Текст книги "Вероника из Тарлинга"

Глава 8. Признание

Ближе к вечеру начался снегопад, позже даже разыгралась легкая метель, но в просторной кухне было тепло и уютно, пахло растопленным гречишным медом, ромашкой и мятой.

Весело потрескивали смолистые поленья, а повыше, на каменной плитке грелось питье для Ламарка – настой трав, облегчающих боль в горле, снимающих жар, придающих сил.

Молчаливому рыцарю Вероника подала серебряный кубок с коричневым элем. Сама же из любопытства пригубила разбавленное сладкое вино баснословной стоимости.

«Вкус, конечно, приятный, но мне больше по душе грушевый сидр. Марлен замечательно его готовит».

Как следует подкрепившись сочной гусятиной, довольный Ламарк начал беседу с неожиданного вопроса:

– Милая Вероника, позволь узнать, есть ли у тебя в Тарлинге сердечный друг, коего прочат тебе в мужья?

Прежде чем ответить она смущенно рассмеялась, намазывая на пухлый ломоть свежего хлеба свежее масло.

– Ты так витиевато спросил, а я скажу прямо – жениха у меня нет.

– Баффо сказал – на тебя заглядывается сын мясника.

И без того разрумянившиеся щеки Вероника вспыхнули от негодования:

– Я не давала Гальреду и легкой надежды, не говоря уже об остальном. Что бы там не болтали, я лучше останусь старой девой, чем выйду за него. И напрасно меня пугают участью госпожи Крим. Судя по всему, ей прекрасно живется в обществе девяноста девяти кошек.

– Творец Всемогущий! Куда ей столько?

Вероника с лукавой усмешкой покосилась на рыцаря, до сей поры хранившего безмолвие. Он даже отошел от стола и уселся перед очагом, делая вид, что нет ничего интереснее, чем глазеть на догорающее пламя.

– Неужели это правда? Девяносто девять! – ахнул Ламарк вслед за старшим приятелем.

– Конечно, – важно кивнула Вероника, – но с ее питомцами никаких хлопот, ведь только три из них пьют молоко из миски. Остальные вышиты или отлиты из железа, вырезаны из дерева и камня. Госпожа Крим с давних пор собирает статуэтки и картинки с изображением мурлыкающего народца. И в ее коллекции скоро появится сотый экспонат – я искренне надеюсь вышить ночной чепец с кошечкой до конца этого года.

– Хотел бы я на него посмотреть, – умилился Ламарк, но Вероника уже разворачивала на коленях платок с изображением герба Маликора.

– Я надеюсь, герцог примет его из моих рук.

– Можешь не сомневаться, даю тебе слово, – сухо проронил рыцарь, с трудом отводя взгляд от пылающей грудки снегиря над изображением латной перчатки.

– Благодарю вас! – прошептала Вероника, слегка поклонившись, а потом резко подняла глаза на собеседника.

В лице его сейчас читалось столь откровенное желание, что она вздрогнула и выронила платок из ослабевших рук. А когда присела, чтобы поднять его, нечаянно коснулась холодных пальцев рыцаря, стремительно опустившегося следом.

– Простите меня, Вероника, я не хотел вас пугать.

Теперь они держали кусочек тонкого батиста за разные концы, и будто бы ни один не хотел отпускать свой край. На выручку растерянной Веронике пришел Ламарк. Он подскочил к ним прямо в козьих носках, закутанный в теплую шаль Марлен, и гневно воскликнул:

– Это возмутительно! Я настаиваю на том, чтобы ты немедленно открыл свое настоящее имя.

Наконец Вероника получила обратно свой платок и, безжалостно скомкав его на груди, дрожащим голоском произнесла:

– Кто же вы такой? Я сразу подозревала…

Чуть сведя густые темные брови – ровные, длинные, волосок к волоску, он стоял перед ней высокий и грозный, и в бездонных глазах его царила непроглядная тьма.

– Имя, данное мне отцом, звучит как герцог Конта Римейдок Саробах де Маликор, но больше известно в своей сокращенной форме. Я единственный наследник и законный хозяин обширных земель Маликории, включая город Тарлинг и десятки окрестных поселений. Я хочу, чтобы ты называла меня Конта.

– Нет… Вы шутите? О, зачем вы так больно шутите надо мной? – побледнев, едва смогла выговорить Вероника, уже понимая, что каждое слово этого человека давно оплачено кровью и золотом его благородных предков.

Она ждала его много лет, с самого цветущего детства, потом грезила о нем в безмятежной юности, шептала его имя, украшая скромными полевыми цветами пыльный алтарь в часовне Снегирей. И сейчас герцог де Маликор стоит в шаге от нее, стоит лишь протянуть руку.

Все задуманное сбылось, но отчего-то глаза застилают слезы, мешают смотреть, а хочется запомнить каждую черточку, каждую отметину, каждую родинку.

– Значит, вот вы какой. И вовсе не горбун, не калека. Вы… вы прекрасны.

Не в силах более справляться с волнением, она бросила платок на стул, откуда только что поднялась, и опрометью выбежала из комнаты. А уж оказавшись в своей каморке на самом верху, дала волю слезам.

«Все это время он насмехался надо мной, играл, словно скучающий кот с глупым мышонком. Я неосторожно поделилась с ним самыми тайными чувствами, была излишне откровенна… Неприлична откровенна, должно быть. Теперь он дурно думает обо мне, он так странно смотрел на меня, никто прежде на меня так не смотрел…

А Ламарк? Кто же тогда Лежьен Ламарк? Возможно, как и я, внебрачный сын какого-то надутого барона. Ведь он же не может быть сыном самого Конты, хотя все бывает на этом свете, но почему Ламарк так властно приказал ему открыться передо мной? И не получил отказа.

Ах, если бы не мое позорное бегство, я могла бы просто спросить, ведь мы не в ратуше среди важных гостей. Но можно ли вернуться, я уже второй раз убегаю от него, как трусливая девчонка. Славная Эльехарда с улицы Ткачей ждет третьего малыша, а ведь мы ровесницы. Мое поведение никуда не годится, бабушка права, я неразумное дитя, что не умеет держать язык за зубами. И еще он решит, что я плохо воспитана…».

За приоткрытой дверью раздалось знакомое шарканье и свистящее дыхание старой Марлен.

– Вероника! Ты у себя? Юноша, что вчера поселился к соседу, хочет с тобой поговорить. Следует прилично одеться и выйти к нему, негоже девице принимать у себя в спальне мужчин.

– Да, бабушка, скажи, я сейчас приду. Не нужно обо мне беспокоиться, ложись, я скоро вернусь к тебе.

Вероника утерла слезы и быстро поправила пушистые завитки волос у висков. Больше она не будет прятаться, а смело встретит любой дар, что преподнесет шалунья – судьба.

Лежьен нарочно натянул шаль на голову так, чтобы открытыми оставались только глаза и кончик покрасневшего носа. Вероника зажала ладошкой рот, сдерживая смех, а потом тяжко вздохнула, прогоняя последние слезы.

Он участливо заглянул ей в лицо и мягко сказал:

– Надеюсь, сейчас ты плачешь от смеха? Полагаю, что выгляжу очень забавно.

– Ты добрый человек, Ламарк, раз пришел утешить меня. Но мне все еще кажется, что я сплю и, пробудившись, пойму, что придумала себе эту запутанную историю. Герцог Конта в доме перчаточника Баффо! Как такое возможно?

– Идем со мной, и убедишься, что тебе не привиделось.

– А он не счел мое бегство непочтительным?

Ламарк стянул шаль с головы и печально ответил:

– Он взволнован не менее тебя, Вероника. И готов выслушать твою просьбу.

– О, мне не о чем просить! Я хотела лишь вернуть ему утраченное… Если он сочтет нужным принять. Сейчас-сейчас, обожди самую малость, я зайду к себе и возьму медальон. А после ты проводишь меня к герцогу. У меня дрожат руки и ноги отказываются слушаться.

Но пока Вероника торопливо искала в сундуке сокровенную вещицу, Ламарк безо всякого смущения вошел в ее комнату и с удивлением принялся разглядывать скромную обстановку девичьей спальни.

– Прости за вторжение! Я не мог сдержать любопытства. Мне хотелось знать, как ты живешь.

– Похоже, ты не привык к возражениям, – строго заметила Вероника, слегка нахмурившись и готовая устроить более сердитую отповедь.

– Это верно, но, клянусь короной Гальбо, я здесь с самыми благочестивыми намерениями. Эге, что я вижу! Знакомое имя скабрезного сочинителя.

Покраснев до корней волос, Вероника попыталась прикрыть рукописи де Моне свертком с лентами, но Лежьен оказался проворнее. Схватив потрепанные листы с фиолетовыми оттисками текста, он принялся расхаживать по комнате, рассуждая вслух.

– Хм… «Путешествие к истокам женской прелести» – это я прочел еще три года назад – немного нудновато, сейчас она пишет гораздо задорнее.

– Как она?! – воскликнула Вероника, до глубины души возмущенная бесцеремонностью гостя, на что Ламарк язвительно ответил:

– Баронесса де Монетти, естественно. Ты разве не знала? В столице был грандиозный скандал, правда скоро все затихло, поскольку дама получила покровительство самого Друше. Он большой поклонник ее писанины и готов печатать любовные приключения за свой счет. Чем еще заняться отставному министру юстиции, падкому на женскую красоту, не разводить же морковные гряды и цветники.

– Ты хочешь сказать, что эти строки писала женщина? – упавшим голосом пробормотала Вероника, глядя на Ламарка почти с ужасом.

– О том и речь. Луиза де Монетти – своевольная дочь буйного барона де Монетти сбежала из дома, когда он пытался склонить ее к браку с развратным старикашкой Легра. Она переоделась мужчиной и пробралась на корабль, плывущий к изумрудным рудникам. Попала в плен к морским разбойникам и стала возлюбленной их капитана. Уже в преклонных годах Луиза описала свои приключения в десяти романах, но их распространяли под мужским именем, дабы не соблазнять благопристойных женщин подобным безрассудством. Тебе доводилось прочесть «Песни ветров над заливом Тюленя»? Или «Заводи Грез»?

– Но… но… если ты не шутишь, получается, что она писала тексты от мужского лица. Как такое возможно? Откуда она могла знать, что чувствуют мужчины, когда…

«Я не должна говорить с ним о поцелуях. Это полное бесстыдство. О чем я только думаю, собираясь предстать пред герцогом… У меня полыхают щеки и мысли путаются. Но как вообразить, что отважный господин де Моне – это баронесса де Монетти! А во второй половине дома у очага стоит сам Конта де Маликор. Скорее, скорее увидеть его снова, пока не развеялись чары зимнего вечера!»

Словно угадав ее смятение, Ламарк и сам пришел в легкое замешательство, которое пытался скрыть, рассыпая комплименты чудесным панно, вышитым умелыми ручками хозяйки и развешанным по стенам спаленки. На них были изображены птицы Тарлинга и его окрестностей: голуби, ласточки, сойки и, конечно, снегири.

Вероника рассеянно слушала излияния Ламарка, больше размышляя о том, какой невероятной храбростью и решительностью должна обладать женщина, чтобы пуститься в опасное путешествие и после описать его, не тая самых фривольных моментов. Но если бы саму Веронику сосватать за противного старика с ужасной репутацией…

Ах, несомненно, она бы надела синюю робу подмастерья и выскочила в окно. А после множества невероятных приключений закрылась бы в уединенной келье со стопкой лоскутов от разодранной простыни. Именно на них де Моне писал свои первые записи. Собственной кровью из жуткой раны на животе, поскольку под рукой не оказалось чернил.

Но если Эжен де Моне – Луиза де Монетти, то, вероятно, и кровь была не настоящая, а лишь в виде красивой метафоры. Все не то, чем может показаться с первого взгляда. Так часто бывает и с людьми.

Искрометные рукописи были надежно запрятаны на самое дно сундука, а драгоценный медальон крепко зажат в горячей ладони – Вероника торопливо спускалась по лестнице в прихожую, отделенную тонкой стеной от гостиной дядюшки Баффо.

Глава 9. Когда сбываются мечты

Ступая вслед за Ламарком, с низко опущенной головой Вероника вернулась в залу, откуда недавно убегала в крайнем волнении. С тех пор как не стало супруги перчаточника – веселой тетушки Фризы, большая комната казалась мрачнее. Но уже второй год ближе ко дню Пробуждения солнца Вероника украшала дом соседа гирляндами из веточек остролиста и омелы, продолжая древние традиции Тарлинга.

Аромат еловой хвои и нагретых камней очага успокаивал, толстые оплывшие свечи в массивном канделябре бросали причудливые тени на стены, обитые дешевой, но добротной зеленоватой тканью с поблекшим узором.

Словно завороженная, Вероника смотрела на герцога, который со скрещенными на груди руками бронзовым изваянием замер у окна с причудливым морозным узором на толстом стекле.

«Как же я раньше не догадалась. Почему сердце не подсказало мне, что это он. Статен и высок, суров и молчалив, как подобает высокородным сеньорам. С грозными очами, один взор которых возвещает победу на поле битвы, внушая трепет врагам отечества. Таков наш господин, несущий отблеск победы на своем челе!»

Сделав еще пару шагов, Вероника робко заговорила:

– Я прошу Вашу Светлость простить мое недостойное поведение и некоторую прежнюю вольность в обращении к вам.

Он отвечал, даже не повернувшись:

– Мне нечего тебе прощать Вероника. Я давно привык к тому, что юные девицы теряют сознание, стоит мне с ними заговорить. А ты всего лишь предпочла спастись бегством.

Не успела Вероника возразить, как Ламарк бросил сердитую реплику в адрес герцога:

– Пора позабыть эту фарфоровую куклу Аглею! Она и пальца Вероники не стоит. Сколько можно терзаться по пустякам?!

«Нет, это просто невозможно! Почему Конта терпит откровенную наглость мальчишки! Он же годится ему в отцы, не пора ли достать розги и поучить его вежливости».

– Позволь спросить, Лежьен, по какому праву ты так дерзишь человеку гораздо старше тебя во всех отношениях? – тихо, но требовательно спросила Вероника.

Ламарк оторопел на пару мгновений, а потом зашелся в приступе притворного кашля, пытаясь в то же время бормотать что-то маловразумительное:

– Смотрите, какая смелая птаха! Еще вздумала его защищать. Теперь разбирайтесь во всем одни. Я вернусь в постель, иначе засну прямо в кресле у огня и поджарю себе пятки.

– Ты сам затеял маскарад, я изначально был против, – резонно заметил герцог.

– К чему притворство? Тебе нравилось бродить по родным улицам без свиты и восхищенной толпы.

Постояв немного под лестницей, ведущей в верхние комнаты, приспособленные для постояльцев, Ламарк также добавил:

– Милая Вероника! Завтра Конта уедет к своим рыцарям, чтобы подготовить торжественное вступление в город, а я решил остаться здесь. Ты меня навестишь? Я умру со скуки или объемся гусятиной, если не найду занятие по душе. Еще надо послать за сыром и ветчиной. И, конечно, заказать пирожных. Ты любишь сливочные пирожные, Вероника? Я к ним ужасно расположен, но согласись, гораздо веселее уплетать сладости в приятной компании.

Она смотрела на его чуть горбоносый профиль в обрамлении пышных после мытья локонов и силилась вспомнить, где видела его прежде. И, кажется, совсем недавно, когда, расплачиваясь за партию крашеного льна, ей пришлось разменять последний золотой далер в лавке торговца тканями. Ну, конечно же… на всех новеньких монетах такого высокого качества был изображен юный принц Гальбо.

«Не может быть! Ущипните меня хорошенько, но лучше не слишком сильно – пусть этот дивный сон не кончается».

И совершенно спокойным голосом Вероника произнесла:

– Я очень люблю миндальные пирожные, Ваше Высочество. Особенно с вишенками. Отдыхайте спокойно. Завтра я о вас как следует позабочусь. Например, развлеку чтением баллад де Браше или сказаниями о походе на Ничейную пустошь. Испеку для вас имбирные пряники.

– А я поделюсь с тобой последними столичными сплетнями… – зевая, отвечал Ламарк, поднимаясь по лестницу, и на последок вдруг игриво подмигнул. – Там есть интриги почуднее приключений де Моне.

Он будто не удивился своему разоблачению, похоже, и впрямь устал, мечтая лишь улечься в кровать.

И что за ехидный тролль дернул Веронику за язычок. Она схватилась за перила и задрала голову:

– Болтают, что молодой принц кутила и разгильдяй! А еще он глуповат и сутками не вылезает из библиотеки, читая по складам детские песенки. И водится с шутом, выставляя себя дураком на все королевство, безмерно огорчая отца и многочисленных нянек…

– Вот это уж полный вздор! – крикнул сверху Ламарк – Может, бедняга Свартель и назначен шутом за одну давнюю провинность, но отнюдь не глуп и отлично разбирается в людях. К тому же наедине со мной говорит только правду – его советы не раз спасали меня из затруднительных ситуаций. Ох-хо! Благодарю за твою искренность и доброту, Вероника!

– Стойте, стойте! Самое главное-то вы не дослушали! Я больше не верю этим ничтожным слухам. Слышите! Не верю! О, если бы только Тереза могла видеть тебя… то есть, Ваше Высочество.

С лестницы донесся протяжный зевок.

– Я поправлюсь, и ты нас познакомишь! Зови меня как прежде Лежьен – это имя дала мне матушка, которую я почти не помню. А сейчас забудь обо мне и награди своими улыбками эту ледяную глыбу в углу. Может, тогда она немного оттает. До встречи, милая девушка!

С отчаянно бьющимся сердцем Вероника обернулась к герцогу, и в порыве восторга едва не вприпрыжку миновала разделявшее их расстояние.

– Сегодня самый волшебный день в моей жизни!

Холодное лицо Конты смягчилось, с не свойственной ему учтивостью он заметил:

– Я рад это слышать. Надеюсь, впереди будет много ему подобных. А слезы испарятся как роса под лучами щедрого солнца.

Он открыто любовался непосредственностью и той игривой прямотой, с которой она обратилась к Ламарку, поддразнивая и ласково упрекая за скрытность. А еще нежным овалом ее лица, сияющими глазами и румянцем, залившим не только щеки, но также открытую взору верхнюю часть груди.

Вероника застенчиво опустила ресницы.

– Все верно, после слез на меня порой нападает веселье. Я бываю чересчур смешлива, но вряд ли это является признаком высокого ума. «Что же я такое говорю!» Итак, вы наш господин…

– Наедине можешь звать меня просто по имени.

– За что мне выпала такая честь?

В душе она отчаянно страдала сейчас, поскольку считала, что от волнения ведет себя неуместно кокетливо, в то время как он оставался серьезен и даже отстранен.

– Тому есть причины, Вероника, я скоро намерен о них поведать. Но сначала изволь изложить свою просьбу. Как видишь, я о ней не забыл.

– Ах, да! Вот… мне нужно передать вам этот медальон. Думаю, прежде он находился в замке, может, принадлежал кому-то из вашей семьи. Вы узнаете его?

– Нет, не помню. Работа тонкая, сразу видно руку опытного мастера. Эта вещица стоит немалых денег. Но кто велел отдать ее мне?

Торопливо и немного сбивчиво Вероника поведала герцогу загадочную историю обретения медальона, простодушно добавив и слова таинственной гостьи о переменах в собственной жизни после возвращения «снегиря» владельцу. А когда закончила рассказ, вдруг поняла, что очень устала. Она так долго ждала этой встречи, так красочно представляла церемонию передачи ледяной птички, что теперь, когда все свершилось, чувствовала себе опустошенной и немного разочарованной.

Ее состояние не ускользнуло от проницательного взгляда герцога.

– Ты ждала большего, правда? Тебе обещали чудо, дитя и, кажется, жестоко обманули.

Слабо улыбнувшись и покачав головой, Вероника ответила:

– Я давно не ребенок, не нужно мне объяснять, где кроется правда жизни, а где сказочный вымысел. Но прошу понять, все эти годы я жила надеждой, что сделаю что-то хорошее для человека, не побоявшегося в одиночку пойти на казнь за свои убеждения. Вы можете сколь угодно отрицать свой подвиг, но я глубоко восхищаюсь вами и… и желаю вам всего самого лучшего… самого доброго. Как можно скорее найти здесь милую девушку и создать семью.

– Вероника, я ее уже нашел!

– Да? Как же… кто же…

Словно в грудь ее внезапно вонзилась кривая штопальная игла – пронзила столь острая боль, что захотелось зажмуриться и сжаться в комочек. Конта отыскал невесту, а значит, покинет с ней Тарлинг. А что же останется самой Веронике? Кого ей теперь ждать…

Она испуганно смотрела на него и понимала, что никогда-никогда до последнего вздоха не сможет забыть хмурое волевое лицо, высокий смуглый лоб и скорбно опущенные уголки рта. И более всего – его глаза, в которых таились все муки и ужасы ночи, а вместе с теми мириады скрытых страстей, ожидающих своего часа.

Конта небрежно сунул медальон в кармашек черного камзола и взял ее руки в свои большие холодные ладони.

– Я не волшебник и не могу взглядом насылать бурю или вызывать грозу. Как не могу заставить эту игрушечную птичку вырваться из ледяного плена и улететь в мой старый сад. Но позволь сотворить для тебя то чудо, на которое я способен. Вот только не знаю, как ты его воспримешь. Однако с отказом я не смирюсь, поскольку давно все решил для себя. Станешь ли ты моей женой, Вероника из города Мастеров?

– Но… разве вы любите меня?

Ее полные слез глаза и нежные приоткрытые губы могли растрогать даже камень из подземелья королевской темницы.

И не способный к лести и обману даже ради достижения благородных целей, вместо ответа он лишь преклонил колено и прижал ее руки к своим губам.