Текст книги "Приз для принцев"

– У меня есть друг, которого я хотел бы представить вам, – сказал Стеттон. – Науманн… Фредерик Науманн – секретарь германской миссии. Он знает всех в Маризи… то есть всех, кто имеет вес… а это означает, что он может быть вам полезен.

– Приведите его ко мне, – разрешила Алина.

– Завтра?

– Естественно.

Они побеседовали еще с час, и Стеттон остался на ленч.

– Это восхитительно, – сказал он, сидя рядом с Алиной и Виви. Он трепетал от гордого и тщеславного сознания того, что этот дом – его, эти слуги – тоже, а эта прекрасная женщина обещала себя ему.

Стеттон был из тех натур, которые живут не столько реальностью, сколько своими представлениями о ней.

Он был переполнен ощущением собственной, почти королевской власти и великодушия, поэтому Алина, пожаловавшись на бедность гардероба, сравнительно легко уговорила его еще на двадцать тысяч франков.

На следующий день Стеттон, как и обещал, привел своего друга Науманна в дом на Аллее.

Науманн шел с некоторой неохотой, но Стеттон в свое время оказал ему некую – не важно какую – услугу, поэтому отвергнуть просьбу друга он не мог.

С четверть часа они ожидали в гостиной появления дам.

Алина выглядела восхитительно, но это было в порядке вещей, а вот Виви поразила Стеттона, может быть, потому, что никогда прежде ему не приходило в голову обратить на нее внимание.

На ней было светло-голубое платье из какого-то легкого материала, который плотно облегал ее безупречную фигуру, лицо играло красками, глаза блестели.

«Вот уж не ожидал», – подумал про себя Стеттон.

Его друг, услышав нежный голосок Виви, когда Стеттон представлял его ей, подумал то же самое.

Но в течение следующих пятнадцати минут Стеттон вынужден был признать, что совершил ошибку, приведя сюда друга, поскольку во время беседы – а они весьма мило беседовали, – Науманн, казалось, совсем забыл, что предметом его атаки должна была стать мадемуазель Виви, и глаз не мог отвести от лица мадемуазель Солини.

«Мне следовало бы это предвидеть, – сокрушался про себя Стеттон. – Разве можно смотреть на кого-то еще, когда рядом Алина?»

Он пытался перехватить взгляд Науманна, но молодой дипломат не замечал его усилий.

Алина позвонила, чтобы подавали чай.

– Я знаю, что еще слишком рано, – с улыбкой сказала она, – но дело идет к ужину. Впрочем, это, быть может, соответствует правилам Маризи? – Она повернулась к Науманну: – Знаете, я ведь чужестранка.

– Да. В противном случае я бы увидел вас раньше, – ответил Науманн. – Вы к нам надолго?

– По крайней мере на сезон.

– Ага. А потом, я полагаю, уедете, как любой уважающий себя человек? Видели бы вы Маризи в августе!

Тишина, как в могиле, и жара посильнее, чем в духовке. Невыносимо!

– А вы здесь круглый год, месье Науманн? – вмешалась Виви.

– Да, к несчастью. Вопреки всякому благоразумию.

Принц неизменно отправляется в Швейцарию, а нам, считается, жара нипочем.

Подали чай, и Алина начала его разливать.

Науманн не сводил с нее глаз, но внимательный наблюдатель мог бы заметить, что дело тут не только в ее обаянии, его интерес скорее диктовался острым любопытством, он как будто пытался припомнить, где видел ее прежде. Впрочем, различать такого рода оттенки Стеттон был не способен. Полагая, что его друг поддался очарованию мадемуазель Солини, он нервничал от страха и легкого раздражения.

– Пожалуйста, – обратился он к Виви, когда чаепитие было закончено, – сыграйте нам что-нибудь.

Она послушно направилась к роялю.

Науманн поднялся со своего места и присоединился к Стеттону, стоявшему возле Виви, которая легкомысленно скакала по клавишам, исполняя трагическую пьесу Чайковского. Это было смешно – девушка явно не отличалась музыкальностью.

– Кто она? – шепотом спросила Науманн у Стеттона.

Тот поднял на него глаза:

– Я говорил тебе. Ее отец Пьер Жанвур, француз.

– Нет, я имею в виду мадемуазель Солини. Откуда она?

– Не знаю. Из Фазилики.

– Ты не знаешь?

– Дорогой мой друг, – сухо сказал Стеттон, – я знаю только одно – что ты, кажется, необыкновенно заинтересовался ею. Спрашивается, почему?

– Не валяй дурака, – ответил Науманн и через всю комнату направился к Алине.

Когда несколькими минутами позже Стеттон и утомленная игрой на рояле Виви присоединились к ним, оказалось, что они опять обсуждают неудобства, на которые обречены те, кто вынужден оставаться в Маризи на лето.

– Это в самом деле ужасно, – говорил Науманн. – Дешевые концерты в парке, пустые отели, все дома на Аллее закрыты. Надо сказать, босс стоически переносит это наравне с нами, но он – старый слон, и при нем состоит жена для охлаждения пива.

– Босс? – Алина вопросительно посмотрела на него.

– Фон Кранц, министр, – объяснил Науманн.

– А почему вы не последовали его примеру и не женились?

– Нет уж, благодарю вас, – с чувством ответил Науманн, – я такой глупости никогда не сделаю.

Алина подняла брови:

– Звучит не слишком лестно для нас, месье Науманн.

Науманн взглянул на нее:

– Я говорю на основании своего опыта, мадемуазель.

Или по крайней мере основываясь на опыте других.

Одной такого рода истории, – а речь идет об одном моем друге, который был также и другом моего отца, – оказалось бы вполне достаточно, чтобы убедить меня в справедливости моей позиции.

– В самом деле? – сказала Алина. – Расскажите нам об этом.

– Это неприятная история.

– Что делает ее еще более интересной.

Науманн посмотрел на Виви:

– А что думаете вы, мадемуазель?

– Я бы с удовольствием послушала, – заявила та.

Молодой дипломат уселся так, чтобы видеть глаза Алины, и начал свой рассказ.

– Мой друг – как я уже говорил, и друг моего отца тоже – был лет на десять-пятнадцать старше меня. Русский помещик благородного происхождения, он почти не имел образования, но при этом обладал очень сильным интеллектом, вызывавшим уважение и восхищение.

– Похоже на русских, – презрительно вставила Алина.

Не обратив внимания на то, что его прервали, Науманн продолжал:

– Всякий раз, когда этот человек приезжал в Германию по делам, что случалось в конце каждого года, он наносил нам визит. Таким образом, мы узнали его с самой лучшей стороны и высоко ценили его.

Я часто подолгу разговаривал с ним. Его мысли были просты и прямолинейны, как у ребенка, и при этом он обладал замечательно острым умом, благодаря которому добился немалых успехов. В детстве он был моим героем, и я обычно ждал его приездов с огромным интересом и радостью.

Науманн остановился и оглядел маленький круг своих слушателей. Стеттон слушал, старательно скрывая раздражение. Виви – с искренним интересом. На лице у Алины сохранялось выражение любезной хозяйки, развлекающей гостя.

Науманн задержал на ней взгляд, потом продолжил:

– Однажды летом, это было четыре года назад, при очередном появлении в нашем доме он буквально с порога сообщил нам, что наконец-то нашел себе жену. Он рассказал нам все, до мельчайших подробностей; я до сих пор помню, с каким пылким восторгом он описывал несравненную красоту, обаяние и прочие достоинства своей жены. Женился он на дочери крестьянина, которую нашел в соседнем имении. Когда мой отец заметил ему, как опасно бывает жениться на представительнице иного социального сословия, тот ответил: «Да, вы правы, герр Науманн; она не относится к моему сословию, она – ангел небесный». Прошло два года, в течение которых наш друг навещал нас два или три раза. Он уже стал почти надоедать нам, потому что ни о чем, кроме достоинств своей жены, говорить не мог.

Потом – это было около полутора лет назад, и мы уже год как не видели нашего друга, – я был послан с дипломатической миссией в Санкт-Петербург.

На обратном пути, имея в своем распоряжении немного свободного времени, я решил заехать к нашему другу в его имение, которое я никогда не видел. Я был уверен, что он обрадуется мне, поскольку часто приглашал навестить его.

Если бы я приехал часов на двенадцать позже, то разминулся бы с ним, потому что застал его за последними приготовлениями к длительному путешествию. Я был так удивлен переменами, происшедшими в его внешности, что при виде его не смог удержать возгласа изумления. Его лицо похудело и стало мертвенно-бледным; глаза блестели, как два горящих угля, как будто он был снедаем ненавистью или смертельной тоской. Сначала он ничего не говорил мне о цели предстоящей поездки, но, когда я выразил желание познакомиться с его женой, он наконец сдался и рассказал мне все.

Рассказчик остановился.

Слушатели, казалось, были заинтригованы. Виви и Стеттон даже придвинулись чуть ближе, чтобы не пропустить ни слова. Но Науманн смотрел не на них. Он не сводил глаз с мадемуазель Солини, которая хотя и слушала, но, казалось, с трудом сохраняла вежливый вид.

– Два месяца тому назад, рассказал мне наш друг, он узнал об измене своей жены. Она сошлась с молодым евреем, который подвизался на должности управляющего имением. Соперники стрелялись, и он убил еврея, но жена умоляла простить ее с таким искренним раскаянием и столь бурным самобичеванием, что он принял ее обратно. Но естественно, с тех пор стал подозрительным, начал следить за ней и вскоре обнаружил – не важно как, – что она медленно отравляла его.

Виви задохнулась от ужаса, Стеттон пробормотал проклятие.

Алина смотрела в сторону, тихонько постукивая по полу туфелькой.

– Она почему-то заподозрила, что он обо всем узнал, – и скрылась. Тогда наш друг решил отправиться в путешествие, чтобы найти ее и отомстить. Мне никогда не забыть выражения его лица, когда он поклялся убить женщину, разбившую его сердце и разрушившую его жизнь.

Виви не выдержала:

– Он нашел ее?

– Не знаю. Я о ней больше никогда не слышал от него. – Науманн повернулся к Алине: – Разве этого недостаточно, чтобы отвратить человека от брака?

– Возможно, тут могут быть разные мнения, месье Науманн. – Она все еще продолжала постукивать туфелькой по полу.

– Чертовски неприятная история, – заключил Стеттон. – Пойдемте, Виви, сыграйте что-нибудь живое, чтобы отвлечься от нее.

И они с Виви направились к роялю.

Науманн повернулся в кресле, чтобы убедиться, что они не могут услышать его, и, подавшись к мадемуазель Солини, сказал, понизив голос:

– Я забыл назвать вам имя моего друга, не так ли, мадемуазель? Его звали Василий Петрович, он родом из Варшавы. В тех краях его знает любой – огромный парень с черной бородой и черными глазами.

Алина повернулась и твердо посмотрела ему в глаза.

– В самом деле? – спросила она, и хотя лицо ее могло показаться немного бледным, голосом она владела отлично. – Наверное, он очень интересный человек, этот ваш друг. Жаль, что вы не увиделись с его женой, она, пожалуй, даже еще интереснее.

– Да, – ответил Науманн, наклонившись к ней ближе, – но я знаю, что она необычайно привлекательная женщина, потому что Василий Петрович показывал мне ее фотографию, и я узнаю ее среди миллионов.

Алина вдруг вскочила, потом опять села в кресло.

– Ах! – выдохнула она, глядя в лицо Науманна зловеще мерцавшими глазами. Потом, явно с огромным усилием взяв себя в руки, резко поднялась на ноги и позвала Виви: – Пойдем, детка, нам пора ехать на прогулку.

Глава 6
Три стороны треугольника

Скоро стало очевидно, что, несмотря на все свое пижонство, генерал Нирзанн не дал Алине никаких обещаний, которые не смог бы выполнить. Убедившись, что с ним не играют, – а он такие гарантии получил, – генерал немедленно предпринял меры, чтобы представить мадемуазель Солини избранному обществу Маризи.

Уже в самом скором времени она получила приглашение на прием в доме мадам Шеб. Начало было положено.

Неделей позже Алина и Виви присутствовали на балу, который в отеле «Уолдерин» давал французский министр.

Включившись в свою игру, Алина стала отбирать нужных ей людей, совершенно игнорируя советы генерала Нирзанна и руководствуясь только собственным мнением. Что естественно, поскольку генерал абсолютно не был в курсе ее истинных намерений.

Генерал Нирзанн, например, говорил:

– Мадам Найминьи, пожалуй, важнее всех. Ее семья самая старинная и богатая в Маризи. Однажды она была на званом обеде, который вы устраивали.

– Ее принимают во дворце? – спрашивала Алина.

– Нет, год назад мистер Найминьи отказал в займе принцу, и больше его при дворе не видели. Но это не имеет значения. Она почти такая же важная персона, как сам принц.

– Ну что ж, посмотрим, – отвечала Алина, но мадам Найминьи перестала для нее существовать.

Алина понимала, что ее необычайная красота является главным препятствием на ее пути в высшее общество города и необходимо это препятствие как-то преодолеть или обойти.

Женщины бдительно охраняют вход в общество, они позаботились определить тот предел женского очарования, за которым, по их мнению, кончается респектабельность. Результат ли это действия глубинных законов природы, или проявление инстинкта самосохранения, или просто зависть – этого никто, кроме самих женщин, не знает; во всяком случае, позволительно заподозрить, что равнодушие в данном вопросе им несвойственно.

Целую неделю красота незнакомой мадемуазель, которая сняла на сезон дом Дюро, была центральной темой пересудов во всех гостиных Маризи.

Странные вещи говорили о ней; на еще более странные вещи намекали. Она была шпионом на службе султана; она была богатой американкой, убившей своего мужа; она была куртизанкой, которая очаровала молодого короля Испании, поэтому испанское правительство выплатило ей миллион франков за то, чтобы она покинула пределы страны.

Потом стали шептаться о том, что она состоит в дальнем родстве с генералом Полом Нирзанном, что она откуда-то из России и что генерал намеревается ввести ее в общество Маризи. Хочет оно того или нет. Общество извлекло на свет и наточило кинжалы.

Тем временем Алина ежедневно появлялась в своем открытом экипаже на прогулке вместе с Виви. Выезжали они рано, возвращались поздно. По двум причинам.

Первую она открыла генералу Нирзанну: красивое лицо должно примелькаться людьми, и стало быть, тогда оно станет им менее ненавистным. Другую причину она держала при себе.

Молодые люди страстно стремились к встрече с ней, и Алина была не прочь, но генерал Нирзанн категорически возражал против этого.

– Вам нельзя обращать на них внимания, – объявил он, – хотя бы какое-то время. И так все выдумывают всякую чушь о вашем прошлом. Вы должны выставить сплетников в смешном свете своим безупречным поведением в настоящем. Это – поле битвы, победу одержат ум и стратегия. Вы представлены в свете, теперь – гейм выжидания.

Потом состоялись прием в доме мадам Шеб и бал у французского министра. К этому времени все уже знали, кто такая мадемуазель Солини – кузина генерала Нирзанна, русская наследница огромного имущества в родной стране. Виви, дочь французского дипломата, находилась под ее опекой.

Приближалась дата ежегодного приема у мадам Найминьи. Присутствовали все первые лица Маризи; неприятным сюрпризом вечера стало отсутствие мадемуазель Солини. Были заданы вопросы, и, хотя мадам Найминьи умела крепко хранить свои секреты, все-таки просочились слухи, что на самом деле прекрасная россиянка получила приглашение, но прислала вежливый отказ.

Это стало сенсацией вечера. Зная могущество мадам Найминьи, каждый про себя подумал, что эта россиянка – самоубийца, но… все равно, мадам Н. осталась в дураках!

Впрочем, своим бесспорно самоубийственным поступком Алина нечаянно получила в союзники графиню Потаччи, постоянную конкурентку мадам Найминьи.

Не прошло и трех дней, как она получила приглашение на музыкальный вечер в дом графини. Приглашение предваряли телефонные переговоры и личная беседа. Алина прибыла; осторожности ради следовало упрочить свое положение.

– Знай, Виви, – заявила Алина, когда они возвращались от графини Потаччи, – в течение года все эти люди будут вот здесь. – И она указала на землю у своих ног. – А что это означает? Это означает, что они не более чем ступеньки на пути к цели.

– К какой? – спросила девушка. – Почему ты мне ничего не рассказываешь?

– Разве? – улыбнулась Алина.

– Нет. Ты мне говоришь только то, что и другим.

– Разве этого недостаточно, если это правда?

– Правда ли?

– Конечно, дорогая.

Виви колебалась, на ее чистом ясном лбу появилась маленькая морщинка, и все же она сказала:

– Но если ты так богата, почему ты принимаешь деньги от Стеттона?

Этим простым и прямым вопросом Алина при всем своем уме была захвачена врасплох.

– Ты не понимаешь, – наконец ответила она. – У меня есть на то свои причины; ты должна верить и доверять мне, Виви.

Она улыбалась с подлинной любовью; девушка, казалось, слегка колебалась, потом бросилась к ней и обвила ее шею руками.

– Я тебе верю, – закричала она, – и я люблю тебя!

Ты так добра ко мне!

Что, по сути, так и было.

В течение месяца, пока длились эти предварительные маневры, Стеттон с трудом сдерживал свое нетерпение.

В глубине души он вынужден был признать, что, оплачивая ее счета, не добился никаких результатов. Но пока что Алине не представляло большого труда держать его в рамках. Теперь, видя, как высоко оценили ее красоту и обаяние критически настроенные космополиты Маризи, он понимал, что предвкушаемая им награда тем более стоила ожидания.

Он отказался от своего маленького плана в отношении Виви и Науманна; он отбросил этот план, как отбрасывают спичку, обжегшую пальцы. При всем том он не мог понять поведения друга. Науманн, который, казалось, был совершенно очарован Алиной при первом же посещении, не проявлял никакого желания поддерживать знакомство и наотрез отказывался обсуждать что бы то ни было, касавшееся мадемуазель Солини.

Алина также делала вид, что желает забыть о существовании месье Науманна. Стеттон смутно чувствовал, что для столь явной враждебности должна быть какая-то причина, но только и мог, что строить самые дикие предположения на этот счет.

Однажды утром генерал Нирзанн объявил Алине:

– Настало время действовать. Теперь вы в безопасности.

Глаза Алины вспыхнули. Она давно ждала от него этих слов, поскольку знала, что в нужный момент старый боевой конь даст ей наставления, которых она ни от кого больше не получила бы.

– Вы уверены? – спросила она. – Не слишком ли поспешно?

– Нет, минута в минуту, – ответил он. – Вопрос в том, что это должно быть – прием или званый обед?

Больше прибыли было бы от приема, но обед много безопаснее.

– Значит, будет обед, – не колеблясь согласилась Алина. – Пойдемте, дорогой Пол, вы должны помочь мне со списком.

– Ах! – в экстазе воскликнул генерал. – Вы назвали меня Пол! Ангел!

– В самом деле? – улыбнулась Алина. – Но это неудивительно. Я всех своих слуг зову по именам.

Нирзанн мгновение пристально глядел на нее, потом расхохотался.

– Ха-ха! Понимаю. Какая шутка! Очень хорошо! – Лицо его вдруг преисполнилось значительности, на нем появилось выражение чрезвычайной преданности. – Тем не менее я действительно ваш слуга. Я обожаю вас! Я преклоняюсь перед вами!

Прошло минут пятнадцать, прежде чем Алина смогла заставить его приступить к списку.

Через неделю настал день обеда. Он обещал иметь успех; собравшихся было немного – узкий круг людей избранных. Присутствовали: граф и графиня Потаччи, месье и мадам Шеб, Нирзанн, Стеттон и два или три молодых поклонника, которых добавила к списку Алина вопреки советам генерала.

Объяснить присутствие на обеде Науманна было бы под силу только самой Алине. Может быть, она желала иметь его перед глазами; так или иначе, она строго велела Стеттону привести его, и он приложил все силы, уговаривая друга. Науманн в конце концов согласился, и они явились вместе.

Вечер для Стеттона оказался испорченным с самого начала. Он понимал, конечно, что граф Потаччи оказал честь мадемуазель Солини, приняв ее приглашение, но все же рассчитывал на место справа от нее. Генерал Нирзанн тоже претендовал на эту, весьма желанную им позицию. ан нет! Место досталось Жюлю Шаво, молодому французу из Мюнхена, который ничем особенным не отличался, кроме модного гардероба да несколько зловещей репутации дуэлянта.

Стеттон дулся и молчал, открывая рот исключительно для приема пищи; генерал Нирзанн ворчал:

– Кой черт ей сдался этот дебил? – и впивался в Жюля Шаво сердитым взглядом, словно намереваясь смести его с лица земли.

Сам обед был превосходен, и столь же превосходно Алина исполняла роль хозяйки.

– Именно это и нужно Маризи, – сказала мадам Шеб попавшемуся ей генералу.

– Прошу прощения? – повернулся к ней генерал, отрывая суровый взгляд от счастливчика Жюля.

– Вы оглохли, детка? – спросила мадам Шеб. Ее язык был хорошо известен в Маризи. – Я посоветовала бы вам быть со мною вежливее, не то где вы будете проводить вторую половину дня? Я сказала, что именно в этом нуждается наш Маризи – мадемуазель Солини способна вдохнуть в нас новую жизнь, еще один званый обед, на котором…

– …На котором все бездомные щенки получат обильную пищу, – прервал ее генерал, продолжавший думать о французе.

– …можно было бы услышать что-нибудь еще, кроме обсуждения последних вальсов Легара, – закончила мадам Шеб, не обратив внимания на то, что он ее прервал.

Через стол донесся голос графа Потаччи:

– Как сегодня принц, генерал?

При этих словах Алина, беседовавшая с мистером Шаво, сразу подняла голову и посмотрела на говорившего.

– Ему лучше. Много лучше, – ответил генерал Нирзанн. – Завтра он, может быть, появится на прогулке; доктор обещал.

Алина повернулась к Шаво:

– Разве принц болен?

– Просто нездоров, я полагаю, – ответил молодой человек. – Почему… вас это интересует, мадемуазель?

– Просто так.

– Ах, если бы вы проявили пусть столь же малый интерес к моей особе!

– Успокойтесь, месье Шаво.

Он вздохнул и, подняв глаза, наткнулся на свирепый взгляд генерала Нирзанна, тут же постаравшегося сделать приветливое лицо.

Когда обед закончился, джентльмены выкурили свои сигары и снова присоединились к дамам в гостиной.

Месье и мадам Шеб покинули общество, чтобы отправиться в оперу, и забрали с собой двоих из молодых людей, остальные остались.

Граф и графиня Потаччи с генералом Нирзанном начали обсуждать политику Маризи, в частности поддержку турок. Шаво, Стеттон и мистер Франк окружили мадемуазель Солини, а Науманн и Виви прошествовали в угол комнаты к роялю.

– Вы играете? – спросила Виви, глядя на него. Ее хорошенькие губки были полуоткрыты, глаза блестели от возбуждения, ведь такие сборища для нее были внове.

– Нет. Учился, но не играю, нет практики.

– Очень рада. Я ненавижу музыку, – заявила Виви.

– Ненавидите музыку? Вы? – воскликнул он в веселом изумлении.

– Я думаю, это потому, что в женском монастыре меня ею слишком угнетали; заставляли играть монотонные композиции до тех пор, пока я не начинала чувствовать, что готова разбить фортепиано на кусочки.

– Вполне естественно, – посочувствовал Науманн. – Как долго вы были в монастыре?

– Всю свою жизнь. До тех пор, пока мадемуазель Солини… – Кажется, девушка смутилась.

– При мне вы можете не опасаться сболтнуть лишнее, – сказал Науманн, глядя на нее.

– Сболтнуть лишнее… Что вы имеете в виду?

– Ничего, – поспешил заверить ее Науманн, сожалея о вырвавшихся словах. – Кроме того, что я человек благоразумный и, следовательно, – отличное хранилище для жгучих тайн.

– Как жаль, что у меня нет жгучих тайн, – улыбаясь, сказала Виви.

– Хорошенькая девушка и без секретов? Невозможно! – вскричал молодой человек.

– Это уже второй раз, – как-то невпопад заметила девушка.

– Второй?..

– Да. С тех пор как мы приехали в Маризи, меня уже второй раз называют хорошенькой. Приятно, когда так говорят, даже если говорят только для того, чтобы показаться приятными.

– А кто был тот, другой? – Науманн сам не очень понимал, зачем спросил это.

– Другой?

– Тот, кто сказал, что вы хорошенькая!

– О! Месье Шаво. Алина засмеялась, когда я рассказала ей об этом. Она сказала, что у людей типа месье Шаво весьма ограниченный запас слов и они считают необходимым использовать все эти слова каждый день.

Я подумала, что едва ли это похвала с ее стороны.

Так они беседовали час или более, не присоединяясь к остальным, живописной группой расположившимся вокруг мадемуазель Солини. Науманн не мечтал войти в этот кружок, Виви тоже; она находила Науманна, пожалуй, самым приятным человеком из всех, кого встречала.

Он вовлек ее в беседу о жизни в женском монастыре, потом о ее будущем, и она удивилась, обнаружив, что выкладывает мысли и желания, которые до сего времени считала слишком интимными, чтобы обсуждать их даже с Алиной.

Потом Науманн немного рассказал ей о жизни в Париже и Берлине. Она слушала его с напряженным вниманием, а по окончании рассказа заявила, что больше всего на свете мечтает о путешествиях.

– Особенно в Париж, – призналась она. – Знаете, я ведь родилась в Париже. Алина обещала взять меня туда следующей зимой.

– У вас там родственники?

– Нет. Никого. У меня никого нет, кроме Алины, но она так добра ко мне! Я хочу, чтобы вы знали об этом… именно вы.

– Могу я спросить вас почему?

– Я хочу, чтобы вы знали. Потому что, когда на следующий день после вашего визита я спросила ее, отчего вы не пришли навестить нас, – Виви, кажется, не осознавала, что выдает свой особый интерес к молодому человеку, – она сказала, что вы ее невзлюбили. Как это может быть, месье?

Науманн смотрел на нее: каждая черточка ее лица была так же хороша, как ее слова и ее тон, отличавшиеся абсолютной искренностью. Молодой дипломат точно знал, что ответить: дело не в том, что он невзлюбил мадемуазель Солини, просто он не уверен, что ему рады в этом доме.

– Но она же пригласила вас на сегодняшний обед! – воскликнула Виви. – Вы совершенно не правы, месье Науманн. Признайте это, и я прощу вас.

В этот момент к ним подошел Жюль Шаво. Группа в другом конце комнаты распалась; граф и графиня Потаччи собирались уходить. Генерал Нирзанн удалился получасом ранее, заявив, что ему настоятельно необходимо быть во дворце.

На прощание он с чувством пожал руку Алине, называл ее «дорогая кузина» и послал последний уничтожающий взгляд Жюлю Шаво.

Отъезд графа и графини был воспринят остальными как сигнал к тому, что вечер закончен. Лицо мадемуазель Солини, когда она прощалась с гостями, светилось торжеством, с некоторым оттенком вызова в тот момент, когда она отвечала на поклон Науманна. Стеттон и Науманн ушли вместе, чтобы прогуляться до площади Уолдерин – там молодой дипломат снимал квартиру.

Стеттон около часа проболтал с другом в его квартире, потом вернулся к себе в отель. Настроение у него было убийственное. После сегодняшнего вечера он начал опасаться, как бы из него окончательно не сделали простофилю. Он сердился и на Алину, и на Науманна, и на Шаво, и на себя. И решил, что немедленно, на следующее же утро, уедет из Маризи; потом громко и презрительно рассмеялся над собственной слабостью.

Он добрался до отеля и вошел в свою комнату, но в постель не лег; чувствовал, что не уснет. Правда, гнев его остыл, теперь он думал об Алине – вспоминал обещание в ее глазах, белизну ее кожи, опьяняющую ласку. Он предавался этим мыслям до тех пор, пока не ощутил, как закипела его кровь, а мозг раскалился; он почувствовал, что больше не владеет собой.

Тогда он подошел к окну и открыл его, подставив лицо ворвавшемуся прохладному ветру. Часы на церкви со стороны площади пробили двенадцать.

– Я сделаю это, – пробормотал он, – клянусь Юпитером, я сделаю это!

Он надел пальто и шляпу, вышел из отеля и заспешил по улице. Было тихо и пустынно, только иногда мимо со свистом проносился закрытый экипаж или случайный лимузин с теми, кто возвращался из театра или оперы.

Стеттон шагал крупными шагами, глядя строго вперед, как человек, который точно знает, к какой цели стремится и намерен ее достигнуть. Подойдя к дому номер 341, он выпростал наручные часы и вгляделся в них в свете уличного фонаря. Стрелки показывали двадцать пять минут первого ночи.

Он поднялся по ступеням и позвонил. Подождав минуту или около того, он позвонил снова. Дверь почти сразу отворилась на несколько дюймов, и показалось лицо Чена, дворецкого Алины.

– Это я – Стеттон, – представился молодой человек. – Позвольте мне войти, – сказал он и подумал: «Я покажу им, чей это дом».

– Но… мистер Стеттон… – бормотал, заикаясь, дворецкий, – мадемуазель Солини удалилась…

– Как это? – изумился Стеттон, и, поскольку Чен не двигался, он распахнул дверь и ступил внутрь.

Он оказался в приемной. Справа в гостиной было темно, но в дальнем конце холла сквозь фрамугу в двери библиотеки виднелся свет. Он направился туда.

Сзади него раздался испуганный голос дворецкого:

– Мадемуазель! Мадемуазель!

Стеттон почти достиг дверей библиотеки, когда дверь ее отворилась и на пороге возникла Алина.

– В чем дело, Чен? – недовольно спросила она, а увидев Стеттона, в удивлении отступила на шаг.

Она не успела еще ничего сказать, как Стеттон уже вошел в библиотеку. На столе в центре комнаты, освещая ее, стоял канделябр с горящей свечой.

В мягком кресле, установленном перед огнем, спиной к дверям сидел мужчина. Вскрикнув, Стеттон подбежал к креслу. Там сидел генерал Нирзанн.

Генерал вскочил на ноги.

– Ах! Стеттон! – приветствовал он нового гостя, старательно улыбаясь.

Алина пересекла комнату.

– Не ожидала снова увидеть вас так скоро, – сказала она Стеттону далеко не любезным тоном. – Не желаете ли присесть?

Она была совершенно спокойна.

– Я, кажется, не вовремя. – Он огляделся, окинул генерала тяжелым взглядом и сказал с сарказмом: – Не знал, мадемуазель, что ваш дом открыт для посетителей в столь позднее время.

– Тогда почему вы вошли? – парировала Алина, все еще улыбаясь.

Генерал бросил с большим негодованием:

– Вы собираетесь, месье, диктовать мне время, когда позволено наносить визит моей кузине? – гневно обрушился на него генерал.

– Ха! – взорвался Стеттон (что выглядело весьма неуважительно по отношению к маленькому воину) и повернулся к Алине: – Выслушайте меня. Я говорю серьезно.

Отошлите этого человека прочь… немедленно. Я хочу поговорить с вами.

– Но, мистер Стеттон…

– Я сказал, отошлите его прочь! Вы понимаете, что я имею в виду? Иначе вы завтра же покинете этот дом.

Алина прикрыла веки, чтобы скрыть ненависть, рвущуюся из ее глаз.

– Вам лучше уйти, генерал, – тихо сказала она, поворачиваясь к Нирзанну.

– Но… – сердито начал генерал.

– Вы должны уйти.

Генерал нашел свою шляпу и пальто и пошел к дверям, Стеттон следил за ним взглядом. У дверей генерал обернулся.

– Доброй ночи, мистер Стеттон, – молвил он иронически. – Доброй ночи, дорогая кузина, – и вышел.

Алина ждала, пока за ним не закрылась входная дверь, а затем повернулась к Стеттону, который как встал возле камина, так и не двинулся с места.