Текст книги "Знают ответ орхидеи"

Итак, за мной увязался шпик. Но если бы я, что называется, поймал его за руку на месте преступления, не имея доказательств, кроме чисто логических, он бы попросту посоветовал мне проспаться. Разумеется, я мог бы повести себя так, что у меня на руках оказались бы эти самые доказательства. Однако, на то требовалось время, Фрейер же сказал, что жюри отправилось совещаться, следовательно, мне необходимо было поторопиться. Все-таки я решил, что могу урвать пару минут и рассмотреть типа получше. Это был мужчина среднего роста в пальто-реглане бронзового цвета и коричневой шляпе, длиннолицый и остроносый. К концу первой минуты моих наблюдений он начал проявлять признаки беспокойства, в результате чего направился к подъезду ближайшего дома, в котором находился офис, а также апартаменты доктора Волмера, и нажал кнопку звонка. Дверь открыла Хелен Грант, секретарь дока. Он обменялся с ней несколькими фразами, при этом даже не коснувшись своей шляпы, развернулся на сто восемьдесят градусов, спустился на тротуар, затем взобрался по ступенькам к подъезду следующего дома и позвонил в дверь. Мои две минуты истекли, к тому же мне все было ясно, я остановил такси и велел водителю ехать в центр.

В это время суток в коридорах суда можно встретить адвокатов, клиентов, свидетелей, членов жюри, друзей, врагов, политических деятелей, обычных граждан. Справившись у муниципального служащего внизу, я вышел из лифта на третьем этаже, пересек холл и свернул за угол к дверям с номером XIX, будучи уверенным, что смогу попасть в зал без всяких проблем, ибо дело Хейза не фигурировало на первых полосах газет.

Так оно и оказалось. В зале суда почти никого не было – ни судей, ни членов жюри, ни даже клерка и стенографиста. Питера Хейза, разумеется, там тоже не было. На скамейках сидело человек восемь-девять, не больше. Я справился у офицера возле двери и тот сказал, что жюри еще не появлялось, и он не знает, когда появится. Я отыскал телефонную будку и сделал два звонка: Фрицу – предупредил, что то ли буду к обеду, то ли не буду, и доку Волмеру – трубку сняла Хелен Грант.

– Послушай, малышка, ты меня любишь?

– Нет. И никогда не полюблю.

– Чудненько. Я опасаюсь просить одолжения у девушек, которые меня любят, а я бы хотел, чтобы ты сделала мне одолжение. Пятьдесят минут тому назад в вашу дверь позвонил мужчина в пальто-реглане бронзового цвета и дверь ему открыла именно ты. Что он хотел?

– Господи боже мой! – в негодовании воскликнула Хелен. – Скоро ты будешь прослушивать наш телефон. Если ты хочешь вовлечь меня в свои грязные дела, то у тебя ничего не получится.

– У меня нет никаких грязных дел, поэтому я тебя никуда не вовлеку. Он что, пытался продать тебе героин?

– Он спросил, не проживает ли здесь человек по имени Артур Холкомб. Я ответила, что не проживает, и он спросил, не знаю ли я, где он живет. Я снова сказала – не знаю. Вот и все. В чем дело, Арчи?

– Так, пустяки. Расскажу при встрече, если у тебя не пропадет к тому времени желание встретиться. Ну а говоря, что не любишь меня, ты лжешь самой себе. Скажи мне «до свиданья».

– Никаких свиданий, Арчи, забудь…

…Значит, шпик. Если он на самом деле разыскивал какого-то Артура Холкомба, то чего же он так спешно ретировался? Гадать, впрочем, не было смысла, оставалось прикидывать в уме, связано ли это с П.Х. и если да, то каким образом и с которым из них.

Подойдя к знакомой двери, я обнаружил внутри оживление: то и дело заходили люди. Я подошел к офицеру, спросил, не появлялось ли жюри, на что он ответил: «Не спрашивайте, мистер, здесь все всё знают, кроме меня. Проходите». Я вошел в зал и встал в сторонке, чтобы никому не мешать. Я занимался изучением декораций и действующих лиц, когда рядом произнесли мою фамилию. Я обернулся и увидел Алберта Фрейера. У него было отнюдь не дружелюбное выражение лица.

– Так значит, вы слыхом не слыхивали ни о каком Питере Хейзе, – процедил он. – Что ж, в таком случае вы услышите обо мне.

Я не нашелся, что ему ответить, да он и не ждал ответа. Он шел с кем-то по центральному проходу к своему месту за столом защиты. Я последовал за ним и уселся в третьем ряду слева с той стороны, откуда выводят обвиняемого. Клерк и стенографист заняли свои места, помощник окружного прокурора Мандельбаум, которого Ниро Вулф однажды уличил в непрофессионализме и заставил проглотить нечто неудобоваримое, сидел за соседним столом за перегородкой, впереди него на столе стоял портфель. Рядом с помощником прокурора сидел какой-то младший чин. Присутствующие рассаживались по своим местам, а я отчаянно вертел головой в надежде увидеть того типа в пальто-реглане бронзового цвета, который разыскивал Артура Холкомба, когда по залу вдруг пронесся шумок, и все как один повернули головы влево. То же самое сделал и я.

В зал ввели обвиняемого.

Зрение у меня прекрасное, к тому же я напряг его на все сто, пытаясь разглядеть этого типа, пока он шел к своему месту непосредственно сзади Алберта Фрейера. У меня было четыре секунды на то, чтобы его разглядеть, потому что когда он сел спиной ко мне, мое зрение уже ничем мне помочь не могло – на той фотографии Пол Хэролд был запечатлен в анфас, а не в затылок. Я закрыл глаза и сосредоточился. Он, а может, и не он. Возможно, что он, если бы… Когда я смотрел на те фотографии, которые лежали у Вулфа на столе, я мог сказать: тридцать к одному, что не он. Теперь же мне казалось, что можно поставить два к одному, можно даже согласиться на крупную денежную ставку, причем я еще не знал, на кого следует ставить. Меня так и подмывало сорваться с места и войти за перегородку, чтобы рассмотреть этого субъекта как следует, однако я заставил себя буквально влипнуть в скамейку.

Члены жюри рассаживались по своим местам, но они меня ни с какого бока не интересовали. Оживление в зале суда, предшествующее оглашению вердикта, обычно вызывает у всех возбуждение, однако я его на сей раз не чувствовал. У меня вовсю работала голова, а взгляд был сосредоточен на спине обвиняемого: я пытался его заставить обернуться. Когда офицер огласил выход судьи и все как один встали, я сделал это самым последним. Судья уселся на свое место и разрешил всем нам сделать то же самое. Я могу в точности повторить вам слова клерка, вопрос, который судья задал старшине присяжных, вопрос, заданный старшине присяжных клерком, поскольку это обычная рутина судебного заседания.

Первые слова, смысл которых до меня дошел, были словами старшины присяжных. Он сказал:

– Мы нашли подсудимого виновным в предъявленном ему обвинении – совершении убийства первой степени тяжести.

По залу пронесся гул, вернее, что-то, состоящее из отдельных восклицаний и ропота, а женщина сзади меня издала звук, напоминающий хихиканье. Я все так же не спускал глаз с объекта моего наблюдения, и очень хорошо, что не спускал. Он вдруг поднялся со своего места, стремительно обернулся и обвел взглядом зал суда. Это был дерзкий, испытующий взгляд, который на сотую долю секунды коснулся и меня тоже. Но тут охранник взял молодчика за локоть и усадил на место. Встал Алберт Фрейер и попросил жюри проголосовать.

Обычно во время подобной процедуры присутствующие сидят не шелохнувшись, мне же, как говорится, во что бы то ни стало приспичило «позвонить». Нагнув голову и прижав к губам ладонь, точно я хотел удержать готовые сорваться с моих уст слова, я шагнул в проход, припустился по нему галопом и был таков. Мне было невмоготу дожидаться едва ползущего лифта – я кинулся к лестнице. Возле здания суда несколько человек ловили такси, я прошел квартал в южном направлении, поймал такси, уселся и дал шоферу адрес.

Я прибыл в самую тютельку. Часы показывали 5.58, когда в ответ на мой звонок появился Фриц и, откинув цепочку, позволил мне войти. Через две минуты Вулф должен был спуститься из оранжереи. Фриц вошел за мной следом в кабинет и доложил, что главным событием, происшедшим в мое отсутствие, был звонок от Сола, который сообщил, что встречался с тремя П.Х., но ни один из них не был тем, кто нам нужен. Тут вошел Вулф и занял свое место у стола. Фриц удалился на кухню.

– Порядок? – спросил Вулф, скосив глаза в мою сторону.

– Отнюдь нет, сэр, – сказал я. – Сдается мне, что Пол Хэролд, то есть Питер Хейз, был только что обвинен в совершении убийства первой степени тяжести.

Вулф поджал губы. Но тут же их отквасил.

– И сильно сдается? Садись. Ты ведь знаешь, что я не люблю тянуть шею.

Я уселся в свое кресло и повернулся в его сторону.

– Мягко говоря, сдается, на самом же деле я в этом уверен. Требуется подробный отчет?

– Да. Сугубо по делу.

– В таком случае начнем с самого начала. Когда я вышел из дома, мне на хвост сел шпик. В этом я тоже абсолютно уверен. У меня не было времени на то, чтобы подразнить его и оставить с носом, поэтому я от него попросту избавился.

Вулф привычно хрюкнул.

– Дальше, – потребовал он.

– Когда я вошел в зал суда, жюри еще совещалось, но вскоре эти сукины дети появились. Я сидел впереди, в третьем ряду. Ввели обвиняемого, который прошел в двадцати футах от меня, так что я его хорошо видел, но, увы, не долго и главным образом в три четверти и в профиль. Я был полон сомнений и уже склонялся к тому, что следует бросить монету – орел или решка? Потом он сел и оказался ко мне спиной. Когда старшина присяжных огласил приговор, он вскочил на ноги, чтобы окинуть взглядом зал и кого-то в нем увидеть. В его взгляде был неизвестно кому адресованный крик: «Оставьте меня в покое!» И вот тут-то я увидел его в анфас. На его лице отражалась безрассудная дерзость, та самая, что есть в лице нашего юноши с фотографии. Надень на него академическую шапочку и эту самую хламиду, да еще скости одиннадцать лет – и будет Пол Хэролд. Я тут же отчалил. Кстати, еще одна деталь. Я в сущности дал понять Алберту Фрейеру, что нас не интересует Питер Хейз, так вот, он увидел меня в зале суда, презрительно фыркнул и пообещал, что мы еще о нем услышим.

Вулф уставился на меня.

– Черт побери! – выдохнул он. – Но ведь нам было поручено всего лишь найти его. Мы можем доложить мистеру Хэролду, что его поручение выполнено.

– Нет. Хотя я и уверен, что это так. Стоит дать Хэролду знать, что его собственный сын обвиняется в убийстве, как он прискочит из своей Омахи взглянуть на него через решетку и непременно скажет «нет». И уж тогда лейтенант Мэрфи от души посмеется над тремя ослами. Не просто посмеется, а околеет со смеху. К тому же мне достанется на орехи от вас.

– Ты считаешь, у нас безвыходное положение?

– Вовсе нет. Лучшее, что вы могли бы сейчас предпринять, так это повидать его и сделать собственный вывод. Но поскольку вы не любите заниматься делами на выезде, а он не имеет возможности приехать сюда для личной беседы с вами, вам остается во всем положиться на меня. То есть отправить к нему меня.

– Ты, Арчи, человек талантливый. Я всегда восхищался твоим умением найти выход из безвыходного положения.

– Я сам этим восхищаюсь. Но у всего есть свой предел, к которому мы в данный момент подошли. Именно об этом я размышлял в такси по дороге сюда. Кремер, Стеббинс, Мандельбаум или кто-нибудь еще из казенного ведомства быстро пронюхают, что к чему, узнает и Мэрфи, который, как вы знаете, человек сообразительный. И если этот субъект на самом деле окажется Полом Хэролдом, кому достанутся все лавры? Здесь вы должны проявить свой, могучий, как старое дерево, талант.

Он гадко хрюкнул и позвонил, чтобы принесли пиво.

– Подробный рапорт, пожалуйста. Все, что ты видел и слышал в суде.

Я засел за работу, на что ушло не много времени, и окончил ее на том самом месте, когда клерк начал подсчитывать голоса, а я в спешном порядке покинул зал. Тут Вулф потребовал «Таймс» с отчетом о процессе. Я направился к нашему шкафу и быстренько подобрал номера, начиная с 27 марта и по сегодняшний день включительно. Он начал с самого начала, а поскольку я решил, что и мне не мешало бы подключиться к изучению этих самых материалов, мне пришлось начать с конца. Он уже дошел до второго апреля, а я как раз просматривал номер от четвертого апреля, и нам было не избежать столкнуться лбами, но тут раздался звонок в дверь. Я отправился в прихожую и, разглядев через прозрачное с нашей стороны стекло плащ цвета древесного угля и черную шляпу, которые видел сегодня уже дважды, отправился доложить Вулфу.

– Он сдержал свое слово. Алберт Фрейер у наших дверей.

Брови Вулфа поползли вверх.

– Впусти его, – буркнул он.

Глава 3

Адвокат так и не побрился. То, с чем он пришел, на самом деле не терпело отлагательств, и скрести щеки было некогда. Похоже, он решил, что сумел кое-кому что-то такое доказать, когда, доставленный под моим конвоем в кабинет и представленный Вулфу, он даже не протянул ему руки. Если это на самом деле так, то его ждало разочарование, ибо Вулф – противник всяческих рукопожатий. Когда Фрейер опустился в красное кожаное кресло, Вулф повернулся в его сторону и сказал очень даже любезно:

– Мистер Гудвин рассказывал мне о вас, а также о неблагоприятном решении жюри относительно вашего клиента. Примите мои соболезнования.

– Он сказал вам, что вы обо мне еще услышите?

– Да, он и это упомянул.

– Хорошо. Вот я уже здесь, – Фрейер явно не мог оценить по достоинству большое кожаное кресло, используя лишь его переднюю половину. – Гудвин сказал мне, что ваше объявление в сегодняшних газетах не имеет к моему клиенту никакого отношения. Еще он утверждает, будто вы слыхом не слыхивали ни о каком Питере Хейзе. Я ему, естественно, не поверил. Не проходит и часа, как он появляется в суде, где слушается дело Питера Хейза, что, разумеется, нуждается в объяснении, за которым я сюда и пришел. Уверен: мой клиент невиновен. Он всего лишь жертва дьявольского заговора. Не берусь утверждать, что ваше объявление – часть этого заговора. Признаться, не вижу в этом никакого смысла, поскольку оно появилось в день оглашения решения жюри, однако я намереваюсь…

– Мистер Фрейер, прошу вас, не надо брызгать слюной, это негигиенично. – Вулф отгородился от него ладонью. – Я могу значительно облегчить вашу жизнь.

– Нет. Сперва объясните мне, что значат ваши фокусы?

– Я вас понимаю. Вот почему и намереваюсь сделать то, что делаю крайне редко и лишь по принуждению. Сейчас это вызвано чрезвычайностью ситуации. Я скажу вам то, что рассказал мне мой клиент. Вы являетесь членом нью-йоркской коллегии адвокатов, не так ли?

– Да.

– И официальным защитником Питера Хейза?

– Да.

– Тогда я доведу до вашего сведения кое-что, не подлежащее разглашению.

Фрейер сощурил глаза.

– Я не обязан хранить в тайне то, что может послужить интересам моего клиента.

– От вас этого никто не требует. Единственное, что от вас требуют, так это уважать тайну другого человека. Интересы вашего клиента и моего клиента могут пересечься, а могут и не пересечься. Если они пересекутся, мы посмотрим, что тут можно извлечь, если же нет, я буду рассчитывать на ваше благоразумие. Итак, опубликованию этого объявления предшествовал…

Он рассказал ему все начистоту. Он не стал пересказывать дословно нашу длительную беседу с Джеймсом Хэролдом, но и ничего из нее не утаил. Когда он завершил свой рассказ, Фрейер имел полное представление, как обстояли дела на четыре часа сегодняшнего дня, то есть на тот самый момент, когда он позвонил в нашу дверь. Адвокат был хорошим слушателем и всего дважды прервал рассказ Вулфа: один раз что-то уточнил, другой – мимолетно взглянул на наш толстый и грязный ковер.

– Я не исключаю, что вы можете потребовать от меня физического подтверждения всему сказанному, – сказал Вулф. – Вы можете поставить под сомнение свидетельство мистера Гудвина, однако советую вам посмотреть его рапорт – пять страниц на машинке. Или же позвонить лейтенанту Мэрфи, анонимно, как вы понимаете. Что касается последнего, то здесь я целиком и полностью от вас завишу. Признаться, я бы не хотел, чтобы он занялся расследованием возможной связи между вашим П.Х. и моим.

– С подтверждением можно и подождать, – снизошел Фрейер. – Надо быть идиотом, чтобы выдумать все это, мне же известно, что вы отнюдь не идиот. – Он уселся поудобней и даже откинулся на спинку кресла. – Я вас слушаю.

– Осталось совсем немного. Когда вы сказали мистеру Гудвину, что вам неизвестно, откуда родом ваш клиент и что у него нет родственников, он решил взглянуть на этого Питера Хейза и с этой целью направился в суд. Он увидел подсудимого, когда того ввели в зал суда и все еще колебался, но когда было оглашено решение присяжных заседателей и ваш клиент вскочил и обвел взглядом зал, у него было уже совершенно другое лицо. Как считает мистер Гудвин, сходство с юношеской фотографией Пола Хэролда оказалось почти стопроцентным. Вы попросили у меня разрешения взглянуть на фотографию, и я, как вы помните, просил вас обождать. Теперь я сам прошу вас на нее взглянуть. Арчи!

Я достал из ящика стола одну из фотографий и передал ее Фрейеру. Он посмотрел внимательно, закрыл глаза, открыл их и снова посмотрел.

– Возможно. Вполне возможно. – Он снова посмотрел на фотографию. – Или нет. – Он перевел взгляд на меня. – Вы сказали, у него было совершенно другое лицо, когда он обвел взглядом зал после оглашения решения жюри? Что за лицо?

– В нем появилась жизнь. Оно стало… одухотворенным. Я говорил мистеру Вулфу, что у меня создалось впечатление, будто он пытался дать понять кому-то, чтобы его оставили в покое.

Фрейер замотал головой.

– Я никогда не видел его таким. В первое же наше свидание он заявил мне, что он, можно сказать, умер. Что его жизнь была и есть сплошное отчаяние.

– То есть, насколько я понял, вы вполне допускаете, что этот человек может быть Полом Хэролдом, – сказал Вулф. – У вас нет никаких фактов, доказывающих обратное. Так?

– Так, – адвокат задумался. – Никаких фактов. Он отказался обсуждать свое прошлое и сказал, что все его родственники умерли. Это, разумеется, настроило против него окружного прокурора. Вы сами понимаете, как это бывает.

Вулф кивнул.

– Итак, вам хотелось бы иметь подтверждение моему сообщению?

– Нет. Я принимаю его в таком виде. Как я уже сказал вам, я не считаю вас идиотом.

– Я польщен. Теперь давайте обсудим положение дел. Мне бы хотелось задать вам парочку вопросов.

– Валяйте.

– Ваш клиент в состоянии платить?

– Нет. Конечно, нет. Это не составляет никакого секрета. Я взял дело по просьбе одного своего друга, главы рекламного агентства, в котором он работает, вернее, работал. Все без исключения коллеги питают к нему симпатию и говорят о нем только хорошее. Его друзья и знакомые – тоже, я с ними общался и мог бы собрать десятки письменных характеристик, если бы это могло помочь делу. Но помимо тюремной решетки он воздвиг еще один барьер между собой и окружающим миром. И это касается даже его ближайших друзей.

– Значит, если он на самом деле Пол Хэролд, это нам очень даже поможет. Мой клиент человек состоятельный. Я вовсе не взываю к вашему корыстолюбию, однако каждый должен получать плату за свои, даже и скромные, труды. Раз вы убеждены в невиновности вашего клиента, вам захочется подать апелляцию, что стоит недешево. Мой второй вопрос: вы поможете нам развеять сомнения? Сумеете ли вы выяснить, и чем скорее, тем лучше, является ли ваш П.Х. моим П.Х.?

– Что ж… – Фрейер поставил локти на подлокотники кресла и сложил вместе ладони. – Даже не знаю, что вам ответить. Он очень трудный человек и не стал давать показания, хотя я добивался изо всех сил. Я даже не знаю, с какого бока к нему подъехать. Уверен, он будет все отрицать, поскольку не пожелал рассказать мне о своем прошлом. К тому же может случиться так, что я больше не смогу представлять его интересы. – Он вдруг резко подался вперед и его глаза блеснули. – А я хочу их представлять! Я уверен, что он стал жертвой заговора и еще есть возможность собрать доказательства!

– Тогда, если позволите, я поставлю вопрос таким образом: согласны ли вы с тем, что было бы очень желательно установить, что он – Пол Хэролд? – промурлыкал Вулф.

– Разумеется. Вы сказали, ваш клиент живет в Омахе?

– Да. Он отбыл туда вчера вечером.

– Дайте телеграмму, чтобы приехал и расскажите, как обстоят дела, а я постараюсь устроить ему встречу с моим клиентом.

Вулф покачал головой.

– Не пойдет. Естественно, если я буду знать наверняка, что человек, обвиняемый в убийстве, его сын, мне придется ему об этом сказать, но я не собираюсь говорить ему, что мне кажется, будто обвиненный в убийстве – его сын и попросить его это подтвердить. Если окажется, что это не его сын, что тогда? Тогда он попросту будет считать меня кретином. Я предлагаю следующее: устройте так, чтобы мистер Гудвин увиделся и побеседовал с вашим клиентом.

– Каким образом я смогу это сделать? – адвокат нахмурился. – И зачем? Гудвин с ним уже виделся.

– Я сказал «и побеседовал», – Вулф повернулся ко мне. – Арчи, сколько времени тебе потребуется для того, чтобы прийти к окончательному заключению?

– С глазу на глаз?

– Да. Ты, он и охранник.

– Черт с ним, с охранником. Могло бы хватить пяти минут. Но лучше пусть будет десять.

Вулф снова повернулся к Фрейеру.

– Вы не знаете мистера Гудвина, зато я его хорошо знаю. Он сумеет сделать все таким образом, что вас никто ни в чем не сможет обвинить. Он всегда готов вызвать огонь на себя. Можете сказать окружному прокурору, что Гудвин помогает вам кое-что установить. Что касается вашего клиента, то Гудвин сам все ему объяснит. – Он взглянул на стенные часы. – Все можно было бы проверить уже сегодня вечером. Сейчас. Приглашаю вас со мной пообедать. Чем скорей закончим, тем лучше.

Однако Фрейер оказался несговорчивым малым. Он упирал на то, что ему самому трудно столь поздно попасть к заключенному в тюрьму, к тому же необходимо все обдумать – отложить дело до утра. Когда Вулф понимает, что во имя работы нужно уступить, ему удается держать себя в руках, в силу чего наше совещание закончилось на гораздо более дружественной ноте, чем началось. Я вышел в холл вместе с Фрейером, помог ему одеться и проводил до самого порога.

Едва войдя в кабинет, я понял, что Вулф изо всех сил старается не выглядеть слишком самодовольным. Когда я брал со стола фотокарточку Пола Хэролда с тем, чтобы положить ее на место, в ящик стола, он заметил:

– Да, его приход оказался своевременным, ничего не скажешь. Но этого и следовало ожидать после вашей с ним встречи в суде.

– У-гу, – я задвинул ящик. – Это вы подстроили. На то вам и талант даден. Однако если под этим своим «обдумать» он подразумевает телефонный звонок в Омаху или в Бюро пропавших людей, последствия могут оказаться весьма нежелательными. Должен признать, вы сделали все от вас зависящее, даже пригласили пообедать. Кстати, вы знаете, что на сегодняшний вечер у меня назначено свидание, которое я, кажется, в состоянии себе позволить.

Таким образом, Вулф обедал в полном одиночестве, а я всего на полчаса опоздал во «Фламинго клаб», где Лайли Роуэн в тот вечер собирала своих друзей. Как обычно, после двух часов, проведенных в ресторане, мы с моей крошкой решили, что для танцев здесь слишком мало места, и отправились на веранду Лайли, выстроенную на вершине небоскреба, где нам, естественно, никто и ничто не мешало, а Господь Бог от нас с отвращением отвернулся. Добравшись домой около трех ночи, я прошел в кабинет и включил свет, чтобы узнать, не оставил ли мне Вулф записку с каким-нибудь безотлагательным срочным утренним поручением. На столе было пусто. Я поднялся двумя лестничными пролетами выше и очутился у себя.

Я должен провести в постели полных шесть часов, но, конечно же, бывают исключения из правила, поэтому в среду утром я появился в кухне в девять тридцать, еще совсем сонный, но уже одетый и причесанный, постарался как можно бодрей поприветствовать Фрица, взял со стола стакан с апельсиновым соком, который предпочитаю пить не охлажденным, и едва сделал глоток, как зазвонил телефон. Сняв трубку, я услышал голос Алберта Фрейера. Он сообщил, что все устроил и будет ждать меня в десять тридцать в комнате для посетителей городской тюрьмы. Я возразил, что хочу побеседовать с его клиентом с глазу на глаз. «Да, – сказал он, – я вас понимаю, но я должен непременно присутствовать, дабы вас опознать, а также за вас поручиться».

Я повесил трубку и повернулся к Фрицу.

– Проклятье, меня торопят. Дай мне, пожалуйста, поскорей парочку пирожных. Бог с ней, с колбасой, еще подавлюсь, – пирожные, мед и кофе.

Фриц было запротестовал, но не очень активно.

– Вредно начинать день с завтрака на скорую руку, ты не на войне, Арчи, – изрек он.

Я с ним согласился целиком и полностью, после чего связался по внутреннему телефону с оранжереей и доложил обо всем Вулфу.