Текст книги "Верблюд (сборник)"
Автор книги: Рами Юдовин
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Немного мазохисты
Вершины гор припорошены снегом, холод, как у нас говорят, лисий, и этот жуткий ветер, проникающий в леденеющие жилы. Кофе в термосе давно закончился, и уже плевать на запрет курить, только прячешь от снайперов в рукаве огонек крепких бесплатных американских сигарет.
Ну какие «грязные» в эту плюющую градом ночь на горе Проклятия?
Хотя жаль, что нет «гостей», а то мы пустили бы галопом замерзающие сердца, глядишь и согрелись бы.
У Дмитрия уже прерывистое дыхание, парень хоть из России, а не выдерживает.
– Скажи что-нибудь, – шепчу ему по-русски.
– На. на. на…куй, – выдыхает Дима.
Он дрожит всем телом. Похоже, начинается гипотермия.
Самое главное на войне – не победить, а выжить.
– Снимаем засаду, – я сообщил на базу по рации, впрочем, не сообщил, а поставил перед фактом.
– Идти можешь?
– По. по… пы…пы…та…та… да!
Мы взяли его под руки, он сам килограммов 80 и на нем еще 20, тащим.
Железная птица, сеющая смерть, появилась бесшумно и замерла над нами.
Ракета, и от нас останутся только жетоны, встроенные в армейские ботинки. Страшно? Нет, не страшно. Жутко. Но шевелиться нельзя, пусть смотрят, пусть внимательно смотрят. Каски, «М-16», наплечная рация с антенной.
Вертолет повисел над нами вечную минуту и, поблескивая огоньками, растворился в ночи.
– Я сам, – высвободился Дмитрий из наших объятий.
Через час мы уже принимали, судя по пару, горячий душ, а потом пили израильский чай «Высоцкий».
– Скажи мне, – Дима вновь обрел дар беглой речи. – Почему я, программист, с окладом в 20 тысяч, муж и отец, должен все бросить и пойти служить, а может и подыхать, а они нет?
– Какое тебе дело до них? У них своя судьба, у тебя своя.
– Эти раввинские штучки про судьбу на меня не действуют. Мы здесь гнием месяц, потому что солдат не хватает. Мы тянем лямку за «золотую» молодежь с улицы Шенкин, за мордоворотов йешиботников. Это несправедливо.
– Ты можешь «закосить», сослаться на семейные обстоятельства или работу. Не проблема, – предложил я.
– Я бы так и сделал, но вам, дебилам, больше дерьма достанется.
– Ну и не ной тогда. Ты здесь, потому что сам этого хочешь.
– Ты серьезно? – удивился товарищ. – По-твоему, я мазохист?
– Все, у кого еще осталась совесть, немного мазохисты.
– Совесть придумали бессовестные люди, – рассмеялся неожиданному открытию Дима. – Кстати, спасибки, что тащил меня.
– Тебе повезло, что мы тоже немного мазохисты. А иначе здесь не выжить.
Прошло несколько спокойных месяцев, раздался звонок, взглянул на экран мобильника: «Dmitriy».
– Привет, дружище, – обрадовался я.
– Привет. Мы уезжаем.
– Далече? – я задал лишний вопрос, и так понятно.
– В Канаду. Возможно, навсегда, – закашлялся Дима.
– Холод тебе уже не страшен.
– Ром, береги себя, давай!
– Давай…
Я понимаю, не осуждаю, но мне стало почему-то зябко, неуютно, несмотря на теплый хайфский вечер.
С нами Бог
Служба по охране поселения с обнадеживающим названием Имануэль (с нами Бог), 2002 год, начало июля.
Такое количество ортодоксальных евреев на квадратный метр, как в этом поселении, мне приходилось видеть только в иешивах, возле стены Плача, да ещё в фильме про раввина Якова с неподражаемым Луи де Финесом. В посёлке на две с половиной тысячи человек: одна школа ХАБАДа, пара частных учебных заведений для мальчиков и четыре общеобразовательных для девочек. Синагоги на любой вкус и оттенок кожи, для смуглых сефардов, хабадников, и даже белоснежные литваки с меховыми шапками не обижены.
С нами почти никто не разговаривал, на шабат не приглашали, мы для них «гои», хотя на бывшей родине почему-то не ошибались с идентификацией по национальному признаку. Впрочем, один местный диссидент-раввин часто приходил ко мне излить страдающую душу, да и просто поговорить, хоть с кем-нибудь.
Пострадал бедняга по неосмотрительности. Однажды ребе взалкал и зашёл к соседям попросить водички. Главы семьи на беду не было дома, питьки вынесла замужняя женщина, с которой он нарушил, не подумайте, что седьмую заповедь, а всего лишь регламент общения. И как он не доказывал, что задержался на пару минут, в глаза чужой жене не смотрел, все равно подвергся остракизму (не путать с тем, что делают еврейскому младенцу на восьмой день).
Однако от невнимания мы не страдали. Местные внешне вполне зрелые девицы бросали такие жгучие взгляды, от которых мой боевой товарищ Дан краснел, а у меня перехватывало дыхание. Развлечений у девочек кроме футбола никаких, «на травку хочется», а кругом тотальный запрет, вот и выплескивали страсть через очи чёрныя и прекрасныя. Но мы люди твёрдых моральных принципов, на провокации не поддавались, тем более девицам этим не было и «шешнадцати», потому как к восемнадцати женщины посёлка возятся минимум с двумя детьми и интереса до заезжих гусаров не имеют.
В общем, впечатления замечательные, особенно порадовал «наш человек». Во время утренней пробежки по иммануэльскому бульвару, я услышал крики, резко остановился и на мгновение смутился. Героине эротического фильма с одноименным названием нашего посёлка, актрисе Сильвии Кристель, следовало бы приехать в Имануэль и взять у местных женщин мастер-класс. Я с трудом удержался, чтобы не зааплодировать.
Хотелось бы остановить повествование на возвышенной ноте, которую я нечаянно подслушал, но, к сожалению, не могу погрешить против правды. Мы упустили трёх подозрительных лиц – нам не дали разрешения открыть огонь, преследовать ночных гостей тоже не позволили, а когда прибыло подкрепление было поздно, они ушли.
Через несколько дней, после того как закончился милуим (резервистские сборы), я услышал о страшном теракте, в котором погибли девять человек, включая женщин и детей. Трое террористов открыли огонь по автобусу возле поселения Имануэль… «О, Эль, лама ло иману, лама азавтану? Боже, почему Ты не с нами, почему оставил нас?» Может, потому что мы не стреляли?
Менталист
Вечер. Сквозь отверстия почтового ящика пробивалась белоснежная бумага.
«Кроме рекламы и счетов ничего ожидать не приходится. Письма давно уже никто не пишет. Скоро мы вообще разучимся держать ручку в пальцах».
Нащупал на связке маленький ключик и отпер маленькую дверцу.
В ворохе брошюр, которые немедленно перекочевали в уже наполненный до краёв ящик для рекламного мусора, я обнаружил плотный конверт.
Приглашение на Бар-Мицву. Тринадцатилетний племянник достиг возраста не мальчика, но мужа, даже без вторичных половых признаков.
Волнительный момент. Надо поддержать ребёнка.
Белая рубашка – есть, галстука давно нет, брюки – прошлый век; джинсы – наше всё, израильтяне надевают их на свадьбу, похороны, и уж конечно – в синагогу.
Культурный уровень бывшего витеблянина не позволяет прийти в шлёпанцах, поэтому – кроссовки, можно кеды. Кипа! В шортах в святое место пропустят, а без головного убора – нет. Можно напялить бейсболку, но лучше одеться по форме, да и обзор должен быть полным, чтобы легче уклоняться от обстрела сладостями.
Суббота. Женщины сидят на балконе и внимательно наблюдают за происходящим внизу; я бы и сам пошёл наверх, но гендерные различия не позволяют.
Мне предлагают талит и заботливо открытый на нужной странице Сидур. Благодарю Бога за святое покрывало и святые шерстяные нити.
Углубляюсь в чтение молитв. За чтецом не успеваю, уж слишком частит, зато «Амен!» произношу вместе со всеми.
Торжественный момент – из «Арон аКодеш» (Святого Шкафа) извлекают свиток Торы, украшенный резными набалдашниками, обвитый роскошной тёмно-синей материей, на которой золотым и серебряным шитьём изображены скрижали завета, семисвечники и божьи птички.
Дабы припасть к святыне, религиозные мужчины срываются со своих мест, самые проворные успевают прикоснуться губами к Торе, а менее расторопные целуют свои пальцы, которыми дотронулись до бархатной святой обёртки.
«Интересно, – подумал я. – Правильно ли поступят мастеровые, если вместо работы в знак почтения станут целовать чертёж инженера?»
Сегодня чтение недельной главы под названием «Ки Таво» («Когда придёшь»): «Когда придешь на землю, которую Господь, Бог твой, дает тебе в удел, и овладеешь ею и поселишься на ней…»
«Вот, мы пришли на землю, но скорее не мы владеем землёй, а она нами. Люди всего лишь временные арендаторы». Не успел я задуматься над бренностью бытия, как мой племянник совершил «алию». Мальчик родился в Израиле, но всё равно он «оле», т. е. восходящий к Торе.
Даник бегло прочитал положенный ему отрывок текста; не зря он до этого тайно посещал синагогу, а его мама тайно платила за учёбу.
Я уже был на подобного рода мероприятиях, поэтому знаю, что сейчас начнётся. Словно манна небесная, на молящихся посыпались конфеты. И хотя положено пулять в виновника торжества, хулиганы метили почему-то в раввина и в других почтенных лиц.
Маленькие дети бросились собирать сладости, взрослые не отставали; даже знакомый диабетик, прикрываясь священной книгой, подобрал несколько конфет.
«Прекратить!» – вскричал ребе, водружая на седую голову кипу, сбитую чей-то ловкой рукой.
После окончания торжественной части всех пригласили в синагогальную столовую. Столы ломились от лёгких закусок, красного и белого вина. Старики довольно улыбались. Уважили.
– Рам, почему ты не остаешься? – спросила мама уже подзаконного сына.
– Мне пора.
– Сегодня вечером обязательно приезжай, мы пригласили парня, который сгибает ложки взглядом.
– Менталиста?
Троюродная сестра пожала плечами.
…
На пропускном пункте я показал приглашение. Охранник поднял шлагбаум, путь в элитный посёлок свободен.
Примерно сто поколений назад здесь прогуливался амбициозный царь Ирод, чуть позже – жестокий ставленник Рима Понтий Пилат, а из более приличных людей – апостол Павел и рабби Акива.
Исподлобья, сквозь прорехи облаков, глядело уставшее солнце, готовое сдать пост бодрой луне.
Знойный воздух был наполнен ароматами разнообразных благовоний и запахом жареного на огне мяса. Повсюду раздавался смех детей, резвящихся на изумрудной лужайке.
Фотографы бросались на новых гостей, ослепляя вспышками-ракетницами.
Обнявшись с родственниками и родственниками родственников, я подошёл к барной стойке и попросил налить белого вина, так как приметил в огромной тарелке покрытую ломтиками лимона на вид сочную и аппетитную рыбу.
Взяв в нагрузку пару бутербродов с красной кошерной икрой, несколько пронзённых зубочистками истекающих маринадом тёмно-зелёных маслин, возлёг на скамеечке, облокотившись на украшенные восточными узорами подушки.
Если не хочешь, чтобы к тебе приставали с расспросами, нужно быть занятым и сосредоточенным.
Осматривая местность, я заметил молодого человека, лет двадцати трёх, в белой рубашке, который собрал вокруг себя народ и показывал какие-то трюки. Дети хлопали в ладоши и смеялись, а взрослые недоумённо улыбались и переглядывались.
Отложив тарелку, я подошёл к ним. Молодой человек, с непонятными по цвету, воспалёнными глазами, мельком взглянул на меня.
«Выкладывается парень».
Менталист быстро говорил, щёлкал пальцами, казалось, он превратился в сгусток энергии, огонь, готовый пожрать любую плоть.
– Ты когда-нибудь целовался? – спросил он у виновника торжества.
Мальчик утвердительно кивнул.
– Я могу знать имя этой девочки?
Даник на мгновение задумался:
– Исключено!
– Кто-нибудь может сказать, как её зовут? – допытывался Менталист.
– Никто не знает о ней, – ответил именинник.
– Вот тебе ручка и бумажка. Отойди на несколько шагов и напиши её имя, но так, чтобы никто не видел. Готово? Посмотри на меня, посчитай от одного до десяти, – Менталист внимательно, с прищуром, изучал мальчика.
– Последняя буква «р»? – спросил он.
Мальчик улыбнулся.
– Её зовут Тамар, она старше тебя на два года. Ты большой проказник. Покажи свою бумажку.
Малолетний ловелас показал.
Все захлопали в ладоши, но я н е хлопал, так как понял, что передо мной не фокусник, а самый настоящий телепат. Менталист попросил детей принести ему ложки и вилки.
Все разошлись.
Он снова посмотрел на меня.
– Странно, почему ты не ушёл вместе со всеми. Скептик? – спросил Менталист.
– Скорее, наоборот, – я не стал отводить взгляд.
Несколько секунд он сканировал меня. Я чувствовал вмешательство, как будто щупальца проникли в мой мозг и довольно бесцеремонно стали блуждать по его лабиринтам. Мне показалось, что зазвенели барабанные перепонки, туман обволакивал сознание. Сработал защитный механизм, меня накрыло «волной». Возвращались силы…
– Зачем? – тихо спросил он. – Я несу только позитив.
– Ты умеешь управлять людьми, можешь их мысли менять на свои. Не уверен, что это хорошо, – я продолжал смотреть в его глаза. Впрочем, Менталист уже оправился от удивления и его взгляд снова стал доброжелательным и чуть насмешливым.
– Хочешь, скажу тебе имя девочки, в которую ты в первый раз влюбился и до сих пор хранишь вкус её губ?
– Не уверен, что вспомню её имя, а её поцелуй был перекрыт тысячами других, – пошутил я.
– Наш мозг хранит всё, только нужно уметь выуживать информацию из его ячеек.
Я кивнул и сразу почувствовал, как у меня совсем иначе заработала голова: забурлила, нагрелась, насытилась кровью и активизировалась. Я вспомнил не только имя девочки, но исходивший от неё яблочный запах и сладковатый нежный вкус её губ. Отчётливо вспомнил увитую плющом беседку в пионерском лагере, наш почти взрослый разговор, её большие зелёные глаза и как она прикрыла веки, прежде чем поцеловать.
Мне казалось, я возвратился на машине времени на двадцать лет назад, в своё потерянное детство, где всё было в первый раз…
Я очнулся от голоса телепата, смотревшего на меня чуть выше переносицы.
– Ляда! Её звали Ляда!
– Да. Только у нас твёрдое «л». Лада. Её звали Лада.
Я отошёл в сторону и закурил, мне нужно было справиться со своими нахлынувшими эмоциями.
Тем временем дети принесли столовые приборы, протянули Менталисту. Он взял вилку, слегка потёр её большим и указательным пальцами, немного потряс, в его руке остался лишь черенок, верхняя часть с зубцами упала на землю.
Дети восторженно засмеялись.
Менталист вытащил чайную ложку, провёл ладонью, не касаясь её.
На наших глазах ложка медленно стала закручиваться вокруг своей оси.
– «Ложки нет», – процитировал я фразу из «Матрицы».
– Ложка есть, и чтобы её согнуть – нужно сфокусировать, сжать энергию в одну точку, направить её на объект и устроить «Большой взрыв». Наш мир состоит из энергетических полей, волн. Но обычным человеческим взглядом это не увидишь.
– Может, ещё расскажешь, что ты при этом чувствуешь?
– Если расскажу, мне придётся тебя убить, – улыбаясь, предупредил любитель «Крёстного отца».
– Когда у тебя проявились способности? – спросил я.
– Спонтанно, ещё в детстве, и без видимых усилий. С тех пор я стал развивать их. Я думаю, что они безграничны. Только нужно знать, на какую клавишу нажать.
– Зачем ты развлекаешь людей фокусами? Они всё равно не верят.
– Верят в невидимое, а здесь видимое и осязаемое. Они сомневаются, это уже неплохо. А после личного общения со мной верят, правда, через некоторое время их снова одолевают сомнения. Я неплохо зарабатываю на корпоративах, тренируюсь и готовлюсь к серьёзным выступлениям. Скоро обо мне узнает весь мир, самые богатые, известные люди будут желать встречи со мной, – уверенно произнёс Менталист.
– Две тысячи лет назад один бедный и гонимый еврейский проповедник из глухой деревни на окраине римской империи сказал, что о нём узнает весь мир. Оказался прав. Всякое бывает. Но ты не он. Ты ищешь славы, а он искал смерти.
– Он нашёл своё, а я – своё. Моя главная задача – рассказать о возможностях нашего сознания. Люди жаждут чудес, необъяснимых чудес, – утончил телепат.
– Продаёшь чудо по сходной цене? Шоу-бизнес многих сгубил.
Я думал, Менталист разозлится, нет, он только ухмыльнулся, похоже, он уверен, что точно знает своё будущее.
– Ты работаешь над книгой и захочешь, чтобы её покупали, – уверенно сказал телепат.
– Спасибо за идею. Тебе я сделаю подарок, – мне действительно хотелось издать книгу, изложить свои спутанные мысли и поделиться опытом, но я ещё даже не начинал её писать.
– Лет через пять. Это будет после моего выступления на самой большой сцене Тель-Авива, – чуть отрешенно произнёс Менталист. – Увидимся.
Пять лет спустя.
Концертный зал культурной столицы Израиля. Ни одного свободного места. Под каждым третьим стулом ручки и листочки.
Заиграла музыка, камера снимала зрителей, изображение которых транслировалось на огромный экран сцены.
Картинка сменилась. На экране показался Менталист в окружении самых известных в мире людей: президентов, глав корпораций, голливудских актёров.
«Правильный ход, повышает доверие».
И вот уже на подмостках появился мой знакомый, только порядком «забронзовевший». Поприветствовав публику, он попросил записать имя человека, с которым каждый хотел бы поужинать.
Менталист бросил в зал тарелку, поймавший её должен был собрать у зрителей записочки и сложить их в коробку.
На сцену, также в результате жребия, вышла девушка.
В это время Менталист стал рисовать кисточкой, используя только черную краску, через минуты три он закончил.
Девушка с завязанными глазами достала записочку: «Чарли Чаплин!», – озвучила она.
Художник развернул мольберт и показал зрителям портрет, на котором действительно с поразительной точностью был изображён знаменитый актёр.
Целый час он работал на пределе сил, хотя внешне казалось, что он с лёгкостью отгадывал и мена, номера денежных банкнот и пин-коды кредитных карточек. Устраивал сложные математические вычисления. Вызывал на сцену людей. Они рисовали изображения, которые гипнотизёр к их радостному удивлению неизменно отгадывал, но на самом деле – посылал им в голову свои образы.
Менталист раскраснелся, глаза его были воспалены, казалось, он превратился в сгусток энергии.
Пробегая между рядами, он бросил на меня взгляд, на мгновение остановился и побежал дальше.
Закончилось представление, я отстоял в очереди из желающих сфотографироваться со «звездой», подошёл к Менталисту и протянул свою книгу, завёрнутую в бумагу.
– Что это? – спросил он.
– Не бойся, это не бомба, – успокоил я. – Принёс, как договаривались пять лет назад, в Кесарии.
Он всмотрелся в меня.
– Помню тебя. Вот видишь, я во всём оказался прав, – сказал Менталист.
– Как всегда? – улыбнулся я.
– Как всегда! – ответил тот и, вытерев пот со лба, сказал: – Спасибо за книгу!
Я протянул ему руку, и Менталист по-израильски размашисто пожал её.
«Да уж! Две тысячи лет назад такого, как он, объявили бы Мессией, а сейчас объявляют: Ваш выход на сцену!»
Антисемит
Подмосковье. Рузская больница, 1988 год, хирургическое отделение.
– Померь температуру, пописай сюда, – симпатичная, молодая медсестра с ярко накрашенными губами протянула мне контейнер. – Скоро приду!
«Очень кстати, давно хочется пописать хоть куда-нибудь».
Поставил на подоконник теплую баночку с тёмно-жёлтой жидкостью. Температура 37.5. Странно, чувствую себя вроде неплохо.
– Жди здесь! – медсестра брезгливо взяла баночку, посмотрела на градусник, записала.
«Зачем пожаловался, что болит живот? Конечно, мышцы болят. Уже месяц делаю суровые упражнения для спины и пресса. Но оставаться в центре было уже нельзя – деревенские переломать кости обещали. Не нравилось им, что я закатываю по локоть рукава рубашки. Показал пару приёмчиков. Они про «Одинокого волка МакКуэйда» не знали, а я у своего дяди по видику смотрел и всему научился».
Ход рассуждений подростка прервала санитарка, правда, уже другая, не менее красивая, но более скромная.
– У тебя аппендицит, через полчаса операция, я тебя побрею, раздевайся, ложись в ванную.
– Как операция?! – опешил я. – У меня ничего не болит. Вы меня отправьте домой, пожалуйста.
– Без разговоров. Можешь до дома не доехать, – сказала санитарка.
– Зачем брить?
– Чтобы микробов не было, – терпеливо объяснила она. Похоже, ей стало меня жаль.
– Тогда сам, – обречённо произнёс я, взял лезвие и начал брить пах, повторяя: «Этого не может быть. Не может быть».
Вскоре вернулась сестра милосердия.
– Неплохо, – усмехнулась она, осматривая низ живота, – но надо чисто. Вот так. Теперь душ. Ты что, боишься?
– Девушки там меня ещё не трогали, – я попытался пошутить.
– Какая я тебе девушка, – фыркнула медсестра. – Одежду оставляй здесь. Надевай халат. Да не так, наоборот. Пошли.
Я почувствовал, что иду на Лобное место, не случайно и лобок побрили…
В операционной было холодно, но меня знобило от страха.
– Я доктор Давид. Опэрация будэт примэрно ч ас-полтора. Тебе уже пятнадцать, получишь «мэстный» наркоз. Будэт немножко больно, – сказал хирург с кавказским акцентом.
С трудом я взобрался на высокий стол, сверху свисали зеркала, в которых можно было рассмотреть свою нижнюю половину.
Задвинули ширму. Сделали укол, и вскоре я услышал лёгкий свист: полоснули несколько раз. «Совсем не больно. Ничего, ничего» – успокаивая себя, я не знал, что в это самое время в окно нашего дома неистово билась птица…
Боль усиливалась, неотвратимо сжимая своими кольцами моё нутро. Я терпел. Доктор стал рассказывать какие-то истории, но я его не слушал. Мне хотелось только одного – встать, убежать, но как убежать с разрезанным животом. Терпеть, терпеть.
Хирург уже не говорил со мной, он сосредоточенно работал, тихо переговариваясь с помощницей.
– Почему так больно, доктор? – отрывисто произнёс я.
– Опэрация затянулась, всё оказалось сложнее, начался перитонит. Тэпэрь тэрпи! Хочешь ругаться матом? Разрэшаю.
Я не хотел матом, я хотел жить, очень хотел жить, и боролся со жгучей, палящей, выедающей душу болью, полностью завладевшей мной.
А потом сдался.
– Не могу, хочу умереть. Убейте меня …
– Ты это брось! – заорал доктор. – Тэрпи, казак, атаманом будэшь! Скоро уже! Дэржись!
«Бабушки этого не перенесут, мама не выдержит, папа будет рыдать, брат расстроится. Надо жить, надо, но не могу, нет сил. Простите меня…Я уйду в иной мир, в котором будет хорошо, потому что в нём нет боли. Я готов и не боюсь».
– Ну вот и всё! – крикнул эмоциональный хирург. – Эй, Рома! Смотры!
Доктор держал в руке какой-то отросток с кровавыми трубочками.
– Сэйчас зашьём тебя и будешь отдыхать!
– Спасибо, – прошептал я.
Меня переложили на кровать с колёсиками и покатили…
В коридоре моё тело сбросили на диван, яркий свет слепил даже закрытые глаза, мельтешили люди. Но самое страшное – всепоглощающая боль снова возвращалась. Я не выдержал и заплакал, похоже, заревел навзрыд. Врут, что слёзы облегчают страдания. Облегчения я не почувствовал. Мимо проходили врачи, медсестры, но так никто и не подошёл. Впрочем, нет, одна сердобольная женщина подскочила:
– Ты уже взрослый мальчик! Прекрати реветь!
На мгновение я перестал реветь, сосредоточился и отчётливо произнёс:
– Сука! – Ведь у меня было разрешение на мат от самого доктора.
Сердобольная женщина остолбенела.
– Да чтоб ты сдох, мразь! – крикнула она.
– Тебя, тварь, переживу!
Ненависть лучший анальгетик. Мне стало чуть легче.
Пришёл доктор Давид. Наверно, оскорблённая ему нажаловалась. Он внимательно посмотрел на меня, подозвал медсестру.
– Когда ты давала ему обезболивающее? Ты не видишь, что ему плохо.
– Я не давала…
– Я же сказал тэбе! – зарычал доктор. – Ах ты, блядина…
Далее пошёл поток отчаянных ругательств.
– И в палату его!!!
После таблетки боль ослабла, стало хорошо. Да что там хорошо, я чувствовал счастье, самое большое-пребольшое.
Короткая, глубокая, продавленная кровать в тусклой палате после коридорного дивана показалась самой удобной на свете. Хотелось спать, но сосед, молодой мужчина, постоянно орал, стонал, требовал врача.
– Стыдно, больной, людям спать мешаете, – строго сказала медсестра. – У этого мальчика ещё тяжелее была операция, а он молчит. Вы же взрослый мужчина, терпите!
– Не могу я терпеть, – взмолился мужик. – Вам трудно дать таблетку? Пожалуйста, прошу вас!
Получив анальгин, больной немного успокоился.
На следующий день я попытался приподняться, опираясь на стенки кровати, не получилось. Откинул одеяло, посмотрел: из паха торчала залепленная пластырем трубочка, прикреплённая к мешку, который был наполовину заполнен мочой вперемешку с кровью.
Есть совсем не хотелось, но постоянно мучила жажда. Пару раз в день заходила медсестра, давала таблетку, которую я жадно запивал водой.
В палате кроме вечно стонущего соседа было еще пять человек, один из которых развлекал больных байками про алчных евреев, «воевавших» в Ташкенте.
«Спас вчера Ваня тонущего ребёнка. А сегодня приходит к нему отец мальчика – еврей – и спрашивает:
– Пгошу пгощения, это ви на речке спасли моего Абгашика?
Ваня с гордостью. – Ну да, я.
– Скажите, пожалуйста, а где кепочка?»
Народ держится за изрезанные животы, хохочет.
Дальше шли философские рассуждения о коварных евреях, эксплуататорах трудового народа.
– Среди жидов нет ни рабочих, ни крестьян, одни начальники-мошенники да воры, потому что нация паразитов, сосущих кровь из народов мира. Русские спасали их, пока они в Ташкенте отсиживались.
Ничего подобного я никогда не слышал в моей Белоруссии. В школе, дети, насмотревшись фильмов про войну, ещё могли еврейского мальчика дразнить: «юде», но чтобы взрослые, пожилые люди – немыслимо. «Ничего, сука, мне бы только подняться, только бы подняться».
Услышав молитву о мщении, пришёл мой спаситель, доктор Давид.
– Пачэму ты лежишь? Пачэму нэ встаешь и нэ ходишь? Хочешь спайки заработать?
– Не знал, что надо вставать, да и не могу встать, – ответил я из кроватной бездны.
Доктор протянул руку, приподнял меня, снова наорал на медсестру.
Я подошёл к зеркалу и отшатнулся, на меня смотрело исхудалое, бело-зелёное лицо с почему-то огромным носом.
– Простите, вы такой же национальности, что и доктор? Поэтому он о вас так заботится? – антисемит меня внимательно изучал.
– Их бин аид.
Наступила тишина. «Неужели они никогда евреев не видели, почему они так на меня смотрят».
В вашей нации не все плохие, – сказал антисемит. – Я знал одного удивительного еврея, Вольфа Мессинга. Он был большой хитрец и тоже отсиживался в Ташкенте.
– Скоро приедет дядя Шолом из Москвы. Боевой офицер советской армии. Да он на Рейхстаге расписался! Он вам расскажет, как воевал в Ташкенте.
– Ты мне угрожаешь, мерзавец?! – вскричал антисемит.
– Ещё чего, просто задавит тебя как вошь поганую и палец об тебя вытрет! – я бы сам его мог задавить, но очень хотелось поскорее покинуть этот смрадный гадюшник и желательно без неприятностей.
Антисемит что-то бормотал, но не громко.
– Молодец, пацан! – одобрил вечно стонущий сосед. – У меня жена еврейка. Она ему моргалы выцарапает.
Конечно, интеллигентный дядя Шолом, председатель совета ветеранов бауманского района, наверно, не станет бить больного человека, но, видя испуганную физиономию антисемита, я был очень доволен. Обитатели скучной палаты молча улыбались: развлечение.
Часами напролёт я шагал по коридорам палаты, избавляясь от спаек, да и всё лучше, чем валяться на продавленной кровати.
Антисемит не оставил еврейскую тему, но сменил тон. Он восторженно рассказывал о выступлении Мессинга, на котором тот проделывал удивительные штуки; о том, как спас сына Сталина, точно предсказал дату окончания войны.
«Когда Мессинг был маленьким, он сбежал из дома, денег на билет не было, и он протянул кондуктору простую бумажку. Вот мошенник, – и антисемит покосился на меня. – Великий мошенник. А кондуктор принял бумажку за билет».
Вскоре появился дядя Шолом, привёз сестричкам конфеты, доктору коньяк. Антисемит, завидев с урового на вид героя страшной войны, забеспокоился. Напрасно, жаловаться я не стал, да и простил его, ведь он познакомил меня с еврейским волшебником, о котором я тогда ещё ничего не знал.
Ещё через несколько дней приехала взволнованная мать и забрала меня из больницы.
Мы отправились за моими вещами в Покровско-Шереметьево – в реабилитационный центр, устроенный в бывшей графской усадьбе. Ребята были на тренировке, мне не хотелось срывать занятия, да и времени на прощание не было, внизу ожидало такси с тикающим счётчиком.
Я уже садился в машину, как открылись окна на всех трёх этажах, ребята кричали, махали руками, желали счастья и доброй дороги. Я взглянул на них в последний раз.
– Посмотри, тебя здесь все любят, – сказала мама. – Садись, сынок, поедем домой.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?