Текст книги "Запри все двери"

5

Я решаю назвать горгулью за окном Джорджем.

Это имя приходит мне в голову, когда я затаскиваю в спальню последнюю коробку с вещами. Стоя на верхней ступеньке винтовой лестницы, я гляжу в окно, не в силах отвести глаз от распростершегося внизу парка. Солнечный свет озаряет изгиб каменных крыльев за окном.

– Привет, Джордж, – говорю я горгулье. Не знаю, почему я выбрала такое имя. Но, кажется, ему подходит. – Похоже, мы теперь соседи.

Остаток дня я провожу, пытаясь освоиться в квартире покойной незнакомки. Я развешиваю свою одежду в гардеробной, занимая от силы десятую ее часть, и расставляю в ванной комнате свою немногочисленную косметику.

На прикроватный столик я ставлю фотографию в рамке. На снимке, который я сделала в пятнадцать лет, мои родители и Джейн позируют на фоне водопадов Бушкилл в горах Поконо.

Через два года Джейн пропала.

А еще через два не стало и моих родителей.

Я скучаю по ним каждый день, но сегодня – сильно, как никогда.

Рядом с фотографией я кладу потрепанное «Сердце мечтательницы». Тот самый экземпляр, который я берегу вот уже столько лет. Тот самый, который Джейн читала мне вслух.

«Я очень похожа на Джинни, – сказала Джейн про главную героиню, когда мы впервые читали книгу. – Меня все время переполняют эмоции…»

«Что это значит? – спросила я».

«Что я слишком сильно все ощущаю».

И правда – Джинни на все реагировала с восторгом и энтузиазмом. Поход в Музей современного искусства. Прогула по Центральному. Настоящая нью-йоркская пицца. Читатель все переживает вместе с Джинни: и плохие моменты (когда ее бросает негодяй Уайатт), и хорошие (когда Брэдли целует ее на крыше Эмпайр-стейт-билдинг). Потому-то «Сердце мечтательницы» и завоевало такую популярность у девочек-подростков. О такой жизни многие мечтают, но мало кто проживает ее на самом деле.

Для меня Джейн и Джинни оказались неразрывно связаны. Каждый раз, когда я перечитываю книгу – а я делаю это довольно часто, – представляю, что именно моя сестра, а не выдуманный персонаж поселяется в Бартоломью, находит приключения и истинную любовь.

Вот почему я так люблю эту книгу. Джейн заслужила хорошую концовку. А не ужасный финал, который скорее всего настиг ее в реальности.

Меж тем, в Бартоломью оказалась я. Глядя на «Сердце мечтательницы», я никак не могу поверить, что нахожусь в том же здании, которое изображено на обложке. Вон там виднеется окно комнаты, в которой я стою. А у окна сидит Джордж, сложив лапы и расправив крылья.

Я дотрагиваюсь до горгульи на обложке и чувствую прилив симпатии. И не только симпатии. Я чувствую, что он – мой. Раз он сидит под моим окном, значит, принадлежит мне.

Существуй в мире справедливость, он принадлежал бы Джейн.

Оставив книгу на ее законном месте, я присаживаюсь у окна с телефоном и ноутбуком. Прежде всего я отправляю сообщение Хлое, предупреждая ее, что визит отменяется. Если я напишу вместо того, чтобы звонить, возможно, она не станет задавать лишних вопросов и выражать недовольство по поводу моей новой работы.

Не повезло.

Хлоя отвечает ровно через три секунды.

Почему я не могу прийти?

Сначала я хочу сослаться на плохое самочувствие, но потом понимаю, что Хлоя непременно заявится с галлоном горячего бульона и сиропом от кашля.

Ищу работу.

Весь день?

Да, извини.

Когда можно будет прийти? Пол тоже хочет посмотреть.

Мне нечего возразить. Да, я могла бы придумать какое-то оправдание, но я не могу врать все три месяца. Придется сказать правду.

Не получится.

Хлоя мгновенно пишет в ответ:

Это еще почему???

Сюда не пускают посторонних. Такое правило.

Я едва успеваю отправить сообщение, когда телефон начинает звонить.

– Что еще за бред? – спрашивает Хлоя, стоит мне ответить. – Не пускают посторонних? Даже в тюрьмах разрешают свидания.

– Знаю, знаю. Это кажется странным…

– Это и есть странно, – говорит Хлоя. – Ни разу не слышала о здании, куда нельзя приглашать гостей.

– Я здесь не живу, а работаю.

– На работу тоже можно приводить друзей. Ты же много раз была у меня в офисе.

– Здесь живут богатые и важные люди. Очень богатые. Они ценят свое личное пространство. Я их понимаю. Я бы тоже не любила посторонних, если бы была какой-нибудь звездой или миллионершей.

– Ты оправдываешься, – говорит Хлоя.

– Ничего подобного, – отвечаю я, хотя и вправду чувствую себя некомфортно.

– Джулс, я просто беспокоюсь о тебе.

– Обо мне не надо беспокоиться. Ничего не случится. Я же не моя сестра.

– Это странное правило, дедушкины байки и то, что рассказал Пол… Меня все это пугает.

– Погоди, что рассказал тебе Пол?

– Что тут сплошные секреты, – говорит Хлоя. – Он говорит, в Бартоломью почти невозможно поселиться. Президент их фирмы хотел купить там квартиру, так его даже на порог не пустили. Сказали, что свободных квартир нет, но они могут поставить его в очередь – лет на десять. И еще я прочла статью…

Мои мысли начинают путаться. Я чувствую подступающую головную боль.

– Что еще за статья?

– В интернете. Я пришлю тебе ссылку. Там написано про всякие странности, которые случались в Бартоломью.

– Какие странности?

– Как в «Американской истории ужасов». Болезни, странные происшествия. Тут даже жила ведьма, Джулс. Настоящая ведьма. Говорю тебе, это нехорошее место.

– Ничего подобного.

– Да ладно?

– Это просто работа. – Я выглядываю в окно, смотрю на крыло Джорджа, на парк, на город, простирающийся до горизонта. – Работа моей мечты. В квартире моей мечты.

– В которую меня не пускают, – добавляет Хлоя.

– Это действительно необычно. Зато работа – проще не бывает. И за нее отлично платят. С какой стати мне от нее отказываться? Только потому, что здесь живут скрытные люди?

– Тебе стоит задуматься, почему они такие скрытные, – говорит Хлоя. – Бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

В конце концов каждая из нас остается при своем мнении. Я говорю Хлое, что понимаю ее опасения. Она выражает радость, что мне выпал такой шанс. Мы договариваемся поужинать вместе в ближайшее время, хотя деньги на ужин у меня появятся только на следующей неделе.

Закончив разговор, я принимаюсь искать работу. Насчет этого я не соврала. Я действительно собираюсь посвятить поискам весь день и все последующие дни. Включив ноутбук, я просматриваю свежие вакансии. Их немало, но мне ничего не подходит. Я всего лишь офисный планктон. Таких можно найти пучок за пятачок.

Тем не менее я открываю все вакансии с более-менее подходящими требованиями и составляю для каждой из них сопроводительное письмо. Мне едва удается побороть желание начать каждое письмо со слов: «Пожалуйста, дайте мне работу. Дайте мне шанс проявить себя. Верните мне утраченное чувство собственного достоинства».

Вместо этого я пишу стандартные бессмысленные фразы. Саморазвитие, желание расширить свою квалификацию, приобрести новый опыт. Я отправляю письма вместе со своим резюме. Три письма в дополнение к четырем, которые я отправила за предыдущие две недели.

Я не рассчитываю, что мне ответят. Оптимизм еще никогда не шел мне на пользу. Как говорил мой отец: «Надейся на лучшее, но готовься к худшему».

В конце концов он утратил надежду, и не смог подготовиться к тому, что его ожидало.

Закончив с бессмысленными поисками работы, я открываю таблицу, чтобы распланировать бюджет на ближайшие несколько недель. Мне едва удается сводить концы с концами. Раньше, когда я была на мели, меня выручали кредитки. Но теперь я превысила лимит на всех трех. Придется обойтись тем, что лежит на банковском счете. Я проверяю баланс, и моя душа уходит в пятки.

У меня осталось всего лишь четыреста тридцать два доллара.

6

У меня осталось всего лишь триста двадцать два доллара.

Все из-за ужасного договора о предоставлении мобильной связи, который я смогу разорвать только через год.

Мне удалось договориться с банками об отсрочке выплаты кредитов, но я не могу позволить себе не заплатить за телефон. Я и так просрочила платеж на неделю, еще немного – и мне отключили бы связь. И тогда до меня не дозвонился бы ни один потенциальный работодатель. Итак, минус еще сто десять долларов.

Я утешаю себя мыслью, что ровно в полночь на мой счет будет перечислено пособие по безработице. Утешение сомнительное. Я бы предпочла получить деньги за неделю честной работы.

Мое нынешнее положение не кажется мне честным.

Кажется, будто я приживалка.

«Никогда не бери то, чего не заработала» – говорил мне отец. – Рано или поздно все равно придется заплатить».

С этой мыслью я решаю заняться уборкой, хотя квартира и без того сияет. Я начинаю с ванной комнаты наверху – протираю столешницы и мою зеркала при помощи пульверизатора с чистящим средством. Затем я возвращаюсь в спальню и прохожусь по ковру изящным пылесосом, который нашла в кладовке внизу.

Потом я принимаюсь за кухню и тщательно протираю столешницу. Затем перемещаюсь в кабинет, смахиваю пыль с письменного стола, на котором не осталось ничего, что напоминало бы о прежней владелице. Если задуматься, это довольно странно. В квартире совсем не осталось ее личных вещей. Мебель, посуда, пылесос… Но ничего, что позволило бы мне ее опознать.

Одежда? В шкафах и в гардеробной пусто.

Семейные фотографии? О них напоминают только выцветшие прямоугольники на обоях в кабинете и в гостиной.

Я рассматриваю кабинет, прекрасно отдавая себе отчет в том, что отвлеклась от уборки. Но я вовсе не собираюсь вынюхивать грязные секреты бывшей владелицы. Мне просто интересно, кем она была. Я хочу узнать, живу ли я в квартире кинозвезды или директора фирмы.

В первую очередь я подхожу к книжным полкам и разглядываю корешки книг, надеясь, что они дадут мне подсказку. Без толку. На полках стоит классика в дорогих кожаных переплетах и бестселлеры десятилетней давности. Единственная книга, которая привлекает мое внимание – «Сердце мечтательницы». Неудивительно – это же Бартоломью.

Это издание в твердой обложке, в безупречном состоянии. Не то что мой старый экземпляр в мягком переплете, со сломанным корешком и потрепанными страницами. Я переворачиваю книгу и вижу фотографию автора.

Грета Манвилл.

Не самый удачный снимок. Ее лицо словно целиком состоит из острых углов. Высокие скулы. Острый подбородок. Узкий нос. На губах блуждает легкая усмешка. Ее словно позабавило что-то, о чем мы не знаем. Словно она смеялась над какой-то шуткой вместе с фотографом перед тем, как он сделал снимок.

За всю жизнь она написала одну-единственную книгу. После того, как Джейн познакомила меня с «Сердцем мечтательницы», я захотела прочесть другие книги Манвилл. Но ничего не нашла. Она написала одну-единственную безупречную книгу.

Я ставлю «Сердце мечтательницы» обратно на полку и подхожу к столу. В ящиках нет ничего интересного. Скрепки, шариковые ручки, несколько пустых папок и старых номеров «Нью-Йоркера». Никаких именных канцелярских принадлежностей или документов, где упоминалось бы имя покойной.

Но тут я замечаю наклейки на обложках журналов. На них указан не только адрес и номер квартиры, но и имя.

Марджори Милтон.

Я чувствую разочарование. Имя мне совершенно незнакомо – по всей вероятности, Марджори была обычной состоятельной дамой, которая унаследовала богатство, из-за которого теперь спорят ее наследники.

Я с досадой кладу журналы обратно в ящик стола и возвращаюсь к уборке. В гостиной я начинаю с ковра, окон и кофейного столика, а потом начинаю смахивать пыль с лепнины под потолком, практически уткнувшись носом в обои.

Вблизи цветочный узор выглядит еще более отталкивающим. Цветы напоминают распахнутые рты. Овальные пространства между ними окрашены темно-красным, почти черным цветом. Кажется, будто обои утыканы человеческими глазами.

Я делаю шаг назад и прищуриваюсь в надежде развеять впечатление, что обои изображают ряды чьих-то глаз. Это не помогает. Глаза никуда не деваются, а цветы вдобавок больше не похожи на цветы. Вместо лепестков я вижу лица.

То же самое происходит с лепниной на потолке. Среди изящных завитушек прячутся широко раскрытые глаза и сморщенные лица.

Умом я понимаю, что это всего лишь оптическая иллюзия. Но мои глаза отказываются вернуться к прежнему восприятию. Цветы бесследно испарились. Вместо них я вижу лица. Гротескные физиономии с уродливыми носами, безобразными губами, вытянутыми челюстями – кажется, будто они о чем-то говорят.

Но стены не могут говорить.

Они лишь наблюдают.

Но где-то в квартире раздается шорох. Я слышу его даже из гостиной – что-то, похожее на приглушенный скрип.

Сначала я думаю, что это скребется мышь. Но вряд ли в Бартоломью стали бы мириться с мышами. Да и звук мало походит на мышиную возню. Скрип звучит натужно, словно какой-то механизм, долгое время пребывавший в бездействии, наконец оживает. На ум приходят ржавые шестеренки и несмазанные шарниры.

Я иду на звук и оказываюсь на кухне, у шкафчика между духовкой и раковиной.

Звук доносится из кухонного лифта.

Я открываю дверцу шкафчика, за которой таится пустая шахта лифта. В лицо мне дует холодный сквозняк. Тросы, ранее висевшие неподвижно, теперь ожили и натянуты до предела. Блок наверху то проворачивается, то снова замирает. При движении он издает резкий, пронзительный скрип.

Я гляжу вниз, в шахту. В лицо мне по-прежнему дует сквозняк. Поначалу мне не удается ничего разглядеть. Лишь тьма, простирающаяся, возможно, до самого подвала. Но потом из черноты проступает что-то новое. Вскоре я понимаю, что это крышка самого лифта.

Деревянная.

Покрытая толстым слоем пыли.

С отверстиями для тросов наверху и внизу.

Блок снова скрипит. Лифт продолжает подниматься. Сквозняк растревожил скопившуюся пыль, и она вылетает из шкафчика, словно облачко пепла из дымохода, заставляя меня отшатнуться.

Воображение переносит меня на сотню лет назад. Я представляю суетящихся поваров, отправляющих вниз роскошные блюда. Шахта кухонного лифта наполняется ароматами жареного цыпленка, ягнятины, свежих трав. Обратно лифт привозит гору грязной посуды, испачканные приборы, хрустальные фужеры со следами помады и остатками вина на донышках.

Теперь, сквозь пелену времени, эта картина кажется романтичной. На самом же деле людям приходилось нелегко. По крайней мере, слугам, которые жили и работали здесь.

Скрип наконец затихает – лифт достиг своей цели. Он идеально вписывается в пустое пространство за дверцей. Если бы не тросы, невозможно было бы догадаться, что это лифт, а не обычный кухонный шкафчик.

Внутри лежит лист бумаги. Точнее, страница, вырванная из книги. Страница со стихотворением Эмили Дикинсон. «Раз к Смерти я не шла».

Я переворачиваю страницу и вижу, что на обороте кто-то написал для меня послание. Совсем короткое. Три слова крупными печатными буквами:

ПРИВЕТ! ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!

Внизу – подпись чуть более мелкими буквами:

Ингрид

Я нахожу бумагу и ручку в одном из ящичков, заполненном разными мелочами – резинками, пакетиками с кетчупом и меню ресторанов с доставкой. Написав ответное послание: «Привет, спасибо!», я кладу его в лифт и тяну за трос.

Лифт приходит в движение.

Блок издает очередной скрип.

Когда лифт начинает опускаться, я наконец понимаю, как он огромен. Размером со взрослого мужчину и весом не меньше. Мне приходится схватиться за трос обеими руками. Я пытаюсь прикинуть, насколько глубоко успел опуститься лифт.

Пять футов. Десять. Пятнадцать.

Опустившись примерно на двадцать футов, он останавливается. Трос в моих руках провисает. Судя по всему, лифт оказался в квартире прямо подо мной.

11А.

Квартира, где живет загадочная Ингрид. Понятия не имею, кто она такая, но, кажется, мы подружимся.

7

Во второй половине дня я решаю сходить в магазин за продуктами. По сравнению с безмолвным двенадцатым этажом другие кажутся гораздо более оживленными. Я проезжаю на лифте мимо десятого этажа, на котором из-за одной из закрытых дверей звучит Бетховен. На девятом кто-то захлопывает дверь, из-за которой доносится резкий запах дезинфицирующего средства.

На седьмом этаже лифт останавливает другой жилец – актриса, которую я видела вчера. Сегодня они вместе с собачкой одеты в одинаковые отделанные мехом курточки.

При виде ее я на мгновение теряю дар речи. Как же звали героиню, которую она играла? Ту самую, которую терпеть не могла моя мама. Кэссиди, вот как.

– Мы поместимся? – спрашивает она, смеряя взглядом закрытую решетку лифта.

– Ах да, конечно.

Я открываю решетку и отхожу в сторону, чтобы дать им войти. Вскоре лифт снова приходит в движение, и, пока актриса поправляет у собачки капюшон, я думаю о том, в какой восторг пришла бы моя мама, узнав, что я ехала в одном лифте с Кэссиди.

Вблизи она выглядит совсем иначе. Возможно, из-за обильного макияжа. Тональный крем придает ее лицу нежный персиковый оттенок. Или, возможно, дело в солнечных очках, которые закрывают треть ее лица.

– Вы здесь недавно, верно? – спрашивает она.

– Только что переехала, – отвечаю я. Стоит ли упоминать, что я здесь только на три месяца и только по работе? Пожалуй, нет. Если актриса, сыгравшая Кэссиди, решит, что я и правда живу в Бартоломью, пусть так и будет.

– Я здесь уже полгода, – говорит она. – Пришлось продать дом в Малибу, но, думаю, оно того стоило. Ах да, меня зовут Марианна.

Да, я знаю. Неотразимо стервозная Марианна Дункан была столь же неотъемлемой частью моих подростковых лет, как «Сердце мечтательницы». Придерживая собачонку, Марианна протягивает мне свободную руку, и я ее пожимаю.

– Джулс. – Я перевожу взгляд на собаку. – А как зовут этого красавчика?

– Руфус.

Я чешу его между ушками. В ответ Руфус лижет мою руку.

– О, вы ему понравились, – говорит Марианна.

Мы опускаемся ниже, и я вижу знакомые лица – пожилого мужчину, с трудом спускающегося по ступенькам, и его усталую помощницу. На сей раз вместо того, чтобы отвести взгляд, мужчина улыбается и машет нам дрожащей рукой.

– Так держать, мистер Леонард! – громко говорит Марианна. – У вас отлично получается! – повернувшись ко мне, она шепчет: – У него проблемы с сердцем. Он надеется избежать нового инфаркта, спускаясь по лестнице пешком.

– Сколько инфарктов у него было?

– Три. Может, больше. Впрочем, он был сенатором. На такой работе не избежать сердечных приступов.

Когда мы выходим из лифта, я прощаюсь с Марианной и Руфусом и проверяю почтовый ящик. Он пуст. Неудивительно. Отворачиваясь от почтовых ящиков, я замечаю женщину, только что вошедшую в здание. На вид ей лет семьдесят, и она не прилагает ни малейшего усилия, чтобы скрыть свой возраст. Никакого ботокса, как у Лесли Эвелин, или толстого слоя косметики, как на Марианне Дункан. Эта женщина бледна, ее лицо слегка припухло. У нее седые волосы до плеч.

Мое внимание привлекают ее ярко-голубые глаза. Даже в полутемном лобби видно, что за ними скрывается острый ум. Наши взгляды встречаются – я смотрю на нее в упор, а она из вежливости делает вид, что не замечает этого. Но я не могу оторвать от нее глаз. Это лицо сотни раз смотрело на меня с обложки книги, и в это самое утро – тоже.

– Простите… – Я замолкаю, морщась от собственного голоса, который звучит так нервно и робко. Я заговариваю снова: – Простите, вы случайно не Грета Манвилл? Писательница?

Она заправляет за ухо прядь волос и одаряет меня бесстрастной улыбкой Моны Лизы – похоже, мое обращение ее не расстроило, но и не обрадовало.

– Да, это я, – говорит она вежливо, но настороженно, с хрипотцой в голосе, напоминающей мне Лорен Бэколл.

У меня перехватывает дыхание. Сердце так и колотится в груди. Не кто-нибудь, а сама Грета Манвилл стоит сейчас прямо передо мной.

– Меня зовут Джулс.

Не проявив ни малейшего желания пожать мне руку, она проходит мимо меня сразу к почтовому ящику. Я обращаю внимание на номер квартиры.

10А. Двумя этажами ниже квартиры, в которой живу я.

– Рада с вами познакомиться, – говорит Грета совсем не радостно.

– Я так люблю вашу книгу. «Сердце мечтательницы» изменило всю мою жизнь. Я читала его раз двадцать – это не преувеличение. – Усилием воли мне удается прервать поток слов. Я делаю глубокий вдох, выпрямляюсь и спрашиваю, так спокойно, как только могу: – Не могли бы подписать мой экземпляр?

Грета даже не оборачивается.

– Не похоже, чтобы книга была при вас.

– Я имела в виду, позже. Когда мы встретимся в следующий раз.

– Откуда вы знаете, что мы еще встретимся?

– Ну, если мы встретимся. Я просто хотела поблагодарить вас за эту книгу. Это из-за нее я переехала в Нью-Йорк. А теперь я даже оказалась в Бартоломью. По крайней мере, на время.

– Вы временный жилец?

– Да. Только что въехала.

Грета едва заметно кивает.

– Надо полагать, Лесли ознакомила вас с правилами.

– Да.

– Тогда вы знаете, что не должны беспокоить жильцов.

Я сглатываю. Киваю. Меня охватывает разочарование.

– Она говорила, что жильцы ценят свое личное пространство.

– Так и есть, – говорит Грета. – Имейте это в виду, если мы встретимся снова.

Она захлопывает почтовый ящик и проходит мимо, задевая меня плечом. Я съеживаюсь. Едва слышно говорю:

– Простите, что побеспокоила вас. Я подумала, вам будет приятно узнать, что «Сердце мечтательницы» – моя любимая книга.

Грета резко разворачивается, прижимая к груди стопку писем. Ее глаза обратились в пару льдинок.

– Ваша любимая книга?

Я едва сдерживаюсь, чтобы не взять свои слова обратно. «Одна из них» – чуть не срывается у меня с губ, жалкое и беспомощное. Я останавливаю себя. Если это станет моим последним разговором с Гретой Манвилл – а так, скорее всего, и будет, раз она такой неприятный человек, – я хочу сказать правду.

– Да.

– В таком случае, – говорит она, – вам следовало бы больше читать.

Я отшатываюсь от ее слов как от удара. Мои щеки заливает румянец. Грета меж тем с безупречно прямой спиной направляется к лифту, даже не глядя на меня.

От мысли, что ей все равно, как я отреагирую на оскорбление, мне становится еще хуже.

Я чувствую себя ничтожнейшим человеком в мире.

Поворачиваясь к выходу, я вдруг замечаю Чарли, стоящего прямо у дверей. Вряд ли он слышал весь мой разговор с Гретой Манвилл, но, по крайней мере, он видел достаточно, чтобы понять, почему я так расстроена.

Он прикладывает руку к фуражке:

– Мне нельзя дурно отзываться о жильцах, но я также не обязан закрывать глаза на откровенную грубость. Она была очень груба с вами, мисс Ларсен. От имени всего Бартоломью я приношу свои извинения.

– Ничего страшного, – говорю я. – Мне говорили вещи и похуже.

– Не принимайте близко к сердцу. – Чарли улыбается и открывает передо мной дверь. – Идите, насладитесь этим чудесным днем.

Я выхожу за порог и вижу трех девочек, сгрудившихся под горгульями над входом, чтобы сделать селфи. Одна из них поднимает телефон:

– Скажите «Бартоломью»!

– Бартоломью! – вторят ей подруги.

Я замираю в дверях, когда они делают снимок. Девочки уходят, смеясь и не догадываясь, что я тоже оказалась на фотографии. Может, они так меня и не заметят. Здесь, среди манхэттенской толпы, легко ощутить себя невидимкой. Вокруг толпятся туристы, собачники со своими питомцами, нянечки с колясками и вечно суетящиеся ньюйоркцы, расталкивающие прохожих локтями.

Я останавливаюсь на перекрестке, дожидаясь зеленого сигнала светофора. На фонарном столбе под порывами ветра трепещет приклеенный скотчем лист бумаги. Мне удается разглядеть фотографию бледной женщины с миндалевидными глазами и каштановыми кудрями. Над фото крупными красными буквами выведены до боли знакомые слова:

ПРОПАЛА ДЕВУШКА

Из ниоткуда на меня резко накатывают воспоминания, и тротуар под ногами словно превращается в трясину.

Я не могу перестать думать о самых первых кошмарных днях после исчезновения Джейн.

Ее лицо тоже было на объявлениях – фотография из школьного альбома под кричащими красными словами: ПРОПАЛА ДЕВУШКА. На несколько недель этими объявлениями оказался оклеен весь наш крохотный городок. Ее лицо глядело отовсюду. Но настоящая Джейн пропала без следа.

Я отворачиваюсь, внезапно охваченная страхом, что на объявлении окажется лицо Джейн.

К счастью, загорается зеленый свет, и поток собачников, нянечек и остальных прохожих устремляется на другую сторону улицы. Я прибавляю шаг, желая очутиться как можно дальше от объявления на столбе.