, к ним, супругам Бонжур, это не имеет ни малейшего отношения. Помянули осторожно некую «слабость к музыкантам» – само собою, как ни воспитывай, как ни смотри, а от посторонних влияний взрослеющую дочь оградить – увы! – невозможно.

Я чуть удивился, когда они помянули секту. Если красивые дочери ступают на дорожку, не обозначенную в родительском атласе, как правило, виной тому наркотики. По словам миссис Бонжур, Дженнифер нашла «их» в Интернете, еще когда училась в школе. Не сказав ничего маме с папой, стала их «удаленным приверженцем», к первому году колледжа продвинулась до «посланника», распространителя «их» воззваний. Затем принялась посещать «их» воскресные сборища, все реже навещая дом. После бросила медицинский колледж и перебралась жить в Усадьбу – пристанище секты в юго-восточной Пенсильвании, близ местечка Раддик – типичного захудалого городишки «Пояса ржавчины».[4]4
  «Пояс ржавчины» – промышленные районы на Северо-Востоке и Среднем Западе США, в которых часто наблюдается спад промышленного производства.


[Закрыть]

– Как же «они» называют себя? – осведомился я наконец.

До сих пор Бонжуры, будто из средневекового предрассудка, упорно не хотели именовать погубителей дочери, говоря «они», «их», «им». А после моего вопроса сделались угрюмыми и озабочеными. Я уж ожидал: вот-вот прошепчут, озираясь: «Волан-де-морт»[5]5
  Лорд Волан-де-морт – главный отрицательный герой серии романов о Гарри Поттере английской писательницы Джоан Роулинг.


[Закрыть], или «Саурон»[6]6
  Саурон – персонаж произведений Дж. Р. Р. Толкина.


[Закрыть], или вроде того.

– …Они зовут себя «Системой отсчета», – выговорила наконец Аманда.

– Никогда не слыхал. Во что они верят?

Она скривилась.

– По ним, этот мир… в общем, он нереальный.

– Разве не со всеми религиями так? – ляпнул я, не удержавшись.

– Джонатан, дорогой, лучше ты объясни, – сказала миссис Бонжур раздраженно и пояснила мне, слегка стесняясь: – У него степень по философии.

Другие, так же стесняясь, говорят о мужниных проблемах с выпивкой.

– Это культ, типичный для нью-эйдж[7]7
  Нью-эйдж (New Age, буквально «новая эра») – общее название совокупности различных мистических течений и движений, в основном оккультного и эзотерического характера, сформировавшихся в XX веке.


[Закрыть],– поведал Джонатан. – Раскрытие человеческого потенциала и прочее в том же духе. Такие называют харизматическими культами.

Как я впоследствии узнал из Сети, харизматический культ – это когда секта собирается вокруг одного всевластного гуру. И что в классификации культов такие занимают крайнее, весьма неприятное место.

– Вождя их зовут Ксенофонт Баарс. Хотите – верьте, хотите – нет, но он бывший профессор философии из Беркли.

– Вы говорите так, будто одно это делает его виновным.

– Именно!

– Каждый может стать вождем секты, профессор в том числе. Что же здесь плохого?

– Да то, что он не вождь, а гнусный мошенник и убийца! – выкрикнула миссис Бонжур.

То ли из-за неожиданной свирепости ее выкрика, то ли из-за слова «убийца» в комнате повисла неловкая тишина.

– Моя жена имела в виду: верования этого культа слишком… экстравагантны и несерьезны для человека с образованием Баарса. Мы думаем, он попросту оболванивает людей ради денег и, хм, секса, – пояснил сухо мистер Бонжур.

– Экстравагантны? Что вы имеете в виду?

– Они считают: мир вот-вот кончится.

Не слишком оригинально. Конечно, профессор философии во главе секты – нетривиальный оборот. А в остальном… разве не все свихнувшиеся на религии вещают: конец, дескать, близок и всем надо то и се?

– И когда для них мир кончится? – спросил я вежливо.

– Через пять миллиардов лет.

Надо же. Я изо всех сил постарался не расхохотаться.

– Вы имеете в виду, когда Солнце нас проглотит?

– Именно. Только Баарс сумел убедить приспешников в том, что эти пять миллиардов лет уже прошли. Наша Земля старше – и вот-вот перестанет существовать.

Я даже и щеки потер, стараясь прогнать ухмылку. Посмотрел на супругов, ошарашенных и подавленных каждый по-своему, не только потерей, но и самой возможностью лишиться дочери из-за настолько чудовищной глупости.

– Я вас понимаю, – изрек я сурово и важно.

Видит бог, я уж всякого абсурда навидался. При моей-то профессии нелепости сыплются гуще, чем помидоры в неудачливых комедиантов. Конечно, трагедия остается трагедией, какой бы глупостью ни сопровождалась. Горе и смерть всегда бьют в сердце, проламываются к самому нутру сквозь все случайное, нелепое, абсурдное. Но у жизни есть скверная привычка с какой-то извращенной регулярностью преподнести настоящую беду в завершение анекдота. Мы всё ожидаем шекспировских страстей, а вокруг большей частью бесчисленные версии шоу Джерри Спрингера[8]8
  «Шоу Джерри Спрингера» – телевизионное шоу, в котором неблагополучные семьи обсуждают свои проблемы, а публика и ведущий Джерри Спрингер предлагают варианты их решения.


[Закрыть] – жалкие, дешевые, грязные.

Немногие умирают красиво.

Я глянул на фото Дженнифер, прислоненное к моей настольной лампе – дешевой подделке в стиле ар-деко. Рядом с ней глумливо красовался еще не открытый счет. Я видел сквозь пластиковое окошечко треть адреса и имя «Апостол Мэннинг», крупное, нагло попирающее законы перспективы.

Меня вдруг будто ледяной иглой укололи.

Сам не понимаю, как и откуда, но пришло ясное, твердое убеждение: Дженнифер Бонжур мертва. Наверняка убитые горем родители тоже это понимают.

Если б я знал, сколько раз еще в этом деле ко мне придут подобные же внезапные озарения…

Я порасспросил супругов про полицейское расследование, ожидая услышать череду жалоб. Почти все приходящие ко мне недовольны полицией – либо потому, что у самих рыльце в пушку, либо из-за чрезмерных ожиданий. Когда дело идет о пропаже, почти всегда рассказывают про полицейское безразличие, некомпетентность, а если очень разозлены, то прямо обвиняют в должностных преступлениях. Лично я ничего против копов не имею. Полицейские не боги и не гении – обычные люди, забегавшиеся, занятые, со своими соображениями выгоды и невыгоды, с множеством правил и предписаний, со своей неповоротливой бюрократией и нелепостями, ею производимыми.

Мне случалось посмотреть на эту машинерию изнутри, я ее знаю.

Но оказалось – знают ее и Бонжуры. Они не жаловались. Глава местной полиции помогал, утешал и обнадеживал, сделал все возможное и даже больше – но бесполезно. Имя этого добросовестного шефа полиции – Калеб Нолен. Славный, честный Калеб Нолен. Он опросил всех двадцать семь «системщиков». По их словам, Дженнифер ушла из Усадьбы с «системщиком» по имени Энсон Уильямс вечером, около половины девятого. Пошли они в бар «Легенды», где оба любили потанцевать. Путь был неблизкий, две с половиной мили среди заброшенных фабрик, но оба, по-видимому, ценили прогулки, свежий воздух и лишний шанс поговорить без помех. Энсон и Дженнифер дружили, но любовниками не были. Свидетели показали: оба танцевали и пили где-то до половины двенадцатого. Охранник сказал: уходя, Дженнифер выглядела слегка подавленной и расстроенной. Как показал Энсон, ее почти весь вечер мучила головная боль, и в конце концов Дженнифер решила уйти. Энсон якобы уговорил ее вызвать такси, но, по словам охранника, она ушла пешком, направившись в сторону Усадьбы.

Но туда она так и не пришла.

Согласно записям на мобильном телефоне, Энсон звонил ей в три минуты первого и в семнадцать минут. Она не ответила. Тогда Энсон позвонил в Усадьбу, интересуясь, видел ли ее кто-нибудь. Когда узнал от охранника, что она ушла пешком, поспешил следом, выкрикивая ее имя и обыскивая окрестности дороги, – думал, ее сбила проезжавшая машина. Энсон ничего не отыскал, а в час тридцать три ночи Ксенофонт Баарс сам позвонил в полицию. Около двух один из помощников Нолена начал поиски, объезжая окрестности ее маршрута – жуткий лабиринт заброшенных сталелитейных заводов. Не самое подходящее место для ночных прогулок в одиночку юных девушек. Правда, местные, издавна привыкшие к этому пейзажу и знавшие его как свои пять пальцев, ничего жуткого там не видели. Дженнифер не появилась и утром, и Калеб Нолен мудро решил плюнуть на инструкции и запустить полноразмерный поиск. К трем часам дня восемьдесят с лишним добровольцев прочесывали руины заводов и окрестные овраги. Все оказалось бесполезным.

Ни следа, ни намека. На другой день искали снова, на сей раз уже с обученными собаками, – и снова ничего.

Тогда полиция позвонила родителям Дженнифер. Горе того дня отразилось на их лицах: как же так, их маленькая любимая дочь, лелеемая, иногда едва терпимая, но все остальное время – обожаемая, пропала?!

Затем снова повисла неловкая тишина.

Я спросил, обращались ли они в газеты и на телевидение. Да, полиция обнародовала свой отчет о деле, два питтсбургских телеканала передавали о пропаже, показав фото, главная городская газета «Питтсбург постгазетт» опубликовала материал – все напрасно.

– А мне один репортер сказал: они специально таким историям ходу не дают! – Голос Аманды чуть ли не звенел яростью. – Синдром Джонбенет[9]9
  Джонбенет Патриция Рэмси (1990—1996) – американская девочка, победительница детского конкурса красоты, в шестилетнем возрасте убитая неизвестными преступниками.


[Закрыть], вот как он назвал это! Дескать, пропажи и убийства красивых белых девочек всем надоели!

– Нет, – возразил Джон Бонжур. – Это из-за постоянной критики нашей прессы. Она как-то… по-голливудски ко всему подходит.

– По-голливудски?! – Аманда уже почти кричала.

– Они выбирают героев статей, будто режиссеры, чужая драма для них – сценарий кино.

– Ты имеешь в виду, наша дочь слишком красива, слишком белокура? Что ее из-за политкорректности нужно похоронить на задней странице? Так и оставить ее… пропавшей?

Пропавшей? Я вздохнул про себя. Они по-прежнему считают ее пропавшей?

Снова посмотрел на фото, заглянул в искристые глаза девушки и представил полицейские снимки с места убийства – тошнотворную жуть, навсегда закоченевшую муку. Нагота, немыслимо для живых заломленные руки, серая, в багровых пятнах кожа. Тогда я и начал звать ее про себя «мертвая Дженнифер».

Звучит кошмарно. Что тут сказать? Я – пишущий правду и только правду подонок.

Я потряс головой, потер глаза. И спросил – всегда тороплюсь с вопросом, когда мысли бредут не в ту сторону:

– Как бы вы охарактеризовали свои отношения?

– Вы что имеете в виду? – спросила миссис Бонжур.

– Ваши отношения с Дженнифер. Вы ладили или… э-э… не очень?

– Он хочет знать: возможно, секта стала лишь поводом удрать от нас, – с супружеской предупредительностью вставил ее муж.

Тут я уразумел: мистер Бонжур был не просто адвокат – он был хороший адвокат.

– Не очень ладили. Не очень, – отчеканила миссис Бонжур.

– Но мы оставались в рамках, – перебил ее мистер Бонжур. – Понимаете, «не ладили» – это одно, но чтобы удирать…

Его жену передернуло.

– Я уверена, мистер Мэннинг поймет нас правильно…

– Да, но я не хотел бы создать ложное впечатление…

Оба глянули на меня беспомощно. Поразительно, как супружеские пары умудряются превратить каждого встречного в консультанта по семейным проблемам. Потому я выдержал паузу – потерпите, милые.

– И что же это за впечатление?

– Джон ударил ее, – сказала миссис Бонжур ясно и безжалостно. – Когда мы ссорились… в последний раз, Джон ударил ее.

– Я… я… – Джон заперхал, будто захотел смачно харкнуть, но не харкнул, а сглотнул.

Толстыми пальцами вытер слезы.

– Я не знаю… не знаю, как это вышло…

Чуть ли не всхлипнул.

– Джонни считает: он во всем виноват, – пояснила миссис Бонжур безучастно.

– Я ценю вашу откровенность, – сообщил я деловито. – Большинство стараются приукрасить, сгладить острые углы. Думают, если сами будут выглядеть ангелочками, их лучше обслужат. Но в таких ситуациях важна одна правда и только правда.

Я наклонился, уперев локти в стол, – ни дать ни взять, вылитый Ремингтон Стил.

– Вы это понимаете?

– Конечно, – подтвердил мистер Бонжур слегка раздраженно.

Оплату, условия и прочее в том же духе всегда трудно обсуждать. Тут важно улучить подходящий момент. Я обычно упоминаю о деньгах, когда разговор не клеится, в особенности если эмоции зашкаливают и дело пахнет слезами и криками. К людям моей профессии редко приходят в спокойном состоянии. Но вся ершистость, слезливость и другие ненужные эмоции пропадают как по волшебству, едва речь заходит о деньгах. Супруги успокоились мгновенно. Я буквально ощущал: лишь только пошло обсуждение расходов и платежей, как сердца их застучали размереннее и спокойнее. Люди всегда ценят простоту и надежность или хотя бы их видимость. А материи проще и очевиднее купли-продажи и придумать трудно.

Раскрытый бумажник – лучшее средство от соплей и истерик.

Супруги приняли все, даже несусветную цену, не споря и не пытаясь торговаться. Кажется, я мог бы заломить и вдвое, и втрое – мистер Бонжур кивнул бы с той же покорностью, соглашаясь. Жена же его ради дочки печенку свою продала бы китайскому тюремному госпиталю. Меня тут же кольнуло сожаление: такой ведь шанс заработать упустил… Ну, вы знаете, это вроде как вздыхаешь тайком, когда чувствуешь: большое пролетело мимо и поздно его хватать. Понимаю, такие откровения не слишком мне льстят, но разве вы сами не задыхаетесь под кучей счетов, приходящих все время и отовсюду? А у Джона Бонжура бумажник чуть не толще его самого, прямо лопается в руках.

Трудно сдержать раздражение, когда видишь, сколько получает желающий твоей помощи, и сравниваешь со своим убогим доходом. Как только я догадался о профессии мистера Бонжура, у меня на языке так и завертелся вопрос. Наконец пришло время его задать.

– У меня последний вопрос, – объявил я. – К вам, мистер Бонжур. Как я понимаю, вы – адвокат и ваша фирма наверняка регулярно нанимает частных детективов.

Глянул на меня удивленно и испуганно: как так, я ж ему вроде не говорил?

– Я не уверен, что понимаю вас…

– Такое дело, чреватое последствиями… очень большими последствиями, вы же понимаете, тут столько личного… оно же требует доверия, правда?

Я выдержал паузу – пусть поразмыслит про доверие ко мне, в самом-то деле.

– Почему же вы обратились в мое агентство, а не к тем, кого хорошо знаете?

– Это я придумала, – созналась Аманда.

Я так и предполагал – но подтверждение обрадовало.

– Почему?

Джонатан Бонжур посмотрел на меня с вежливым интересом – так доктора разглядывают результаты биопсии.

– Простите, мистер Мэннинг, но у меня несколько, хм, предвзятое мнение о людях вашей профессии.

Ну-ну. У шлюхи предвзятое мнение о стриптизерках. И еще извиняется, законник вонючий.

– Скажем так: мое мнение сформировалось как результат большого личного опыта.

– Не только в этом дело, – добавила Аманда нервно. – Знаете, Джонатан уже был там, спрашивал, и те люди… они скорее вашего круга, в общем, как вы…

– Как я? Само собой. – Я помимо воли улыбнулся, кивнул. – Вы имеете в виду, социально и финансово несостоятельные?

Миссис смутилась – на три секунды.

– Мы думали, вы сможете… говорить на их языке.

Гребаные богатеи. Всегда им неловко и стыдно за свой достаток, за свою ухоженность и образованность. Но это, конечно, если сохранилась хоть капля совести.

– Что, моя рекламка настолько дешево выглядит?

Пара смущенных смешков.

Как будто все обговорено и рассказано – а ведь прояснилось не много. Столько осталось нестыковок в простом вроде бы деле. Наверняка, если хорошенько и спокойно обдумать, и простым оно вовсе не покажется. Возможно, вообще перевернется с ног на голову.

Я сказал: у меня, дескать, еще пара расследований на руках, но с их делом начну прямо сейчас. Когда пропажу расследуешь, главное – время.

Затем я поступил как обычно с новыми клиентами: вручил супругам Бонжур список заданий. Пусть обыщут комнату дочери. Старые дневники, признаки употребления наркотиков, CD или DVD, карты памяти от фотоаппарата – все может пригодиться, навести на след. Пусть позвонят Калебу Нолену, сообщат про меня, попросят помогать всеми силами. И Ксенофонту Баарсу пусть тоже позвонят – само собою, скрывая гнев.

– Пожалуйста, никаких эмоций, – предупредил я простодушно. – Это не ради самоутверждения, не ради доказательства правоты. Это для дела.

Тут в чем хитрость? Бонжуры пришли ко мне, отчаявшись. Ничего другого им не осталось. Они меня наняли, но надежды не прибавилось. Бонжуры попросту сменили одно отчаяние на другое, отдали свою беспомощность в иные руки – и все. Вспомните, как ощущаете себя, когда в доме орудует монтер, сантехник или – горше всего – спец по компьютерам. Вы вынуждены ему довериться и бессильно смотреть, как он работает, глядя на вас будто на мебель.

Мои же клиенты уносят из конторы не только искру надежды, профессионально раздутую и подкормленную, но и ощущение собственной значимости, возможности помочь, поучаствовать. Исполнить важные, необходимые дела.

Им приятно и мне полезно – не всегда, конечно. Есть клиенты, способные любую мелочь превратить в увесистую пакость и мне, и себе.

Я проводил Бонжуров до стеклянных дверей офиса с торжественностью и серьезностью, достойной директора погребальной конторы. Там случилась неловкая заминка: миссис Бонжур опустилась на колено, завязывая шнурки. Супруг скривился, глянул нетерпеливо – вот беда-то, ну почему бы тебе просто не сказать «до свидания» и не управиться с этими чертовыми шнурками где-нибудь еще? Ну напасть: дело сделали, как разумные солидные люди, а она…