Текст книги "Сказки Старой Англии"

– Так человек не был на самом деле мёртвым? – спросила Юна.

– Ничуть. Все было сплошное притворство, как в игре в куклы. Потом привели прекрасного белого коня, и жрец, отрезав несколько волосков от его хвоста и гривы, сжёг их над алтарём, громко крича: «Жертва! Жертва!» Считалось, что и человек и лошадь убиты. Сквозь дым я видел лицо бедняги Виланда и едва удержался от смеха. Он выглядел таким сердитым и голодным: ведь ему пришлось довольствоваться лишь противным запахом палёного волоса. Ну точно игра в куклы!

Я решил пока ничего ему не говорить, это было бы нечестно, а когда пришёл туда в следующий раз – через несколько сотен лет, – то не нашёл ни Виланда, ни его храма. Вместо храма там стояла церковь. Никто из Древнецов ничего о Виланде не слыхивал, и я подумал, что он покинул Англию.

Пак повернулся, опёрся на другой локоть и надолго задумался.

– Давайте подсчитаем, – сказал он наконец. – Я вернулся к холму Пука лет, наверно, через пять – это было, пожалуй, за год-два до прихода Вильгельма Завоевателя[29]29
  В 1066 году Англия была завоёвана франконормандскими феодалами, их глава Вильгельм Завоеватель стал королём Англии. Нормандия – историческая область на территории современной Франции.


[Закрыть], – и случайно услышал, как старый Хобден рассказывает о каком-то броде Виланда.

– Если ты имеешь в виду старого Хобдена-пасечника, то ему только семьдесят два года, – сказал Дан. – Он сам говорил. Это наш близкий друг.

– Ты абсолютно прав, – ответил Пак. – То был прапра… ну, в общем, далёкий предок вашего Хобдена. Он был свободный человек и работал угольщиком в местной кузне. Я так давно знаю эту семью, отцов и сыновей, что иногда даже путаюсь. Моего Хобдена звали Хоб из Дина, и он жил около кузницы. Я, конечно же, сразу навострил уши, когда услышал о Виланде, и поспешил через лес к названному броду, вон туда, за болото.

Он мотнул головой в сторону запада, где долина сужается между двумя поросшими лесом холмами.

– Ой, так там же Виллингфордский мост! – воскликнула Юна. – Мы туда часто ходим гулять, там живёт пегий зимородок.

– В те времена, моя милая, это был всего-навсего брод Виланда. С вершины Маячного холма к нему вела дорога, она шла через дремучий дубовый лес – дубы стояли огромные, вековые – ив лесу водились олени. Виланда нигде не было ни видно, ни слышно, но вот под деревом я увидел старого толстого фермера, который, очевидно, только что спустился с Маячного холма. Его лошадь потеряла подкову, и поэтому он, добравшись до брода, слез с лошади, достал из кошелька пенни, положил его на камень, привязал свою старую лошадь к дубу и крикнул: «Эй ты, кузнец, тут есть для тебя работа!» После этого фермер сел на землю и заснул. Представьте себе, что я почувствовал, когда увидел, как старик кузнец в кожаном переднике медленно вылез из-за дерева и стал ковать лошадь. Это был Виланд – сгорбившийся, с большой белой бородой. Я был так изумлён, что подскочил к нему и крикнул: «Виланд! Что ты здесь делаешь?»

– Бедный Виланд, – вздохнула Юна.

– Виланд отбросил со лба длинные волосы, он не сразу узнал меня, потом сказал: «Сам знаешь. Ты ведь предвидел это. Я зарабатываю себе на хлеб – кую лошадей. Меня сейчас зовут иначе – Вейланд-кузнец».

– Бедняжка! – сказал Дан. – Ну и что же ты ответил?

– А что я мог ответить? Он положил копыто лошади себе на колено и сказал, улыбаясь: «Было время, когда я не принял бы этот старый мешок с костями даже себе в жертву, а сейчас рад, что могу за пенни подковать кобылу».

«А разве ты не можешь отправиться обратно в Вальгаллу, на небо, в чертог павших в бою воинов, или откуда ты там пришёл?» – спросил я.

«Боюсь, что нет», – ответил Виланд, соскабливая грязь с копыта.

Он умел прекрасно обходиться с лошадьми. Старая кобыла тихо ржала от удовольствия. «Ты, может быть, помнишь, что когда было моё время, когда я был в силе, я не слыл эдаким добреньким божком. И теперь я не могу обрести свободу, пока кто-нибудь из людей искренне не пожелает мне добра».

«Ну, так фермер обязательно это сделает. Ты ведь подковал ему лошадь, все четыре ноги…»

«Да, – ответил он, – и мои гвозди будут держать долго – от одной полной луны до другой. Но местные фермеры подобны местной глине – они такие же скользкие и холодные».

Вы не поверите, но когда фермер проснулся и увидел свою лошадь подкованной, он, даже не поблагодарив кузнеца, взял и уехал. Я так разозлился на хама, что тут же развернул его лошадь и прогнал её вспять все три мили до вершины Маячного холма, чтобы научить старого невежу правилам учтивости.

– Так ты был невидим? – спросила Юна.

Пак мрачно кивнул.

– В те времена на вершине холма был сооружён маяк. Его всегда держали в готовности, чтобы зажечь сигнал, если в долине Певнсей высадятся французы. И вот вокруг этого маяка я водил и водил его лошадь всю ночь напролёт. Фермер решил, что его околдовали, – и действительно, без колдовства не обошлось. Он начал молиться и кричать. Но мне было все равно! Из него христианин не лучше, чем из меня. Около четырех часов мы наконец увидели, что из монастыря, стоящего на вершине Маячного холма, идёт молодой послушник.

– А кто такой послушник? – спросил Дан.

– Вообще-то, человек, который собирается стать монахом, но в те времена люди посылали своих сыновей в монастырь просто как в школу – учиться. Этот юноша каждый год по нескольку месяцев проводил в монастыре во Франции, а в тот момент заканчивал учение здесь, в монастыре рядом с родным домом. Его звали Хью. В то утро он встал пораньше, чтобы половить рыбу в ручье. Его семья владела всей этой долиной. Услышав крики фермера, он подошёл и спросил, что с ним. Тут фермер начал плести удивительные небылицы о ведьмах, колдунах и домовых, но я-то знал, что за всю ночь он не видел никого, кроме кролика да оленя. Жители Холмов ведут себя, как выдры: они показываются только тогда, когда захотят. Однако этот послушник был неглуп. Он посмотрел на копыта лошади, увидел новые подковы, подбитые так, как это умел делать один лишь Виланд. Он забивал гвозди особым способом, получившим название «заклёпка Вейланда».

«Хм, – сказал Хью. – Где ты подковал лошадь?»

Сначала фермер не хотел говорить, потому что священники терпеть не могут, когда их прихожане имеют какие-либо дела с Древнецами. В конце концов он признался, что лошадь подкована Вейландом.

«А сколько ты ему заплатил?» – спросил Хью.

«Пенни», – мрачно ответил фермер.

«Это меньше, чем спросил бы кузнец-христианин, – заметил Хью. – Надеюсь, к пенни ты прибавил хотя бы „спасибо“«.

«Нет, – ответил фермер. – Вейланд-кузнец – язычник».

«Язычник или нет, а ты воспользовался его помощью, и за всякую помощь должно платить благодарностью».

«Что? – вскричал фермер. Он был страшно зол, учтите, ведь все это время я продолжал водить его лошадь кругами. – Что ты говоришь, нахал! По-твоему выходит, надо говорить „спасибо“ даже сатане, если он тебе поможет, да?»

«Хватит тут кричать и ругаться, – сказал послушник. – Иди назад к броду и поблагодари кузнеца, иначе тебе не поздоровится».

Фермер вынужден был ехать назад. Я вёл лошадь, хотя меня, естественно, никто не видел, а послушник Хью шёл рядом. Длинные полы его платья сбивали сверкающую росу, а удочка торчала вперёд, словно копьё. Когда мы достигли брода – а было ещё пять часов утра, и под густыми дубами стоял туман, – фермер просто наотрез отказался говорить «спасибо». Он пригрозил пожаловаться настоятелю монастыря, что Хью хочет заставить его поклоняться языческим богам. Тут уж послушник не выдержал. Крикнув: «А ну слазь!», он схватил фермера за жирную ногу, сбросил его прямо на землю, и прежде чем тот смог подняться, с такой силой тряхнул его за загривок, как крысу, что фермер наконец прохрипел: «Спасибо тебе, Вейланд-кузнец».

– А Виланд все это видел? – спросил Дан.

– О да, и когда фермер глухо шлёпнулся оземь, Виланд издал свой старый боевой клич. Он был доволен. Затем Хью повернулся к Виланду и сказал: «Эй, Кузнец Богов, мне стыдно за этого грубияна, но я благодарю тебя за все, что ты по доброте своей сделал для него и для других людей, и желаю тебе добра». Потом он взял свою удочку – сейчас она ещё более походила на длинное копьё – и зашагал прочь.

– А что же бедняга Виланд? – спросила Юна.

– Он засмеялся и закричал от радости, потому что наконец стал свободен и мог уйти. Но он был честный Древнец. Он сам зарабатывал себе на хлеб и хотел, прежде чем уйти, отплатить добром за добро. «Я сделаю этому юноше подарок, – сказал Виланд. – Подарок, который будет служить ему во всех уголках света, да и Старой Англии он послужит. Раздуй-ка мне мехи, дружок, пока я подыщу подходящий кусок железа. Последний раз беру я в руки молот».

И он выковал меч – тёмного металла, изгибающийся и переливающийся как волна, а я все раздувал мехи, пока Виланд работал. Клянусь Дубом, Ясенем и Терновником, это был действительно, скажу я вам, Кузнец Богов. Дважды он охлаждал меч в бегущей воде, а в третий раз охладил его в вечерней росе. Он положил его под луной и запел над ним руны, древние заклинания, а потом нанёс пророческие руны-надписи на сам клинок. «Это, – сказал он мне, вытирая пот со лба, – лучший меч, который когда-либо делал Виланд. Даже его владелец никогда не узнает, насколько он хорош. Идём в монастырь».

Мы проникли в общую спальню, где почивали монахи, и нашли Хью. Виланд вложил ему в руку меч, и юноша, не просыпаясь, крепко сжал его рукоять. Затем Виланд пошёл в церковь при монастыре – войти вглубь он не осмелился и остановился на пороге – и швырнул на пол все свои кузнечные принадлежности: молот, щипцы, рашпиль, – чтобы показать, что он покончил с делом навсегда. Грохот раздался такой, будто упали рыцарские доспехи. Сразу же сбежались сонные монахи, решившие, что на монастырь напали французы. Первым примчался Хью, размахивая боевым мечом и выкрикивая саксонские боевые кличи. Увидев кузнечные инструменты, все были сбиты с толку и ничего не могли понять, пока послушник не попросил разрешения говорить и не рассказал всем, как он поступил с фермером, что он пожелал Вейланду-кузнецу и как потом он нашёл на своей кровати замечательный меч с древними рунами.

Сначала аббат покачал головой, но потом рассмеялся и сказал нашему послушнику: «Сын мой Хью, я и сам знал, без всяких знаков от языческих богов, что ты никогда не станешь монахом. Бери свой меч, и храни свой меч, и не расставайся со своим мечом, и будь так же добр, как ты силён и внимателен к людям. А инструмент Виланда мы повесим перед алтарём, потому что, кем бы этот Кузнец Богов ни был в прошлом, мы знаем, что он честно зарабатывал свой хлеб и тем приносил нам пользу». Потом все снова отправились спать, все, кроме Хью; юноша сидел во дворе, играя с мечом. У выхода мы с Виландом расстались. «Прощай, – сказал он. – Ты остался по праву. Ты видел, как я пришёл в Англию, теперь ты видишь, как я ухожу. Прощай же!»

И он побрёл вниз, туда, где начинается большой лес, – это место вы называете лесной опушкой. Именно там он когда-то высадился. Некоторое время было слышно, как он пробирается сквозь густые заросли к Хосбриджу, затем все стихло. Он ушёл. Вот так это случилось. Я сам все видел.

Дети надолго затаили дыхание.

– А что стало с послушником Хью? – спросила Юна.

– А с мечом? – спросил Дан.

Пак осмотрел лужайку; она лежала в тени холма Пука, в покое и прохладе. Где-то рядом пронзительно кричал коростель, а в ручье начали прыгать маленькие форельки. Из ольшаника, нервно махая крыльями, прилетел большой белый мотылёк и стал кружить над головами детей, а над ручьём появилась лёгкая дымка тумана.

– Вам это действительно интересно? – спросил Пак.

– Да, да! – дружно крикнули дети. – Ужасно интересно.

– Очень хорошо. Я обещал вам, что вы увидите то, что увидите, и услышите то, что услышите, хотя это и произошло три тысячи лет назад, но в данный момент мне кажется, что, если вы сейчас же не вернётесь домой, вас начнут искать. Я провожу вас до ворот.

– Ты ещё придёшь сюда, когда мы будем здесь? – спросили дети.

– Конечно, ну конечно, – ответил Пак. – Я, видите ли, уже бывал здесь раньше. Пожалуйста, подождите минутку.

Он дал им каждому по три листа – Дуба, Ясеня и Терновника.

– Пожуйте их, – сказал он. – Иначе дома вы расскажете о том, что видели и слышали, а насколько я знаю взрослых, они тут же пошлют за доктором. Кусайте же листья!

Дети откусили.

ГИМН ДЕРЕВЬЯМ

 
В Старой Англии, как нигде,
Зелёный лес прекрасен,
Но всех пышней и для нас роднёй
Терновник, Дуб и Ясень.
Терновник, Ясень и Дуб воспой
(День Иванов светел и ясен),
От всей души прославить спеши
Дуб, Терновник и Ясень.
 
 
Могучий тис ветвями повис —
Лучше всех эти ветки для лука.
Из ольхи башмаки выходят легки,
И круглые чаши – из бука.
Но подмётки протрёшь, но вино разольёшь,
Хоть твой лук был в бою ненапрасен.
И вернёшься опять сюда воспевать
Дуб, Терновник и Ясень.
 
 
Вяз, коварный злодей, не любит людей;
Он ветров и бурь поджидает,
Чтобы ради утех сучья сбросить на тех,
Кто тени его доверяет.
Но путник любой, искушённый судьбой,
Знает, где его сон безопасен,
И, прервав дальний путь, ляжет он отдохнуть
Под Терновник, Дуб или Ясень…
 
 
Нет, попу не надо об этом знать,
Он ведь это грехом назовёт, —
Мы всю ночь бродили по лесу опять,
Чтобы вызвать лета приход.
И теперь мы новость вам принесли:
Урожай будет нынче прекрасен,
Осветило ведь солнце с южной земли
И Дуб, и Терновник, и Ясень.
 
 
Терновник, Ясень и Дуб воспой
(День Иванов светел и ясен)!
До последних дней пусть цветут пышней
Дуб, Терновник и Ясень.
 

Когда они очнулись, они подходили к нижним воротам, прислонившись к которым, стоял их отец.

– Ну как прошла пьеса? – спросил он.

– О, замечательно, – ответил Дан. – Только потом мы, кажется, уснули. Было очень жарко и тихо. Ты помнишь, Юна?

Юна покачала головой и не ответила.

– Понятно, – сказал отец. – Но почему ты жуёшь какие-то листья, доченька? Просто так?

– Нет, это зачем-то было надо, но я точно не помню.

И никто из них не мог ничего вспомнить, пока…

КРЫЛАТЫЕ ШЛЕМЫ[30]30
  Действие этой сказки относит нас к концу IV века, к периоду заката Великой Римской империи – некогда могучего государства, занимавшего огромные территории в Европе, Северной Африке и Малой Азии; в её состав входила и древняя Британия. На границы Римской империи все смелее стали нападать соседние племена – германцы, готы, норманны, которых римляне презрительно называли варварами. Для защиты покорённой части Британии от живших на севере независимых племён пиктов в самом узком месте острова Британия, от города Сегедунум на восточном побережье до города Итуна на западном была возведена высокая каменная стена. В самой империи шли постоянные междоусобные войны между полководцами, провозглашавшими себя императорами той или иной провинции. О борьбе императора Британии Максима с императорами Галлии и Рима – Грацианом и Феодосием – и рассказывается в этой исторической сказке.


[Закрыть]

1. Центурион тридцатого

После уроков Дана оставили учить латинский язык, и Юна отправилась к опушке дальнего леса одна. Там в дупле старого берёзового пня была спрятана большая рогатка Дана и отлитые Хобденом пульки. Рядом возвышался холм Пука и извивался ручей, бегущий к кузнице, где стоял дом Хобдена.

Юна достала из тайника рогатку, вложила в неё пульку и выстрелила в сторону таинственно шумящего леса. Тотчас за кустами послышалось какое-то бормотание, и оттуда вышел юноша в медных, сверкающих на солнце доспехах, со щитом и копьём в руке. Больше всего Юну поразил громадный медный шлем с конским хвостом, хвост развевался по ветру.

– Ты не заметила, кто это стрелял? – воскликнул незнакомец, увидев Юну. – У меня что-то просвистело над самым ухом.

– Это я, – ответила Юна. – Я очень прошу извинить меня.

– Разве Фавн[31]31
  Фавн – в римской мифологии бог лесов, полей и животных. Часто отождествлялся с греческим богом Паном (смотри примечание [51]51
  Пан – в греческой мифологии бог стад, покровитель природы. Своим богам римляне и греки посвящали отдельные храмы.


[Закрыть]). Пак кажется Парнезию похожим на известного ему лесного бога.


[Закрыть] не предупредил тебя о моем приходе? – Юноша улыбнулся.

– Ты имеешь в виду Пака? Он ничего не говорил. А ты кто?

Незнакомец широко улыбнулся, показав ряд белоснежных зубов. У него было загорелое лицо и тёмные глаза, а густые чёрные брови сливались в одну линию над орлиным носом.

– Меня зовут Парнезием. Я центурион[32]32
  Центурион – командир центурии, подразделения когорты. Когорта – 1/10 часть легиона, имела численность в 300 – 600 человек.


[Закрыть] Седьмой когорты Тридцатого легиона. Так это ты выстрелила пулькой?

– Я. Вот из этой рогатки.

– Уж я-то должен кое-что понимать в метательных устройствах. Ну-ка покажи!

Он оттянул резинку и отпустил её, больно ударив себя по большому пальцу.

– Каждый привыкает к своему оружию, – серьёзно сказал он, возвращая рогатку. – С большими машинами у меня получается лучше. А эта игрушка хоть и забавная, против волка она ничто. Вы разве не боитесь волков?

– А их здесь давно нет, – ответила Юна. – Мы разводим фазанов. Ты знаешь фазанов?

– Конечно. – Юноша снова улыбнулся. – Большие, расфуфыренные. Совсем как некоторые римляне.

– Но ты ведь и сам римлянин, да?

– И да и нет. Я один из тех многих, кто видел Рим только на картинках. Мои деды и прадеды жили на острове Вектисе. В ясную погоду он хорошо виден прямо отсюда.

– Ты говоришь об острове Уайт? Это он хорошо виден перед дождём.

– Очень может быть. Наша вилла находилась на южном конце острова. Ей было уже триста лет, а конюшне ещё больше.

– Расскажи мне о семье, пожалуйста.

– Хорошие семьи очень похожи. У меня была сестра и двое братьев, я – средний. По вечерам мама вязала, отец проверял счета, а мы носились по комнатам. Когда мы поднимали слишком большой шум, отец говорил: «Угомонитесь! Угомонитесь! Вы забыли, что отец имеет право сделать со своими детьми? Он может даже убить их, и боги только одобрят такой поступок». Тут мама всегда говорила: «Да, это так, но боюсь, ты не очень-то похож на такого римлянина-отца». После этого отец сворачивал бумаги и сам поднимал такой шум, что нам и не снилось!

– А что вы делали летом? – продолжала расспрашивать Юна. – Играли, как и мы?

– Конечно, и ещё мы ходили в гости к друзьям. Но это было невечно. Когда мне исполнилось шестнадцать или семнадцать лет, у отца началась подагра и мы поехали на воды.

– Какие воды?

– В Аква Сулис. Там лучшие бани в Британии. Говорят, они не хуже римских. Толстые старики сидят там в горячей воде, толкуют о политике и сплетничают. По улицам этого города ходят генералы со свитой, проплывают кресла судей-магистратов с шествующими позади стройными охранниниками, повсюду встречаются предсказатели, ювелиры, купцы, философы, торговцы перьями, покорные варвары, разыгрывающие из себя людей цивилизованных, – каждый встречный интересен. Политикой мы, молодые, не интересовались. Жизнь не казалась нам скучной.

Пока мы бездумно наслаждались, моя сестра встретила сына магистрата с Запада, и через год они поженились. Мой младший брат, всегда интересовавшийся растениями, встретил Первого доктора легиона и решил стать военным врачом. Мой старший брат встретился с греческим философом и сообщил отцу, что собирается поселиться на нашей ферме и заняться сельским трудом и философией. Дело в том, что эта философия была с длинными кудрями.

– А я считала, что все философы лысые, – сказала Юна.

– Не все. Она была красивой. Я не виню его. Меня вполне устраивало, что мой старший брат выбрал такой путь, потому что сам-то я хотел только одного – служить в армии. Я боялся, что он тоже захочет стать военным и тогда мне придётся остаться дома и смотреть за фермой. Так пребывание на водах определило судьбу каждого из нас.

Парнезий встал и прислушался.

– Наверно, это идёт Дан, мой брат, – сказала Юна.

– Да, и Фавн с ним.

Дан и Пак продрались сквозь кустарник и вышли на опушку. Дан и Парнезий познакомились, поприветствовав друг Друга.

– Я хотел испытать этот лук Улисса[33]33
  Улисс (он же Одиссей) – греческий герой. Пока он находился в многолетних странствиях, его жену Пенелопу осаждали женихи, но никто не мог выполнить её требование – согнуть лук её мужа. Пытаться согнуть лук Улисса – значит пытаться сделать невозможное.


[Закрыть], – сказал Парнезий, – но… – Он показал покрасневший палец.

– Мне очень жаль, – ответил Дан. – Ты, наверно, отпустил резинку слишком рано. А что ты рассказывал Юне?

– Пусть герой продолжает свою историю, – молвил Пак, усевшись верхом на сухую ветку у всех над головами. – А я буду объяснять, как античный хор[34]34
  Хор – в древнегреческом театре обязательное действующее лицо спектакля. Часто выступал с объяснениями по ходу пьесы.


[Закрыть].

– Я рассказывал твоей сестре о том, как попал в армию, – ответил Парнезий.

– Тебе пришлось сдавать экзамен? – с интересом спросил Дан.

– Нет. Я сказал отцу, что хотел бы служить в кавалерии даков[35]35
  Даки – северофракийские племена, жившие на территории современной Румынии. В 106 году подчинены римлянами, образовали провинцию Дакия.


[Закрыть], я не раз видел этих кавалеристов в Аква Сулис, но он заявил, что мне лучше начать службу в регулярном римском легионе. Я же, как и многие мои товарищи, не очень-то любил все римское. Эти рождённые в самом Риме офицеры с презрением смотрели на нас, рождённых в Британии, мы были для них варварами.

«Да, это так, – согласился отец. – Но помни, что мы – люди старой закалки и наш долг – служить империи».

«Империи? Какой? – спросил я. – Один император у нас в Риме, и уж не знаю, сколько сейчас провозглашено императоров в восставших провинциях».

«Главная беда не в этом, – продолжал отец. – Рим изменил заветам отцов и должен быть наказан».

Тут он стал вспоминать события минувших веков, и по его словам выходило, что Вечный Рим находится на грани падения.

«Да, – повторил он, – у Рима нет никакой надежды на спасение. Но если боги помогут нам, британцам, то мы можем спасти Британию. Поэтому, Парнезий, я говорю тебе как отец: если сердце твоё лежит к военной службе, то твоё место – на Стене».

– Какой Стене? – разом спросили Дан и Юна.

– Отец имел в виду стену Адриана[36]36
  Адриан – римский император (117 – 138 гг.). При нем построена стена, названная в его честь.


[Закрыть]. Она была построена давным-давно, чтобы отгородить Британию от раскрашенного народа, по-вашему, – пиктов. Когда отец сказал это, я поцеловал его руку и стал ждать приказаний. Мы, римляне, рождённые в Британии, знаем, чем мы обязаны своим отцам.

– Если б я поцеловал руку отцу, он бы рассмеялся, – сказал Дан.

– Обычаи меняются, но если ты не станешь слушаться отца, то это тебе не пройдёт даром, можешь не сомневаться.

После нашего разговора отец послал меня учиться маршировать в гарнизон вспомогательных войск. Когда я выучился, Максим дал мне жезл центуриона Седьмой когорты Тридцатого легиона.

– А кто такой Максим? – поинтересовалась Юна.

– Сам Максим, наш великий Цезарь, генерал Британии. Мало того, что он дал мне жезл центуриона, но и продвинул сразу на три ступеньки! Новичок обычно начинает с десятой когорты и затем продвигается до первой.

– И ты был счастлив? – снова спросила Юна.

– Ещё бы. Я думал, что Максим отличил меня за молодцеватый вид или за умение маршировать, но вернувшись домой, узнал, что мой отец, служивший когда-то вместе с Максимом, попросил его за меня.

– Ну и ребёнок же ты был! – усмехнулся Пак, сидя на своей ветке.

– Был, – подтвердил Парнезий. – Но вскоре – ты, Фавн, это знаешь, – вскоре я покончил с играми навсегда.

Пак кивнул. Он сидел, опустив коричневую голову на коричневую руку, и глаза его смотрели в одну точку.

– Штаб Тридцатого легиона тогда находился в Андериде, но моя Седьмая когорта размещалась на Стене.

– Андерида? Это что? – дети обернулись к Паку.

– Это Певнсей. – Пак указал рукой на юг.

– Снова наша долина! – воскликнул Дан. – Там, где высаживался Виланд?

– И Виланд, и другие, – отвечал Пак. – Это место древнее, даже по сравнению со мной.

– Итак, – продолжал Парнезий, – я получил приказание идти с тридцатью солдатами к нашей когорте. – Он весело рассмеялся. – Я чувствовал себя счастливее любого императора, когда впереди своего отряда выходил из Северных ворот лагеря, мимо охраны и алтаря богини Победы, которым мы отдали салют.

– Как? Как? – дружно спросили Дан с Юной.

– Вот так! – ответил Парнезий и медленно проделал все красивые движения римского салюта, который завершается глухим ударом щита, опускаемого за плечи.

– Да-а, – прошептал Пак. – Тут есть над чем подумать.

– Мы выступили в полном вооружении, – продолжал Парнезий, снова садясь на землю. – Но как только дорога вошла в лес, солдаты захотели погрузить щиты на лошадей.

«Нет, – сказал я, – пока вы под моей командой, своё оружие и доспехи будете нести сами».

«Но сейчас жара, – возразил один солдат, – а у нас нет доктора. Вдруг у нас будет солнечный удар или лихорадка?»

«Тогда умирайте! – ответил я. – Невелика потеря для Рима. Выше копья! Подтянуть ремни!»

«Не строй из себя императора Британии!» – крикнул он.

Я сбил его с ног тупым концом копья и объяснил этим рождённым в Риме римлянам, что, если ещё будут такие разговоры, у нас станет одним человеком меньше. И я не шутил!

Затем тихо, словно облако, на дорогу выехал Максим и мой отец следом. На Максиме была пурпурная мантия, как будто он уже стал императором Британии, на ногах – белые с золотом поножи из кож оленя. Некоторое время он стоял молча и только смотрел, прищурив глаза.

«Станьте-ка на солнце, детки», – сказал он наконец.

И солдаты выстроились в шеренгу вдоль дороги.

«Что бы ты сделал, – обратился он ко мне, – если бы меня тут не было?»

«Убил бы того солдата», – ответил я.

«Убей же его. Он и пальцем не шевельнёт».

«Нет, – сказал я. – Теперь они подчиняются тебе, а не мне. Убей я его сейчас, я был бы просто палачом, исполняющим твои приказы».

Максим нахмурился.

«Тебе никогда не быть императором, – сказал он. – Даже генералом тебе не быть никогда».

Я молчал, но было видно, что мой отец доволен. «Я пришёл попрощаться с тобой», – сказал он мне.

«Вот и попрощался, – сказал Максим. – Твой сын мне больше не понадобится. До самой смерти он будет служить офицером легиона, а мог бы быть префектом[37]37
  Префект – высокая административная должность в Древнем Риме.


[Закрыть] одной из моих провинций. Пойдём пообедаем с нами, – обратился он ко мне. – Солдаты тебя подождут».

Максим отвёл нас с отцом к месту, где его слуги приготовили еду. Он сам смешивал вина.

«Через год, – говорил он мне, – ты вспомнишь, как обедал с императором Британии и Галлии».

«Да, – подтвердил мой отец, – на двух мулах – Британии и Галлии ты сможешь ехать».

«Через пять лет ты вспомнишь, как обедал, – Максим передал мне чашу, – с императором Рима!»

«Нет, – перебил отец, – на трех мулах тебе не усидеть. Они разорвут тебя на части».

«И там, на своей Стене, среди вересковых пустошей, ты будешь плакать, сожалея, что твоё понятие о справедливости значило для тебя больше расположения к тебе императора Рима!»

Я сидел молча. Императору, который носит пурпурную мантию, не отвечают.

«Может быть, из тебя вышел бы неплохой трибун[38]38
  Трибун – в Древнем Риме высшее выборное должностное лицо, защищавшее интересы народа.


[Закрыть], – продолжал Максим, – но, насколько это зависит от меня, ты будешь на Стене служить, на Стене и умрёшь».

«Очень может быть, – согласился отец, – но ещё задолго до этого сюда прорвутся пикты и их друзья. Неужели ты надеешься, что Север будет пребывать в спокойствии, если ты заберёшь из Британии все войска для борьбы с другими императорами?»

«Я буду следовать своей судьбе», – сказал Максим. Он улыбнулся. Это была такая ледяная, тонкая, скрытная улыбка, что кровь у меня застыла в жилах.

«А я – своей, – ответил я, – и поведу отряд на Стену».

Максим бросил на меня долгий взгляд и наклонил голову. «Что ж, следуй, юноша», – только и сказал он. Я был рад уйти, хотя собирался передать послания домой. Солдаты стояли так, как их поставили – они даже не смели переступить с ноги на ногу, – и мы отправились прочь, а я ещё долго чувствовал спиной эту ужасную тонкую улыбку, как чувствуешь ветер, дующий в спину. Мы шли без остановки до самого заката, а потом, – Парнезий оглянулся и посмотрел на холм Пука, – я остановился вон там. – Он указал на покрытый папоротником бугор около кузницы, где стоял дом Хобдена.

– Там? Так там же только старая кузня, где раньше ковали железо, – удивился Дан.

– Совершенно верно, и очень неплохое. От алтаря богини Победы до первой кузницы в лесу двадцать миль семьсот шагов. Все расстояния занесены в Книгу дорог.

– Сейчас мало кто проходит страну из конца в конец пешком, – сказал Пак.

– Тем хуже для них. Представь! Ты выступаешь утром, когда поднимается туман, а останавливаешься примерно через час после захода солнца. Скорость двадцать четыре мили за восемь часов, ни больше, ни меньше. Копьё над головой, щит на спине, воротник кольчуги расстегнут на ширину ладони. Вот так мы несли Орлов – наши штандарты – по Британии.

Чем дальше мы шли на Север, тем пустыннее становились дороги. Леса остались позади, начались голые холмы, где только волки рыскали среди руин бывших городов. И вот нет уже больше красивых девушек, нет жизнерадостных магистратов, которые знали твоего отца ещё ребёнком и которые приглашают тебя остановиться у них, на стоянках не говорят больше ни о чем, кроме страшных историй о диких зверях. Тут ты встречаешь только охотников и ловцов зверей для гладиаторских боев, погоняющих скованных цепью медведей и волков в намордниках.

Перестают попадаться и виллы, окружённые садами. Вместо них стоят закрытые дома-крепости, со сторожевыми башнями из серого камня и загонами для овец – загоны обнесены высокими каменными заборами, охраняются вооружёнными бриттами. Дорога идёт все вперёд и вперёд – только ветер развевает перья на шлеме – мимо памятников в честь забытых генералов и их легионов, мимо разрушенных статуй богов и героев, мимо тысяч могил, из-за которых на тебя выглядывают горные лисы да зайцы. Обжигающая летним зноем и зимней стужей, такова она, эта бескрайняя земля красного вереска и каменных развалин.

2. На Великой Стене

– И вот, когда ты думаешь, что уже достиг края света, ты замечаешь линию дымков, тянущихся с востока на запад насколько хватает глаз, а чуть ближе, от края до края, тоже насколько охватывает глаз, ты видишь дома и храмы, лавки и театры, казармы и амбары, стоящие с ближней – только ближней! – стороны одной длинной линии башен, то исчезающей в лощинах, то появляющейся снова. Это – Стена.

Дети затаили дыхание.

– Старики ветераны, – продолжал Парнезий, – всю жизнь проведшие в походах, говорят, что во всей империи нет ничего более впечатляющего, чем открывающийся перед тобою впервые вид Стены.

– Это обыкновенная стена? – спросил Дан. – Такая, как у нас вокруг огорода?

– Нет, не такая. Через равные промежутки на Стене возвышаются сторожевые башни, а между ними находятся башенки поменьше. Высота Стены тридцать футов. Даже по её самому узкому участку от одной башни до другой могут пройти в ряд три человека в полном вооружении.

С северной стороны, обращённой к пиктам, на ней сооружена ещё одна, маленькая защитная стенка. Она доходит человеку примерно до шеи, так что издали над стеной видны только шлемы часовых, двигающиеся взад-вперёд, будто шарики. На северной стороне Стены вырыт ров, утыканный забитыми в дерево клинками старых мечей и наконечниками копий.

Но сама Стена не более интересна, чем город, протянувшийся за ней. Раньше с южной стороны Стены селиться никому не разрешалось, и там были лишь рвы да бастионы. Потом бастионы были частично снесены, частично перестроены, и от одного края Стены до другого возник город, длиною в восемьдесят миль. Только представьте! С одной стороны Стены – вересковые пустоши, леса да развалины, где прячутся пикты, с другой – обширный город, длинный как змея. Да, словно змея изогнулась у тёплой стенки!

В городе ко мне подъехал юноша, тоже офицер, и спросил, что мне надо. Я ответил, что ищу свою казарму, и показал ему щит. – Парнезий поднял свой щит с тремя цифрами XXX.

«Может, пойдём смочим наших Орлов?[39]39
  Орёл – штандарт, или эмблема, легиона римской армии.


[Закрыть]» – предложил юноша. Он имел в виду пойти выпить. Я ответил, что сначала должен разместить солдат. Мне стало стыдно за него, и я рассердился.

«Ничего, ты скоро излечишься от этой чепухи, – сказал он, отъезжая. – Ступай к статуе богини Рима. Ты её не пропустишь».

Статуя виднелась невдалеке, наверху центральной башни Гунно, где, как я знал, размещалась моя когорта. Когда-то раньше сквозь арку в этой башне проходила Великая северная дорога, связывавшая Южную Британию с провинцией Валенсия, лежащей к северу от Стены. Позднее Валенсия была завоёвана пиктами, так что выход из арки был заложен кирпичом, а на Стене кем-то нацарапано слово «конец». Было похоже, что ты входишь в пещеру. Мы вошли под арку. На одной из дверей был написан номер нашей когорты. У меня ещё долго не выходила из головы эта упёршаяся в стенку дорога и нацарапанное слово «конец». Оно сразило меня, ведь я был ещё совсем ребёнком.