Текст книги "Братство охотников за книгами"

* * *

День обещал быть знойным. Палящие лучи солнца обрушивались на бесплодную равнину, на неподвижные кусты, которые не тревожил ни один порыв ветра; где-то вдали парил одинокий ястреб. Поля словно скукожились в знойном мареве. Тень хмурого облака накрыла линию горизонта, затем его серое пятно расплылось на охровой скатерти равнины. Всадники ускорили шаг, оставляя монахов за их каменными стенами.

Щеки обдувал воздух свободы. Лошади, опьяненные светом, неслись вскачь, били копытами о землю, мчались сквозь позолоченные солнцем колючие кустарники, рассекали тучи мошкары, а на их спинах тряслась поклажа. В сосудах весело плескалась вода. Франсуа вдыхал ароматы этих пустынных мест. Он обводил взглядом неровные округлости плато, волнообразные излучины дороги, тропинки, проложенные еще апостолами, ложбины, испещренные холмиками – могилами пророков, отыскавших наконец Святую землю. Он впитывал все это. Поначалу он жадно пытался отыскать знаки, надписи на фронтоне какого-нибудь храма. Не было ни одного межевого столба. Только каменистые тропинки, которые, казалось, никуда не вели. И все-таки эта земля нашептывала ему неясное послание, идущее откуда-то из ее глубин. Некое откровение. Он интуитивно чувствовал, что она всегда ждала его.

* * *

С наступлением темноты Федерико стал искать место для ночлега. В легендарной Галилее спрятаться можно было только в скудном подлеске. Хилые сосны, худосочные кипарисы и карликовые дубы служили плохим укрытием для лошадей. Луна была в первой четверти. Флорентинец решил не разводить огня, и люди сидели в темноте, их голоса мешались с заунывными криками шакалов. Франсуа уселся на плоском камне. Он держал кувшин фалернского вина и копченую ногу индейки. Федерико сел на корточки, чтобы не запачкаться.

– Завтра к вечеру мы доберемся до Цфата. Хотите лепешку?

В сумерках блеснули зубы итальянца. Вийон протянул ему кувшин, вытер руки о влажные от росы ветки.

– Вы связаны с благородным домом Медичи. Мне кажется, я видел их герб на одном из томов в монастыре.

– Все может быть.

– Он отличается от знаменитой эмблемы: добавлены какие-то каббалистические символы, я не могу понять их значения.

– Я не читаю по-древнееврейски, – сухо ответил торговец.

Вдалеке закричала сова. Вздрогнула испуганная лошадь. Федерико поднялся и подошел к ней, успокаивая, слегка похлопал по холке, убедился, что поводья крепко обвязаны вокруг сухого ствола. Вийон следил за ним взглядом, он не сомневался, что итальянец знает больше, чем готов признать. Федерико явно ожидал встретить Франсуа в монастыре и ту прекрасную книгу с бабочкой приготовил специально для него. А ведь отец Поль уверял обоих французов, что книготорговец ничего не знает о миссии, которая привела их сюда. Приезд Федерико был запланирован давно, задолго до прибытия Вийона и Колена. И, судя по всему, он был здесь далеко не впервые. Как бы то ни было, человека, состоящего на службе у Медичи, опасаться не стоило. Но рядом с итальянцем Франсуа ощущал странное беспокойство. Этот весельчак явно разыгрывал комедию. Франсуа чувствовал фальшь, как никто: слащавое выражение лица торговца, его аристократические манеры, настолько преувеличенно изысканные, что казались неестественными, его эффектные одеяния – под всеми этими слоями был спрятан совсем другой персонаж. От него исходила властность человека, который привык главенствовать, твердость солдата, непреклонность, внушающая страх. Меньше всего он походил на придворного лицемера, скорее на человека, который владеет какой-то тайной. Тем не менее ему не просто было скрывать свои намерения. Маска, которую он носил, никого не вводила в заблуждение, но подавляла всякое желание снять ее, открыть его настоящее лицо. Эта настороженность была Франсуа хорошо знакома, еще со времен кокийяров, когда любопытный человек, пожелавший узнать больше, чем ему было дозволено, мог получить удар кинжалом. Вот почему Франсуа остерегался Федерико. И именно поэтому относился к нему с подчеркнутым уважением.

* * *

Колену выпало караулить первому, а Франсуа вызвался составить ему компанию. Он ничего не говорил ему о своих подозрениях, опасаясь, что здоровяк решит избавиться от них по-своему: привяжет флорентинца к колесам повозки или засунет ему в глотку бутылку. Тем более что Колен пребывал в дурном настроении. Он ворчал: мол, Шартье еще поплатится за то, как обошелся с ними. Епископ даже не удосужился снабдить их рекомендательным письмом. Если дело примет дурной оборот, монсеньор умоет руки, он, дескать, тут ни при чем. Вийон посмеивался над приятелем: с каких это пор честный разбойник полагается на гарантии викария? Колен только пожимал плечами. Прихлопнув пятерней комара, он послал проклятия небесам и всем святым, затем, прислонившись к скале и заострив кинжалом сучок дерева, принялся ковыряться в зубах. Вийон воспользовался этим недолгим затишьем и попытался успокоить спутника. Он заверил его, что и не собирается следовать указаниям Шартье. Просто еще слишком рано, чтобы действовать. Напрасно Франсуа уверял, что непременно придумает какую-нибудь злую шутку, на это он был мастер. Колен был убежден, что из их поездки не выйдет ничего хорошего. Франсуа простер руки, охватывая широким жестом песок и колючие кустарники, словно призывая их подтвердить его правоту. Ни Шартье, ни Фуст, ни кто-либо другой не будет указывать ему путь, по которому идти, не будет им руководить. Это его земля. Эта страна зовет его. На него возложена совсем другая задача.

Колен, давно привыкший к таким порывам приятеля, особенно когда Франсуа как следует выпьет, молча поднялся и вместо ответа стал шумно мочиться на кусты и на песок. На эту проклятую землю.

Дело близилось к вечеру, когда караван начал взбираться на холм, на вершине которого, прямо под палящим солнцем, громоздился Цфат. Очертания крыш слегка дрожали, придавая городу призрачный вид. Лошади преодолели наконец последний подъем, и копыта застучали по обжигающим камням узких улочек. Не было видно ни постоялого двора, ни кабачка. И ни одной католической души. Вдоль фасадов, выкрашенных в синий и зеленый цвета, чтобы защитить дома от дурного глаза, скользили тени мусульман и евреев, на вид довольно бедных. Мамелюки обходили эти места стороной, здесь им попросту нечем было поживиться. Их отряды рыскали по окрестностям, предпочитая располагаться на ночлег в сельской местности, рядом с водными источниками и крестьянскими хозяйствами. Даже Церковь не удостоила этот убогий городок каким-нибудь монастырем или придорожным распятием. И все-таки это уединенное местечко, столь непохожее на города Востока, отмеченные изобилием и роскошью, дало приют знаменитостям, чье духовное влияние простиралось далеко за моря. Евреи, спасаясь от инквизиции, сходились и съезжались в свои кварталы Севильи или Праги – туда, где могли приобретать тайные знания. Там их уже ждали, чтобы прочесть послание, предписание или толкование, прибывшие из Цфата. Каждое слово впитывалось, подобно живительному снадобью, каждое выражение встречалось аплодисментами, как ловкое сальто акробата. Как будто ученые Святой земли лично прибыли, чтобы прочесть все это, их башмаки еще были покрыты слоем того песка, а глаза сверкали тем солнцем. Как такой тихий уединенный городок мог таить в себе столько мудрости?

* * *

Женщины и дети следили за всадниками взглядами, полными недоверия и любопытства. Франсуа им улыбнулся, а Колен держался прямо и строго, словно маршал, производящий смотр войск. Два старых еврея с длинными бородами беседовали, сидя на каменной скамье в тени финиковой пальмы, ветки которой облепили бабочки-пяденицы. Когда показался караван, оба они сразу замолчали. Один, казалось, уже готов был спасаться бегством. Другой, не обращая внимания на чужестранцев, зарывшись в свой кафтан, принялся бормотать какой-то псалом, а затем и вовсе задремал, свесив голову на грудь.

В конце главной улицы сияло белизной на солнце внушительного вида здание. Федерико вошел в него первым. Возчики и погонщики мулов остались ждать на улице, возле водопоя для животных. В доме было светло. Высокие стены окрашены в мягкие лазурно-голубые цвета. В прихожей стояли медные лампы, с них свисали яркие амулеты. На полу орнаменты керамической плитки соперничали с пестрыми узорами ковров. От смоковницы во внутреннем дворике исходил аромат сладких плодов. Секретарь провел посетителей в небольшую комнату, где возле деревянного стола стояли четыре стула, и сообщил, что раввин скоро к ним присоединится. Федерико объяснил Франсуа и Колену, что раввин Гамлиэль бен Сирах – человек в высшей степени уважаемый, почти как кардинал, и крайне редко удостаивает кого-либо аудиенции. Равви Гамлиэль – знаменитый ученый, он переписывается с учеными из Нюрнберга, профессорами из Турина, докторами из Амстердама, руководит одной из самых прославленных в еврейском мире академий. Кроме этого, каждое утро он раздает лекарства и медицинские советы бедным людям.

Раввин вошел через низкую дверь. В ее проеме Франсуа успел разглядеть рабочий кабинет. На небольшом инкрустированном письменном столе, явно привезенном из Дамаска, грудой лежали манускрипты и свитки пергамента.

– Шалом! Добро пожаловать.

Легкая походка и внешний вид хозяина дома весьма удивили Франсуа, который ожидал увидеть патриарха с глубокими морщинами, длинной талмудической бородой и бледным от долгих ночных бдений лицом. Перед ним стоял крепкий смуглый здоровяк лет тридцати, одетый во все белое, с широкой улыбкой на лице, обрамленном черной густой холеной бородой. Не оставалось сомнений, что раввин ожидал визита двух французов и был осведомлен о цели их приезда. Его поведение тоже удивило Франсуа. Еврею, принимающему королевских посланцев, надлежало склониться в почтительном поклоне. Но раввин, стоя с прямой спиной, лишь протянул руку. Его рост был около шести футов. Вийон, будучи ниже, к тому же еще не отошедший после долгой поездки верхом, чувствовал себя смущенно. А Колен был откровенно оскорблен.

Секретарь поставил на стол чай, вышел и через несколько мгновений вернулся с тяжелым томом под мышкой. Он быстро пробежал глазами список, протянутый ему Федерико, отметил несколько названий и сверился с толстой книгой записей. Хотя у раввина Гамлиэля была богатая библиотека, он никогда не расставался с прочитанными книгами. Он постоянно делал в них пометки. Феноменальная память позволяла ему сопоставлять многочисленные тексты, изученные в разное время. Он помнил точное место, где находился тот или иной пассаж. В книге записей, которую держал в руках его секретарь, не было экземпляров, принадлежавших лично раввину. Далеко не все вписанные туда произведения имелись в Цфате и вообще на Святой земле. Это был своего рода каталог книжного дела, в котором регистрировались сотни рукописных и напечатанных сочинений с датой и местом их выхода в свет, а также с указанием библиотеки или другого места, где они хранились. Как только становилось известно о разграблении какой-нибудь синагоги или пожаре в учебном заведении, секретарь равви Гамлиэля сверялся со списком, и если оказывалось, что в Кельне сгорел Вавилонский Талмуд, ему на замену тут же выписывалась копия из Орлеана или Барселоны. Если, к примеру, какой-нибудь ученый из Йорка задавал трудный вопрос по поводу закона о кошерном питании, ему сообщалось о толковании этого закона, сформулированном в Смирне несколькими годами ранее. Когда какого-нибудь мудреца приглашали дискутировать с инквизиторами на тему Святой Троицы, его снабжали полученными из разных церквей документами, чтобы тот мог ловко жонглировать мнениями своих оппонентов, разрозненными, а зачастую и противоречивыми.

Трагическое рассеивание по миру евреев, в сущности, их спасало. Никакая тирания, пусть даже расползавшаяся, подобно спруту, во все стороны, не имела возможности добраться до всех. Ни одна эпидемия не была способна их истребить, ведь не могла же она распространиться на все четыре стороны света. Тем, что они выжили, евреи были обязаны прежде всего книгам. Тот же Талмуд читали на древнееврейском в Пекине, Самарканде, Триполи, Дамаске. И пока его будут читать, громко или тайком, в религиозном собрании или в одиночестве, курс будет неизменен вопреки всем бурям.

Поскольку евреям запрещалось набирать войско, носить мечи и даже ездить верхом, они были вынуждены создать невидимую армию, без гарнизона и арсенала, которая действовала под самым носом у надзирателей. Благодаря общему языку и системе передачи сообщений они веками сохраняли единство без земли и без царя. Людовик XI всегда восхищался тем, как раввины распространяют свое учение, невзирая на все границы, как они создают невидимые связи, объединяющие их народ. Как и они, он пытался сделать французский официальным языком королевства и только что подписал указ о создании почтовой службы. Молодой монарх правил пребывающим в состоянии хаоса скопищем провинций, которые без конца искали друг с другом ссоры. Бретонцы, бургундцы, савояры, гасконцы разговаривали на разных языках. Как могли они друг друга понять? Возможно, Гамлиэль предоставит документы, на которые рассчитывает король Франции, чтобы утвердить свою власть от Пикардии до Лотарингии, от Лангедока до Нормандии и воспрепятствовать влиянию Римской церкви на своих подданных?

Франсуа слушал объяснения раввина с обостренным интересом, начиная понимать истинный размах деятельности Гамлиэля, влияние, которое он оказывал отсюда, из своего кабинета в Цфате, значение трудов, которые он распространял. Неужели это он тайный сообщник Медичи? И покровитель Фуста? И будущий союзник Людовика XI?

Вийон не мог прийти в себя. Ему было трудно представить правоверного иудея, который настолько озабочен просвещением человечества, что открывает тайные типографии, публикует неизданные сочинения Лукреция и Демосфена, собирает математические и астрономические трактаты – некоторые из них опровергают догмы его религии. И потом, Франсуа не понимал причин, по которым мудрец со Святой земли мог трудиться рука об руку с идолопоклонниками из Флоренции и тем более с духовными лицами, такими как Шартье. Разве что он преследует иные цели, чем его знатные союзники. Не ставя их об этом в известность. Совсем как Франсуа, который нисколько не верил в добрые намерения ни тех ни других и ждал момента, когда можно будет выпутаться из этой истории.

* * *

Пока секретарь готовил заказы, раввин Гамлиэль спокойно беседовал с Федерико. Итальянец говорил о Земле, которая уже не была центром Вселенной, и о Флоренции, по его словам, ставшей отныне как раз этим самым «пупом земли». Раввин слушал его с несколько снисходительной учтивостью. Когда книги были упакованы, Гамлиэль извинился перед французами, попросив их немного подождать. Он поднялся и сделал знак Федерико последовать за ним в смежную комнату.

В проеме двери, которая осталась приоткрытой, Франсуа увидел, как раввин передает торговцу широкий свиток, а тот его бегло просматривает. Обветшавшие полосы были неравной ширины и с обеих сторон свисали длинной желтоватой бахромой, похожей на солому или сухие стебли тростника. Сам свиток – не бумага, не пергамент – подобно листу растения, был испещрен бороздками и прожилками. Сидя слишком далеко, чтобы разглядеть каждую деталь, Вийон увидел лишь беспорядочное скопление охровых пятен на синем фоне и множество пересекающихся линий и стрелок. Цвета настолько потемнели от времени, что рисунок можно было различить с трудом, но в целом изображение напоминало морскую карту. Однако многочисленные пятна вряд ли были островами или континентами Земли. Возможно, это была старинная карта какого-то мифического мира.

Уловив в голосах мужчин внезапно изменившуюся интонацию, Франсуа прислушался. До сих пор беседа Гамлиэля и Федерико велась на испанском – единственном романском языке, которым владел раввин. Хотя Франсуа с трудом мог понять суть разговора, он был уверен, что теперь диалог ведется на совсем другом языке: это был какой-то гортанный диалект, который, несмотря на явно семитское звучание, не походил ни на древнееврейский, ни на арабский.

Флорентинец вышел из комнаты, держа под мышкой таинственный свиток, и сразу распрощался. Он вежливо извинился, пояснив, что рано утром должен вновь пуститься в дорогу. На сей раз путь лежал в Назарет, где он надеется заполучить редкий сирийский манускрипт. Это внезапное прощание удивило Вийона: итальянец даже не осведомился о намерениях своих попутчиков-французов.

Как только Федерико ушел, раввин пригласил Франсуа и Колена в свой кабинет. Повисла неловкая тишина. Гамлиэль сосредоточенно разглядывал гостей, словно в переплетении морщин и складок силился разгадать какое-то послание. Взгляд под нахмуренными бровями пытался проникнуть в самую душу, исследовать ее потаенные закоулки. Он, казалось, не замечал неловкости ситуации и продолжал внимательно всматриваться в лица французов. Хотя оба чужестранца в точности соответствовали описанию Фуста, Гамлиэль был несколько обескуражен непрезентабельным видом королевских посланников. Этот бродяга в помятой шляпе, изображающий глуповатого простачка, вовсе не выглядит дураком. А его приятель, явно не блещущий воспитанием, во всем видящий опасность, – настоящее животное. Неужели это те самые вестники, которых так ждет Иерусалим? А их безобразный вид – просто маскировка? На это намекал Фуст, упоминая необыкновенную эрудицию Вийона и его страсть к книгам. Что касается Колена, который считает себя хитрым и сообразительным, – Фуст не мог сдержать смеха: несколько месяцев он делал вид, будто не замечает, как этот разбойник следит за ним, и при этом позволял Колену видеть только то, что способно было побудить епископа Парижского иметь дело именно с ним, а не с кем-либо другим. Издатель был убежден, что он выиграет от тайного союза с Людовиком XI. Иного мнения придерживался отец Поль: он считал весьма рискованным связываться с двуличным епископом и бессовестным королем. Было весьма неблагоразумно рисковать тридцатью годами тщательной подготовки. Вполне хватило бы содействия итальянцев. Отец Поль не знал, что его собственные покровители, Медичи, выступили за сближение с французским сувереном, их давним союзником в других делах. Наступление шло полным ходом. Договоренность с Парижем могла бы придать ему особый размах и нанести врагу еще больший ущерб. Теперь именно Гамлиэлю надлежало принять решение. Иерусалимские собратья полагались на его суждение.

Прервав размышления, он приветливо и чуть насмешливо улыбнулся, как умеют улыбаться раввины. Нисколько не успокоенный его мнимым добродушием, Колен насупился, зато Франсуа оценил этот знак сердечности. Он даже не предполагал, что исход разговора решит его судьбу: Иерусалим либо откроет двери, либо решительно запрет их на засов прямо перед его носом.

– Внедрение новых идей – дело долгое. Порой для этого необходимо времени больше, чем длится одно правление.

– Каковое – я имею в виду правление – весьма непрочно, если держится только на острие меча, – заметил Франсуа. – Религия ежедневно показывает нам, как можно управлять одной лишь силой слова.

– И верой. Отсюда и сомнения, которые мы посеяли в душах христианских правителей. Наши недавние публикации напомнили им, что Давид, Соломон или Александр получили свою власть от Бога, а не от священников. Мы выжидали благоприятный момент, чтобы вытащить на свет старинные труды, посвященные этой теме.

– Выходит, вы так близко принимаете к сердцу судьбу наших владык?

– Не ближе, чем ты.

– А судьбу евреев?

– Да, но она зависит от владык.

Гамлиэль указал на чашу со свитками пергамента.

– Это всё рукописи из Афин, копии, сделанные одним из наших еще при жизни Сократа. Когда его приговорили выпить чашу с цикутой, кто, по-твоему, позаботился о том, чтобы сберечь его слова?

– Разве не Платон?

– Платон не был переписчиком. Он весьма вольно обращался с идеями учителя. Но оказывается, гораздо раньше некий человек получил из Иерусалима приказ повсюду следовать за Сократом и присутствовать на всех публичных дискуссиях, которые тот вел прямо на улицах. И сделанные им записи хранились в наших тайниках. Никто, кроме нас, не знает их содержания.

– И чего же ты ждешь, чтобы их опубликовать?

– Знака, указания. Например, знака дружбы от Козимо Медичи. Или возьмем ваш приезд сюда – возможно, это не случайность, а предзнаменование. Сократа выгнали из города, совсем как евреев. От невежества. Но город может учиться, достаточно преподать ему хороший урок.

Вийона смутила угроза в последней фразе и надменная улыбка на губах раввина. Он сам, строптивый и мятежный, тоже умел так улыбаться. Отвернувшись к окну, Франсуа рассматривал смоковницу во дворе, ее густую верхушку в ореоле лунного свечения. Сквозь черные ветки струились потоки серебристого света. Пробираясь между листьями и плодами, они обвивали ствол до самых корней, подобно рептилиям. Вийону вспомнился змий на древе познания. Это сделка с Сатаной? Ходят слухи о заговоре евреев, стремящихся завладеть миром. Нет дыма без огня. Они распяли Христа. Они пьют кровь младенцев. Эти обвинения, произнесенные шепотом на ухо или во весь голос провозглашенные на площадях, стучали ему в виски, как волны, остервенело бьющиеся о скалистый берег. Загадочное поведение раввина только подтверждает эти слухи. А Колен и вовсе убежден, что намерения еврея еще коварнее, чем кажутся. В приглушенном свете медного светильника приветливое лицо талмудиста казалось спокойным и безмятежным. На стене за его спиной мерцал какой-то серебряный щит с гравированными знаками, похожими на те, что Вийон видел на гербе Медичи. Гамлиэль проследил за взглядом Франсуа.

– Это печать моей академии. Ты найдешь такую на всех книгах из Цфата.

– А еще в тайной библиотеке самой могущественной итальянской династии!

– Печать указывает, откуда родом книга, не более того.

Колен резко поднялся.

– И подтверждает, что одно из самых благородных семейств христианского мира вступило в союз с раввином?

– Союз – слишком громко сказано, мэтр Колен. Скорее, просто взаимные услуги. Подумай сам. Во Флоренции, как и в Цфате, древнееврейские и еретические сочинения находятся в опасности. Где их можно надежно спрятать?

Равви Гамлиэль полюбовался изумленной физиономией Колена.

– Ну да, в католическом монастыре. В самом сердце Галилеи.

– Епископ Парижский не допустил бы…

– Гийом Шартье допускает все, что его устраивает. Он использует все средства. Если ваша миссия потерпит неудачу, он вновь будет договариваться с папой.

– А если у нас получится?

Гамлиэль посмотрел прямо в глаза Колену, затем Франсуа.

– Тогда силам, которые много веков управляют вашей жизнью, будет нанесен смертельный удар.

Вийону трудно было поверить в пророчество раввина. Наставления Сократа не убедили Афины. Как могли они угрожать Риму? Энтузиазм по поводу древних мудрецов периодически возвращается, но это мимолетная мода. А догма несокрушима. Несколько старых рукописей, даже призывающих к мятежу, ничего не изменят. Однако Гамлиэль, похоже, не сомневался в своей правоте.

– Иерусалим не впервые проводит кампанию такого размаха.

Напрасно Вийон напрягал память, он не мог сообразить, что имеет в виду равви Гамлиэль. Какие еще действия, могущие нанести удар по Риму, направлялись из Иудеи? Как бы то ни было, раввин намекал, что Медичи имеют намерения, далеко выходящие за пределы их нынешних финансовых или политических интересов, – своего рода высшую цель, идеал. Выходит, их тайное сотрудничество с Иерусалимом не ограничивается желанием подорвать авторитет папского престола. Однако сокровенные мечты сильных мира сего не слишком заботили Вийона. Его любопытство возбуждали скорее намерения раввина. И опасности, которым он подвергнется, если согласится вступить в союз с Людовиком XI. После массового изгнания евреев по указу Филиппа Красивого во Франции их практически не осталось. Насчитывалось несколько сотен в Эльзасе и Дофине. Зато в Конта-Венессене и в Провансе процветающая и благоденствующая община пользовалась неизменным покровительством папского легата. Выступление против Рима подставило бы папских евреев под серьезный удар. Однако Гамлиэль, похоже, вовсе не был обеспокоен судьбой своих единоверцев. От гнета Церкви он намеревался освободить именно христиан. Освободить любой ценой. Хотя надежды на благополучный исход почти не было, многие европейские правители уже вели с ним переговоры. Осталось понять, чего хочет от них он сам, талмудист из маленького галилейского городка.

Внезапно осознав, что он плохо представляет себе истинные цели своей миссии, Франсуа почувствовал себя пешкой, которой игрок делает первый ход в шахматной партии. Можно в любой момент пожертвовать им или просто его передвинуть, чтобы обмануть противника. Пешка же, в отличие от королей, коней и слонов, отступить не может.

– Так ты предоставишь нам необходимые книги? Епископ Парижский ждет твоего ответа.

Гамлиэль ничего обещать не стал. Вступление в игру Франции предусмотрено не было. Она намеревалась открыть второй фронт, между тем как кампания, которая велась совместно с Флоренцией и Миланом, еще не распространилась на остальную Италию. Все должно было происходить согласно четкому плану: город за городом, книга за книгой. Впрочем, раввин взял на себя обязательство добиться для своих гостей аудиенции у других раввинов – в Иерусалиме. Его рекомендательное письмо утром доставит туда почтовый голубь.

Гамлиэль поднялся, настало время вечерней молитвы. Он сожалеет, что не может приютить гостей, но раввины Цфата не имеют обыкновения принимать паломников-католиков. Франсуа и Колен должны были провести ночь на окраине города, в доме кузнеца Мусы, дабы не возбуждать подозрения у мамелюков.

Секретарь проводил французов к их лошадям и указал дорогу. Колен вскочил в седло. Франсуа, стоя одной ногой на земле, держал лошадь за поводья. В сумерках он разглядел Федерико, который наблюдал за их отъездом, стоя на каменном балконе.

С наступлением темноты Франсуа и Колен добрались до раскаленной кузницы. Широкоплечий здоровяк размашистыми ударами молота ковал железо. Франсуа окликнул его на мавританском наречии, которое немного знал еще с тех времен, когда делил комнатку на чердаке со студентом из Севильи. Кузнец тут же ответил россыпью гортанных слов, это были общепринятые учтивые выражения, но смотрел он на чужаков с недоверием, особое подозрение вызвал у него высокий парень воинственного вида. Под пристальным взглядом сарацина Колен сохранил невозмутимость.

– Спроси у этого жалкого жестянщика, сможет ли он подковать лошадь, а то копыта совсем стерлись о камни.

Тот объявил, что лучше кузнеца не найти на всем Востоке. Путешественники спешились и доверили ему своих лошадей. Муса громко позвал:

– Айша! Айша!

На беленой известью стене дома среди теней, которые отбрасывал огонь горна, можно было разглядеть низкую дверь. На пороге появился силуэт хрупкой женщины, одетой в черное. Она двигалась медленно, склонив голову, не поднимая глаз на гостей. Не произнеся ни слова, она с неожиданной силой подхватила котомки и бурдюки, взвалила их на плечи и знаками велела следовать за ней. Масляная лампа еле освещала главную комнату. Единственным звуком, который издавала Айша, было слабое позвякивание монеток, вплетенных в бахрому ее покрывала. Босые ноги ступали бесшумно. Айша вытянула тонкую руку, указывая гостям их комнату. Франсуа поблагодарил ее, и она подняла голову. Ее взгляд на мгновение встретился со взглядом Франсуа. В сумраке мелькнуло бледное лицо с тонкими чертами, засияли глаза из-под ресниц. Поэт был ошеломлен. Айша вышла, закрыв за собой дверь. А Муса продолжал с остервенением бить по наковальне. Колен даже пожалел, что не поинтересовался заранее, сколько будет стоить работа.

– Две лепешки и кувшин с водой – вот и весь дневной рацион.

– У меня осталось немного сушеного миндаля.

Глаза Айши тоже миндалевидной формы. Франсуа положил перед собой на блюдо два ореха и долго смотрел на них, представляя ее лицо, бледные щеки в обрамлении звенящих монеток.

Хотя Колен и Вийон смертельно устали за сегодняшний день, спать они не могли. Колен перебирал в памяти слова раввина и по-прежнему ему не верил. Он был убежден, что еврей ведет свою игру. Его благие намерения относительно образованных христиан, вероятно, всего лишь прикрытие. Нельзя выступать против Рима с книгами вместо оружия. Все эти многочисленные типографии – наверняка оружейные тайники и места для встреч. И Людовик XI вряд ли отправил двух хитроумных кокийяров так далеко, чтобы они привезли ему стопку старых книг. В его библиотеке таких полно. И уж во всяком случае, не дюжина удачных изречений составит славу Франции!

Размышления Вийона были совсем иного свойства. Ночные запахи, струившиеся через открытое окно, смешивались с ароматом Айши. Волнообразная линия холмов в лунном свете напоминала очертания ее бедер в складках шелка. Ветер нежно и осторожно, стараясь не разбудить, ласкал спящую долину, вытянувшуюся на ложе. Знойная, пылкая, страстно желанная земля. Оскверненная, но не покоренная. Для какого возлюбленного хранила она себя? Кто был этот избранник? Поля вокруг Цфата молчали, задремав под легким ветром. Ночь тосковала, мечтая о сердце палестинской женщины.

* * *

Масло в лампе закончилось, она погасла. Одинокий крик шакала на мгновение заглушил пение цикад. В комнате было удушающе жарко. Колен и Франсуа решили выйти на воздух освежиться. Сидя в беседке, Муса ел оливки из круглой чаши. Французы сели рядом с ним. Он щелкнул пальцами, и тут же появилась Айша. Кузнец велел ей принести фиников, винограда и сосуд из тыквы – калебас. Когда молодая женщина вернулась и принялась расставлять фрукты и напитки, она почувствовала, что на нее смотрит Вийон. Она бросила на него беглый насмешливый взгляд и как бы случайно коснулась его руки. Муса сурово наблюдал за ними.

– Рабыня-берберка, – сказал кузнец. – Дикарка из Кабилии. Не продается.

Колен затянул бургундскую кантилену. От его густого голоса во все стороны разбежались кроты и полевые мыши. Франсуа вдыхал ночной воздух, ласкал гладкую изогнутую стенку калебаса, и эти нежные жесты очень раздражали Мусу.

День едва занимался, в комнате было еще темно. Франсуа, которому удалось заснуть только перед самым рассветом, внезапно проснулся. Колен стоял у двери, напряженно прислушиваясь и угрожающе обнажив шпагу. Снаружи послышались грубая ругань и торопливые шаги, перемежавшиеся мольбами и жалобными стонами. Колен приложил палец к губам, и тут дверь распахнулась. Перед здоровяком стояли двое вооруженных мужчин, ниже его на целую голову. Его воинственный вид несколько остудил их пыл. Один из них кликнул подмогу на египетском диалекте арабского. Из ножен появились сабли.