Текст книги "Хрустальный горизонт"

Встреча с Неной

В своем гостиничном номере в Катманду я читаю в одной старой книге про Эверест:

«На больших высотах ощущается отсутствие ясности мысли.

Хотя затуманенному сознанию трудно распознать собственную затуманенность, тем не менее я не исключаю, что восходители на Эверест попытаются когда-нибудь идти задом наперед или делать другие нелепые вещи. В разреженном воздухе не только тяжело четко мыслить, но исключительно тяжело преодолеть желание ничего не делать. Слабость воли, обусловленная кислородным голоданием, причина того, что удача не всегда сопутствует нам».

Я подумал о Быке, как он во время камнепада на Ама Дабланге прижался к стене и смотрел вверх. В его взгляде не было никакого тумана, наоборот. Он стоял с сосредоточенным видом и казался мне более разумным, чем когда бы то ни было. Его реакции быстры, как у хищного зверя.

Я со смехом отложил книгу и посмотрел на ручные часы – семь часов. Отдаюсь приятной усталости. Довольный тем, что могу еще полежать в постели, перекатываюсь на спину, кладу руки под голову и думаю. Теперь, когда я вернулся с гор, меня начинают одолевать новые заботы.

Первая – моя работа в бюро. Вторая – план одиночного восхождения на Эверест. Меня ждет масса писем и много других дел. После возвращения я часто оказываюсь перед таким обилием обязанностей, что не видится никакой возможности их выполнить. Кое в чем мне изредка помогают случайные люди, но тем не менее работа обычно растягивается на недели.

С другой стороны, меня все время мучит мысль о моем одиночном восхождении. Я весь поглощен мыслью во что бы то ни стало попытать счастья в 1980 году.

Во время завтрака за мой столик сел один немецкий турист. Примерно сорока лет с небольшим, среднего роста, тучноватый. Из тех людей, которые никогда ни на одну гору не поднимались, но инстинктивно настроены против тех, кто путешествует не так добропорядочно, как они. Мы разговорились.

«Почему вы ездите именно в Гималаи?»

«Вероятно, потому, что Гималаи существуют».

«Я видел вас в фильме об экспедиции на К-2. Подъемы и подъемы. Шаг за шагом вверх. Вдох. Выдох. Все время одно и то же. Взвалить на плечи тяжесть и, стеная от усталости, все идти и идти вверх, рискуя свалиться. И, по-видимому, большую часть вашего писательского гонорара отдаете на альпинизм. На это бессмысленное занятие».

Я не ответил.

«И родителей мне ваших жаль. Они вас учили, а теперь вынуждены смотреть, как их сын только и делает, что лазит по горам. К тому же вы еще и разведены. Не так ли?»

«Это нравоучение?» – спрашиваю я.

«Нет, я хочу вам помочь. Посмотрите на вашу жизнь. Все выше и выше, все дальше от людей. Никто не может вас понять. К чему все это приведет?»

Спешу закончить завтрак. Этот человек чувствует себя гораздо уютнее в суете толпы, где можно забыть о своей изолированности. Как объяснишь ему очарование высотного альпинизма? Как вообще человек, ценящий благополучие и чувство безопасности, может понять, что я только тогда ощущаю себя полноценным, когда мне удается через лишения и крайнее напряжение сил подойти к границе возможной для человека нагрузки? И что я пытаюсь эту границу отодвинуть? Или то, что свое одиночество я переношу лучше, когда нахожусь вдали от других людей?

Вечером мы с Быком встретились в старом городе, чтобы пойти поесть. Вот с кем можно говорить на любую тему.

Пока ждали заказанное мясо, вошла Йена, американка. Мы с ней встречались на тропе при спуске в Тьянгбоче, а до этого в нашем базовом лагере под Ама Даблангом, когда мы спустили туда с Западной стены Петера Хиллари и его новозеландского партнера. Теперь она уезжает в Канаду, чтобы искать там работу. Внезапно мне приходит в голову пригласить ее в качестве ассистентки в мое турне по Европе. Тут же обращаюсь к ней с этим предложением. Объясняю суть работы, и точно так же внезапно она соглашается. Нена так описала нашу встречу в своем дневнике:

«Я была подавлена разрывом с Петером Хиллари и более чем когда-либо готова изменить свою жизнь. Нужно было снова жить, смеяться. 7 ноября 1979 года я попрощалась с Петером на аэродроме в Катманду. Для меня это было окончательное расставание, от наших отношений почти ничего не осталось. Когда я обдумала все, что произошло, я поняла, что печальный инцидент на Ама Дабланге в то же время сослужил ему большую службу в познании самого себя. А в этом он нуждается гораздо больше, чем во мне. Когда самолет оторвался от земли, я ощутила боль и счастье снова жить и любить.

Вечером я говорю «good bye» моим подругам Мерв и Ариан, с которыми неделю уже живу в «Гималайском обществе». У меня нет никаких определенных планов. Я иду в город. Кто знает, может быть, найду что-нибудь, что перевернет мою жизнь.

Вид на вершинную пирамиду Эвереста с юга

В 19 часов подхожу к простой харчевне. Она полна, ни одного свободного места. Собираюсь повернуться и выйти, и тут замечаю пару направленных на меня глаз. Человек дружелюбно улыбается, и я внезапно ощущаю то же чувство, что и тогда, в базовом лагере под Ама Даблангом. Помню, я тогда подумала: «Сколько сил и энергии заключено в этом человеке». Он спас моих друзей, когда положение было уже безнадежным. Тогда я подошла к нему, поцеловала, он обнял меня. И вот теперь снова встретились. Он говорит: «Иди, садись, поужинай с нами». С ним Бык и две канадки. Я не успеваю сказать обычные слова приветствия, как он уже освободил место рядом с собой. Да я и не могла бы отказаться, непреодолимая сила влекла меня к этому человеку. Мы проговорили далеко за полночь. Я рассказала, что возвращаюсь в Канаду, чтобы найти себе работу на зиму. Райнхольд вместо этого предложил поехать в Европу и сопровождать его в деловом турне. Лихорадочно думаю. Взвешиваю положительные и отрицательные моменты. Мне нечего терять, я решаю ехать. Не знаю, был ли Райнхольд шокирован моим быстрым решением, но мне кажется, что нет. Это совершенно свободный от комплексов человек. Я получила поцелуй в щечку, и мы расстались. В час ночи прихожу к себе. Сижу, сбитая с толку, взволнованная. Хочется разбудить Ариан, рассказать ей о происшедшем. Но вместо этого ложусь в постель и, прежде чем заснуть, благодарю бога за то, что я пока еще принадлежу к типу людей, которые подчиняются своим порывам. Думаю о матери. Она так мечтала о приключениях. Но молодость ее пришлась на тяжелые времена. Еще ребенком она вынуждена была работать и кормить семью.

На следующий день готовлюсь к путешествию. Вечером бродим по красочному базару, потом едем ужинать. В такси по дороге в ресторан испытала неловкость. Райнхольд привлек меня к себе и сказал: «Я люблю тебя». «Странно, – думаю я, – ты же меня совершенно не знаешь».

Через два дня летим из Катманду, в Мюнхен. Я мало говорю с Неной о моих новых замыслах. Лишь иногда кое-что проскальзывает об одиночном восхождении на Эверест. Мысли об ожидавшей меня работе, о Европе, новое знакомство отодвинули эверестские дела на задний план. Мое воодушевление еще не достигло крайних пределов. Со времени вылета оно даже несколько угасло. В часы одиночества подступают сомнения. Идея должна отстояться. Энергия медленно накапливается в сердце альпиниста-одиночки. Она будет расти, пока не начнет распирать меня, она будет расти, как любовь. До той поры, пока эта сила не достигнет степени страсти, поведением двигает расчет, решения основываются на рассудке. А что рассудок может противопоставить смертельному риску попасть в лавины, ледниковые трещины или умереть от истощения? Практически ничего. Жесткость, крайняя жесткость по отношению к себе самому вырабатывается не за один день. Энергия накапливается только в течение длительного времени ожидания и надежд. Только тогда, когда идея превратится в страсть, когда она утвердится, – она найдет себе выход, неважно – какой. Однако вся страсть растрачивается впустую без силы воли. Сила воли формирует выдержку, стойкость, которую не сможет победить высота.

Канчунг – тайны и табу

Ты безрассуден, если в расцвете сил

Не чувствуешь приближения смерти.

С нею все, что ты делаешь и считаешь важным,

В одно мгновение превращается в ничто.

Бардо Тходрол («Книга об умершем»).

(Священная книга, повествующая о «промежуточном» состоянии сознания между смертью прежней телесной формы и обретением новой. Читается над умершим.)

В Европе

Неоновые лампы зажглись и снова погасли. Небо над ночным Цюрихом полыхало красным пламенем. Бык затосковал. Так всегда бывает, когда он возвращается с гор и оказывается среди людей. На этот раз вид ночного города вызвал в нем просто физическую боль. А меня уже сегодня вечером ждет напряженная работа в Мюнхене. Хотя со мной сейчас Нена, но сорок докладов без единого дня передышки, одновременно редактирование книги – слишком много после шести недель в Непале. В горах мы с Быком вместе. Теперь каждый идет своей дорогой. Что знаю я о его личной жизни, что вижу за пределами нашего путешествия? Совсем мало. Знаю только, что, любя свою работу не меньше альпинизма, он приступает к ней с тайной мыслью как можно скорее отправиться в следующую экспедицию. Тот, кто вырос в горах, может годами жить в городе, но когда он видит солнце, пробивающееся сквозь облака, и ветер дует ему в лицо, он, как мальчишка, мечтает о приключениях, о горах.

Со мной происходит то же самое. В первые дни я не узнаю Еропу. Как будто моя родина осталась в Непале. Уже до последнего дюйма проверены все мои ящики – гашиш не обнаружен. Паспорт – не подделка террориста. То, что я вернулся постриженный не так, как на фотографии в паспорте, стоило мне при паспортном контроле во Франкфурте часа задержки. А я страшно спешу. Мои скачки с докладами по городам Германии, Австрии и Швейцарии начинаются уже на следующий день. Каждый вечер показ диапозитивов об одиночном восхождении на Нангапарбат, каждый день от 100 до 400 километров езды в автомобиле. После каждого доклада свободная дискуссия – для меня самая интересная и полезная часть работы.

11 ноября в Кельне я рассказываю о подъеме по склону Диамира и о покорении вершины Нангапарбата. Но вопросы публики нарушают схему. Мне это нравится, и я подробно отвечаю.

– Вы собираетесь и на Эверест взойти в одиночку?

– Об этом я пока не хотел бы говорить.

– Предполагаете ли вы покорить все восьмитысячники?

– Я этого не планирую.

– Почему при восхождении на К-2 вы в конечном счете остановились на гребне Абруццкого? Вы же как-то сказали: лучше пройти по новому пути, чем повторять пройденный.

– Да, я действительно однажды сказал, что лучше я откажусь от восьмитысячника совсем, чем полезу на него по уже пройденному пути. Но пройденный означает для меня не только то, что путь известен. Это еще и система, тактика. Я пошел на К-2 с целью проложить новый путь. Плохая погода, несчастные случаи на подходах и в начале подъема разрушили этот план. И тогда мы перешли на гребень Абруццкого. Мы покорили его в стиле, который до сего дня не повторен: без высотных носильщиков, без кислородных аппаратов, с одним биваком на высоте 8000 метров.

– Я где-то читал, что вы собираетесь покончить с альпинизмом.

– Я никогда не сообщал публично или перед журналистами, что навсегда отказываюсь от восхождений. Только однажды на пресс-конференции я сказал, – и, как обычно, мои слова потом исказили, – что охотно отказался бы от восхождений на восьмитысячники, если бы получил разрешение пройти по Тибету или по пустыне Гоби. Это значит, что так же сильно, как северная стена Эйгера или Нангапарбат, меня интересует нечто другое. Перестану ли я заниматься альпинизмом, сейчас я не могу сказать, потому что люблю альпинизм, а я всегда буду делать то, что люблю, насколько мне это позволят мое правительство, политическая ситуация в мире и мои средства.

– Вы против применения технических средств в альпинизме. Где здесь граница?

Месснер во время лекции

– В какой-то степени каждый из нас применяет в альпинизме технические средства. Мои ботинки, одежда, ледоруб, примус – все это технические средства. Каждый волен делать то, что он хочет. Я отказываюсь от мощных технических средств, под которыми я понимаю кислородный аппарат, шлямбурные крючья (альпинистский крюк, отверстие для которого пробивают в монолитной скале пробойником, напоминающим строительный), вертолет – короче, приборы, с помощью которых невозможное становится возможным. Я хотел бы покорять то, что еще возможно покорить собственными силами.

– Это честолюбие?

– Меня продолжают упрекать в том, что я хожу без кислородного аппарата только для того, чтобы удовлетворить мое честолюбие. В этом есть доля истины. Я один из тех немногих альпинистов, которые держатся за свое честолюбие. Обычно люди стараются, чтобы их честолюбие принимали за маску, и не выставляют его.

– Каковы ваши альпинистские планы?

– В 1978 году после одиночного восхождения на Нангапарбат, я сказал себе, что достиг в альпинизме большего, чем мог желать. Я мечтал покорить восьмитысячник в одиночку, и успех польстил моему альпинистскому самолюбию. Между тем я стал старше. Но еще чувствую в себе силы и желания. Я хотел бы совершить поездку в Тибет. После десяти лет экспедиционного альпинизма можно было бы и отказаться от больших путешествий.

– С такой страстью вы занимаетесь только альпинизмом?

– Я занимаюсь со страстью всем – кроме бюрократических дел, которые я ненавижу.

– Есть ли у вас еще интересы, кроме гор?

– Хотелось бы поехать в Тибет, в Южную Америку. Улучшить свои результаты я уже не могу. В последние годы я много раз достигал своей высшей точки, если не перешагивал через нее. Надо быть глупцом, чтобы не понимать этого.

– Как вы объясняете, что ваша голова осталась ясной?

– Благодарю за комплимент. Есть люди, которые говорят, что у меня явное помутнение ума. В таких дискуссиях, часто длящихся по получасу, обсуждается не только альпинизм. Я чувствую, что людей держит в зале не столько сама «сенсация», сколько мой образ жизни. Поднимаются социологические, политические вопросы. Приходится выслушивать и критику. «Мне кажется, вы спасаетесь бегством от кризиса сорокалетних», – сказал мне в Вене один мужчина примерно моего возраста. Я за активность, за необычное, неизведанное, за последние необжитые места на земле. Против бюрократизма и бюргерской сытости, против расхищения природы. Если это означает бегство, то я за бегство.

– Что делаете вы для общества?

– Ничего. Наоборот, я люблю риск, приключения, я представляю опасность для добропорядочного, боязливого, лишенного фантазии общества. Всегда, когда дискуссия переходит на политику, я чувствую себя несчастным. Ненавижу стерильные политические дебаты, бессмысленные предложения по улучшению мира. Каждое новое политическое мероприятие есть потерянное время и зря истраченная энергия. Мне часто приходится слышать, что я не учитываю реально обстановки. Я не считаю себя мудрецом, однако уверены ли вы, что видите реальность в ее истинном свете? Я хоть пытаюсь разобраться в действительности и неважно, как я это делаю. Важно лишь то, что я не застываю на одном месте.

Одобрительная реакция слушателей свидетельствует о том, что задето что-то важное. Может быть это желание решиться на поиск, отважиться на прыжок в неизведанное, все перечувствовать, ничему не подражать? Не потому ли мое поколение в Европе больнó, что мы, мечтая о приключениях, довольствуемся домиком с садом? Ответы мои одних напугали, других воодушевили.

В этот вечер я смутил людей не только словами. К некоторым докладам я записал музыку: «Кислород» Жана Мишеля Джарра, синтетический тон которого наилучшим образом передает настроение человека на большой высоте в разреженном воздухе, и «Одинокий человек» Элтона Джона, в котором я слышу мотивы, созвучные моему чувству альпиниста-одиночки. «Чепуха эта музыка. Она не достойна Ваших высоких переживаний», – сердится один доморощенный любитель гор с горящими глазами. «Мы здесь не в диско», – предупреждает меня возмущенная дама.

Ах, да, я опять забыл, что горы нужно представлять публике торжественно. Люди не хотят понять, что именно для меня, уроженца южнотирольской горной долины, горы не ассоциируются с органной музыкой и воскресным йодлем (жанр народных песен у альпийских горцев. Песня с рефреном-вокализмом, который исполняется в своеобразной манере на одних гласных звуках.) Нередко, перелистывая утром местные газеты и просматривая сообщения о моем выступлении, я обнаруживаю, что мои слова изменены до неузнаваемости или вовсе придуманы. Часто я получаю предложения и даже указания, как мне себя вести. Поскольку я своей деятельностью подаю дурной пример. Я уже привык к тому, что другие альпинисты лучше меня знают, что я должен был бы делать в той или иной ситуации. Однако я не понимаю, как публика может требовать, чтобы я приспосабливался к ней. Я часто не соблюдаю предъявляемых мне требований, и тогда меня не приемлют.

Почти в полночь я, смертельно уставший, наконец-то упал в постель в отеле. Однако и здесь нет покоя. Отопление шпарит на всю катушку, и сухой воздух раздирает горло. Удушающая жара после ледяного холода.

Месснер дает автографы

За несколько месяцев в году я пытаюсь заработать себе на жизнь и на оплату очередной экспедиции. Иногда, если поджимают сроки, я теряю покой, начинаю спешить, суетиться, и приходится прилагать большие усилия, чтобы сосредоточиться на подготовке очередного доклада. Поклонники тоже доставляют хлопоты. До сих пор для меня загадка, какой смысл в автографах. За один перерыв я даю их столько, что болят пальцы. Отказаться невозможно, этого бы никто не понял, а каждый раз говорить о бессмысленности своей подписи слишком утомительно. Чувствую себя цирковой лошадью.

Украдкой косясь на Нену, которая возится с проектором, незнакомые женщины делают мне недвусмысленные предложения. Незнакомые мужчины без всяких поводов приглашают на кружку пива. Мало кто из них мог бы сказать, зачем им это нужно. Мне кажется, главная причина – хоть на миг приобщиться к непрожитой жизни, хоть ненадолго уйти от одиночества.

Где-то в середине путешествия мой друг, репортер «Шпигеля», Иоахим Хёльцген, с которым мы были на К-2, сунул мне номер «Пекинского обозрения» за 20 ноября 1979 года. В нем сообщалось, что Китай открыл для иностранных альпинистов восемь вершин.

В тот же момент я решил ехать в Китай.

Вершины в Китае, открытые для иностранных альпинистов

С 1980 года для иностранных альпинистов в Китае открыты следующие вершины:

1. Джомолунгма (Эверест), 8848 м, высочайшая вершина мира, находится на китайско-непальской границе, северный склон ее лежит в Тибетском автономном районе.

2. Шиша Пангма, 8012 м, Тибет.

3. Музтагата, 7546 м, Синьцзян.

4. Конгур-таг, 7719 м и Конгур-тебетаг, 7695 м – две рядом стоящие вершины в Синьцзяне.

5. Богда, 7445 м – высшая точка восточной части Тянь-Шаня, в Синьцзяне. Массив состоит из семи вершин, у подножия его находится всемирно известное озеро Тянь-ши (небесное).

6. Гонгашань, 7591 м, Сычуань.

7. Аньемаген, 7160, Цинхай.

Китайский союз альпинистов берет на себя выполнение за иностранных альпинистов всех формальностей, таких, как договоры, разрешения, оформление денежных дел. В юго-восточной и северно-западной частях Китая много других вершин, восхождения на которые будут разрешены при увеличении притока иностранных экспедиций, в интересах развития международного альпинизма и укрепления дружбы между народами Китая и других стран.

Пекин

Совершенно ясно, что после такого официального сообщения начнется нашествие на горы Китая. Слишком долго ждали альпинисты этой возможности. Заявок будет тьма. Чтобы при переговорах иметь какие-то шансы, нужно ехать в Пекин, и как можно быстрее. Но как? То, что китайцы запросят за свои услуги большие деньги, меня не остановит. Придется найти кого-то, кто даст мне взаймы эту, по всей видимости, громадную сумму. Я соображаю. Нужен заимодавец, для которого я смогу выполнить какую-нибудь работу. Мне приходит в голову продать авторские права на фильм. Мы накрутили один фильм для Баварского киносоюза во время экспедиции на Ама Дабланг. Эта фирма отнеслась к нам отлично. Итак, звоню Юргену Леману, тогдашнему продюсеру. Он сразу же понял в чем дело, и готов сотрудничать со мной. Таинственный, закрытый для всех сегодняшний Тибет и одиночное восхождение на Эверест воодушевило его не меньше, чем меня. Он приводит в движение все рычаги, и через пару недель мы оба уже сидим в самолете на Пекин. Чувствуем себя науськанными гончими псами, идущими по горячему следу. Там, высоко над облаками, я рассказываю Юргену о том, как увидел Тибет в первый раз. Я стоял на вершине Манаслу и смотрел оттуда на страну моих вожделений. Несмотря на крайнюю усталость, волна восторга поднялась тогда во мне. Подо мной расстилалось море высокогорных степей, скал и заснеженных пиков. Бесконечный первозданный пейзаж, над которым, меняя очертания, тянулись облака. Все мое существо целиком погрузилось в созерцание этого ландшафта, и мне с трудом удалось вернуться к реальности. С тех пор я ждал новой встречи с этой страной, желая узнать ее поближе, а не просто увидеть с вершины восьмитысячника.

Из-за бесконечных переговоров в Китайском союзе альпинистов времени на знакомство с Пекином почти не осталось. Принимали меня церемонно и учтиво, постоянно говорили о дружбе, но в то же время пытались продать разрешение на экспедицию за астрономическую цену. Турист, тем более такой «выдающийся», как я, должен стать важнейшим источником дохода для Китая – так я понял.

Пекин показался мне огромным темно-коричневым городом. Домики, прижатые один к другому, маленькие, как коробки, иногда скучный бетонный истукан, везде пыль. По широким заасфальтированным улицам катит плотный поток велосипедистов в синей одежде. Многие женщины закрывают лица от всепроникающей пыли тончайшими платками и выглядят, как запеленутые куклы. На перекрестках висят огромные плакаты, призывающие население соблюдать чистоту и порядок.

В центре города раскинулась большая площадь. Посреди площади мавзолей Мао – гигантское сооружение для одного малого тела. По краю площади идет красная стена «Запретного города». Сегодня он открыт для всех. Бедные китайцы из провинции прижимают носы к стеклам, чтобы рассмотреть невиданные драгоценности императорских наложниц.

Сейчас дела в стране идут лучше, чем прежде, но народ все еще беден.

Парк летней резиденции императора в Пекине

Последователи Мао пытаются исправить ошибки прошлого. Расширять свободную торговлю, повышать личную ответственность – таков теперь девиз. Взаимное регулирование спроса и предложения должно поднять материальный уровень.

Пекин показался мне огромной лабораторией. Перестройка, кажется, идет очень осторожно и совсем маленькими шагами.

Перед дверями городских магазинов можно видеть небольшие прилавки мелких торговцев и крестьян, продающих свежее мясо, овощи и фрукты. Уже есть частные рестораны с утками и ядовитыми змеями, которые считаются деликатесом.

В конце концов КСА дало мне разрешение на одиночное восхождение на Джомолунгму. В комнате отеля я всю ночь производил расчеты. Результат: экспедиция будет стоить мне 40-50 тысяч долларов.

Договор о восхождении на вершину Джомолунгмы итальянского альпиниста Райнхольда Месснера

Китайский союз альпинистов получил заявку от итальянского альпиниста Райнхольда Месснера на проведение альпинистской экспедиции в Китае.

Эта экспедиция будет способствовать развитию взаимопонимания и дружбы между китайским, итальянским и немецким народами.

В дружественной обстановке представители Китайского союза альпинистов и господин Райнхольд Месснер пришли к следующему соглашению:

1. Наименование экспедиции.

Первое одиночное восхождение Р. Месснера на в. Джомолунгмы летом 1980 г. Общее число участников – два (Р. Месснер и медицинский работник).

Руководитель группы восходителей – Р. Месснер.

Аккредитованный представитель Р. Месснера в Пекине: посольство Федеративной Республики Германии.

2. Программа восхождения.

Цель: восхождение на Джомолунгму.

Маршрут: северный склон.

Путь подхода: Пекин – Чэнду – Лхаса – Шигацзе – Шегар – базовый лагерь.

Научные исследования: измерения температуры воздуха и атмосферного давления, уровня осадков во время дождей. Продолжительность восхождения: с июня по 31 августа 1980 г. Разведка: середина мая. Отъезд домой: начало сентября.

3. Китайский союз альпинистов назначает офицера связи и переводчика, которые будут сопровождать господина Месснера в экспедиции и консультировать его. Господину Месснеру предоставляются два погонщика и два яка.

4. Транспортные обязательства Китайского союза альпинистов: проезд от Лхасы до базового лагеря под Джомолунгмой – один семиместный джип. Обратный проезд от базового лагеря к подножию Шиши Пангмы (для разведки), далее в Лхасу – один семиместный джип.

5. Питание: с момента прибытия в базовый лагерь Китайский союз альпинистов берет на себя обеспечение питанием всех без исключения китайских участников экспедиции. Р. Месснер и второй альпинист обеспечивают себя питанием сами и предоставляют 100 литров бензина для китайских сопровождающих.

6. Р. Месснер высылает Китайскому союзу альпинистов до 31 мая 1980 г. список требуемого для восхождения снаряжения, взнос за восхождение на Джомолунгму и за разведку Шиши Пангмы (4080 юаней) и предварительный расчет (33000 юаней).

7. КСА сообщит г-ну Месснеру до конца апреля размеры одежды и обуви китайских участников.

8. Г-н Месснер будет соблюдать постановление КСА о проведении иностранных экспедиций в Китае. Он передаст оплату согласно постановлению КСА. Счет 81-89013199 (Банк Китайской Народной Республики в Пекине).

9. При переговорах КСА принял к сведению, что г-н Месснер планирует на весну 1981 г. восхождение на вершину Шиши Пангмы. Об этом состоятся переговоры в июле 1980 г.

10.Вышеозначенные пункты были подробно обсуждены на совместном совещании. Изменения или уточнения настоящего договора могут быть внесены обеими сторонами при взаимной договоренности.

11.Настоящий договор подписан 3 апреля 1980 г. господином Месснером и господином Ши Чжанчуном, представителем Китайского союза альпинистов в Пекине.

Этот договор составлен в двух экземплярах – на китайском и немецком языках. Оба текста действительны в одинаковой мере. Договор вступает в силу со дня его подписания.

Райнхольд Месснер

Ши Чжанчун

Вице-президент Китайского союза альпинистов

Пекин, 3 апреля 1980 г.

Готово! Итак, в 1980-м я во второй раз иду на Эверест! Снова без кислорода, но на этот раз еще и без партнера, без надежной цепи лагерей, без носильщиков и по новому пути, со стороны Тибета.

Вечером того же дня мы с Юргеном были приглашены представителями Китайского союза альпинистов на ужин. По здешнему обычаю каждый должен был произнести застольную речь и закончить ее словом «ганьбэй!», что означает «пей до дна!». По этой команде все опустошали стаканы. Ужасный обычай. Когда очередь дошла до меня, я сказал: «Спасибо вам за дружеское расположение ко мне. Это самое надежное экспедиционное предприятие в моей жизни, купленное по капиталистическим законам в коммунистической стране. Ганьбэй!»

«Кто не пробовал пекинской утки, тот не знает Пекина», – гласит поговорка. Нам подали 12 различных блюд из утки – утку зажаренную, в желе, фаршированную, в соусе, в тесте...

Хотя в эпоху культурной революции многое в культуре было утеряно, одно держится прочно: нигде не готовят с большей фантазией и мастерством, чем в бедной Китайской Народной Республике. Здесь хранят древние традиции кулинарного искусства, и я не поверил своим ушам, когда, подавая мне на десерт маленькие марципаны, официант гордо сообщил, что они были любимым блюдом императрицы Цы-си.

По возвращении в Европу я еще долго с восторгом вспоминал этот кутеж в Срединной империи.

Юли, мой южнотирольский приятель, был одним из первых, кому я рассказал о полученном разрешении. Мы сидели допоздна у меня дома в Вильнёсе, валяли дурака. «Смотри только не оттолкни от себя старых добрых друзей, – сказал Юл. – Они помогут тебе пересечь реку, когда ты захочешь въехать в новый дом».

Мне нравятся загадочные предсказания Юла. У меня действительно такое чувство, будто я переплываю реку. Юл считает, что желание взойти в одиночку на высочайшую гору мира может прийти в голову только такому сумасшедшему, как я. Тогда я сказал ему, что такой сумасшедший был уже задолго до меня. Его звали Морис Уилсон.