Текст книги "Курсант. Назад в СССР 2"

– Верочки? – встрепенулась директриса. – Что-то прояснилось? Неужели убийцу нашли?

Глава 6

– К сожалению, Светлана Степановна, преступление пока остаётся нераскрытым.

– Уже год прошёл, – директор глянула на меня с укоризной.

– Работаем. Поэтому и пришёл к вам. Скажите, у Веры были недоброжелатели?

– Что вы! Она хоть и была молодым специалистом, пользовалась уважением в коллективе. Всегда выручала коллег. Если подменить надо или детей организовать в поход или в музей. Всегда в первых рядах. А почему вы спрашиваете? Я же это уже всё рассказывала следователю из прокуратуры.

– Я этим делом занялся недавно, хотел, так сказать, услышать всё из первых уст. И потом… Бывает, что по прошествии времени что-то вспоминается, какие-то детали всплывают. Скажите, у Соболевой был мужчина?

– Я не знаю, – пожала плечами директриса, – девушка она была видная, в разводе… Может, и был. Погодите… Сейчас у Шурочки спросим.

– У Шурочки?

– У Александры Евгеньевны, это наш внеклассный педагог. Продлёнку ведёт. Знает всё, что в школе происходит. Суёт свой нос… То есть, я хотела сказать, вникает во все учебные и общественные процессы.

Женщина подняла трубку и покрутила диск телефона:

– Алло, Шурочка! Зайди, пожалуйста, ко мне.

Меньше, чем через минуту по коридору гулко забарабанили каблуки.

Дверь распахнулась, и в кабинет влетела девушка лет тридцати. Худенькая фигура утянута в костюм “юбка-жилет” ярко-синего цвета, граничащий с нормами профессиональной дозволенности. Белокурая прическа в стиле Монро и такие же вызывающе-красные губы.

Шурочка с ходу выпучила глаза и замахала руками:

– Светлана Степановна! Вы представляете! Трудовик с физруком опять в каморке закрылись! Я стучу, а они притихли и не открывают. Но я-то знаю, что они там. Я отошла, каблуками поцокала и тут же вернулась на цыпочках. Ухо к двери приложила и слышу: “Дзинь”! Совсем стыд потеряли! Средь бела дня в школе образцового порядка выпивают! Гнать их надо, Светлана Степановна!

– Шурочка! – директриса, наконец, смогла вставить слово. – Позже с Гавриковым и Стрельцовым разберусь. У нас, вообще-то, гость.

– Ой! – Девушка прижала кулачки к груди, типа, наконец, заметив меня, сидевшего на одном из стульев у стены. – Простите, простите! А товарищ из гороно?

– Из милиции.

– Из милиции? – Шурочка радостно всплеснула руками. – Фу-ух… Очень хорошо, а я-то подумала…

– Александра Евгеньевна, – теперь взгляд директрисы напоминал глаза Шапокляк. – Не надо думать. Вы и так наговорили уже лишнего. Помолчите, пожалуйста. Товарищ Петров задаст вам несколько вопросов. Хорошо?

– Конечно, Светлана Евгеньевна! Я всегда готова помочь нашей милиции. А в чём, собственно, дело? Это из-за того, что в столовой ящик сгущёнки пропал? Так это я уже завхозу сказала. Он заставит кухработников возместить. Милицию-то зачем вызывать?

– Шура! – хрупкая директриса стукнула кулачком по столу.

– Ой, поняла, поняла, Светлана Степановна! Всё, молчу, молчу!

Я сидел с блокнотом и ручкой и старался поддерживать чрезвычайно важный и деловой вид. Но, глядя на Шурочку, еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. Настоящая находка для шпиона, ОБХСС-ника или того самого проверяющего из гороно.

– Скажите, Александра Евгеньевна, – я посмотрел на девушку взглядом Пуаро, она сразу прониклась ко мне и готова была выложить всю подноготную школы и не только. – Что вам известно о личной жизни погибшей Соболевой?

– Верочки? А почему вы об этом спрашиваете? – голос Шуры дрогнул. – Я же не знала, что это её жених.

– Не понял? Какой жених? При чем тут вы?

– Вера вообще три года одна была, – затараторила Шура. – А потом мужчина стал к школе приезжать на “Волге”, белой. Я сразу его заприметила. Солидный, но не старый, хотя в костюме новом. Я думала, он работник радио. У нас тут дом радио через дорогу. Места возле здания впритык, и сотрудники часто машины оставляют возле школы. Я подошла как-то, время у него спросила, а он мне улыбается. Ответил и глаз не сводит, предложил в кино сходить. Так прямо сразу. Вот это мужчина! Спросил, где я работаю. Я сказала, что в школе. Он сразу как-то нахмурился, сел в машину и оттуда уже ответил, что как-нибудь позвонит. Я ему кричу: “Куда же вы позвоните, ведь вы телефона моего не знаете. И вообще нет у меня телефона дома!” А он махнул рукой и уехал. А потом я его видела с Верочкой. Она к нему в машину садилась. Получается, что я чуть её мужчину не увела… Но это же не преступление, правда? Тем более, нет больше её. Бедная Верочка… Как ужасно всё вышло! А вы не знаете, что за мужчина был на белой Волге?

– Это как раз я у вас и хотел спросить, – из всего разговора я записал только фразу “белая Волга”. – Опишите его. Вы его запомнили?

– Конечно, запомнила. Машина – сразу видно, что новая. Не та горбатая, а свежей модели. Вся сверкает на солнце, как снег в горах.

– Это всё, что вы запомнили? А рост? Сколько лет примерно? Цвет волос?

– Ой! Я вас умоляю! Да кто на это сейчас смотрит? Мне уже за двадцать, пора о будущем думать, а не о цвете каких-то волос, простите…

– Недавно, Шурочка, твой юбилей отмечали, – вмешалась директриса, – тридцать лет тебе, вроде, стукнуло.

– Так я и говорю, что больше двадцати, Светлана Степановна. А у нас в школе и посмотреть не на кого. Был географ, да сплыл. В гороно забрали. А там такие стервы сидят – хватка, как у змей, мигом к рукам мужика приберут. Как там наш Лёша? Он глобус свой в школе оставил. Надо позвонить, может, придёт забрать? А?

– Спасибо, Александра Евгеньевна, вы очень помогли следствию, – улыбнулся я.

– Да не за что, – хитро посмотрела на меня девушка. – Супруге привет передавайте.

– Не женат я.

– Да вы что? Такой мужчина…

– Александра Евгеньевна! – осекла её директриса. – Спасибо за помощь, мы вас больше не задерживаем.

– Поняла, Светлана Степановна. Ухожу, ухожу… А, чуть не забыла. Седьмой “Б” макулатуру так и не сдал. Классный руководитель говорит, что…

Директриса зыркнула на нёе взглядом Горгоны. Я удивился, что у такой милой женщины был такой взгляд в арсенале – впрочем, куда ей деваться, это профессиональное.

– Всё, ухожу. Если у товарища из милиции будут еще какие-то вопросы, я тут, в кабинете под лестницей. Раньше это каморка была, а сейчас…

– Вон! – не выдержала Светлана Степановна.

Шура выскользнула из кабинета. Директриса вздохнула:

– Вы не думайте, она не такая. Не знаю, что на неё сегодня нашло. А за сгущёнку мы возместим. Я вам обещаю. Там недоразумение просто вышло.

– Светлана Степановна, – улыбнулся я. – Личная жизнь сгущёнки меня не интересует. Всё, что нужно, я узнал. Спасибо вам за оказанное содействие.

– Вам спасибо, – улыбнулась в ответ директриса.

– А мне-то за что?

– За то, что в милиции работают такие чуткие и понимающие люди.

– Рады стараться. До свидания.

Я вышел из кабинета директора и посмотрел на наручные часы. Нитевидные стрелки “Славы” показывали половину пятого. Ещё на работу успею.

Что за таинственный ухажёр был у Веры? Женатый и на белой Волге. Это еще проверить надо… С описанием негусто. А, ещё солидный и в костюме. Но каждый, кто ездит на белой Волге, выглядит презентабельно, как Ипполит из "Иронии судьбы”. Надо, кстати, телевизор купить. Всё накопить никак не могу, дорогой, зараза. Семьсот рублей стоит. В этом году новая марка вышла (в газете писали). “Витязь” называется. Тот ещё дороже…

С виду выглядит всё логично и безобидно: молодая разведенная учительница встречается с женатым ухажёром возраста около сорока, владельцем новой “Волги” и, естественно, скрывает от окружающих, в том числе и от матери, свой роман. То, что скрывает, вполне понятно. Измены в СССР были сплошь и рядом, но клеймились позором. Ходьба налево могла повлиять не только на репутацию и карьеру, но и на благополучие в целом.

Особенно это касалось членов партии. Роль партии в этом вопросе была, как всегда, главенствующей. В практику даже вошли случаи, когда мужчин или женщин возвращали в семью под угрозой увольнения с работы и исключения из партии, если один из супругов жаловался руководству.

Дурость, конечно, но система целенаправленно воспитывала морально крепких и непоколебимых строителей коммунизма. Был даже такой раздел в “Моральном кодексе строителя коммунизма” (любопытный, кстати, документ, не зря я его штудировал в библиотеке): “Честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни”.

Честность – это хорошо… Если правда одна. Большинство советских граждан, конечно, осуждает измены, вслух критикуют, но смотрят “Тихий дон”, вздыхают и в глубине души завидуют такой красивой любви, хоть и на стороне.

Поэтому ничего удивительного, что после гибели Веры ухажёр испарился. У него жена, да ещё и дети, наверное, и проблемы ему вот совсем ни к чему. На серийного убийцу человек в костюме и на “Волге” пока не тянет. Но образ может быть очень обманчив. Снаружи красота, внутри – мразота. Потолковать с ним в любом случае надо. Только как найти? Раньше просто было. Пробил звонки и сообщения с мобильника жертвы, и вот он – круг общения тебе на блюдечке. А теперь ищи ветра в поле. Хотя есть одна зацепка. Незнакомец на ловеласа похож. Если верить Шурочке. Склеить её хотел, но узнал, что та работает в том же месте, что и его пассия, и вмиг испарился.

* * *

Вернувшись на работу, я прямиком пошлёпал к «уркам» в восьмой кабинет. На стуле, закинув руки за голову, покачивался Погодин. На столе кружка дымящегося чая и пистолет. Вид Погодина важный и глубокомысленный. В думках весь. Даже Феликс Эдмундович с портрета, что висит на стене среди топографических карт и копий ориентировок, одобрительно смотрит на своего преемника.

– Привет, Погодин, – я уселся на стул с потрёпанной сидушкой из красной ткани, что стоял напротив. – Вижу, работаешь? Не сильно отвлёк?

– Здоров. Говори, что хотел, – голос неспешный, с интонацией усталости от этого бренного мира, ну вылитый матёрый опер, или даже целый начальник отделения.

– Год назад, в сентябре, убийство тёмное было, потерпевшая Соболева Вера Ивановна. Навскидку помнишь?

– Я тогда ещё не работал.

– Знаю, что штаны в пединституте протирал.

– А может, в армии служил? Откуда тебе знать?

– В какой на хрен армии, Погодин? Ты же сам мне рассказывал, что у вас военная кафедра была, и как вас на сборы гоняли, а ты, чтобы не ездить, в больницу с диареей слег. Абрикосов забродивших нажрался.

– Ой, и правда, – опер больше не раскачивался на стуле, упоминание о диарее быстро вернуло его на землю.

Как всё-таки отрезвляюще действует на людей метко брошенная ложка того, что не тонет.

– Короче, узнай-ка по убийству подробности.

– А тебе зачем?

– Знал я Веру, – пришлось соврать. – Не её лично, но ее мать. И сына, что сиротой остался.

– Так дело же в прокуратуре.

– Это я и без тебя знаю, ты материалы ОПД посмотри.

– А-а-а… Ну я не знаю, это надо к начальнику угро идти, узнавать, у кого оперативно-поисковое дело. Потом с убойниками переговорить, я же имущественник, убийства – не мой профиль.

– Не п*зди, Погодин! – я готов был придушить этого “беззубого” опера. – Ты мент или почему? Вижу, что глаза хитрые, как у Попандопуло. Что хочешь? Говори сразу.

– Ну-у, поможешь ещё пару краж раскрыть, как тогда на дежурных сутках? Я и подумаю.

– Ну точно – Попандопуло! И торгуешься так же: “Это тебе, это снова тебе, это опять тебе” … Хрен тебе, а не раскрытия! Помогать, Погодин, надо учиться бескорыстно. Чтобы быть кристально бедным.

Я демонстративно фыркнул и поморщился. Развернулся, якобы собираясь решительно уходить.

– Да погоди, Андрюха, я же пошутил! УРД у меня. Только оно секретное.

– Как – у тебя? Ты же кражами занимаешься?

– Так на меня, как на самого молодого, свесили все громкие темнухи прошлых лет. На, Федя, разбирайся.

– Тебя что, Федей зовут?

– А ты не знал?

– Да знал, конечно. Тоже шучу.

Погодин со скучным лицом пошёл открывать сейф и достал оттуда пухлую папку с потрепанными краями:

– Вот, смотри. Только никому ни слова, что я тебе показал. Это ж с грифом, – он привычно сбился на веский тон.

Я полистал папку. Ничего особенного. План мероприятий, версии. Стандартные справки о проделанной работе, сколько лиц отработали, что сделали. Подробно, вплоть до того, сколько людей дактилоскопировали. Всё в одну кучу свалили, для пухлоты отчётности, так сказать.

– Ты сам-то хоть вникал? – я с укоризной посмотрел на Погодина. – Дело уже три месяца не обновлялось. Последняя справка датирована июнем.

– А я что? Разорваться должен? У меня работы – воз и три вагона.

– Вижу, как ты работаешь. Чаи гоняешь, да на стуле качаешься.

Тут я, конечно, не в свою вотчину полез, но его не в меру досужий вид меня просто раздражал. Ведь столько можно дела сделать!

– А ты что, начальник мой? – ожидаемо взвился Федор. – И откуда ты вообще разбираешься в материалах оперативных? Ты же простой эксперт?

Я уж не стал говорить Погодину, что даже не эксперт. Как-то рассказывал ему о своей должности заведующего фотолабораторией, но он мимо ушей пропустил, так не повторять же сто раз.

– Я, Федя, в работу просто быстро вникаю, приглядываюсь, что да как. К нам в отдел много сотрудников опытных с других служб захаживает. Общаюсь с ними, а не сижу в кабинете на неустойчивом стуле…

– Ну да, не читал я дело. Все равно висяк. Сам знаешь, если по горячим или в течение недели убийство не раскрыли, то шансов дальше – мизер остается.

Я полистал папку чуть дальше. Никаких упоминаний о белой “Волге”, ухажёре и прочих подробностях личной жизни убитой. Наверное, когда опера опрашивали коллег Веры, Шурочка в отпуске была или на больничном.

Я уже почти расстроился, как вдруг наткнулся на любопытную бумажку. Список лиц, с кем контактировала убитая. Очень занятно. Почему-то там несколько мужчин. Напротив фамилии одного из них написано, что бывший муж. А вот это уже очень интересно…

– Ножик дай, – потребовал я у Погодина.

– Зачем? – удивился тот.

– Давай, говорю…

– Есть складной, пойдёт?

– Без разницы, – я взял складник и поддел белые нитки, которыми было сшито дело.

– Ты что делаешь? – Федя попытался выхватить папку, но я вцепился в нее, как коршун в куренка. Только с когтями можно вырвать у меня добычу.

– Не боись, Погодин. Я аккуратно листочек вытащу, перепишу, а потом принесу – и сошьём всё, как было.

– Может, не надо?

– Надо, Федя, надо…

– Так нить же оклеена, и подпись начальника! – не унимался Погодин.

– И нитку обратно приклеим, и подпись нарисуем. Всё будет. Ты будто не мент вовсе.

– Это же подделка документов!

– Подделка, Федя, это когда в корыстных целях, а это ради общего дела. Чувствуешь разницу?

– Вот зря я тебе дело дал, начальник за него с меня шкуру спустит.

– Не блажи. Эту папку несколько месяцев никто не трогал. Не потрогают еще денек. Вот и все, – я аккуратно свернул заветный листочек и сунул его в карман рубашки. – Делов-то. Всё, бывай. До завтра.

Погодин молчал, с ужасом глядя на “распотрошённое” оперативно-поисковое дело и обхватив голову руками.

Вильнув возле его стола, я прихватил ещё кое-что. Траурный Федя даже не заметил, что лишился самого ценного.

Покинув кабинет, я направился в свой отдел. Посмотрел на часы и засёк время. Мысленно сделал ставку, через сколько минут прискачет ко мне Погодин. Остановился на десяти. Тот прилетел через пять. Глаза навылупку, волосы всклокочены, сам заикается:

– Андрюха! Ты пистолет мой не видел?

– Какой пистолет? – хитро прищурился я.

– Ясно, какой, табельный. ПМ пропал. Куда я его деть мог? Ума не приложу. Ну все… Хана мне. Уволят. И дело, и ствол.

– Как пистолет мог из кобуры на поясе пропасть?

– Да не в кобуре он был!

– Тем более, – подначивал я. – Из сейфа как мог пропасть?

– Да почему из сейфа-то? На столе он лежал!

– Да потому что, дурья твоя башка, пистолет только в кобуре должен быть на теле – или в сейфе. Другого не дано. Кто у тебя наставник был, что не научил этому?

– Да знаю я, помоги его найти! Куда делся, не пойму.

– Бери, – я запустил руку за спину и вытащил из-за пояса ПМ. – Не теряй больше.

– Так это ты стащил его? Зачем?!

– В воспитательных целях. Зато в следующий раз ты так уже не сделаешь.

– Ну ты, Петров!.. Да я… Я начальнику твоему скажу!

– Давай, ещё от него тебе влетит. Иди уже, работай. Ещё спасибо мне скажешь когда-нибудь. Пистолет пуще бабы беречь надо. Баб много, а ствол у мужика один. Сечёшь?

Глава 7

Городская поликлиника собрала толпу народа у регистратуры. Из четырёх окошек с вырезанными из оргстекла под трафарет надписями с засохшими подтеками: “Регистратура” работало только два. Пациенты, преимущественно предпенсионного возраста, облепили амбразуры маленьких окошек, как муравьи апельсиновую корку.

Передние ряды повисли на полированном подоконнике и пытались заглянуть в прорезь, периодически оборачивались и шипели на задних. Те, в свою очередь, вытягивали шеи, словно хотели разглядеть, что дают в этой самой «Регистратуре».

Медрегистраторы в дежурном режиме обгавкивали посетителей. Иногда пациентам удавалось вывести их из себя. Тогда те, доведённые до кипения, швыряли им медицинские карточки. Иногда закатывали глаза и, вздыхая, морщились, когда кто-то, помимо обращения, ещё спрашивал у них, как найти тот или иной кабинет. Видно, по закону Дарвина, на такую работу всегда брали только женщин с хваткой кобры и длинным языком.

В общем, всё, как во всех бесплатных больницах, во все времена. Честно отстояв в очереди, я, наконец, добился своей карточки и получил бегунок, в какие кабинеты нужно пройти, чтобы получить справку о прохождении заветной медкомиссии для поступления в школу милиции.

В списке врачей стандартно значились: хирург, окулист, терапевт, лор, дерматолог и др. Начать решил с хирурга. Недавно только узнал, что слово “хирург” пишется иногда через “е”, наверно, это всё-таки зависит от квалификации врача.

Возле выкрашенной в голубой цвет стены по обеим сторонам кабинета хирурга расселись ожидающие. Лавок на всех, как обычно, не хватило. Кто-то, как предстояло и мне, подпирал штукатурку.

– Кто последний? – спросил я, с тоской оглядывая длиннющую очередь.

– Все последние, – злорадно хмыкали в ответ бдящие в передних рядах, кто уже близко подобрался к заветной двери врача. На их лицах сияло торжество и чувство превосходства над вновь прибывшими к заветной двери, которых они считали песчинками, прилипшими к своим подошвам.

Я повторил вопрос погромче. Задние граждане тут же напряглись и стали переглядываться между собой, будто искали жертву. Каждый знал, что он уже не крайний, и готов был это доказывать с пеной у рта. Наконец, одна женщина с лицом учителя литературы (вместо волос, на голове узел, длинная вязанная кофта поверх блузки, из косметики только невзрачная подводка карандашом) встрепенулась, повернувшись к зазевавшемуся мужичку пенсионерской наружности:

– Мужчина! Что вы молчите? Вы же за мной занимали?

– Что? Простите? – мужичок обернулся.

– Я говорю, люди спрашивают, кто крайний! Я за вас должна отвечать?

– А, да-да, – закивал мужичок мне. – За мной будете, молодой человек, а я вот, если что, за бабушкой, – хитро прищурившись, кивнул он на женщину.

– Да какая я вам бабушка? – замахала руками «училка». – Я моложе вас! У меня мужу всего сорок лет! – подумала и как гавкнула: – Хам!!!

Пенсионер сидел и хихикал “в тряпочку”, довольный, что одержал победу в больничной перепалке над таким грозным противником, как уже не совсем молодая и громкоголосая женщина.

Часа через полтора своим течением очередь вынесла меня поближе к двери. Только сейчас я и смог прочитать текст, написанный на клочке бумаге, вставленный в рамку из оргстекла на двери: “Прием ведет хирург Мытько Павел Алексеевич.”

Не понял? Вот так поворот! Это тот самый заведующий отделением хирургии стационара? Или однофамилец? Или родственник? Может у них в семье все хирурги? Семейный подряд. Не помню я, как его по имени и отчеству…

Наконец, подошла моя очередь, правда, вперед меня пыталась проскочить невинного вида тетенька. Она будто не замечала очереди и встала сразу к двери. Мол, мне только спросить, карточку забрать, анализы отдать и тому подобное. Но Голова очереди, в этот раз объединившись с Хвостом, против общего противника изгнали “самозванку” с криками: “Тут всем только спросить”, “С самого утра сижу!” и прочими декларативными заявлениями в защиту прав очередников.

Дверь распахнулась, из кабинета вынырнула невзрачная девушка, похожая на мышку. Она растворилась в коридоре, оставив щель в слегка приоткрытой заветной двери. Аллилуйя! Свершилось! Самый сложный квест на сегодня почти пройден. Сзади на меня уже с силой напирало чьё-то тело, и скорее всего не одно. И этой силой меня внесло в кабинет. Жопой чувствовал, как мои «последователи» из-за меня таращатся и дверь не дают закрыть, в надежде что их не выгонят.

Но чаяния их не оправдались. Дородная медсестра с лицом старой знакомой, не оборачиваясь и не отрываясь от писанины грозно рявкнула (профессионально уловив боковым натренированным зрением, что пациентов больше, чем один):

– По одному заходим!

– Но мне только спросить! – пискнул кто-то из стоявших за мной.

– Выйдите из кабинета! – позиция Лены была непреклонна.

Подняла на меня глаза, ее пухлые щеки раздвинула широкая улыбка:

– Петров! Ты что ли? Андрей! Ты как здесь? Заболел? Или опять подрезали? Тьфу, тьфу на мой язык!

– Привет, Ленок! – обрадовался я своему “блату” в заветном кабинете. – Да вот медкомиссию прохожу. На поступление…

– Рано что-то, – слишком тонкие, перевыщипанные брови Лены встали детским домиком.

– Так это для школы милиции, там всё заранее надо делать.

– Ого! Милиционером хочешь стать? Понравилось валютчиков ловить? Хочешь на поток это поставить? Молодец, Петров. Вот всегда знала, что есть в тебе что-то такое. Да, Павел Алексеевич? – медсестра повернулась к насупившемуся врачу, которому мы и слова вставить не дали.

Это был тот самый Мытько, что был заведующим отделением хирургии, он сидел за неказистым кривым столом из исцарапанной полировки и ядовито меня осматривал. Вспомнил, гад, наши терки. Как бы, медкомиссию мне не зарубил. А то припишет плоскостопие какое-нибудь или другой геморрой.

Лена, не обращая внимания на нахохлившегося Мытько, продолжала громкоголосо вещать:

– Ну что встал? Давай карточку и раздевайся до трусов.

Я скинул одежду на кушетку, Лена невольно задержала на мне взгляд.

– Ого, Петров! Да ты возмужал. В палате у меня лежал задохликом, а теперь на мужика похож. Хорошего такого мужика. Сколько тебе лет-то? Семнадцать?

– Уже восемнадцать, – ответил я.

– А так и не скажешь. Колись, давай, как заматерел так быстро?

– Работа, – загадочно улыбнулся я.

Наконец, подал голос Мытько:

– Встаньте Петров и вытяните вперёд руки.

Его с виду интеллигентное лицо, немного отталкивало. Тонкие черты никак не вязались с хомячьими, землистого цвета щеками. Рыбьи бесцветные глаза спрятались за круглыми очками а-ля Берия. Редкие русые волосы, старательно зализанные набок, безуспешно пытались скрыть достаточно обширные залысины.

Мытько нехотя подошел ко мне, проверил симметрию тела, но отклонений не нашел. Попытался нарыть сколиоз, но мой прямой позвоночник послал его на хрен.

С надеждой посмотрел стопы – свод в норме. Доскрестись не до чего. Черканул раздражённо в карточке и бланке свою закорючку, шлёпнул печать и вышел из кабинета, бросив напоследок через губу:

– Кварцевание.

Дверь захлопнулась, и мы с Леной остались вдвоём.

– Ну, рассказывай, – уставился я на нее. – Как докатилась до такой жизни?

– А, – махнула та пухлой рукой. – Павла Алексеевича главврач поймал на взятке. Огласку не дал, но по собственному перевестись ультимативно попросил. Вот и слетел Мытько с заведующего, на хирурга на приёме в поликлинике. В операционный блок его не взяли, руками он сам давно ничего не делает. Практику утратил.

– А ты чего за ним спустилась?

– А мне здесь наоборот, хорошо, – широко развела руками Лена, будто показывая, какую рыбину она поймала. – Никаких ночных, никаких переработок, никаких процедур с капризными и вредными пациентами. Полдня честно отсидела и домой. Правда зарплата без ночных меньше, зато по дому всё успеваю. Не бегаю, как в жопу раненный, бегемот. Прихожу, спокойно готовлю, посуду помою и свободна! – Она от чувств развела руки в стороны так, что локти прогнулись в обратную сторону, а грудь нахально и в упор нацелилась прямой наводкой мне в лицо. – Даже ухажёра себе завела. Токарем на заводе работает. И ты представляешь, еще и второй за мной ухлестывает. Тут на этаже из рентгеновского кабинета. То ни одного, то сразу два! Вот, думаю, что делать. Как выбрать?

– И ты, дабы не грузить себя муками выбора, решила подстрелить третьего!

– Дурак! Я серьёзно… – При этом её щеки кокетливо заалели.

– Бери того, кто без мамы живет, – улыбнулся я. – Не прогадаешь.

– Так они оба с мамами живут, – вздохнула Лена. – Обмельчал нынче мужик. Если без мамы живет, так непременно женат. Если не женат, то алкаш. Если не алкаш, то женщин, как огня боится. Если не боится, то жмот и скупердяй. Вот, скажи мне Андрей, куда же вся твоя братия подевалась? Ведь какую войну с фашистами выиграли. И что до сих пор восстановиться не могут?

– За всех не скажу, Лен, но по большей части ты права. Русского мужика приличного ещё отыскать надо, как самородок в тайге. Но не каждый самородок колечком золотым будет. Да и брака много и блестящих пустышек, что золотом прикидываются.

– Вот я головушку и ломаю. Как выбрать, как не ошибиться? Не пятнадцать уже. В последний вагон заскакиваю. А тут их два оказалось. В какой скакнуть, ума не приложу. Пока думать буду, боюсь, как бы одной на перроне не остаться.

– А что тут думать, – подмигнул я. – Встречайся с двумя. Пусть победит сильнейший.

– Как это? – глаза Лены округлились до размеров мячиков для пинг-понга.

– Очень просто, расписание составь. Тут главное, грамотно развести во времени и пространстве и не проколоться на именах, явках и паролях.

– Это как? – Лена задумалась. – Вторник, пятница – токарь, среда, суббота – рентген. Четверг – рыбный день. Воскресенье – выходной, собой займусь, парикмахерская или ещё куда там мы женщины ходим… Понедельник – день тяжёлый, сделаю перерыв. Работой займусь, но слишком налегать не стоит, ко вторнику силы копить надо…

– Ну да! – удивился я Ленкиной расторопности.

– Прям с двумя встречаться? – с придыханием спросила Лена. – Сразу?

– Пока да, с тремя не советую. Запутаешься, сто пудов, да и хлопотно по времени будет. Опять же, недосып, потеря внимания, расшифровка и провал!

– С двумя… – мечтательно пропела Лена. – А, что так можно?

– Нужно, Лена, нужно. Любить себя надо щедро и ценить. Один раз живем. Жизнь коротка, а молодость еще короче…

– Ну Петров! Сказал в точку прям… Точно восемнадцать есть?

– Если честно, девятнадцать… С хвостиком. Ого-го каким…

– Да ну тебя, не верится что-то…

– Делов-то… Линейка есть?

– Зачем? – она уже протягивала расписанный пастой и чернилами чертежный инструмент.

– Померять…

– Что?

– Ну это… Есть ли девятнадцать… А может уже больше, я же расту! – фразу неимоверным усилием удалось закончить с самым серьезным видом.

Ленкины глаза застыли, и когда она поняла ловко скрытый, истинный смысл нашего разговора, в одно мгновение залилась красным цветом. Даже руками лицо закрыла.

Чтобы немного разрядить обстановку, я произнес:

– Ты бы видела, какая ты сейчас красивая…

Лена разулыбалась:

– Эх… Где мои двадцать лет? Убедил. Сегодня же рентгену намекну, что неплохо бы в кино сходить. Там как раз новый фильм вышел “Женщина, которая поет”. Представляешь, про мою любимую певицу сняли. Ей тоже с мужиками не везёт. Надеюсь, в будущем она найдет своего одного, единственного…

– Насчет одного – не уверен, – улыбнулся я. – Но найдет. Просто мужики еще не выросли… До её уровня…

– Спасибо, Андрей. Посплетничала с тобой, как с родной душой. Ты заходи, если что.

– Ну уж нет, – прищурился я. – Лучше уж вы к нам. Хотя тоже не надо. Ладно. Заскочу как-нибудь. Часто у вас кварцевание? Мытько куда-то запропастился, а в коридоре народу тьма. С утра ждут.

– Да нечасто, но Павел Алексеевич в последнее время смурной ходит. Всё думки думает. Я спрашивала, а он только шипит. И на пациентов гыркает. Может, с женой что-то неладное, не знаю…

– Конечно, будет гыркать. С небес на землю опустили. И левака лишился.

– Ну это не совсем, – заговорщически проговорила Лена. – Тут тоже много кому кое-что требуется. Только между нами, Андрей, ладно? Кому больничный продлить подольше надо, а кому вообще его открыть за ушиб или синяк.

– Горбатого могила исправит, да? – я нахмурился.

– Павел Алексеевич теперь и со мной делится. А куда ему деваться, я же больничный выписываю. Теперь вот на стиральную машину коплю. Как плакат в промтоварном магазине увидела, решилась, наконец, так он меня зацепил. Там женщина цветёт и улыбается, а тазик с бельём зачёркнут. И надпись: “Пусть будет закрыта дорога к корыту, шагами большими к стиральной машине”. Как на революцию призыв, да? Революция, что освободит женщин от стирки. Вот если бы еще такие машины для мытья посуды были… Но это фантастика. Я такую стиральную машину присмотрела. Закачаешься. Это тебе не “Рига”. У подруги просто “Рига-54”, красивая, конечно, на космический корабль похожа, но старая модель уже. Я тут по телевизору смотрела киножурнал "Фитиль", так там её назвали корытом с мотором. Потому что отсек один и для стирки и для отжима. А я сразу нормальную хочу.

* * *

Переписав список лиц из оперативно-поискового дела (кто контактировал с убитой Соболевой), я вернул его Погодину. Тот радовался этому, как молочный поросёнок мамкиной сиське. Несколько раз сказал спасибо, тряся и пожимая мне руку.

– Ты что, Федя? – удивился я. – Думал документ замылю?

– Ну мало ли, – виновато пожал плечами тот. – Шеф меня убьёт. Там же опись в деле, за его подписью… А зачем тебе список контактов убитой? Ты же не пойдешь их опрашивать? Или пойдешь?

– Вместе пойдем, – подмигнул я.

– Вместе?

– На тебя же темнуху свесили, и корки у тебя есть, ты же в первую очередь должен быть заинтересован в раскрытии.

– Но ты же понимаешь, Петров, что до меня его лопатили столько бывалых оперов, что раскрыть – шансов ноль. Скорее СССР рухнет.

– Не мели ерунды.

– Ой, лишнего сказал, – осекся Федя. – Нельзя так про родную страну. Тем более, что мировой коммунизм скоро на весь земной шар распространится.

– Я не про это. Я про то, что раскрыть невозможно. Я в тебя, Погодин верю, – и стебясь, добавил. – Как в себя.

– Это почему же?

– Потому, что у тебя есть я. Одна голова хорошо, но запаска не помешает. Знаешь, какая самая умная ящерица в мире?