Текст книги "Ведунья и богатырь"

Регина Грез
Ведунья и богатырь

Регина Грез

* * *

Глава 1. За дровами

Всего дороже честь сытая да изба крытая

Когда размокшую глину на дорогах схватили первые морозы, а поля слегка присыпало снежком, названные братья отправили Нечая в лес за дровами. Лошаденку Ставр как нарочно самую ледащую в хозяйстве выбрал, знал, что Нечай сдюжит. Если понадобится, на своих плечах груз вывезет, не впервой.

Сила приемышу была дарована немеряная, и будто бы год от года все прибывала. Куда ж боле? И так голыми перстами железо гнет. Хорошо еще, нравом кроток, а после смерти матушки вовсе стал молчуном.

Все же побаивался Ставр названного меньшого братца, а ну как невесту найдет горластую и свою часть дома потребует, родительское добро делить заставит? Согнать бы Нечая со двора, да работник он уж больно толковый, пашет за семерых, ест за одного. Где еще такого сыскать…

И отец завещал приемыша не обижать, хотя строг бывал с Нечаем не в пример матушке. С опаской на него смотрел – чужое семя, неведомое племя, широк в плечах, легок в шаге, волосом и лицом светел, а в глазах озерная синева плещется – прозрачная, но тронутая осенним холодком.

Прочие селяне были и ростом ниже и телом жиже, чернявы и суетливы. Нечай среди них как молодой дубок в окружении корявых осинок. Крепко в землю упирался и тянулся могучим стволом вверх. Недаром лес очень любил и поле, будто тесно ему приходилось в дому, где хозяйничали после смерти родителей женатые братья – жадные и завистливые.

Вот и за дровами Нечай с охоткой пошел без подмоги. Завернул в тряпицу ржаного хлеба ломоть, подкормить лебедей. В прошлый раз на запруде у мельницы увидал Нечай стаю, отдыхающую перед долгим перелетом, а чуть поодаль беспокойного лебедя, – тоскливо клонил он гордую голову на гибкой шее, метался у берега, кого-то безгласно звал. Может, пару его охотники подстрелили…

Немного не добравшись до знакомой вырубки, Нечай привязал лошадь к старой березе и побежал с пригорка к воде, уже схваченной тонкой ледяной коркой. В широкой полынье плавал тот самый лебедь – один остался, вроде бы крылья целы, а вместе со всеми почему-то не улетел.

– Меня дожидаешься, – с улыбкой прошептал Нечай, доставая из-за пазухи хлеб. – Э-э, да ты у нас лебедушка молоденькая, не боись, плыви ближе, жаль, пояса заветного я не надел, а то услышал бы о твоей беде, может, чем пособил. Я ведь тоже один на свете маюсь, люди в поселке чураются, братья держат заместо рабочей скотины. Были бы у меня крылья, с тобой полетел, мир велик, говорят, много чудес таит…

Лебедушка чинно выслушала его речи, а после легко оторвалась от воды, крикнула жалобно и, сделав малый круг над запрудой, исчезла за лесистыми холмами. Долго Нечай вслед смотрел, пока ветер не бросил в лицо белое перышко, словно прощальный подарок с небес.

– И то ладно, что цела, догоняй своих, а я уж здесь как-нибудь…

Вздохнул Нечай, перышко в заплечной суме спрятал и споро вернулся к смирной своей лошадке. Разгулялся осенний денек, шустрили в кронах белки, посвистывали синицы. Ватага дроздов с недовольными криками вырвалась из рябинника, заслышав гиканье топора, которым Нечай рубил на жерди молодые озябшие березки.

А вот обратная дорога вышла нелегкой, – перестарался молодец, тяжело нагрузил возок. Жалея взмокшую Сивку, скормил ей остатки краюхи и на взгорке сам за оглобли взялся.

– Отдохни, родимая, годов в тебе накопилось много, а сила истаяла.

Подзадоривая скотину, Нечай беззлобно ворчал:

– Смотри, не отстань, старушка, а то волки съедят!

И вдруг впереди послышался дробный перестук копыт: вылетел из-за поворота резвый конь, а на нем статная всадница в парчовой шапочке с меховой опушкой.

Заметив Нечая, девушка туго натянула вожжи и рассмеялась, явив на румяных щеках лукавые ямочки, а после важно промолвила:

– Вот так диво! Впервой вижу, чтобы парня вместо лошади запрягали.

Горячий серый жеребчик нетерпеливо перебирал стройными ногами, грыз посеребренную узду, круто задирал морду, торопя хозяйку продолжить лихую скачку. И чего молодая княжна к смерду пристала, мало других забот…

– Да ты понимаешь ли речь мою? – не унималась красавица. – Может, мне скорее твоя кобыла ответит, никак здесь она тобой правит?

– Езжай свои путем! – буркнул Нечай, потупившись от досады.

«Прилипла как банный лист, некогда мне лясы точить – ей забава, а меня дома с чурбаками ждут».

С натугой рванулся вперед Нечай и разорвал гужи, свалились оглобли на мерзлую землю.

– Ох, и силен! – искренне удивилась девушка, прикрыв зеленой бархатной рукавицей смеющийся рот. – Поди к батюшке в дружину, будешь в новой кольчуге ходить, сапоги выдадут из телячьей кожи, а то в поршнях-то несподручно в бою. Опять же востру саблю получишь, в гриднице столоваться будешь… или ты голыми руками драться приучен?

– Надо будет – управлюсь и батогом! – мрачно пообещал Нечай, тщетно пытаясь поднять глаза на знатную насмешницу. Лицо горело, как от братовой оплеухи в детстве.

– Только я больше к мирному ремеслу годен, чем к ратному делу. Пахарь я, могу в кузнице помогать, плотницкой работе обучен, лес знаю…

– На все руки мастер, – неожиданно похвалила девушка и тут же добродушно прибавила. – Не серчай, богатырь, я с измальства проказлива да смешлива. Только скоро кончится моя воля, батюшка сулит за нелюбого отдать, а мне бы другу милому переслать весточку. Может, сжалится да вызволит из беды… Скорей бы уже!

– Да ты никак от родичей удрала! – изумился Нечай.

– А пусть не стращают зря! Не то еще будет, скоро совсем из дому улечу, осталось верных крыльев дождаться, – пригрозила красавица, наморщив чуть вздернутый кверху носик.

– Неужто в тереме княжеском такое худое житье? – невпопад спросил Нечай, растерявшись от резкой смены разговора.

– А ты как спознал, что я князя городецкого дочь? – распахнула она ясные очи, словно денежкой подарила.

– Наугад брякнул, – признался Нечай и густо залился краской.

Не то гнев сдавил грудь стальными оковами, не то глухая тоска. Пошутит с ним озорница и ускачет в свои хоромы, там дородные нянюшки с нее сафьяновы сапожки снимут, белое личико омоют да угостят медовыми орешками, а Нечаю еще воз до дома тянуть. И что хорошего дома ждет?

Как средний брат оженился, пришлось младшему перейти в холодную клеть, пока пристрой не готов. А в большой избе шум да чад, молодайки часто бранятся – дым коромыслом, дитя в зыбке кричит день и ночь, уж и бабушку – лекарку из Ощипок призвали, должна помочь.

«Уйти, что ли, и правда, в город… Может, хоть там долю свою найду».

– Ну, прощай, богатырь, не поминай лихом! А про встречу нашу не сказывай никому. Будут вопрошать, прикинься глухим или еще лучше задержи погоню, – красавица стегнула коня шелковой плетью с золотой кисточкой на рукояти и умчалась прочь.

«Вот так приказ! Не взнуздала, а понукать норовит… Еще и богатырем назвала, за какие ж заслуги?»

У Нечая сердце в груди зашлось, шаг ступит и перед глазами юное девичье лицо мерещится, словно солнышко промеж тучек светит. Оморочила девка, а что толку?

Легче зайца в чистом поле догнать, чем посвататься смерду к городецкой княжне. Батюшка ее больно лют, сказывают, такого не слезой, не лаской не растопишь – раз сыскал годного жениха, значит, быть свадьбе. А она к милому другу лететь собралась…

Прямо как та лебедушка белая. Ох и запала в душу перышком невесомым!

Себя не помня, прошел Нечай с полверсты и уже на виду селенья наехали на него ратники числом более десяти, главный среди них в бобровой шапке и черном плаще, подбитом волчьим мехом, на груди кольчужный броник тускло поблескивает. Принялся сотник спрашивать о пригожей девице на сером жеребце.

А когда Нечай молчком головой покрутил, мол, знать не знаю, ведать не ведаю про что речь, главный ближе подъехал и кнутовищем небрежно плечо задел.

– В глаза мне смотри, холоп! Узнаю, что лжу молвишь, насмерть запорю.

Взвизгнул кнут, мелькнула перед лицом оскаленная лошадиная морда в дорогой узде… «И животина сегодня надо мной потешается!» Как тут стерпишь? Нечай словно от страха качнулся назад, а потом пригнулся и вполсилы хватил чужого коня кулаком в бок.

«Лучше пусть сразу на копья посадят, чем всю жизнь зваться смердом да лапотником! Только просто не дамся, я с собой еще семерых возьму, а свезет, так и всю дюжину зараз».

Бешено стиснув в мозолистых ладонях оглоблю, Нечай приготовился к первому и последнему смертному бою за свои неполные двадцать зим.

Жутко хрипел опрокинутый конь, дробно сучил поджарыми ногами. А под ним, силясь подняться, глухо стонал лежащий на мерзлой земле обидчик. Бобровая шапка слетела под ноги ратникам, которые копьями ощетинясь, медленно окружали Нечая, зверскими взглядами обещая всякие муки.

Неведомо, как завершилась бы эта свара, но сотник успел оклематься малехо, дыхание перевел и подал знак, что будет говорить.

– Не трожьте его! В час сечи ратной хотел бы я иметь такого молодца у себя за плечом. Пущай имя скажет – кто таков, какого рода, на чьем молоке вскормлен, раз могуч не по виду. Пойдешь в отроки ко мне – платой не обижу. Слово мое верное.

Разгоряченный предвкушением лютого побоища, Нечай только сердито сопел, надежнее упираясь в стылую землю. Мысли белками резвились под растрепанными вихрами.

«Видала бы княжна – похвалила, задержал я охотников, просьбу исполнил. Только к добру ли? Чего красивой девке в темном лесу искать? Не ровен час леший замает или недобрый люд перехватит, пропадет глупая».

Все же пришлось назваться и оглоблю из рук выпустить. Тогда и поведал городецкий сотник, что велено ему сыскать и вернуть в терем княжну Отраду – меньшую дочь, последнюю радость старого князя. Ясную звездочку на небе, белую уточку на тихом пруду.

– Отец ей добра желает, а она по полям да лугам привыкла скакать, золотой узды не признавая. Уж зима на носу, пора бы кобылке в теплое стойло, а то как бы на чужой аркан не нарваться.

У Нечая губы дрогнули и шея сама повернулась в сторону леса. Цепко взгляд молодца проследив, сотник довольно крякнул и махнул рукой.

– По коням, други, вернем нашу соколицу на яхонтовый шесток, послужим князю на славу!

А сам, прежде чем вернуться к побитому жеребцу, взял Нечая за отворот овечьего зипуна и грубо тряхнул.

– Не так бы я с тобой поступил, парень, да более всего почитаю в мужике силу и твердый хребет. У тебя, кажись, и то и другое в справе. Такие люди князю завсегда надобны и высоко стоят, если голова не совсем пустая. Нечего тебе по медвежьим урманам шастать, простись по чести с отцом-матерью и завтра же ступай в Городец. Найдешь двор сотника Жмура – сам тебя учить буду.

Будто подтверждая свои слова, он резко ткнул Нечая кулаком пониже груди и приосанился, заметив, как тот скривился от боли.

– Мало силу медвежью иметь, надо ею еще толково распорядиться! На славу роду, на пользу мошне. Вымахал богатырь, а девки поди-ка бракуют… одежа рвань, крыша дрянь. В стылой избе любовный жар быстро выходит.

Всадники уже ускакали, а Нечай все катал в уме последние слова Жмура. И тут же невольно вспомнилась востроглазая Калинка – молодая соседка. Минувшим летом подстерег ее на бережке и хотел приобнять.

Она сперва не давалась, завлекала подальше в рощу, а там губы надула, ресницы опустила, но дозволила потискать тугую грудь. Когда же Нечай ниже полез, мятый подол сарафана одернула и ласково защебетала обидную потешку:

– Меня, миленький, не сватай, мой родитель больно крут – у тебя два старших брата, тебе избу не дадут.

А Нечай уже разохотился до женского тела, поднял зазнобу на сильные руки, закружил по поляне.

– Сам клети поставлю, распашу гари, заведу хозяйство – знать бы для кого! Дождешься меня, Калинушка?

– Обещаться не стану, прости, Нечай! Целоваться ты мастак, обнимаешь сладко, а живешь чужим умом, заездили тебя братья, век будешь у них холопствовать.

– Да почто же век… Чего баешь напраслину! Сперва я им подсоблю, а после они мне. Все у нас по старшинству и по правде, как батюшка наставлял.

Ответил так-то, а память жижей болотной подняла со дна давний день, когда Спирька – середняк еще сопливым юнцом кричал: «Не нашей ты крови, змееныш проклятый, уходи прочь!» Впрочем, было за что браниться, Нечай силу свою по младости не размерял, костяной бабкой названному братцу чуть глаз не вышиб в игре. Так ведь не со зла ж, ненароком.

А Калинка тогда в лесу прижалась к нему манким телом и зашептала прямо в ямочку под горлом:

– Правду молвят, что тебя малюткой из лесу змей крылатый принес и пояс заговоренный в корзинку на память о себе бросил? Оттого ты силен и красив стал… Мне-то пояс покажешь, точно ли он каменьями дорогими усажен и в горнице от него ночами светло? Ежели парочку самоцветов продать, можно терем выстроить не хуже, чем у Сочня, который в Городце изрядно лисьими шкурами торгует.

Пропала у Нечая охота миловаться с Калинкой. Не было на его поясе узорочья ценного, совсем другой дар таился, а болтать о нем под каждой березой не следовало, только матушка знала да отец догадку имел.

Так что менять или продавать единственную тайную памятку Нечай вовсе не собирался, а мыслишки о своем доме с той поры как угольями душу жгли. И тут еще сотник городецкий жару подбавил.

Подходя к родной деревне, решился Нечай. «Мастеровым в Городце не прилажусь, пойду к сотнику на поклон, пусть берет в младшие кмети».

Глава 2. Лекарка

Рысьим прыжком навалились на селище ранние сумерки. Нечай завел лошадь во двор под навес и первым делом отер ей тряпицей взмокшую морду. Пока распрягал, то и дело хозяйским взором оглядывал темную клеть избы, амбар на высоких столбах от прожорливых хорей и куниц, сараюшку и хлев, откуда доносилось густое мычание Дони.

«Чегой-то не встречает никто, даже Волчок в конурке затих. Ой, не к добру, все ли ладно в доме…»

Едва подумал, как из дальнего сенника послышался шум, тут же дверца широко распахнулась и вылетела оттуда простоволосая Веся – Спирькина жена, а за ней с утробным рыком и сам средний братец.

«Неужто опять взялся бабу плеткой учить! Ишь – рубаху порвал, раскровянил спину – чисто волчара…»

Нечай в сердцах даже рукавицы на дровни бросил и пошел заступаться. Суетливую болтушку Весю он втайне жалел, хоть была не сильна умом, быстро уставала – задыхалась на любой долгой работе, второй год не давал ей Род детушек. А прежде видная была плясунья на селе… Как одела замужний убор, отбегалась.

Но сейчас Спирька за женой едва поспевал, потому как висела на его правой руке незнакомая девка в мужских портах и короткой меховой кацавейке. Глухо стращала сквозь зубы:

– Уймись, стервец этакий! Будешь ни про что жену за косы таскать, наведу болячку, уд отсохнет!

Злая угроза Спирьку ненадолго остепенила, медленно опустил он занесенный кулак и только сердито проворчал:

– Чур меня! Чур… Тьфу, пакость… Ты лучше чрево ей укрепи, второй раз скинула, а мне надо сынов. На что в дому пустая баба? Другую возьму!

– Ты и другую забьешь, бревно осиновое! От тебя ей все беды, твое семя в утробе чахнет.

– Пошла вон, лешачиха! Не для того звали, чтобы порчу творила. Проваливай в свою заболотину!

Спирька еще раз грязно выругался, с силой отпихнул чужую девку и протянул костистую руку за плачущей Весей, но наткнулся на широкую грудь Нечая. Тот сурово промолвил, надвигаясь грозой:

– Не балуй, братец.

– А-а-а… Явился, отродье змеиное!

– Змеем меня зовешь, а сам шипишь, как ползучий гад.

– Почто не в свой огород лезешь? – взъярился Спирька.

Захлебывался лаем очнувшийся от дремы Волчок, блеяли в загоне потревоженные овцы, обиженно фыркала уставшая лошадь, ждала воды и сенца.

Нечай неспешно рукава засучил и потер меж собой обмерзшие ладони, на голову возвышаясь над плотным, кривоногим Спирькой. Значительно молвил:

– Значит, как тын городить, поле орать, да снопы возить – тут все общее, а когда ты на весь двор гостью лаешь и жену до крови забиваешь прилюдно, я молчать должон? Не будет боле такого!

Хлопнула дверь жилой избы, донесся до ушей пронзительный детский крик и визгливый голос Задоры – жены старшего брата.

– Пришла ведунья из Ощипок? С обеда ждем!

Спирька под ноги себе плюнул и хрипло бросил в ответ:

– Пришла-то пришла, да я бы к малому не подпустил. Зубастая сучка! Я бы в шею прогнал.

Нечай коротко проследил, как Веся бочком скрылась в дому и поворотился к хмурой девице, поправлявшей на плече суму, сплетенную из мягкого лыка. Лицо скрыто под суконным башлыком, только темная прядка волос наружу торчит.

– Тебя к нам прислали мальчонка лечить? Я думал, бабушка Белояра сама придет…

– Бабушку вчера схоронили. Я теперь за нее, – послышался резкий ответ.

– Ну, ступай за мной в дом.

А про себя подумал Нечай:

«Лесовичкой наряжена, не поймешь – баба али девка, кажись, не старше меня, а глядит сторожко, словно в рукаве нож прячет. И откуда взялась в Ощипках такая чернявая, там издавна все русы и ясноглазы водились. Как же она со Спирькой-то совладала… Смела!»

На пороге он вспомнил ее недавнюю угрозу, хохотнул про себя. «Нашла, чем мужика испугать! Здорово буяна окоротила».

И вдруг остро кольнуло грудь лебяжье перышко, заныла душа. Ждет с утра дорога дальняя, а Нечай еще родичей не упредил, что уходит. Как-то Ставр воспримет известие…

В горнице стоял жар от печи, потрескивали березовые лучины, роняли искорки с поставца в колоду с водой, вкусно пахло ушицей и разваренной ржаной кашей. Веся уже успела одежу сменить, волосы под льняной плат собрала, склонилась в углу за ткацким станом, выглядывала оттуда испуганно – ни дать ни взять зайчиха под кустом от травли укрылась.

Зато важно прохаживался по избе старший в роду – Ставр Будимыч, косился на жену, что оплывшей квашней сидела на лавке, держа на руках беспокойного младшенького. Нечай сбросил с себя зипун, сел на лавку и принялся развязывать бечеву на онучах, желая скорее разуться.

– Чего застыли? Встречайте лекарку, коли надобно.

Задора тяжело поднялась с места и, вглядевшись в чужую фигуру у дверей, сухо промолвила:

– Меньшой у меня животом скорбный, ежели умеешь – подсоби. Да назовись сперва, как тебя звать-величать.

– Неладой в народе кличут, а первое имя только родичи ведают, – звонко отвечала девушка, распахивая полушубок.

Под ним она оказалась тонка и стройна, как молодая липка, даже от волос ее собранных косами в тугой узел цвета спелых желудей, шел свежий лиственный запах. Нечай глаза прикрыл, раздувая ноздри, а перышко на груди еще больнее кольнуло… Надо бы вынуть.

– Трудно к нам добиралась, поди… Садись вечерять, каша упрела, – проговорила Задора, выжидательно глянув на мужа. Лучше бы сам позвал гостью к столу.

– Добро! – наконец прогудел в медную бороду Ставр, запустив большие пальцы рук за веревочный пояс на просторной рубахе. – Только пусть сперва дело свое покажет.

Нелада шагнула на светлую часть избы, поклонилась печи и хозяевам, а после омыла руки в долбленой осиновой чурке и вытерлась рушником, что безмолвно подала угодливая Веся.

Нечай аж шею вытянул, слушая, как лекарка раскладывает на столе снадобья и тихо приказывает Задоре:

– Углей из печи достань и кипятка приготовь, траву запаривать буду. Малого распеленай и так мокрый давно… А чем ты его мазала, что пупок в красном? Чудно…

Баба испуганно вытаращила глаза, руку к сердце прижала, сразу во всем призналась:

– Котячьи муди на пороге резанули и кровь с приговором взяли – дитя от испугу править, вчера тетка Мошка подсказала.

– Вовсе нелепица, – усмехнулась Нелада, поглаживая теплый младенческий животик. – И зачем страсти такие зазря над котом сотворили? Жив хоть остался, болезный?

– Да что ему сделается… Удрал под амбар, оттуда орал полдня, – сердито сообщил Ставр, снимая шапку с крючка. Не понравилось, как вольно держала себя ведунья.

Решив, что бабы в избе теперь сами управятся, хозяин покряхтел у дверей для порядку и убрался в сени, может, пошел Спирьку искать или еще по какой нужде.

Нечай же притулился к стене, уложив натруженные руки на коленях, любопытно было поглядеть, как знахарка из Ощипок дальше будет дитя лечить. Еще заметил, как вошла Нелада в горницу, малец хныкать потише стал. А как скоро поплыли по избе густые запахи душицы и корней могущника, у самого веки стали смыкаться.

На фоне темных рукавов, стянутых узорной тесьмой, белыми крыльями померещились проворные девичьи ладони – ласково разминали они каждый суставчик хворого сынишки Ставра, оглаживали безволосую головушку, щекотали крохотные пальчики на желтоватых гладеньких ступнях.

Едва успокоенный младенец заснул, Нелада умело завернула его в пеленки и передала матери, вполголоса наказывая, как завтра давать целебный отвар.

Отогнав досадную дремоту, тут и Нечай решился заговорить с гостьей:

– Дозволь спросить, а ты бабушке Белояре не внучкой будешь?

– Так и есть. Еще в зыбке меня учить начала.

– А родители твои живы?

Вздохнув, Нелада задержалась с ответом, но Задора по – хозяйски цыкнула, прижимая сынишку к пышной груди:

– Чего пристал не ко времени? Лучше старших со двора кликни, уха простывает.

В доме было заведено, что первыми за стол всегда садились мужчины. Наполнив миски до краев горячим варевом и нарезав хлеб, Веся отпросилась на свою половину, стыдясь багрового синяка на лице. Задора уложила дитя и теперь шуршала у печи, разливая малиновый квас да прикидывая, чем завтра будет кормить мужа и деверей.

Хмурая Нелада сидела у печки, – тянула из глиняной крынки томленое молоко, отказавшись от каши и ухи.

– Можа окунька тебе из чугуна вынуть или ершишку? А то я за сальцем в нижнюю клеть сбегаю… брусники моченой не подать ли… – в который раз предложила ей подобревшая Задора, уверившись в силе молодой гостьи. – Ночевать у нас ведь останешься, куда в ночь идти, до вашей-то деревни почитай более пяти верст через лес и реку.

– Останусь, – равнодушно кивнула ведунья и вдруг подняла карие глаза, перехватив внимательный взгляд Нечая. Заметив его румянец, усмехнулась уголками губ, игриво взмахнула длинными ресницами.

Тот аж куском подавился, рот кулаком зажал и выскочил из-за стола.

– Благодарствую за угощенье! Кха… кха… Скотину проверю и к себе отдыхать пойду.

«Придется сурьезный разговор с братьями на зорю перенести, а то пойдут склоки при чужих ушах… И за что ж ей такое имя дадено – Нелада, вроде, девка справная, глазастая, только уж больно тоща».

Воротясь с улицы, в низких темных сенях он, задумавшись, налетел на кадушку с мукой и тут же зацепил кудрявой головой сети, хранящиеся у притолоки. Тут же забегали поверху мыши, заворчал потревоженный суседко, посыпалась Нечаю за шиворот соломенная труха.

– И впрямь пора покидать гнездо, – грустно рассудил он, стаскивая у лежанки рубаху, – тесна стала отцова клетушка, не дает плечи расправить. – Эй, кто там опять скребется?

Ожидал у дверей пораненного кота встретить, а в комнатушку ужом проскользнула Веся, кинулась ему на грудь заплаканным личиком.

– Хоть ты меня пожалей, соколик! Хоть ты приласкай, раз муженек только поленом по ребрам гладит.

– Да ты как здесь… – ахнул Нечай, ощутив, как дрожат под тонкой сорочкой плечи невестки.

– Тише, тише, родненький, лучше послухай, что скажу, – Спирька мой ныне убрался к Кокоре Рыжему, всю ночь будут на пару волков сторожить у зарода. Ему милей в стогу ночевать, чем со мной на постеле нежиться. Измаялось душенька… Бери меня, Нечаюшко, вся твоя буду.

– Добрая ты баба, а худое затеяла, – хрипло увещевал Нечай, пытаясь смекнуть, как ловчее спровадить Весю, а та вдруг ухватила его спереди за штаны и в сердцах прошептала:

– Была коза добра, пока волки бока не отъели. Другой бы на твоем месте давно меня повалил.

– Да чего пристала, репей… Я утром пойду в Городец. Совсем ухожу от вас! – чуть не крикнул Нечай, вдруг озлясь на беспутную бабу. – Ни днем ни ночью покоя нет. Ликом люди, а по нраву зверье. Не держи обиду, Весена, тошно мне с вами жить.

– Вон что задумал… – она лениво поправила сорочку на рыхлой груди и без охотки отлепилась от Нечая, а напоследок сказала, как плюнула.

– Пропадешь в Городце, дурень. Тебя ж любой посадский облапошит, ты каждой кобыле веришь, последний кусок нищему побирушке отдашь. Простота ты, простота-а… и силища твоя не поможет, и змеиный колдовской пояс.

– А не твоя забота! За мужем следи, бесстыдница.

Спровадил поникшую Весю да скоро и пожалел, ведь не от хорошей жизни она к нему пришла, словно тать в ночи за горелой корочкой счастья. А все же не годится задирать подол братовой жене. Даже на прощанье.

Оставшись один, с тихим стоном Нечай рухнул на овчины в углу и жадно втянул знакомый запах родного угла: выделанной кожей несло, чистой шерстью и матушкиными хлебами. А еще знал, как в дому затихнет, сверчок под полом заведет свою стрекотню, проказливые мышата опять вдоль стенок завозятся.

Нечем у него теперь в клети разжиться, все припасы Ставр на зиму в амбар перенес – и бочонки с огурцами и рубленой капустой, и кадушки с медом, остались лишь связки лука да куль толокна.

На рассвете Нечай проснулся будто от батюшкиного пинка, как бывало по младости. Прислушался, кажись, в сенях за дверями два голоса шепчутся. Грубый, шершавый – Спирькин, а тягучий, глубокий не знаком. Разве что ведунья проснулась… Ишь, наставляет брата, как старая тетерка цыпленка малого.

– Не спутай, смотри, корни могущника на растущую лунницу молоть надо, тогда отвар тебе мужской силы добренько прибавит. Да моркови ешь, не скупясь, и жену в бане парь чаще еловым веником. Воду мою наговорную береги, будешь умываться три зори из турьего рога – снова кровь взыграет. А там уж сам должен знать, за какой «ухват» браться и как ловчее его в "печное устье" совать. У жены твоей дровишки жарко горят… Ежели снова дубьем обижать не будешь, детки родятся крепкими.

Тут Нечаю помстилось, что Спирька со слезой в голосе отвечал.

– Благодарствую, Нелада… как по батюшке величать тебя не ведаю, прости за обиду, толкнул давеча на дворе. Увидал, как ты с Веськой в сенник пошла, решил, будто против меня сговор дуете, совсем хотите уморить… Не сдюжил, прости… Не поминай лихом. А то, можа, погостила бы у нас денек, а? Я после сам провожу до Ощипок.

– У меня теперь дорога другая, втрое длиннее прежней. Прощай и здоров будь.

Дохнуло из сеней морозным ветерком, исчезла ведунья. Нечай запоздало сообразил, что с ним не простилась, а какая ей в том нужда? Он не хворый, не порченый, лечить его не пристало, а душа томится, так пора братьям слово сказать, еще с вечера вязнет на языке.

Твердо вошел Нечай в просторную горницу с черным закопченным потолком, прямо глянул в прищуренные глаза Ставра.

– Ну вот что, брате… Выдай-ка ты мне батюшкины сапоги, какие он на прошлом торжище выменял в Городце. Хоть и малы немного, а я себе закажу такого же вида, пусть память останется. Еще заберу платок и рушник – матушкино вышиванье. А более ничего мне от вас не надобно. Подобрали у ворот голым, так хоть уйду в одеже. Небось, за столько лет отработал – заслужил.

Ставр очами по избе поводил, важно отхлебнул кваса из глиняной крынки и долго потом утирал усы, тянул время, прикидывал – выгода ему или беда светит при таком раскладе. А когда солнышко высоко поднялось над лесом, Нечай уже споро шагал по холодной земле, придерживая на плече суму-короб с нехитрым припасом и малым родительским наследством.

Тесно охватывал тело заветный пояс, не столько грел и оберегал, сколько веселил душу. Каждый птичий пересвист, каждый звериный писк теперь слышался Нечаю разногласой человеческой речью. Ожили сквозистые березняки девичьими трелями синиц, старым торгашом бранился на горбатом вязе седой ворон, молодецким лаем провожали псы из селища, заботливыми хозяюшками встретили на порыжевших соснах проворные белки.

В другой раз Нечай постоял бы, послушал о чем сороки трещат, местные хлопоты обсуждая, тревожась о скорой зиме, – теперь самому недосуг.

"Только бы до темна выйти к большой дороге, а там, глядишь, встретится обоз, в попутчики попрошусь, авось и примут…"