Текст книги "Мышонок и его отец"

– Как насчёт остальных наших бравых фуражиров? – осведомился Крысий Хват. – У кого ещё нелады?

Никто не ответил. Стоя или лёжа в снегу, игрушки Молча ждали; ржавый металл и заплесневелый плюш поблёскивали инеем.

Крысий Хват повернулся к мышонку-отцу.

– Всё-таки ты здесь впервые, а не то бы так не глазел, – заключил он. – Что ж, добро пожаловать на свалку и в нашу счастливую компанию. – Он подошёл ближе и ощерился, выставив напоказ кривые жёлтые зубы. – Будь так любезен, обрати внимание на мои зубы, – продолжал он. – Это самые длинные, самые крепкие, самые острые зубы на всей свалке. – Он обвёл лапой тёмный горизонт. – В один прекрасный день у всего этого будет хозяин. И этот хозяин будет Крысий Хват, – объявил он. – То есть я. Верно я говорю, Ральфи?

– Тутошний босс вы и есть, Босс, – Ральфи торопливо попятился. – Не волнуйтесь так.

Ухмыляясь и потирая лапы, Крысий Хват направился к безмолвствующему отряду игрушек.

– Ну, какой у нас сегодня улов? – осведомился он.

Ральфи опорожнил мешки, ссыпая прямо на снег хлебные крошки, огрызки яблок, объедки свиных отбивных, пару початых леденцов на палочке, тухлое яйцо, полбанки кильки, красное стёклышко и два стеклянных шарика и прочую отборную добычу из окрестных мусорных ящиков.

– Вот, – выдохнул он. – А ещё я видел сломанную заводяшку. Можно починить. Ближе к дороге, возле тех ошмётков раскладного столика.

– А ореховой патоки нет? – спросил Хват.

– На днях слыхал о ней, – кивнул Ральфи. – Одни ребята провернули дельце в бакалее. Но патоку положили в хранилище Луговой Кладовки Взаимопомощи.

– С какой стати? – возмутился Хват. – Нечего ей там делать! Ступай и принеси её.

– Да как же я её принесу? – воскликнул его помощник. – Я даже не знаю, где оно, это хранилище.

– Слушай внимательно и запоминай, – сказал Крысий Хват. – Прежде всего ты должен войти в банк и сказать им, что хочешь арендовать сейфовую нору. Тогда они покажут тебе, где хранилище.

– Покажут мне, где хранилище, – повторил Ральфи.

– Тогда ты скажешь: «Спасибо», – продолжал Крысий Хват, – повернёшься и выйдешь из банка. И снаружи пророешь ход в хранилище. Почва там песчаная, рыть проще простого, но надо держать ухо востро, а не то на выходе наткнёшься на охрану.

– Наткнусь на охрану, – повторил Ральфи. – Усёк.

– Потом возьмёшь патоку и принесёшь мне, – подытожил Хват. – Куда уж проще? Вот только, боюсь, там её такая куча, что ты один не дотащишь, – добавил он, облизнувшись. – Возьми заводяшку. И давай поживей, пока банк ещё открыт. Они на рассвете закрываются.

Мышонок-отец услышал это – и понял, что перед ними, по крайней мере на какой-то миг, приоткрылся путь вперёд и прочь с этой свалки. Дальше в будущее он заглянуть не мог, даже и не пытался. «Возьми нас! – взмолился он про себя. – Возьми нас!»

– Эти двое, кажись, неплохие носильщики, – заметил Ральфи. Он повесил бумажный мешок на сцепленные руки мышат и завёл отца. – Пошли, – сказал он, и мышонок с отцом зашагали к выходу из баночной аллеи, по грязному снегу, тускло поблёскивающему под звёздами.

– Сегодня мы стали свидетелями убийства, – сказал отец сыну. – А теперь станем ворами. Но всё равно надо идти вперёд.

– Разговорчики в строю! – рявкнул Ральфи. – Мне надо подумать.

Он забормотал себе под нос, репетируя предстоящее выступление в банке, и втолкнул мышонка с отцом в чёрный зловонный извилистый лаз, выходящий на поверхность уже на дальнем краю свалки, за мусорными горами.

Узкий лаз нырял в глубину, петлял и карабкался вверх, и мышонок с отцом то и дело падали, но Ральфи ставил их на ноги, и в конце концов они вновь очутились под открытым небом, на крутом заснеженном склоне горы из консервных банок, высоко над багровым заревом мусорных костров. Вдоль узкой тропки, перерезавшей склон, тянулась пелена дыма, а из-за пелены вдруг послышались чьи-то шаги и глуховатый, заунывный голос.

«ВАШИ ГЛАЗА УТРАТИЛИ ЗДОРОВУЮ КРАСНОТУ? – протяжно бубнил голос. – ХВОСТ ПОТЕРЯЛ ЩЕЛКУ-ЧЕСТЬ? ПРИОБРЕТАЙТЕ НАТУРАЛЬНЫЕ ЦЕЛЕБНЫЕ СРЕДСТВА И ВОССТАНОВИТЕЛИ! ПРИВОРОТНЫЕ ЗЕЛЬЯ И КОЛДОВСКИЕ ТАЛИСМАНЫ!»

– Опять он со своими колдовскими талисманами! – проворчал Ральфи. – Я б его самого заколдовал! Да вот босс не велит – говорит, несчастье накличешь.

«ТОЛКОВАНИЕ СНОВ, – нараспев продолжал голос. – ПРЕДСКАЗАНИЕ СУДЕБ. ОСМОТР ТЕРРИТОРИЙ. СВАДЕБНЫЕ ЦЕРЕМОНИИ. ЦЕНЫ УМЕРЕННЫЕ».

Чёрным пятном на фоне светящегося дыма медленно, вприпрыжку приближался кто-то очень странный. То скрываясь во тьме, то вновь озаряясь светом вспыхивающих внизу костров, он упорно карабкался вверх по тропе, и наконец стало ясно, что это большущий бык-лягушка в шерстяной перчатке, старой и рваной, но кое-как спасавшей от холода. Его глазищи навыкате выглядывали из отверстия для руки, лапы торчали из четырех протёртых дырок, а пустые шерстяные пальцы перчатки волочились позади пятью хвостами. На шее у него висела монета на шнурке; на боку – сумочка с дорожными припасами; в спичечном коробке, навьюченном на спину, тарахтели и перекатывались талисманы, амулеты и травы, а владелец всей этой колдовской и целебной всячины ковылял сквозь зимнюю ночь один-одинёшенек, пока все его собратья-лягушки благополучно дрыхли в болотной тине.

– Добрый вечер, – промолвил он, заметив Ральфи и мышонка с отцом. Он устремил на отца и сына глубокий, пронзительный взгляд, и в отсвете костров его золотые глаза блеснули красным. – ЧТО УГОТОВИЛА ВАМ СУДЬБА? – забубнил он. – КВАК ПРИПОДЫМЕТ ЗАВЕСУ, ЗА КОЕЙ ТАИТСЯ ГРЯДУЩЕЕ. БЛАГОПРИЯТНЫЕ ПРЕДСКАЗАНИЯ С ГАРАНТИЕЙ.

– Эй, – перебил его Ральфи, – ты прошлым летом продал мне талисман.

– А! – воскликнул Квак. – Припоминаю. Зверолюб завоевательный, приносит удачу в любовных делах.

– Ну так он не сработал! – гаркнул Ральфи. – Я им натёрся весь, как ты сказал, но от него такая вонь пошла, что моя девчонка сбежала с другим.

– Из чего следует, что эта девчонка была не для тебя, – заключил Квак. – В том-то и состоит одно из чудесных свойств этого талисмана: он помогает отличить истинную любовь от мнимой. Ладно, давай-ка я тебе погадаю. Задаром.

Ральфи протянул ему лапу, Квак уставился на на неё и вскрикнул:

– Ax!

Он вскинул голову и вперился взглядом в морду крысы; красный огонь и золото переливались в его выпученных глазах.

– Ну что там? – не удержался Ральфи.

– Дорога, – объявил Квак, заметив, что мышонок с отцом несут мешок. – Дальняя дорога.

– А вот и нет, – возразил Ральфи. – Дорога-то ближняя.

– С дорогами всегда так – заранее никогда не знаешь, чего от них ждать, – объяснил Квак. – Может, она тебе покажется дальней.

– А ещё что? – спросил Ральфи и облизнулся при мысли об ореховой патоке.

– Вкусная еда, – пообещал Квак. – Со всей определённостью.

– Предскажите и нам судьбу, – попросил мышонок.

– Какая ещё судьба у заводяшек? – фыркнул Ральфи.

– О нет, – заспорил Квак, – грядущее беспристрастно ко всем, и фортуна может улыбнуться кому пожелает. – Он наклонился к малышу: – Чего же ты хочешь от грядущего?

– Я хочу разыскать слониху, – сказал мышонок. – Хочу, чтобы она стала моей мамой, а тюлениха – моей сестричкой. Хочу, чтобы мы все вместе жили в том красивом доме.

– О господи! – воскликнул отец. За все пять лет, за всё время с тех пор, как их унесли из магазина, сын ни словом не обмолвился о слонихе, тюленихе и кукольном доме.

– Что ж, посмотрим, – сказал Квак. – До ладони твоей не добраться, так что придётся прибегнуть к древнему способу гадания, которому научил меня один восточный богомол.

Ральфи, вполне довольный тем, что неприятное дело в банке откладывается, с интересом наблюдал за гадальщиком. А тот, выпроставшись из лямок, скинул со спины спичечный коробок и достал оттуда горсть семечек. Затем снял монету со шнурка на шее и, подбросив её вместе с семечками, проследил взглядом за тем, как они. упали на снег.

– А теперь, – сказал он, заводя отца, – вы должны пройтись по узору.

Гадальщик трижды направил их с разных сторон, и трижды отец и сын протопали по семечкам, рассыпанным на снегу, преображая случайный узор своими следами. Затем Квак припал к земле и застыл неподвижно перед семечками и монетой, впившись немигающим взглядом в новую картину, а красноватые струи дыма от мусорных костров проплывали над его головой, временами заслоняя звёзды. Ральфи тоже склонился над узором, а у мышонка с отцом кончился завод, и они просто ждали.

Насколько Квак себя знал, он еще ни разу за всю жизнь не предсказал будущее правильно. Предсказаниями он торговал точно так же, как талисманами и целебными снадобьями; он брал за них плату так же, как за осмотр территорий и свадебные церемонии. С бракосочетаниями всё было честь по чести, ибо Квак занимал должность мирового судьи; отчёты о территориях он давал более или менее надёжные; снадобья, случалось, помогали; талисманы работали в меру усилий своих владельцев; что же до предсказаний, то Квак давным-давно наловчился вещать в полном согласии с обстоятельствами и клиентом. Этот мышиный детёныш мечтал о доме и семье, и Кваку хотелось его порадовать. Он старательно исполнял все предписанные восточным гаданием жесты, готовясь тем временем прозреть за завесой грядущего маму, сестричку и красивый дом.

Вот как он собирался поступить; но, глядя на монету и семечки, вдруг почувствовал, что заготовленные слова будто застряли в горле. Квак гадал на семечках и монете много раз, но ничего подобного тому, что творилось с ним сейчас, не испытывал никогда в жизни. Сейчас он больше не видел никого и ничего, кроме простёршегося на снегу узора; уши его наполнились рокотом, растворяющим все прочие звуки, и Квак остался наедине с голосом своей души и этими чёрными семечками, движущимися в бездвижном танце своих таинственных перемен.

– Вы разорвали круг, – промолвил он. – И открыли прямую дорогу великой силе. Следуйте ей.

– Куда? – спросил отец.

Квак провёл линию на снегу, соединяя семечко за семечком в единую цепь. Лапа его взвилась и опустилась.

– В глубины и на высоты, – сказал он. – Но самое дно, как ни странно, близко к вершине. – Он помолчал и добавил: – Дальняя дорога. И очень тяжёлая.

– Но куда она нас приведёт? – спросил сын.

Гадальщик вгляделся в чёрные точки семян, и в золотых глазах его разверзлась бездна. В отверстии рваной перчатки блеснула ярко-жёлтым вздувшаяся гортань. И весь он в свете звезд внезапно показался огромным и неприступным; и голосом, словно идущим откуда-то из дальней дали, изрёк:

– Вниз – во мраке лета, ввысь – при зимнем свете. Прыжок – к: мученью, полёт – в крушенье. Всё, что рассеялось, собрано вновь. Враг, от которого вы спасётесь в начале, будет ждать вас в конце.

– Одним словом, особо надеяться не на что, – заключил мышонок-отец. – А не могли бы вы рассказать поподробнее?

– Нет, – отрезал Квак. – Я даже не понимаю, чего это я тут наговорил.

Теперь, когда все эти странные слова наконец из него выскочили, Квак будто сдулся и сразу занервничал, не находя себе места. Внезапно стало тихо-тихо. Вспышка полыхнувшего внизу костра выхватила из тьмы чёрные силуэты – крысу, лягушку и мышонка с отцом, застывших на склоне горы из консервных банок.

– Пошли, – сказал Ральфи и вдруг задрожал, как будто только сейчас почуял холод. – Потопали, куда собирались.

Он завёл отца и двинулся вслед за мышатами прочь со свалки, в окутанные тьмою поля. А Квак, подобрав монету и семечки, стоял и смотрел им вслед, пока все трое не скрылись из виду.

Дряхлые заводные игрушки из фуражирского отряда всё так же безмолвно лежали и стояли в баночной аллее, а их хозяин рассеяно прохаживался между ними в плену орехово-паточных грёз. Небо снова заволокло тучами, и как только звёзды спрятались, Крысьему Хвату полегчало. Окинув самодовольным взглядом свалку и встающее за мусорными горами зарево, он втянул носом дым. Затем, напевая что-то вполголоса, прошёл между рядами своих бессловесных рабов и направился за той заводяшкой, о которой толковал Ральфи.

Она нашлась у самого шоссе, рядом с обломками раскладного столика для бриджа. Пурпуровый чепец потерялся, серый плюш почернел от гнили, но даже и теперь, лишившись в придачу глаза и уха, слониха нерушимо хранила своё монументальное величие.

Сколько же она претерпела! Её, мнившую себя великосветской дамой, продали, как простую игрушку, а леди и джентльмены в кукольном доме не удосужились даже головы поднять от своих чашечек! Хуже того, сам дом – собственный её дом, как она была свято уверена, – отняли у неё так внезапно и грубо, что несчастная и сообразить, что к чему, не успела: папиросная бумага сомкнулась над её головой – и привычный мир исчез навсегда, а на смену ему пришла суровая правда жизни.

Слониху принесли в дом куда роскошнее того, на прилавке, – ив этом доме она вкусила судьбу игрушки сполна. Её пачкали вареньем; её трепала собака; на неё садились; её роняли. Её заставляли возить тележки; в неё стреляли из игрушечной пушки; её забывали под дождём, отчего механизм быстро заржавел – и её выбросили. Но слониха вынесла и это, и неугасимый огонь духа пылал под её жестяной шкурой по-прежнему. В один прекрасный день справедливость восторжествует – это она знала твёрдо, а там хоть трава не расти. Только ради этого слониха и жила – ради того дня, когда она вновь прошествует под окнами своего особняка, покачивая хоботом, и вернётся к достойной жизни, ей предназначенной. Но сперва предстояло вытерпеть встречу с крысой – и продержаться так же стойко, как она до сих пор держалась перед лицом всех невзгод.

– Добрый вечер, мадам! – приветствовал её Крысий Хват. – Чувствуем себя совсем изношенной и брошенной на произвол судьбы? Чахнем одна-одинёшенька в холодной пустыне жизни? Какая жалость!

Слониха не ответила.

– Не падайте духом! – ободрил её Крысий Хват. – Держитесь! Помощь идёт!

Слониха упорно молчала.

– А что, собственно, мешает вам говорить? – полюбопытствовал Крысий Хват. – Часы на городской башне отсюда слышно, и полночь давно миновала.

– Мы друг другу не представлены, – шепнула она так тихо, словно пыталась внушить пришельцу, что на самом деле говорит вовсе не она.

– Ну, это дело поправимое, – сказал Крысий Хват. – Мы непременно будем представлены. Более того, мы с вами близко подружимся. И, смею добавить, тесно сработаемся. – Он взялся было за ключик в спине слонихи, но тот не поворачивался. Туго взведённую пружину покрывала густая ржавчина. – Даже и представить себе не могу лучшего представления, – продолжал Крысий Хват, – чем разобрать вас на части и починить, чтобы вы смогли на меня работать.

Он извлёк из складок халата ржавый консервный нож и поддел скреплявшие слониху застёжки.

– Ничего добавить не желаете, мадам? – осведомился он, разнимая половинки её жестяного тела. – Хоть бы поздоровались, что ли.

Но слониха молчала: она лишилась чувств.

Небо уже начинало бледнеть и утренняя свежесть разливалась в воздухе, когда Ральфи и мышонок с отцом вышли из перелеска по тропе к Луговой Кладовке Взаимопомощи – подземному банку на берегу ручья. Снег вокруг пестрел следами, ведущими ко входу в Кладовку – норе между корнями огромного явора.

Внутри было зябко, дремотно и сумрачно; на земляных стенах искрились иней и слюда, но сальные светильники в желудёвых шапочках, казалось, лишь отбрасывали тени. Сонный кассир-бурундук, пересчитывающий семечки, поднял голову на звук шагов. Дотолкав сына до камня, заменявшего бурундуку конторку, мышонок-отец топтался на месте, пока пружина не раскрутилась до конца. Бурундук заметил прицепленный им на руки бумажный мешок, взглянул на Ральфи – и задней лапой потянулся к ветке тревоги.

– Гм… да? – пробормотал он. – Чем могу помочь?

Ральфи прищурился, опасливо вглядываясь в полумрак, но никакой охраны не увидел – и все наставления Крысьего Хвата вылетели у него из головы в один миг.

– Цыц! – рявкнул он, ощерясь и сверкнув зубами. – Это ограбление! Веди меня в хранилище!

– Гм… слушаюсь, сэр, – промямлил бурундук, наступая на ветку тревоги. Другой конец ветки, просунутой сквозь дырку в земляной стене у него за спиной, задрожал, щекоча нос охраннику-барсуку, дремавшему за камнем, которым был завален вход в хранилище. Барсук встрепенулся и ухмыльнулся.

– Сюда, пожалуйста, – произнёс бурундук. Ральфи завёл мышонка-отца, и они двинулись по узкому коридору к тому самому камню. – Вот хранилище, – указал бурундук.

– Ну так открой его, – велел Ральфи.

– Гм… ну разумеется, – кивнул бурундук. Он отвалил камень и отступил с дороги, пропуская Ральфи. И Ральфи ринулся вперёд – прямо барсуку в когти.

– Куды там этим городским банки грабить, – хмыкнул барсук, обгладывая косточки. – Хотя на вкус – объедение! Эх, не та нынче молодёжь пошла. Ничё-то они не умеют, ничё не могут. Всё торопятся, спешат… а куды спешить-то? – Барсук ковырнул в зубах обглоданной косточкой. – Да, а с теми двумя чего? – спросил он кассира.

Бурундук обернулся – в коридоре никого не было; он бросился в приёмную и выглянул из норы. Мышонок с отцом, развернувшиеся от толчка, когда Ральфи ворвался в хранилище, успели уже уковылять наружу и топали прямиком в голубеющий над лугом рассвет, прочь от Луговой Кладовки Взаимопомощи. Бумажный мешок они бросили. Бурундук уставился им вслед. Мышата одолели ещё несколько шагов, споткнулись и плюхнулись в снег. Бурундук покачал головой:

– Не разберу, что это за чудики такие, но вреда от них никакого. Пускай себе идут.

Мышонок с отцом лежали в снегу и дребезжали от хохота.

– Скри-хе-хе! Скри-хе-хе! – заливался жестяным, скрипучим смехом отец. – Гадальщик-то не ошибся! Напророчил Ральфи дальнюю дорогу! Скри-и-и!

– Скри-хи-хи! Скри-хи-хи! – хихикал малыш. – И вкусная еда сбылась, только для барсука! Скрик!

– Бом! – пробили часы на фронтоне церкви по ту сторону луга. – Семь часов!

– Слышишь? – воскликнул отец. – Пора замолчать! Скри-и-и! – И снова затрясся от хохота.

– Если пора замолчать, почему же мы до сих пор говорим, папа? – пропищал малыш.

– Ты уже нарушил одно правило заводных механизмов, когда заплакал на работе, – сказал отец. – Так отчего бы не нарушить и второе – и уж покончить с этим раз и навсегда?!

– Я и раньше много раз пытался говорить днём, – возразил сын. – Но до сих пор ничего не получалось. Интересно, как же это теперь вышло?

– Должно быть, смех освободил тебя от власти древних законов, – раздался у него над ухом низкий, глуховатый голос, и из-за дерева выпрыгнул Квак, уже не такой огромный, как ночью, и совсем не такой таинственный. Гадальщик оказался всего лишь лягушкой не первой молодости, а его перчатка – старой ветошью. В холодном, резком утреннем свете нетрудно было различить, кто он таков: старый сумасбродный коммивояжёр, неприглядный и несолидный, обвешанный всякими причиндалами, щеголяющий с монетой на шее и продающий свои сомнительные услуги везде, где представится случай. Он поднял мышонка с отцом, поставил их на ноги, задумчиво оглядел и добавил: – В жизни не слыхал, чтоб игрушки смеялись!

– А вы не видели, что случилось? – спросил отец и поведал Кваку о неудавшемся ограблении.

– Надо же, какое безрассудство! – поразился Квак. – Бедный мальчик, слишком он был горяч. Выходит, сбылось моё пророчество… Ужас, до чего быстро! Но почему вы не спрашиваете, что я тут делаю?

– А что вы тут делаете? – спросил мышонок.

– Я последовал за вами! – объявил Квак. – Что-то влечёт меня к вам, и по семенам я прочёл, что ваша судьба связана с моей неразрывно. Тогда я ничего не сказал – мне стало жутко. Я увидел тёмные, страшные вещи в том узоре. И неведомые опасности, скрытые за завесой грядущего. – Он затряс головой, словно пытаясь отогнать зловещее видение, и монета закачалась у него на шее, как маятник.

– Вам до сих пор страшно? – спросил отец.

– Не то слово! – воскликнул Квак. – Вы решили идти вперёд?

– Назад пути нет, – сказал отец. – Мы больше не можем танцевать по кругу. Вы станете нашим другом? Пойдёте с нами?

– Будьте моим дядей! – попросил мышонок. – Дядюшка Квак!

– Ах, – вздохнул Квак, – лучше ничего не обещать! Я лишь сосуд скудельный. Не ждите от меня слишком многого. Пока не разойдутся дороги, предначертанные нам судьбой, я буду вам другом и дядюшкой; но большего я сказать не могу. – Он развёл лапами: по одну сторону сверкал за перелеском заснеженный луг, по другую – темнела тропа, по которой они пришли к банку. – Итак, куда? – вопросил он. – В город или на вольные просторы?

– Может, мы сумеем разыскать слониху, тюлениху и кукольный дом из нашего магазина? – сказал мышонок. – А, папа?

– Чего ради? – хмыкнул отец.

– Тогда у нас будет семья, – объяснил сын. – И нам станет уютно.

– Во-первых, – начал отец, – я себе не представляю, как может быть уютно рядом с этой слонихой! Да и вообще, это ни в какие ворота не лезет! Как бы она ни задавалась, её и этот дом наверняка держали там на продажу – точно так же, как нас с тобой и тюлениху, и за это время они могли попасть куда угодно! Теперь их не сыскать. Гиблое дело, даже и не мечтай.

– Она спела мне колыбельную, – напомнил мышонок.

– Честное слово, – вспылил отец, – это просто смешно!

– Я хочу, чтобы слониха была моей мамой, а тюлениха – моей сестричкой, и хочу жить в том красивом доме, – упрямо повторил малыш.

– Что это он всё толкует о каких-то слонах и тюленях? – заинтересовался Квак.

– Не обращайте внимания, – посоветовал отец. – Ребёнок не виноват. Механизм-то во мне. А у него внутри пусто, вот он и заполняет пустоту всякими дурацкими мечтами, из которых всё равно никогда ничего не выйдет.

– Как знать, может, не такие они и дурацкие, – возразил Квак. – Эта тюлениха… она, часом, не жестяная была? Такая блестящая, чёрная? И с вертящейся площадочкой на носу, на которой воробей показывал акробатические трюки?

– Нет, – сказал отец. – У той на носу был красно-жёлтый мяч.

– Мяч она могла и потерять, – вмешался мышонок. – Может, теперь у неё вместо мяча – площадочка. А где вы её видели? – спросил он Квака.

– Не знаю, где она сейчас, – ответил тот, – но пару лет назад гастролировала с театром. Они к нам каждый год приезжают из соснового леса.

– Если бы дядюшка Квак согласился отвести нас туда, может, мы нашли бы тюлениху, – сказал мышонок отцу. – А потом все вместе пошли бы искать слониху.

– Не вижу смысла искать слониху, – проворчал отец. – Что мы с ней будем делать, даже если найдём? Но тебя, похоже, не разубедить. Что ж, – вздохнул он, – раз уж мы решились путешествовать, то какая разница?… Сосновый лес так сосновый лес. По крайней мере, хоть мир повидаем.

– Замечательно! – одобрил Квак. – Вперёд, в сосновый лес!

– ЭКСТРЕННЫЙ ВЫПУСК! – вдруг донёсся до них пронзительный вскрик, и, сверкнув ярким опереньем, в высоте промчалась голубая сойка. – РАЗБОЙНОЕ НАПАДЕНИЕ НА БАНК! УБИТА КРЫСА-ГРАБИТЕЛЬ! ЗАВОДЯШКИ И ЛЯГУШКА-ПОСОБНИК СКРЫВАЮТСЯ С МЕСТА ПРЕСТУПЛЕНИЯ! НОВОСТИ СПОРТА: ЛЕСНЫЕ МЫШИ ВЫХОДЯТ НА ПЕРВОЕ МЕСТО В ЧЕМПИОНАТЕ ПО МЕТАНИЮ ЖЁЛУДЯ! ПОЛЁВКИ ВЫБЫВАЮТ ИЗ СОСТЯЗАНИЙ!

– Вот и началось! – объявил Квак. – Вы вошли в большой мир – и мир вас заметил.

– Дальняя и трудная дорога, – вспомнил мышонок-отец. – Так вы, кажется, сказали?

– Все дороги трудны – и дальние, и ближние, – изрёк гадальщик. – Поймите же: путешествие началось! Вы сделали первый шаг, а всё остальное неизбежно из него следует. Выше нос! Смотрите, как сияет солнце! И небо какое синее! Весь огромный мир – перед вами!

Отец окинул взглядом луг, сверкающий белизной между тёмными стволами деревьев. Над лугом, плавно вздымая и опуская широкие чёрные крылья, проплыла пара ворон, и отец подумал: а мне сколько шагов придётся сделать, чтобы осилить эдакую даль? Но Квак уже повернул ключик, пружина дошла до упора, шестерёнки зажужжали, и мышонок-отец зашагал вперёд, толкая перед собой сына.

…Отпечатки четырёх жестяных лапок и диковинные следы от шерстяных пальцев перчатки тянулись по снегу в тени деревьев. Следопыт кутался в халат – засаленный лоскут пёстрого шёлка, подпоясанный грязной верёвкой. За ним шагала заводная слониха; два пустых бумажных мешка болтались у неё на спине. Организатор разбойного нападения на банк, усомнившись в том, что Ральфи на обратном пути не задержится, счёл за благо выйти ему навстречу и забрать добычу, пока цела.

– «Убита крыса-грабитель»?! – вскинулся Крысий Хват. – Ну и болван ты, Ральфи! Как же моя ореховая патока?! А эти подлые заводяшки – сбежали с лягушкой, как будто только и мечтали меня дураком выставить! Да надо мной вся свалка теперь потешаться станет! Хорош же я буду, если не разыщу их и не расквашу всмятку!