Текст книги "Курсант. Назад в СССР 2"

– Нет. Варан что ли?

– Змей Горыныч, даже разговаривать умеет. А всё почему? Потому, что три головы.

– Ох, Петров, – вздохнул Погодин. – Чувствую подвох какой-то… Мне ещё ранее судимых надо отработать по краже шубы. Поручение от следователя пришло. Там столько обойти надо…

– Какой еще шубы? Рассказывай, вместе отработаем. Вечерком пробежимся. Не преступление века же.

– В том-то и дело, что происшествие громкое… Шуба-то, норковая!

– И что? – сразу не врубился я.

– Как что? Ты знаешь, что такое норка? И сколько она стоит?

У меня норковая шуба ассоциировалась с достатком чуть выше среднего. В моё время даже твердый середняк мог позволить себе приобрести такое изделие, особенно в кредит или в рассрочку. А тут до меня дошло, что дела обстояли совсем по-другому.

В Советском Союзе шуба не столько грела бренное тело, сколько тешила самолюбие. Была мерилом того, насколько удалась жизнь. Такую одежду могли себе позволить только обеспеченные женщины: актрисы, жены дипломатов и партийных работников.

Шуба или новый автомобиль. Состоятельным дамам приходилось выбирать. Норка стоила, как «Жигули» – пять тысяч рублей, каракуль – три с половиной. Простой люд с зарплатой в 120–150 рублей тоже носили шубки – цигейку и овчину. В восьмидесятых их сменит ондатра. Каждая советская женщина во все времена мечтала получить меховой «мешок с рукавами» сомнительного кроя, о красоте и стиле даже и речи не было. Сейчас самыми доступными были шубы из крота… В перестройку объект желания и предел мечтаний – шуба – наконец-то станет доступным. Но, слегка в облезлом варианте. Наши милые женщины нарядятся в «бродячую собаку» родом из Китая.

– Ладно, Погодин, сегодня вечером после работы прошвырнёмся по адресам. Подготовь список ранее судимых за подобные преступления и склонных к их совершению. Шубу-то, у кого хоть украли.

– Ты не поверишь…

Глава 8

– Шубу увели у жены самого Зинченко, – Федя многозначительно поднял указательный палец вверх. – Это который второй секретарь горкома. Шишка та еще…

– Знаю, – кивнул я. – Встречались с ним.

– Как это встречались? Ты что, его лично знаешь?

– Было дело, – отмахнулся я. – Его сынок в школе со мной учился. Не самый приятный тип. Весь в отца. А как шубу стырили? В гардеробе театра? Но не сезон сейчас в такой одежде ходить.

– В этом-то и странность, – Федя понизил голос, несмотря на то, что находился в своём кабинете. – Квартиру их обокрали. Мы приехали целой бригадой. Шутка ли – такого человека ограбили. В квартире всё вверх дном. Причем, шкатулки пустые, криминалист их на следы рук обработал. Спросили, что в шкатулках было. Ничего ценного, говорят, бижутерия.

– Звиздят, как Троцкий! Была бы бижутерия, шкатулки пустыми бы не были. В крайнем случае, рядом бы валялась.

– И я вот думаю, что не безделушки там были вовсе.

– И сколько там этой бижутерии?

– Судя по количеству шкатулок – немало…

– Зачем женщине много дешёвых безделушек, как думаешь?

– И я про то же. Но заявлять их не стали. Почему, непонятно.

– Очень даже понятно. Сколько получает второй секретарь горкома? Рублей триста-четыреста? А драгоценных камней там на какую сумму могло быть? Один затрапезный алмазик стоит, наверное, тысяч пять, не меньше. Один. А если целая шкатулка? Плюс золото. Почем нынче грамм?

– Но почему они не сообщили о пропаже? Это сколько же денег они потеряли?

– Все просто, Федя. На зарплату столько не купишь. Чтобы вопросов лишних не было, вот и промолчали.

– Получается, что если мы шубу найдём, а там еще и ювелирка будет, которая нигде не числится, то мы можем…

– Не можем, Федя, не можем. Не с того службу начинаешь. А с Зинченко надо пообщаться. Разузнать, что да как.

– Так общались уже наши.

– Да не с тем Зинченко, а с отпрыском его. Одноклассник он мой, говорю же. Женька. Балбес ещё тот. Под папашкиным крылом рос, сам ничего не добился. Но он в МГИМО собирался поступать. Может в Москве уже.

– Не там его сынок. Дома был.

– Отлично, значит, папина протекция не помогла. Видно, совсем не тянет, раз в дипломаты не берут. Есть всё-таки справедливость на свете. Вот с ним и надо потолковать. Может, что-то по простоте душевной и прояснит. Дело ясное, что дело мутное. Чтобы работать по этой краже – картина четкая нужна. Тут простым подворовым обходом не обойдёшься. Получается, дверь взломали, пока никого дома не было? Вынесли пол квартиры, а заявили только шубу?

– В том-то и дело, что не взломали, – Федя развел руками. – Замки и дверь целёхоньки были.

– Не понял? – я поскреб затылок, это уже совсем интересно.

– Зинченко-старший утверждал, что, когда пришёл домой, обнаружил пропажу. А дверь была открыта.

– А открыли-то как?

– Непонятно, хозяева предположили, что забыли замкнуть. Но… Как можно забыть запереть такую квартиру? Ты в это веришь? Замок, конечно, изъяли на экспертизу. Если отмычкой или подбором ключа отпирали, то эксперт сказал, что следы должны остаться. Они отличаются от штатного ключа.

– Правильно сказал, – кивнул я. – Есть такая экспертиза, трасологическая. “Исследование следов” орудий взлома называется. С этим я разберусь. Узнаю кому экспертизу Паутов отписал и поговорю с экспертом. Заключение еще вряд ли готово. Сколько с момента кражи прошло? Три дня? Но предварительный результат поспрашивать уже можно.

– Слушай, Петров, а ты что так взялся мне помогать? У тебя же своей работы полно?

– Полно, но сейчас осень унылая, очей очарованье, и пора отпусков закончилась. В нашем отделе почти все в строю. Работы реально в разы поменьше стало. Во всяком случае, для меня. Паутов отпускает меня на тренировки. Мне же физо сдавать Криволапову скоро, как кандидату на поступление.

– Да ты такой лось, нормативы, что ли, стандартные не сдашь? Плечи, как у самбиста.

– Сдам, конечно, хоть сейчас. С запасом причём. Но только хочется иногда по стадиону пробежаться, на турничке поболтаться. Разнообразить, так сказать, рабочий процесс. Вот я под это дело и стал отпрашиваться.

В мою бытность на занятия по физо в полиции отводилось два часа рабочего времени в неделю. Мизер, конечно, но всё-таки. Если совместить с обедом, то пару раз в тренажерку сходить можно было.

– А как мы сыночка разговорим? Папаша рядом будет, хрен что мы от него добьемся.

– Есть одна мыслишка. Мы, не как менты придем. Вечером туда прошвырнёмся, когда Женька дома точно будет. А сейчас давай по моему делу поработаем. Сгоняем к бывшему мужу Соболевой.

– Его же уже опрашивали. Думаешь, он её убил?

– Вряд ли. Слишком банально. Но кто нам расскажет лучше про убитую, как не бывший муж? Мать мыслит однобоко, коллеги тоже, а бывший супруг, если ещё и в контрах с ней расставался, уверен, поведает много интересного.

– Какой там адрес? – заинтересовался Погодин.

– Перекрёсток Мира и Космонавтов.

– Остановок семь на трамвае, поехали.

* * *

Поднявшись на девятый этаж пешком (чертов развалюха-лифт, как обычно не работал), мы с Погодиным остановились передохнуть. Он, бедолага совсем сдох. Со спортом Федя не дружил, хотя внешне рыхлым и тщедушным не выглядел. Генетика. Отдышавшись и собравшись с силами, я нажал на кнопку дверного звонка, что вросла в стену под многочисленными слоями краски непонятного болотного цвета. Звонок бзыкнул мерзким скрипом. Тишина. Подождали минуту.

– Может Соболева дома нет? – предположил Погодин. – На работе…

– Федя, ты дело совсем не читал? На какой работе? Он инвалид, плюс последний этаж, плюс лифт на ремонте…

Выдав напарнику совершенно бесплатно урок логики, нажал повторно. Звонок, будто обиделся и проскрипел ещё более мерзким звуком.

В квартире, наконец, послышалась возня. Щёлкнул замок и дверь приоткрылась на длину цепочки. Из щели на уровне пояса на нас уставилась небритая и опухшая морда.

– Вы к кому? – морда на нас пахнула застарелым перегаром.

– Соболев Константин Сергеевич? – Федя ткнул ему в глаза красные корочки, пытаясь изо всех сил скрыть брезгливую гримасу.

– Он самый, – нахмурился хозяин квартиры, меряя нас недоверчивым взглядом.

– Инспектор уголовного розыска Погодин. Откройте, пожалуйста, у нас есть лично к вам несколько вопросов.

– А в чем, собственно, дело, товарищи милиционеры? – насторожился Соболев.

– Откройте, Константин Сергеевич, мы вам всё объясним. Не при всех же нам беседовать на лестничной площадке.

– Минуту, – дверь захлопнулась.

Я прислушался, из-за входной двери послышалась снова непонятная возня. Что-то несколько раз бухнулось о пол.

– Прячет, что-то, – сделал вывод я. – Что может прятать от милиции алкаш на коляске?

– И правда, странный тип, – Федя озадаченно почесал нос.

– Нужно будет как-то квартиру ненавязчиво прошерстить.

Наконец, через пару минут брякнула цепочка, и дверь откинулась. Мы вошли в тесную мрачную прихожку с затёртыми обоями и скрипучим, сто лет не крашенным дощатым полом. Воняло фанерными досками и недельным мусором. Навстречу выскочил облезлого вида, но жизнерадостный котейка с мордой советского Васьки и традиционной пролетарской полосатой окраски. Кот принялся тереться о ноги и всем видом выказывал радость гостям. Чего нельзя было сказать о его хмуром хозяине.

Перед нами предстал на инвалидной коляске мужчина неопределённого возраста. Седины в волосах нет, но лицо густо изрезано следами излишних возлияний. Крепкая дружба с зелёным змием состарила его чуть раньше положенного. Давно нечёсаные патлы немытых сальных волос прилипли ко лбу. Взгляд у мужика был затравленный и одновременно настороженный. Чего же он так нас боится?

– Где нам можно присесть, гражданин Соболев? – Федя держал марку.

Такого официально-делового голоса я от него еще не слышал. Даже удивился немного.

– Проходите в комнату, – он ловко, одной рукой управился со старенькой инвалидной коляской, освободив нам проход, и махнул единственной рукой в сторону комнаты. Рукав клетчатой, не первой свежести рубашки, где должна была находится левая рука, пугал своей пустотой и был завязан в узел.

Мы прошли в указанную нам комнату. Стандартная советская обстановка: стенка с сервизами, диван, два кресла по бокам, стол у окна, заставленный хиреющими комнатными цветами в простых глиняных горшках, парочка картин с пейзажами, всё это погрязло в копоти табачного дыма, паутине по углам и слое пыли. На прожжённом подлокотнике дивана примостилась переполненная пепельница (рыба-кит с раскрытой пастью) из почерневшей от времени и отсутствия ухода латуни.

Черно-белый "Горизонт" выпуклым экраном показывал без звука картинку симфонического оркестра. Телевизору вторил радиоприёмник с отломанной наполовину антенной. Радиоведущий рассказывал о страшном землетрясении на востоке Ирана, в результате которого погибло около пятнадцати тысяч человек.

Я незаметно и внимательно огляделся – вроде ничего подозрительного. Бычки, грязные кружки, раскиданные на полу, какие-то вещи. Только почему звука на телевизоре нет?

Погодин уже собирался разместиться на диване, брезгливо морщась, но мне очень хотелось осмотреть всю однушку. Я подмигнул Феде и повернулся к Соболеву:

– Константин Сергеевич, давайте лучше на кухню пройдем. Там писать удобнее.

– Так здесь стол тоже есть, – Соболев указал единственной рукой на стол. – Сейчас я горшки сдвину в сторону, а табурет из кухни принесу.

– Не стоит беспокоиться, – я решительным шагом направился на кухню.

Погодин поспешил за мной. Беглый осмотр кухни. Из замшелого, подёрнутого рыжиной крана капает вода, разбиваясь о металлическую раковину с чёрной кляксой отколотой эмали. Небольшой кривоногий стол втиснулся между бабушкиным угловатым холодильником с шильдиком “Саратов” и раковиной. Вместо кухонного гарнитура – массивный буфет явно дореволюционных годов с уже облезлым лаком. Ничего особенного, если не считать в углу странную конструкцию, накрытую клетчатым одеялом. Следом за нами, на кухню прикатил Соболев. Я подошел к неизвестной конструкции, показал пальцем на то, что меня заинтересовало и спросил: – Что это у вас там?

Голос Соболева дрогнул:

– Я же только для себя, я не на продажу. Сами понимаете, пенсия маленькая. Вон, телевизор сломался, звука нет. А деньги на мастера где взять? В дом инвалидов не хочу, здоровье потерял, а дом свой не хочу терять. Одному тяжко, но жить можно, тимуровцы навещают, в магазин за продуктами ходят. Женщина от Собеса приходит, тоже помогает.

– Не беспокойтесь, Константин Сергеевич, – успокоил я его. – Ваш самогонный аппарат нас не интересует.

– А зачем же вы тогда пришли? – радостно выдохнул Соболев и неожиданно оживился. – Я, как в аварию попал и оказался на коляске, да еще руку потерял, будь оно всё неладно, так пить начал, а водка дорогая, зараза. А руку-то мне листом железа срезало, да еще позвоночник повредило. В тот день мы в ремонтном цехе сверлили лист нержавейки, сверло толстенное на станке лист проворачивало. Мы его тогда упёрли краем в колонну, что потолок цеха подпирала. Сверло заедает, лист выгибает, пружинит, а потом бац! Резко выскочил с этой колонны лист и как сабля со страшной силой рассекает мастера пополам и мою руку зацепил. Вот такой со мной был несчастный случай. Только огласке его на моей работе никто не придавал. Затихарили, подмазали охрану труда, ещё кого нужно… Не любят у нас на заводе громкие производственные травмы, а если травма мелкая, то вообще на бытовые списывают. Уж сколько раз такое было. Если сломал себе чего-нибудь по мелочи, то делают всё так, будто поскользнулся и упал по дороге домой. Чтоб отчетность не портить. Ой, что это я разошёлся? Вам же это неинтересно, товарищи милиционеры? А, собственно, какие-такие вопросы у вас ко мне? Случилось-то чего?

– Ничего не случилось, – Погодин отодвинул чугунную сковородку с остатками жареной картошки и положил блокнот на стол, а сам сел на самодельный некрашеный табурет самого затрапезного вида, как и сам хозяин квартиры.

– Мы пришли по поводу вашей бывшей супруги… – сразу начал по существу Федя.

– Веры? – Соболев поскреб щетину. – Уже, почитай год прошел, как её не стало, – а потом еле слышно добавил. – Туда ей стерве и дорога…

– Открылись новые обстоятельства, – Погодин барабанил пальцами по облезлой столешне. – Почему вы с ней разошлись? Расскажите как можно подробнее. Были ли у неё недоброжелатели или враги? Ей кто-нибудь угрожал? Кто её друзья? С кем она была в близких отношениях?

– Я же рассказывал уже, – поморщился Константин. – Не сошлись характерами, вот и разбежались. Дело житейское.

– А с сыном вы видитесь? – решил вмешаться я.

– А вам какое до этого дело? – вдруг резко ощерился самогонщик и выставил напоказ плечо с отсутствующей рукой. – Я калека, да еще и не ходячий! Никому не нужен, да и обуза не малая. Нет у меня денег, чтобы сыну помогать!

– А разве для этого всегда нужны деньги? – я смотрел в потухшие глаза Соболева, пытаясь уловить в них хоть какие-то остатки отцовских чувств. – Поверьте мне, мальчик очень нуждается в вас. – Я вложил в последнюю фразу всю свою убежденность и правоту.

– Это моя жизнь. Не лезь в неё, – взвизгнул вдруг Соболев. – Откуда тебе знать, молокосос, что нужно моему сыну?

– Знаю, – тихо проговорил я. – Я без отца вырос…

Соболев замолчал. Не раз вздохнул и потёр лоб. Потом уже намного спокойнее сказал:

– Зачем ему такой отец? Алкаш. Немощный…

– Не вправе вы в этом деле решать за своего сына… И алкаш – это ваша заслуга. Не нужно валить всё на немощность.

– Вы еще слишком молоды, товарищ милиционер. Вы не бывали в таких ситуациях.

– Конечно, проще свалить всё на ситуацию, сидеть, ныть и ругать судьбу и всех вокруг. А что конкретно вы сделали, чтобы что-то изменить? По-стахановски заливали горе самогоном из самопального аппарата? То есть на это вы способны с одной рукой, сидя в инвалидной коляске? Поймите и примите, что страна вам не поможет. Нет в СССР инвалидов, все люди здоровы и счастливы!

Я помнил ещё со студенчества, когда учился на истфаке, как неприглядно обстояли дела с такими, как Соболев. Курсовую даже как-то писал о борьбе диссиденствующих инвалидов за свои права. Приводил пример в своем курсаче – Валерия Фефелова, который, будучи тоже человеком с ограниченными возможностями, даже написал книгу с говорящим названием «В СССР инвалидов нет!» – своего рода «Архипелаг ГУЛАГ» о злоключениях людей с инвалидностью в советских больницах и прочих присутственных местах. Совсем недавно, в мае 1978-го, он совместно с другими активистами создал “Инициативную группу защиты прав инвалидов в СССР”. Но скоро её признают антисоветской, а активистов будет преследовать КГБ.

Соболев был сильно озадачен. Он сидел и размышлял. Мои слова его зацепили. По виску алкоголика даже скатилась капля пота.

– У Веры не было врагов, что вы еще хотите про неё узнать?

– То, что вы в прошлый раз не рассказывали милиции, – ответил я.

– Как вы узнали, что я не всё рассказал? – Константин уставился на меня удивленными глазами.

– Тут всё просто. Вы злитесь на бывшую супругу. Эта злость грызёт вас изнутри. Возможно, вы что-то утаили. Если честно, я просто предположил. Поэтому прошу, расскажите нам всё. Это очень важно…

– А как на неё не злиться? – злобно усмехнулся Соболев. – Смотрите, какой я был.

Он кивнул на пожелтевшую фотографию в рамке на стене, с которой улыбался молодой статный парень в заводской робе с лицом работяги, будто бы с советского плаката.

Трудно было узнать в том парне нынешнего Соболева.

– Верочка была красивой и за ней мужики увивались, – начал свой рассказ Константин. – Я внимания не обращал, а когда стал инвалидом, стал на многое обращать внимание. Дома ведь целыми днями сидел, а она вечерами задерживаться стала. Всё говорила, что родительские собрания, которые она проводила в школе, затянулись. Я хотел ей верить, но потом в доме стали появляться дорогие вещи: швейная машинка, посуда какая-то, колечко золотое, безделушки… Я спрашивал, откуда всё это, она отвечала, что мать подарила. Но я тёщу знаю не первый год. Она бабка не вредная, но никогда нам не помогала. С её пенсией особо не разбежишься. Однажды Вера пришла домой совсем поздно и пьяная. Я не выдержал и врезал ей. Фингал на пол лица был. Она обозвала меня никчемным калекой и уродом. Сказала, что Андрюшку, сына своего я больше не увижу. Забрала его и переехала к матери. С тех пор её и сына я больше не видел… Только на похоронах. Вот про это всё: про подарки, про рукоприкладство своё, я вашим и не рассказывал. Стыдно тогда было в этом признаться, что она хахаля себе завела и рога мне с ним наставляла.

– А теперь? – спросил я.

– А теперь не стыдно. И так на самом дне, ниже некуда…

– Вы знаете, с кем она встречалась? – продолжил опрос Погодин.

– Да откуда ж. Знал бы, убил… Один раз видел, как её Волга белая, ГАЗ-24, подвезла к дому. Я на лавочке во дворе сидел – соседи пожалели меня, спустили во двор. Не ожидала она меня на улице встретить. Смутилась, сказала, что такси это. Только я в машину глянул, когда она мимо проезжала совсем близко, не было там счётчика. Странное такси получается, без счётчика-то…

– Кто был за рулем? – оживился я. – Вы номер не запомнили?

– Не разглядел я, он морду отвернул, а на номера нет привычки смотреть. Да если бы и посмотрел, столько времени уже прошло…

– Больше никого возле Веры не видели. Может, сама что-то рассказывала или кто из знакомых?

– Никого не видел, а от неё слова в последнее время не вытянуть было. Совсем отстранилась. Я вон, с Мурзиком чаще разговаривал, чем с ней.

– Ясно, – я встал. – Спасибо вам, Константин Сергеевич, за оказанное содействие. У меня будет ещё к вам необычная просьба. Навестите всё-таки Андрея. Приведите себя в порядок и побудьте с сыном. Он матери лишился, не лишайте его, пожалуйста, и отца. Хорошо?

Глаза Соболева покраснели. Он провел по ним рукой и отвернулся:

– Всего хорошего, товарищи милиционеры. Выход знаете где.

Мы вышли на лестничную площадку. Соболев не стал провожать. Только закрыли дверь, как услышали звон и грохот из квартиры. Я рванул дверную ручку и, заскочив внутрь, бросился на кухню. Соболев, тяжело дыша, держал в руке табурет. В углу рассыпались по полу раскуроченные части самогонного аппарата.

Глава 9

На “переговоры” с отпрыском Зинченко кроме Погодина, я взял ещё и Быкова. Как-никак, он его школьный товарищ, поможет нам выманить негораздка из-под папиного крыла. Объяснил Антохе ситуацию, и тот без проблем согласился.

Парадная подъезда в доме, где обитала семья Зинченко напоминала холл солидного учреждения. Пафос мраморной отделки стен и настенные светильники в виде факелов резали глаз непривычной роскошью.

Я невольно залюбовался. Даже в моё время “прихожки” элитных домов попроще выглядели. Пока обычные советские граждане ютились в бараках и коммуналках и были несказанно рады получить отдельную квартиру в панельной хрущевке с тонюсенькими промерзающими стенами, без лифта, с крошечной кухней и смежными комнатами, для некоторых категорий был доступен совсем иной уровень комфорта. В пресловутых сталинках размещали привилегированную касту. Помимо номенклатурных работников, в неё входили (считаю, вполне заслуженно) академики, ведущие медики, дипломаты, писатели, художники, а также генералитет и директора значимых предприятий. В СССР все были равны. Рабочие равны между собой. Элита между собой…

Лифт напоминал маленькую уютную комнатку, отделанную под красное дерево.

Погодин присвистнул:

– Живут же люди… А мы с мамкой в коммуналке ютимся. Мне квартиру не дают, хоть и милиционер. Потому, что семьи нет.

– Так в чём же дело? – я посмотрел на напарника с хитринкой. – Женись, может хоть прыщи пройдут.

Погодин скривился, но промолчал. Лифт вынес нас на пятый этаж. Лестничная площадка больше напоминала просторный холл. Вот и нужная дверь. Обита материалом, похожим на кожу. Скорее всего натуральная, вряд ли дерматин.

Мы с Погодиным спрятались за углом, а Быков нажал кнопку звонка, стилизованную под бронзу. Послышалась мелодичная трель. Другой дом, и “музыка” другая.

Щелкнул замок, и на пороге в велюровом халате “падишаха” нарисовался сам Зинченко. Я краем глаза наблюдал за происходящим, чуть высунувшись из-за стены.

– Здравствуйте, Сергей Сергеевич, – как можно дружелюбнее проговорил Быков. – А Женя дома?

Холеная морда номенклатурщика вытянулась:

– Быков? Что ты здесь делаешь? Зачем тебе мой сын?

– Да так, – улыбнулся Антон. – Сто лет не виделись. С выпускного, считай. Вот хотел повидать старого школьного товарища.

– Что-то я не припомню, чтобы вы были друзьями. Что тебе от него надо?

Вот сука… Недоверчивый. Работа сделала его подозрительным и скрупулезным.

– Честно, говоря, Сергей Сергеевич, – придумал на ходу Быков, – я к Жене за советом пришел. Он в школе был очень рассудительным, я всегда обращался к нему за помощью в некоторых щекотливых ситуациях.

Комплимент в адрес любимого отпрыска подействовал на Зинченко волшебным образом. Каждый родитель готов обманываться и видеть в своём чаде самого умного, талантливого и особенного человека и, всё равно, если это даже немного противоречит действительности и здравому смыслу.

– Женька! – крикнул Зинченко в глубь квартиры.

– Чего? – донесся оттуда недовольный голос.

– Иди сюда! К тебе одноклассник пришёл!

– Какой еще одноклассник?

– Иди, сам увидишь, – Зинченко старший исчез, а вместо него появился младший.

– Быков? – лицо младшего вытянулось также. – Привет!

– Привет, Женёк! Скучал? Есть минутка? Переговорить бы нужно…

– Ну заходи…

– Да не-е… – переминался с ноги на ногу Быков. – Дело деликатное и очень важное. Давай в подъезде…

В голосе Антона сквозила загадочность. Он напустил интригу, и это сработало.

– Ща, погоди, обуюсь, – кивнул Женя.

Он вышел из квартиры:

– Пошли на балкон.

– В вашем доме есть общий балкон?

– Даже целых два, на каждой площадке, – кивнул Зинченко младший.

– Ого! Ну пошли…

Мы с Погодиным шмыгнули за ними следом. С балкона открывался великолепный вид на город. Я захлопнул за собой дверь поплотнее. Маленько не рассчитал и бухнул слишком громко. Зинченко вздрогнул и обернулся. Его всегда спокойное и “уставшее” от сытой жизни лицо вдруг исказила гримаса. Он сник, узнав меня:

– Бить будете? Папа вас потом найдет…

– Да на хрена ты нам сдался, – я протянул руку. – Привет, Женя! Мы по делу. И мы из милиции.

Погодин сверкнул корками, а я как бы невзначай пропустил это действо:

– У нас вопросы по краже шубы. Сам понимаешь, папаша твой не даст спокойно поговорить…

– Ты что в милиции работаешь? – брови Жени подвинули лоб наверх.

– Есть такое.

– Я уже вашим всё сказал, – с облегчением выдохнул мажор. – Идите лучше дворников допрашивайте. А ты Быков, гад, выманил меня хитростью. Не ожидал такого от тебя. Не товарищ ты мне больше…

– Не горячись Женя, – Антон с едкой ухмылкой придвинулся вплотную, глядя прямо ему в глаза. – Я-то не из милиции, я и двинуть могу ненароком…

Зинченко сразу переменился, его глазки затравленно забегали по сторонам, казалось, он вот-вот закричит: “Милиция”. Но милиция уже тут, и кричать незачем…

– Антоша, ты что? – мигом переобулся мажорчик. – Я же так, ляпнул, не подумав. Это же я. Твой школьный товарищ. Помнишь, как мы вместе с биологии сбегали? Ты говорил, что не любишь про устройство кишков слушать. И меня за компанию тащил.

– Помню, – кивнул Тоха. – Ладно… Спасла тебя биология в этот раз. Следи за языком, Женёк…

Я кивнул своим напарникам, и те покинули балкон. С Зинченко я собирался побеседовать один. Так проще контакт наладить.

– Слушай, Жень, – начал я. – Мы расследуем кражу шубы из вашей квартиры. Помоги нам…

– А что её расследовать? Я говорил отцу не заявлять, но там мамка истерику устроила, её любимая шуба была. Она ментов вызвала. Даже на ваших кричала, что, мол, если не найдете, погон лишитесь. Батя ее еле угомонил. Так что на шубу мне по барабану. Это у матери бзик.

– А почему вы заявлять не хотели? – я изобразил простачка.

– А что толку, – надменно бросил Зинченко, – всё равно не найдете!

– Кроме шубы больше ничего не украли? Неужели в целой квартире больше ничего ценного не нашлось?

– Петров, мы уже твоим товарищам из органов всё объяснили, почитай дело, если не помнишь, что, да как. И вообще? Как ты в милицию устроился без образования?

– Уметь надо, я тебе вот что скажу. Найдём мы шубу, а при ней еще и камешки и золото будет. Что тогда?

– Какое еще золото?

– Жень, думаешь я не понимаю? У твоей семьи жизнь другая, иной достаток и положение. Вы в другие магазины ходите, в других квартирах живёте. И папа твой, наверняка, на охоту ездит в такие угодья, где жирные звери сами на охотника бегут, и за границей вы отдыхаете, так? В спокойные и идейно близкие нам страны ездите. Был в Болгарии или Югославии? По глазам вижу, что был. Может, и к Фиделю “в гости” даже летал. И музыку заграничную ты слушаешь.

– Что ты несешь, Петров?

– Тише, Женя. Футболка на тебе импортная. Чьи это рожицы на ней с такими патлами нарисованы?

– Ты все равно их не знаешь, – буркнул Зинченко.

– Ошибаешься, группа Queen во всем мире известна. Только в СССР пластинок их мало, можно сказать, почти нет. А у тебя есть. Ведь так?

– Чего тебе надо, Петров?

– Да я же всё понимаю, Женёк. Я ж не из зависти. Если есть люди, должны быть и боги. Должны же мы кому-то поклоняться. Ты не сердись… Вижу, что не хочешь, чтобы мы шубку нашли. А все почему? Потому что камешки при ней могут быть. А когда жуликов колоть будем, они за камешки расскажут, где их раздобыли. А потом милиция с папы твоего спросит. Хотя, нет… КГБ подключится и вопросы будет неудобные задавать по поводу таких нетрудовых доходов.

Зинченко насупился. На его виске запульсировала жилка. Он теребил бегунок молнии на импортной кофте:

– К чему ты клонишь?

– Давай так, Жень, – я дружески похлопал его по плечу. – Ты мне даешь расклад по шубке, без всяких баек про “забыл закрыть двери”, а я со своей стороны сделаю всё возможное, чтобы камешки эти не всплыли. Рано или поздно они всё равно засветятся. Если с инспектором Погодиным мы найдём воришек первыми, я по старой дружбе тебе подмогну.

– Я так и не понял, – Женя с подозрением уставился на меня. – Зачем тебе это? Хочешь драгоценности к рукам прибрать?

Ага… Лед тронулся, господа присяжные заседатели… Всё-таки камешки были. Проболтался Зинченко.

– Сам понимаешь, висяк нам ни к чему. Мы, как молодые сотрудники должны себя показать, на нас повесили это дело. Мы должны зубами землю грызть, проявить своё рвение, так сказать. А на что нам камешки? С ними под прицел КГБ можно попасть. В заявлении только шуба указана. Вот её и вернём. И мама твоя обрадуется. И не будет отцу мозг выедать, что, мол, надави на ментов, используй свои связи, почему ты ничего не делаешь? Есть такое? Вижу, что есть… Нам раскрытое преступление, а вам семейное благополучие и спокойствие. Ну так что? Поможешь?

Зинченко сопел, пыхтел и чесал затылок:

– Чёрт с тобой, расскажу. Только обещай, что между нами останется.

– Зуб даю, я же не под протокол. Так сказать, в доверительной беседе. Использую только, как оперативную информацию.

– Это как? – насторожился Зинченко.

– Только в целях поимки злодея, без официальной огласки…

– А-а… Ну нормально. В тот вечер мы с отцом дома были. В дверь позвонили. На пороге стоял представительного вида дядька в сером плаще и шляпе такой, как у сыщика или шпиона. Он показал отцу удостоверение и сказал, что у его ведомства к нему несколько вопросов. И вежливо, но таким ледяным голосом, что у меня мурашки по спине забегали, попросил проехать его с ним. Отец сразу как-то сник, даже возмущаться не стал, что меня очень удивило. Стал собираться. Мужик этот сказал ему взять на всякий случай сменное белье. Пока мы с отцом собирали ему чемодан, мужик в квартире нас ждал. Мы за ним не смотрели. Батя вообще чуть не плакал. Я таким убитым его ещё не видел. Что-то надумал себе лишнего. Я возле него крутился, чемодан помогал искать. Только потом до нас дошло, что в тюрьму со своим хабаром не берут. И одежду там дают и постельное. Батя, как только это понял, сразу из комнаты выскочил. Но поздно было. Мужика и след простыл. Исчезла шуба из прихожей, а из шкатулок, что на антресоли в гостиной стояли, все мамкины украшения испарились. Не успели мы опомниться, как мама домой заявилась, и пяти минут не прошло. Батя на эмоциях сдуру ей всё и рассказал. Та заверещала, и мы сами не заметили, как она вызвала в милицию. Ваши приехали, отец хотел всё на ложную тревогу списать, но маманя заистерила, и пришлось накатать заяву по шубе.

– Очень интересно, – я задумчиво теребил подбородок. – Так получается вас мошенник обчистил? Вот это поворот. И что же твой батя такой маститый и опытный повёлся на развод?