Текст книги "Черная гора (сборник)"

Глава седьмая

Восемь часов спустя, выбравшись из стога и впервые взглянув на Черногорию при дневном свете, я узрел много интересного. Милях в десяти, прямо по курсу, виднелся острый пик, заметно возвышающийся над другими вершинами. Очевидно, это и была Лофхен, Черная гора, расположенная на северо-западе. Судя по положению солнца, так и выходило. На востоке простиралась широкая зеленая долина, за ней лежали горы, относившиеся уже к территории Албании. К югу, примерно в двадцати ярдах, виднелся дом, окруженный деревьями. А на юго-западе, недвижимый и монолитный, как утес, возлежал Ниро Вульф.

– Доброе утро, – приветствовал я его.

– Который час? – спросил он. Голос его звучал хрипло.

Я взглянул на часы:

– Без двадцати два. Хочется есть и пить.

– Не сомневаюсь. – Он закрыл глаза и снова открыл их. – Арчи.

– Да, сэр?

– Конечно, у меня болят ноги и спина. У меня все болит. Однако я предполагал, что так и будет, и могу это вынести. Что меня волнует, так это ступни. Они испытывают на себе нагрузку в сто раз больше, чем твои. Мои стопы изнежились за многие годы. Боюсь, я переоценил их возможности. Они, наверное, стерлись, но я пренебрег опасностью и не снял ботинки. Теперь ступни как будто отнялись. Я не чувствую ног ниже колен. Сомневаюсь, смогу ли я стоять, не то что идти. Ты что-нибудь знаешь о гангрене?

– Нет, сэр.

– Она поражает конечности при нарушении артериального и венозного кровообращения. Правда, я думаю, что нарушение должно быть длительным.

– Конечно. Восьми часов явно недостаточно. Очень есть хочется.

Он закрыл глаза.

– Я проснулся от тупой боли, но теперь она просто невыносима. Попытка пошевелить пальцами ни к чему не привела. Не уверен, что они у меня есть. Нечего и думать о том, чтобы выбраться отсюда и встать. Выход только один: ты должен вытащить мои ноги наружу и снять с них ботинки и носки. И это ужасно, потому что я уже не смогу натянуть их.

– Да, вы это уже говорили.

Я подошел ближе.

– В любом случае надо смотреть правде в глаза. Если вы не можете идти, нечего и пробовать. Попытаетесь завтра или послезавтра, чтобы предупредить гангрену. Вон там виднеется дом. Пойду позову на помощь. Как сказать по-сербохорватски: «Продайте мне, пожалуйста, двадцать свиных отбивных, ведро картошки, четыре каравая хлеба, галлон молока, дюжину апельсинов и пять фунтов…»?

Вне всякого сомнения, именно слова «отбивные» и «хлеб» подвигли его на отчаянную попытку сдвинуться с места. Он проделал это с большой осторожностью. Сначала из стога показались его голова и плечи, затем локти коснулись земли, и, ерзая на спине, он потихоньку выполз из сена весь. Лежа на спине, он медленно и осторожно согнул сначала правую ногу, затем левую. Ничего страшного не произошло, и тогда он начал поднимать их по очереди, делая сначала десять махов в минуту, а затем все больше и больше.

Я отодвинулся, чтобы не мешать этой разминке, но решил остаться поблизости и помочь ему, если он попробует встать. Однако до этого не дошло. Он встал сам, опираясь на стог, прислонился к нему и торжественно произнес:

– Небеса помогли мне.

– Чудны дела Твои, Господи. Аминь. Скажите, это Черная гора?

Он повернул голову в ту сторону:

– Да. Вот не думал, что увижу ее снова.

И Вульф тут же от нее отвернулся и воззрился на дом, окруженный деревьями:

– Любопытно, почему нас до сих пор никто не побеспокоил? Думаю, старого Видина уже нет в живых, но ведь кто-то сметал этот стог. Давай-ка наведаемся туда. Бери рюкзаки.

Я достал их из стога, и мы пошли по дороге, а точнее, по тележной колее. Походку Вульфа нельзя было назвать изящной, но тем не менее он не хромал. Колея вывела нас к серому каменному дому, низкому и длинному, с соломенной крышей и двумя маленькими оконцами. Направо находилось еще одно каменное строение, поменьше, совсем без окон. Все это выглядело довольно мрачно. Не наблюдалось никаких признаков жизни – ни человека, ни животных. К дому вела дорожка, вымощенная каменными плитами.

Вульф подошел и постучал в дверь. Сначала ответа не было, но после второй попытки дверь приоткрылась и мы услышали женский голос. Вульф что-то спросил, и дверь снова закрылась.

– Она говорит, что муж в хлеву, – пояснил Вульф.

Мы двинулись через двор к другому строению, но не успели пройти и половину пути, как из-за отворившейся двери появился мужчина. Затворив дверь, он привалился к ней спиной и спросил, что нам нужно. Вульф ответил, что мы хотим есть и пить и готовы расплатиться за все сполна. Мужчина заявил, что еды у него нет, а из питья – одна колодезная вода. Хорошо, сказал Вульф, для начала хватит и воды.

И он направился к колодцу возле дома. На колодце был ворот с веревкой, на каждом конце которой висело по ведру. Я достал из колодца воды, наполнил кружку, стоявшую на камне, и подал ее Вульфу. Мы выпили по три полных кружки, и он передал мне свой разговор с хозяином.

– Это хуже чем нелепость, – заявил он. – Это абсурд. Посмотри на него. Он похож на старого Видина и, наверное, приходится ему родственником. Он определенно черногорец. Шести футов ростом, челюсть как скала, орлиный клюв вместо носа, он создан, чтобы выдержать любую бурю. Пять столетий турецкого ига не могли его сломить. Даже при деспотичном Карагеоргии[15]15
  Карагеоргий (Черный Георгий) – прозвище Георгия П́етровича (1762–1817), возглавившего Первое сербское восстание против Османской империи и основавшего династию Карагеоргиевичей. – Ред.


[Закрыть] он высоко держал голову, как и подобает человеку. Его сломал коммунистический деспотизм. Двадцать лет назад чужаки, разворошившие его стог, дорого поплатились бы за это. А сегодня, увидев, как мы вторгаемся в его владения, он бросает жену в доме, а сам прячется в хлеву с козами и курами. Знаешь ли ты, какие стихи посвятил Теннисон Черной горе, которая здесь носит название Црнагора?

– Нет.

– Вот послушай:

 
Великая Црнагора! С тех самых пор,
Как черные твои хребты вспороли облака и одолели бурю,
Народа не было сильней отважных горцев[16]16
  Вульф цитирует стихотворение «Монтенегро». – Ред.


[Закрыть].
 

Он взглянул на отважного горца, переминающегося возле входа в хлев.

– Пф! Дай мне тысячу динаров.

Вытаскивая из кармана сверток, приготовленный Телезио, я прикинул, что тысяча динаров – это три доллара тридцать три цента. Вульф взял деньги и подошел к хозяину. Воспроизвожу их разговор, пересказанный мне позже.

– Возьмите. Это за порчу вашего стога. Вы поправите его за пять минут. И за еду. У вас есть апельсины?

Хозяин насупился, испуганный и полный подозрений.

– Нет, – покачал он головой.

– А кофе?

– Нет.

– Бекон или ветчина?

– Нет. У меня совсем ничего нет.

– Вздор. Мы вовсе не шпионы из Подгорицы или Белграда. Мы…

Черногорец прервал его:

– Вы не должны говорить «Подгорица». Нужно говорить «Титоград».

Вульф кивнул:

– Я знаю, что город переименовали, но еще не решил, согласен ли с этим. Мы недавно вернулись из-за границы. Мы далеки от политики и очень голодны. Не доводите до крайности. Мой сын вооружен. Он возьмет вас на мушку, а я войду в хлев и заберу пару цыплят. Но будет проще и приятней, если вы примете деньги и попросите жену накормить нас. У вас есть бекон или ветчина?

– Нет.

– Козлятина?

– Нет.

– Что же, черт возьми, у вас есть? – заорал Вульф.

– Немного колбасы, – неприязненно ответил хозяин. – Может быть, яйца. Хлеб и немного свиного жира.

Вульф повернулся ко мне:

– Дай еще тысячу динаров.

Я достал их, и он протянул обе бумажки негостеприимному хозяину:

– Вот, возьмите. Мы полагаемся на вашу доброту. Но не надо жира. Я переел его в детстве, и теперь мне плохо от одного запаха. Может, ваша жена найдет немного сливочного масла?

– Нет. О масле не может быть и речи.

– Очень хорошо. За те деньги, что я вам дал, можно заказать два хороших обеда в лучшей гостинице Белграда. Пожалуйста, принесите нам таз, кусок мыла и полотенце.

Мужчина не спеша двинулся к дому. Немного погодя он принес все, о чем его просили.

Вульф поставил таз, старый, но чистый, на каменную плиту у колодца, наполнил его наполовину водой, снял куртку и свитер, закатал рукава и умылся.

Я последовал его примеру. Вода была такая холодная, что у меня окоченели пальцы. Но я проявил чрезвычайное мужество, а потом утерся серым льняным полотенцем, шириной два фута и длиной четыре, поглаженным и аккуратно сложенным.

Мы причесались, почистили зубы.

Упаковав в рюкзак расчески и зубные щетки, я налил в таз свежей воды, поставил его на землю, сел на камень, снял носки и ботинки и опустил ноги в воду. Резкая боль пронзила каждый мой нерв.

Вульф стоял, внимательно глядя на таз.

– Ты собираешься вымыть их с мылом? – тоскливо спросил он.

– Не знаю. Еще не решил.

– Ты бы сначала их растер.

– Нет, – покачал я головой. – У меня другая беда. Не та, что у вас. Я содрал кожу.

Он сел рядом со мной на камень и внимательно наблюдал за тем, как я плещусь в тазу. Я осторожно вытер ноги полотенцем, надел чистые носки, постирал грязные и повесил их сушиться на солнышке. Когда я начал мыть таз, Вульф вдруг выпалил:

– Подожди минутку. Я, пожалуй, рискну.

– О’кей. Но как бы нам не пришлось идти в Риеку босиком.

Однако эксперимент не удалось осуществить, потому что появился хозяин и что-то произнес. Вульф встал и направился к дому, я последовал за ним.

Потолок в комнате оказался не таким низким, как я ожидал. Зелено-желтые обои угадывались с трудом под множеством картинок одинакового размера, которыми были увешаны стены. Пол устилали коврики. Еще здесь была большая железная печь, резные сундуки и расписные стулья. Застеленный красной скатертью стол возле окна накрыли на две персоны, разложив столовые приборы и салфетки.

Мы с Вульфом сели, и тотчас в арочном проеме двери показались две женщины. Одна, средних лет, с острыми черными глазками, в одеянии, сшитом не иначе как из старого брезента, несла нагруженный поднос. Вошедшая следом молодица заставила меня забыть о голоде на целых десять секунд. Я не мог рассмотреть ее скромно потупленных глаз, но при виде всего остального авторитет Черногории взлетел в моих глазах значительно выше вершины Черной горы.

Когда женщины поставили на стол еду и ушли, я спросил Вульфа:

– Как думаете, их дочь всегда носит эту белую блузку и расшитый зеленый жилет?

Он фыркнул:

– Конечно нет. Она услышала, что мы говорим на чужом языке и черт знает сколько заплатили за еду. Может ли черногорская девушка упустить такой случай? – Он снова фыркнул. – Или любая другая девушка? Поэтому она приоделась.

– Вот это подход! – похвалил я. – Мы должны воздать ей по заслугам за такие хлопоты. Если вы все еще хотите снять ботинки – действуйте. Арендуем у них стог на неделю, пока ваши ноги не придут в форму.

Он не удостоил меня ответом.

Через десять минут я спросил:

– А почему они добавляют в колбасу бензин?

На самом деле еда оказалась весьма недурной. Яйца были превосходны, черный хлеб кисловат, но вполне съедобен, а вишневый джем из глиняного горшочка оказал бы честь любому дому.

Позднее кто-то сказал Вульфу, что в Белграде свежие яйца продаются по сорок динаров за штуку, а мы съели по пять, то есть оказались не такими уж транжирами. Чай я отставил после первого глотка, но вода была вполне приличной. Когда я намазывал джем на хлеб, вошел хозяин и что-то сказал Вульфу. Я полюбопытствовал, в чем дело. Вульф ответил, что повозка готова.

– Какая повозка? – спросил я.

Он ответил:

– Чтобы ехать в Риеку.

– Впервые слышу о повозке, – пожаловался я. – Вы обязались пересказывать мне все разговоры слово в слово. Сами же всегда утверждали, что, если я что-то пропущу, вы не узнаете, ухватили или нет рациональное зерно. А теперь, когда мы поменялись местами, я чувствую то же самое.

Думаю, Вульф меня не слышал. Он насытился, но нужно было снова вставать и идти, и это настолько его страшило, что он не имел мужества к тому же спорить со мной. Когда мы встали, отодвинув стулья, в дверях появилась дочь и что-то сказала.

– Что она говорит? – спросил я.

– Sretan put.

– По буквам, пожалуйста.

Вульф повторил фразу по буквам.

– Что это значит?

– Счастливого пути.

– А как сказать: «Путь был бы намного счастливее, если бы вы были с нами»?

– Это лишнее.

Он уже шел к двери. Не желая быть грубым, я подошел к девушке и протянул ей руку. Ее пожатие было приятным и сильным, На миг ресницы ее вспорхнули вверх, но тут же опустились.

– «Розы алые, – отчетливо произнес я, – фиалки голубые, а ты, что меда слаще, затмишь цветы любые»[17]17
  Этот популярный в англоязычных странах стишок в различных вариациях нередко присутствует на валентинках. – Ред.


[Закрыть].

Я нежно пожал ее руку и заставил себя выйти вон.

Вульф стоял в ярде от дома, скрестив руки на груди и поджав губы, и скептически разглядывал повозку, которая этого заслуживала. Лошадь была еще ничего – низкорослая, скорее пони, чем лошадь, но в хорошей форме, однако экипаж, в который она была впряжена, представлял собой деревянный ящик на двух колесах, обитых железом. Вульф обернулся ко мне.

– Хозяин говорит, – горько сказал он, – что положил в кузов сена, чтобы было помягче.

Я кивнул:

– Вы не доедете живым до Риеки.

Потом собрал наши рюкзаки, свитеры, куртки и мои носки, висевшие на солнце.

– Это же чуть больше мили? Поехали.

Глава восьмая

Дома в Риеке сложены из нетесаного камня: обломки скальной породы скатили вниз, в долину, уложили друг на друга впритирку, а сверху прямоугольник стен увенчали соломенной кровлей, вот и все. И было это примерно в то же время, когда Колумб поплыл через Атлантический океан искать короткого пути в Индию.

Единственная улица утопала в грязи глубиной в целый фут, не просохшей после апрельских дождей. Правда, с одной стороны улицу замостили камнем. Когда мы шли по ней друг за другом, у меня сложилось впечатление, что местные жители нам не особенно рады. Впереди маячили какие-то фигуры, несколько детей носились по низкой каменной стене, вдалеке шла женщина с метлой, но все они исчезали при нашем приближении. Даже в окна никто не выглядывал.

– Мы что, чумные? – спросил я Вульфа.

Он остановился и обернулся:

– Нет. Это они чумные. У них высосали все жизненные силы. Пф.

И он зашагал вперед. Пройдя центр деревни, он сошел с мостовой и повернул направо через пролом в каменной стене. За ней находился дом, побольше и повыше остальных. Арочный вход украшала по бокам красивая резьба. Вульф поднял руку, чтобы постучать, но дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появился человек.

– Вы Джордж Билич? – спросил Вульф.

– Да, это я, – изрек густой бас. – А вы кто?

– Это не столь уж важно, но вам я могу сказать. Меня зовут Тоне Стара, а это мой сын Алекс. Вы сдаете напрокат машину, а нам нужно добраться до Подгорицы. Мы заплатим, сколько надо.

Глаза Билича сузились:

– Я не знаю такого места – Подгорица.

– Вы тут называете его Титоград. Не могу сказать, что доволен этим переименованием. Мы с сыном хотим выразить властям наше сочувствие и предоставить в их распоряжение некоторые средства. От вас требуется услуга, за которую мы хорошо заплатим. Из уважения к вам я согласен назвать город Титоградом.

– Откуда вы и как сюда попали?

– Это наше дело. Вам достаточно знать, что мы заплатим две тысячи динаров – или шесть долларов, если вас это больше устроит, – за пробег в двадцать три километра.

Узкие глаза Билича сузились еще сильнее.

– Мне не нравятся американские доллары и не нравится ваше предложение. Откуда вы узнали, что я сдаю машину напрокат?

– Это известно всем. Вы это отрицаете?

– Нет, но она не в порядке. Что-то мотор барахлит.

– Мой сын может ее починить. Он хорошо разбирается в машинах.

Билич покачал головой:

– Я не могу на это согласиться. Вдруг он ее окончательно доломает?

– Я вас понимаю. – Вульф был предельно доброжелателен. – Вы нас не знаете. Но у вас есть телефон. Пригласите нас в дом и позвоните в Белград. Звонок мы оплатим. Позвоните в Министерство внутренних дел и попросите соединить вас с комнатой девятнадцать. А когда соединят, спросите, стоит ли сотрудничать с человеком, который называет себя Тоне Стара. И опишите мои приметы. Только не мешкайте. Мне надоело стоять под дверью.

Это был блеф, но не такой уж бессмысленный, как может показаться. Телезио заверил Вульфа, что Билич не станет рисковать, оскорбляя незнакомца, который, возможно, связан с тайной полицией, или привлекать к себе внимание белградского начальства глупым звонком. И блеф не просто сработал – он произвел эффект, на мой взгляд совершенно несоразмерный словам Вульфа. Билич неожиданно побледнел, будто разом потерял половину крови. Одновременно он пытался улыбаться, и все вместе выглядело весьма неприятно.

– Прошу прощения, господин, – сказал он совсем другим тоном, отступая назад и кланяясь. – Я уверен, вы понимаете, что осторожность необходима. Входите, садитесь и давайте выпьем вина.

– У нас нет времени. – Вульф говорил отрывисто. – Вы должны сразу позвонить.

– Это будет смешно. – Билич изо всех сил старался улыбнуться. – В конце концов, вы же просто хотите, чтобы вас отвезли в Титоград. Что тут такого? Вы не желаете войти?

– Нет. Мы спешим.

– Очень хорошо. Уверяю вас, я знаю, что такое спешка. – Он обернулся и крикнул: – Жубе!

С таким же успехом он мог произнести имя шепотом, поскольку Жубе, очевидно, прятался не далее чем в десяти футах. Он вышел из-за занавески, закрывавшей арку, – высокий и костлявый юнец, лет восемнадцати, в голубой рубашке с открытым воротом и линялых джинсах.

– У моего сына каникулы, – пояснил Билич. – Завтра он возвращается в университет, чтобы и дальше изучать, как может участвовать в совершенствовании Социалистического союза трудового народа Югославии под руководством нашего великого и любимого президента. Жубе, это господин Тоне Стара и его сын Алекс. Они хотят, чтобы их отвезли в Титоград, и ты…

– Я слышал, о чем вы говорили. Мне кажется, ты должен позвонить в Белград, в министерство.

Жубе мне сразу не понравился. Даже не понимая языка, я уловил злобный тон и разобрал слова «министерство» и «Белград», а потому догадался, о чем речь. Вся надежда была на отцовский авторитет. К счастью, папаша не допустил ослушания:

– Возможно, настанет день, сын мой, когда ты будешь поступать по-своему. А пока я думаю, что следует отвезти этих господ в Титоград. И поскольку я занят, это сделаешь ты. Если у тебя есть другие соображения, мы обсудим их позже, а пока я поручаю тебе отвести в Титоград господина Стара и его сына. Согласен ли ты выполнить мое поручение?

Их взгляды скрестились, как клинки, и отец победил. Жубе потупился и пробормотал:

– Да.

– Так не разговаривают с отцом.

– Да, отец.

– Хорошо. Пойди и заведи машину.

Парень вышел. Я вынул югославскую валюту. Билич объяснил, что выехать из деревни можно только по дороге, которая проходит позади его дома. По улице не проедешь из-за непролазной грязи.

Он провел нас через дом к задней двери. Если у него имелись другие члены семьи, кроме Жубе, они остались вне нашего поля зрения. За домом был разбит красивый газон с цветочными клумбами. Узкая дорожка привела нас к каменному строению. Из ворот выехал автомобиль, за рулем которого сидел Жубе.

Я застыл в изумлении. Это был «форд»-седан выпуска 1953 года. Потом я вспомнил, чт́о рассказывал мне Вульф про Югославию: США выделили ей через Всемирный банк заем в размере около пятидесяти восьми миллионов зеленых. Как американского налогоплательщика, меня заинтересовало, каким образом Биличу удалось заиметь такое авто, но я решил отложить этот вопрос на потом.

Когда мы сели в машину, Вульф попросил Билича сообщить сыну, что за поездку будет заплачено две тысячи динаров.

Дорога на Титоград, которая шла через долину и вверх по течению реки Морача, была ровной почти на всем протяжении. Однако у нас ушло больше часа, чтобы покрыть двадцать три километра, то есть четырнадцать миль. Главным образом – из-за грязи.

Сначала я уселся с Вульфом на заднее сиденье, но после того как машина ухнула в парочку вымоин, передвинулся вперед к Жубе.

На ровных участках пути Вульф рассказывал о Титограде, но, учитывая, что Жубе мог изучать английский в университете, патрону приходилось изображать Тоне Стара, который беседует с сыном, родившимся в Америке.

Когда-то Подгорица являлась торговой столицей Черногории. В тысяча девятьсот пятидесятом году город переименовали в Титоград. Население его насчитывало около двенадцати тысяч человек. Через Морачу был перекинут прекрасный турецкий мост. Приток ее отделял старую, турецкую, часть города, которую тридцать лет назад заселили албанцы, возможно живущие там и ныне, от новой, черногорской, возведенной во второй половине девятнадцатого века.

Глядя на профиль Жубе, я силился понять, знает ли он английский лучше, чем я сербохорватский, но не мог прийти ни к какому выводу.

Торговая столица Черногории явно пребывала в упадке. Я не ожидал, что городок с двенадцатитысячным населением представляет собой одно из чудес света, да и Вульф предупреждал меня, что при коммунистах Черногория захирела. Но с другой стороны, они же сами переименовали Подгорицу в Титоград, а разве Тито не был первым лицом государства?

Поэтому я чувствовал себя обманутым, когда нас болтало из стороны в сторону и подбрасывало на ухабах между двумя рядами старых двухэтажных домов, чью серость не разбавляли даже соломенные крыши. Я решил, что если когда-нибудь стану диктатором, то, прежде чем назвать какой-нибудь населенный пункт Гудвинградом, сначала велю привести его в порядок, расширить улицы и покрасить дома.

И только я принял это похвальное решение, как машина подкатила к тротуару и остановилась у каменного здания, на вид побольше и почище тех, мимо которых мы проезжали.

Вульф что-то сказал сквозь зубы. Жубе повернулся к нему и произнес небольшую речь. Хотя слова воспринимались мной как шум, тон и выражение лиц мне не понравились. Я сунул руку в куртку, нащупывая спусковой крючок «марли».

– Не волнуйся, Алекс, – успокоил меня Вульф. – Я просил его подвезти нас к северной части площади, но он рассудил иначе. Он утверждает, что все приезжающие должны предъявить бумаги для проверки, поэтому он привез нас сюда – в местное управление национальной полиции. Возьмешь рюкзаки?

Он открыл дверь и вылез. Поскольку единственными бумагами, которые у нас имелись, были доллары и динары, у меня возникло подозрение, что состояние ног отразилось на его центральной нервной системе и парализовало мозги.

Но я был бессилен. Я даже не мог остановить прохожего и спросить дорогу до ближайшей психбольницы. Никогда в жизни не чувствовал себя таким глупым и никчемным, как сейчас, когда с рюкзаком на каждом плече двигался за Жубе и Вульфом к входу в каменное здание.

Войдя внутрь, Жубе повел нас по грязному и темному коридору. Мы поднялись на следующий этаж и вошли в комнату, где два человека сидели на стульях за конторкой. Они приветствовали его, назвав по имени, но без особой радости.

– Вот двое приезжих, – объявил Жубе, – которые хотят предъявить документы. Я только что привез их из Риеки. Не знаю, как они туда попали. Толстяк говорит, что его зовут Тоне Стара, а другой – его сын Алекс.

– В некотором смысле, – возразил Вульф, – это заявление не соответствует действительности. Мы не хотим предъявить документы, и на то имеется причина. У нас их нет.

– Ага! – обрадовался Жубе.

– Самые обычные документы, ничего особенного. Вы же не можете жить без документов, – рассудительно заметил один из мужчин.

– У нас их нет.

– Не верю. Тогда где они?

– Это дело не для мелких служащих, – заявил Жубе. – Доложите Госпо Стритару. Я отведу их к нему.

То ли им не понравилось, что Жубе обозвал их мелкими служащими, то ли не по годам наглый юнец им вообще не нравился, а может, свою роль сыграло и то и другое. Только они злобно на него посмотрели, что-то проворчали, и один из них исчез за внутренней дверью, прикрыв ее за собой. Вскоре он вынырнул снова и придержал открытую дверь. У меня не создалось впечатления, что Жубе тоже приглашали, но он все-таки вошел вслед за нами.

Эта комната была больше, но выглядела такой же мрачной и грязной. Создавалось впечатление, что высокое узкое окно не мыли с тех пор, как четыре года назад Подгорица стала Титоградом. Один из двух больших столов пустовал, за другим сидел широкоплечий нестриженый детина с впалыми щеками. Он о чем-то совещался с личностью, устроившейся на стуле у края стола, – помоложе и пострашней, с плоским носом и лбом, скошенным прямо над бровями под острым углом. Бросив быстрый взгляд на меня и Вульфа, детина уставился на Жубе без малейших признаков сердечности.

– Где ты их взял? – спросил он.

– Они появились в доме моего отца неизвестно откуда и попросили, чтобы их отвезли в Подгорицу. Толстяк так и сказал – Подгорица. И добавил, что заплатит две тысячи динаров или шесть американских долларов. Он знал, что у нас есть машина и телефон. Когда ему отказали, он предложил отцу позвонить в Министерство внутренних дел, в девятнадцатую комнату, и спросить, должен ли он сотрудничать с человеком по имени Тоне Стара. Отец решил, что звонить не обязательно, и приказал мне отвезти их в Титоград. По дороге они разговаривали на иностранном языке, которого я не знаю, думаю на английском. Толстяк просил отвезти их к северному концу площади, но я привез их сюда и теперь вижу, что был прав. Они утверждают, что у них нет документов. Интересно будет послушать их объяснения.

Жубе подвинул стул и сел. Детина посмотрел на него:

– Я что, предлагал тебе сесть?

– Нет, не предлагали.

– Ну так вставай. Вставай, я сказал. Вот так-то лучше, мой мальчик. Ты учишься в Загребском университете и даже был три дня в Белграде, но я что-то не слышал, чтобы тебе присвоили звание народного героя. Ты правильно поступил, приведя сюда этих людей, и я поздравляю тебя от имени нашей Народной Республики, но если ты будешь вести себя не так, как положено человеку твоего возраста и положения, тебе перережут глотку. А теперь возвращайся домой и подумай хорошенько над своим поведением. Да не забудь передать от меня привет твоему уважаемому отцу.

– Вы несправедливы, Госпо Стритар. Лучше я останусь и послушаю.

– Убирайся!

С минуту я думал, что мальчик заупрямится. Он, похоже, и сам так думал, но в конце концов сдался, повернулся и вышел. Когда дверь за ним закрылась, субъект, сидевший у края стола, поднялся, явно собираясь уйти, но Стритар что-то ему сказал, и он подошел к другому стулу и сел. Вульф уселся у конца стола, а я занял стул, который освободил Жубе.

Стритар посмотрел на Вульфа, потом перевел взгляд на меня и снова уставился на моего патрона.

– Что это за разговоры про отсутствие документов? – спросил он.

– Это не разговоры, – сказал Вульф. – Это факт. У нас их нет.

– Где же они? Что за дела? Кто украл их?

– Никто. У нас нет документов. Я думаю, наша история покажется вам необычной.

– Она уже кажется мне необычной. Лучше вам все рассказать.

– Я так и собираюсь сделать, господин Стритар. Меня зовут Тоне Стара. Я родился в Галичнике и с шестнадцати лет, следуя обычаю, начал уезжать в разные места на заработки. Семь лет я возвращался в Галичник в июле, но на восьмой год не вернулся, потому что женился в чужой стране. Жена родила мне сына и умерла, но я все равно не возвратился. Я бросил отцовское ремесло, занялся другими делами и преуспел. Мой сын Алекс вырос, начал мне помогать, и мы преуспели еще больше. Я думал, что порвал все связи с родиной, все забыл, но когда шесть лет назад Югославию исключили из Коминформа[18]18
  Коминформ (Информационное бюро коммунистических и рабочих партий) – международная коммунистическая организация, существовавшая с 1947 по 1956 год. Она включала компартии СССР, Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии, Югославии, Франции, Италии и Албанскую партию труда. После разрыва отношений между Тито и Сталиным югославскую компартию исключили оттуда, а штаб-квартиру организации перенесли из Белграда в Бухарест. – Ред.


[Закрыть], у меня вновь появился к ней интерес. И у моего сына тоже. И мы всё пристальней следили за развитием событий. В прошлом июле, после того как Югославия порвала отношения с Советским Союзом и маршал Тито сделал свое знаменитое заявление, мое любопытство достигло предела. Я пытался спорить, не столько с другими, сколько с собой. Я старался собрать побольше информации, чтобы понять, кто прав, кто виноват и каковы истинные интересы и благосостояние моего народа. – Он кивнул на меня. – Мой сын, как и я, очень этим заинтересовался. И в конце концов мы решили, что нельзя судить на таком большом расстоянии. Мы не располагали достаточными сведениями и не могли проверить, соответствуют ли они действительности. Я решил приехать, чтобы разобраться во всем на месте. Сначала я думал ехать один, потому что мой сын не знает языка, но он настаивал на том, чтобы сопровождать меня, и я согласился. Естественно, возникли трудности. Мы не могли получить визы для въезда в Албанию или Югославию, поэтому нам пришлось плыть на корабле до Неаполя, а потом лететь в Бари. Оставив багаж, а с ним и документы в Бари, мы договорились через агента, которого мне рекомендовали, чтобы нас переправили на албанский берег. Причалив ночью в окрестностях Дрина, мы прошли пешком через албанскую территорию в Галичник, но уже через несколько часов поняли, что там ничего не узнаешь, и вернулись назад в Албанию.

– В каком месте вы перешли границу? – спросил Стритар.

Вульф покачал головой:

– Я не хочу причинять неприятности людям, которые нам помогли. Я склонялся к мысли, что русское руководство – это лучшая надежда для моего народа. Но теперь, после нескольких дней, проведенных в Албании, я в этом не уверен. Люди не хотели говорить с иностранцами, но я видел достаточно, чтобы у меня возникло убеждение: лучшей доли народ может добиться только под руководством товарища Тито. Правда, до меня дошли слухи, что кое-кто связывает свои надежды не с русскими и не с маршалом Тито, а с неким выступающим против них подпольным движением. В итоге я вконец запутался и стал понимать еще меньше, чем когда уезжал с моей новой родины на поиски правды. Все это время, как вы понимаете, мы с сыном были на нелегальном положении, потому что у нас нет документов. Естественно, я намеревался посетить Югославию и теперь хочу узнать как можно больше о движении, которое, как мне сказали, называет себя Духом Черной горы. Я полагаю, вы слышали о нем?

Стритар ухмыльнулся:

– О да, я о нем слышал.

– Я знаю, что нередко его именуют просто Духом. Никто не хотел назвать мне имена руководителей, но по некоторым намекам я понял, что один из них находится в окрестностях Черной горы, что довольно логично. Поэтому мы двинулись с севера через горы, перешли югославскую границу и, следуя по течению реки, добрались до Риеки, но там поняли, что нет смысла идти в Цетине, пока у нас не будет дополнительной информации. В детстве я был однажды в Подгорице – навещал товарища по имени Грудо Балар. – Вульф резко повернулся и посмотрел на человека с плоским носом и скошенным лбом, сидевшего у стены. – Когда мы вошли, я обратил внимание, что вы на него похожи, и подумал, что, может быть, вы его сын. Скажите, пожалуйста, ваша фамилия не Балар?

– Нет, – ответил плосконосый низким еле слышным голосом. – Меня зовут Петер Зов, если это вас интересует.

– Вовсе нет, раз вы не Балар. – Вульф обернулся к Стритару: – Так вот, мы решили добраться до Подгорицы – я, наверное, научусь называть ее Титоградом, если мы останемся в этой стране, – во-первых, чтобы попробовать отыскать моего старого друга, а во-вторых, посмотреть, как здесь идут дела. Мне сказали, что у Джорджа Билича из Риеки есть машина и телефон, а мы порядком сбили ноги, поэтому обратились к нему и предложили две тысячи динаров за то, чтобы он довез нас до города. Вы спросите, почему, когда Билич отказал нам, я предложил ему позвонить в Министерство внутренних дел в Белграде? Это всего лишь ход, признаюсь не очень тонкий, который я использовал раз или два в Албании, чтобы оценить обстановку. Если бы Билич позвонил, это бы значительно расширило мои познания в данной области.