Текст книги "Любовь среди рыб"

28 июня

Когда Фред вышел из хижины, солнце уже стояло над горами, окружавшими котловину. Можно было прямо-таки наблюдать, как тает свежий снег, выпавший на вершины ночью. От лесов, жавшихся к склонам гор, поднимались клочья тумана и тут же растворялись в теплом, прозрачном воздухе.

«Красиво», – лаконично подумал Фред. Хотя вообще-то он заранее решил быть недовольным, поэтому отряхнул руками пыль со своей одежды и вслух проговорил:

– Дрянь.

Перед ним лежало озеро Эльбзее, поверхность воды слегка рябила под полуденным ветром, дувшим со склонов. На берегу качался камыш. Фред направился к мосткам, которые вели почти от самой хижины и метров на двадцать вдавались в озеро. Он лег животом на лиственничные доски и ополоснул лицо. Вода оказалась не такой холодной, как он боялся.

Фред вернулся в хижину и обыскал комод, не найдется ли чая, кофе, неважно чего, лишь бы помогло для окончательного пробуждения. Он не только забыл взять с собой постельное белье, хотя Сюзанна говорила ему об этом, но и не прихватил никакого напитка для завтрака. Ведь он привык пить кофе перед тем, как сделать первый глоток вина. Фред ощутил ужасную ностальгию по Берлину. Там бы он сейчас просто бросил одну из этих капсул в алюминиевой фольге в свою машину для эспрессо, нажал кнопку – и готово.

От капсул и машин для эспрессо он был сейчас немыслимо далеко. В этой проклятой хижине нет даже электричества. Разумеется, Сюзанна его об этом предупреждала. А он кивал, хотя в принципе не понимал, как это: нет электричества!

Правда, Фред нашел баночку с растворимым кофе. Срок годности кофе истек лет десять назад, но какой уж такой вред может случиться от растворимого кофе?

Чтобы согреть воду, Фреду пришлось сначала растопить в хижине плиту. А для этого сперва он должен был найти дрова. Он обнаружил их в изобилии позади хижины. Взял оттуда три полена. Рядом с печью лежала бумага для растопки, «Курьер» за 1985 год: «Первый арест в винном скандале», – гласил один из заголовков, а передовая политическая статья озадачивалась вопросом: «Кто такой, этот Михаил Горбачев?»

Коммунизм издох, подумал Фред, поджигая бумагу, зато вино стало лучше. Он положил поленья поверх бумаги и закрыл дверцу. Потом пошел к роднику, наполнил полуржавую кастрюлю водой и поставил ее на полностью ржавую металлическую поверхность плиты. Примерно в это же время изо всех щелей старинной плиты пошел дым. Сперва понемногу, потом все сильнее. Фред распахнул окна. Он вертел все ручки и рычаги плиты, открывал и закрывал заслонки, что, судя по всему, только помогало задымлению. Глаза у него щипало, они слезились, сам он уже задыхался. Он выбежал за дверь и малодушно смотрел оттуда в хижину, всю заполненную темными клубами дыма.

Он запаниковал. Ведь получалось, что он поджег летнюю хижину своей издательницы! Он схватил подвернувшуюся под руку лейку, зачерпнул воды из озера, отважно ринулся в гущу дыма и не раздумывая вылил ее содержимое на занявшиеся огнем поленья. Послышалось шипение, еще раз повалил дым, однако интервенция оказалась успешной: пожар кончился. На деревянном полу хижины плавала серо-черная смесь воды и золы. Фред сел к столу и сделал большой глоток вина из бутылки. Совершенно безвкусно! В отчаянии он огляделся. Грязь, пыль, паутина, мышиный помет, а теперь еще и катастрофа с полом. Эта хижина была ужасом, чистейшим ужасом. Он не может остаться здесь еще на одну ночь. Даже на день не останется. Хотя Берлин и далеко, но где-то он все же есть. При необходимости можно переночевать где-то по дороге. В Пассау. В Нюрнберге. В Байройте. Да, лучше выдержать целую оперу Вагнера в Байройте, чем еще раз лечь на этот поганый топчан. Да и Регенсбург, по слухам, очень хорош. По сравнению с этой гнилой будкой, окруженной водой и заснеженными горами, все что угодно покажется великолепным!

Фред выковырнул ножом из баночки обломок растворимого кофе. Положил его в чашку и пошел с ней к роднику. Почему бы не выпить на завтрак холодный кофе? Сердцебиение напомнило ему, что пора принять бета-блокатор. Теперь было важно сохранять ясную голову, чтобы как можно скорее заняться отъездом.

Фред почувствовал чуть ли не эйфорию, когда сел в свой «Мерседес». Перед этим он в рекордно короткое время худо-бедно помыл пол, собрал свои немногочисленные пожитки и запер хижину. В «Серне» внизу он разрешит себе эспрессо и еще раз грудинку с яичницей, но без грудинки. Вернет хозяину трактира ключ и в силу этого освобождающего действия – наконец! – снова станет частью человеческой цивилизации.

Правда, «бенц» походил на ралли-автомобиль после специального испытания грязью, но, если не считать мелкого металлического дребезга в районе выхлопной трубы, с ним, кажется, ничего не сделалось.

Чу-у-у-усс, крикнул Фред, чтобы дополнительно досадить этим австриякам, и неторопливо пустился в путь по щебеночной дороге. Однако вскоре – после того как он перевалил через вершину холма к крутому спуску дороги, Фред резко затормозил. Не медля ни секунды, он включил заднюю скорость и привел автомобиль и самого себя в безопасное положение: крутого участка дороги больше не было. Точнее сказать, тут теперь вообще не было дороги. Там, где вчера дорогу затопил дождевой поток, сегодня зиял широкий кратер. Обрывистая пропасть, отделяющая его от людей.

Сердце Фреда судорожно сжалось: теперь он лишился свободы. По крайней мере, того, что он понимал под свободой, а именно – возможность бегства. Ему грозил плен в хижине со средневековым оборудованием – и тотальное одиночество.

Теперь главное – сохранять спокойствие и не терять самообладания. Фред задним ходом доехал до хижины. Сел на скамью у входной двери, закурил и включил мобильник. Надо было как-то позвать на помощь. Или хотя бы дать знать о том, что здешняя дорога испорчена. Какое там испорчена. Ее больше нет.

Дисплей его допотопного мобильного телефона показывал, что связи нет. Ни одной черточки.

Узкая тропинка позади хижины вела в гору. Фред пошел по ней, сперва сквозь кустарник, потом под высокими деревьями. Он панически держал свой телефон перед собой и наблюдал за дисплеем. Связи не было. Ноль. Он продолжал двигаться вверх. Лес немного посветлел. Фред услышал шуршание радиошумов. Он поднес трубку к уху в отчаянной надежде, что это ему что-то скажет. Выбрал первый из сохраненных у него номеров, нажал кнопку вызова. Мобильник долго думал. Потом написал: «Нет сети».

Фред оглянулся. Впереди с выступа скалы низвергался водопад высотой самое меньшее двадцать метров. Дальше дороги не было.

– Черт, – простонал он.

Он пошел назад к хижине. Сети не было. Вышел на мостки. Сети не было. Прошелся в обе стороны от озера. Сети не было. Он вспотел, руки дрожали, когда он обшаривал свой мобильник на предмет какой-нибудь спасительной опции. Первый раз в жизни Фред пожалел, что ничего не смыслит в технике. До сих пор он этим только гордился, отстаивая свою оригинальность в позе технического невежды.

– Это не оригинально! – громко проорал Фред в сторону озера и добавил: – Идиот! – имея в виду не озеро, а себя.

Есть же какой-то международный номер экстренного вызова, которым можно воспользоваться всюду? Но какой? Вдруг ему в голову пришла спасительная мысль. То, что надо! Надо позвонить Сюзанне, уж она-то подскажет ему номер. Надежда прожила совсем недолго, вскоре Фред понял свою логическую ошибку. Он бросился в хижину, там на одной кружке он видел наклейку горно-спасательной службы, сейчас он снова об этом вспомнил. Там указывалось все! «Спонсор спасательной службы, экстренный вызов 140».

Фред набрал 140. Ответ гласил: «Нет сети». Он все же попытался позвонить Сюзанне. Потом набирал 140. 133. 122. 144. Все аварийные номера, какие помнил с детства.

Нет сети.

Фред исторг крик, эхо которого впечатлило его самого. Он сразу же крикнул еще раз, исполненный непримиримой ярости на весь мир. Потом зашвырнул мобильник как можно дальше в озеро.

Альфред Фирнайс почувствовал себя немного лучше.

Он сел на мостки и отдышался. Солнце скрылось за горой по правую руку от него. Когда Фред повернул голову налево, он увидел, как голые скалы сияют в лучах заката. Горные вершины спят во тьме ночной, подумал он, однако птички в лесу не молчали вопреки утверждению Гете. Да и сам он даже не думал о том, чтоб молчать. На следующий день он как-нибудь пробьется к цивилизации. Сейчас для этого уже поздно. Он закурил последнюю сигарету и бросил пустую пачку в озеро. И тут же пожалел об этом, все-таки пачка была с целлофаном. Он где-то читал, что любой человек разложится скорее, чем пластик. А хуже всего силикон. Историки будущих цивилизаций когда-то будут удивлены тем, что найдут на раскопках после вымершего homo sapiens: осклизлые комья пластика.

Фред наблюдал за стаей мелких рыбешек, привлеченных его гонимой ветром сигаретной пачкой. Рыбки пытались обглодать странный предмет, но явно терпели поражение от прозрачного внешнего слоя упаковки.

Фред пошел в хижину и тщательно осмотрел печь. Хотя солнечный свет приятно согрел деревянные стены, однако ночь в ясную погоду грозила похолоданием. При внимательном изучении очень просто устроенной плиты Фред понял, что в своем утреннем смятении закрыл задвижку, предназначенную для тяги и выхода дыма. Он устранил ошибку, пошел за хижину, нащепал от полена щепы для растопки и принес полную корзину дров.

В этот вечер огонь разгорелся чудесно. Фред вслушивался в его потрескивание, поедая козий сыр, лепешки и оливки и запивая это все бутылкой вина.

После еды он сделал ужасное открытие.

29 июня

Многоуважаемая издательница!

Пишу Вам на пожелтевшей бумаге из стопки, обнаруженной в Вашем бараке, сослать меня в который Вам было угодно по причинам, кои я исследовать не в состоянии. Не знаю, получите ли Вы когда-нибудь это письмо, ибо не ведаю, покину ли я это негостеприимное место живым. Сейчас Вы, вероятно, со свойственной Вам неподкупной логикой спросите, почему я вообще Вам пишу. Ответ прост: писать – это мой способ думать. Я не могу ясно изложить мысль, иначе как на бумаге. При этом хочу подчеркнуть: выбросьте из головы надежду на мои стихи. Все, что я здесь излагаю, это не рассказ, не стихи, это – разве что жалоба.

Проливные дожди размыли дорогу, ведущую к хижине. Мой мобильник покоится на дне озера, где, пожалуй, тоже нет связи. Непроходимая пропасть и расстояние в 16,4 километра отделяют меня от «цивилизации». Я вынужден, нет, обязан взять это слово в кавычки, поскольку трактир «У серны», кроме водопровода и электричества, не выказывает больше ни одного признака того стандарта, который мы в свободном западном мире условились обозначать собирательным понятием «цивилизация». Как бы то ни было, в трактире «У серны» мне повстречались и гуманоиды, которые были в состоянии коммуницировать со мной, хотя и на чуждо звучащем наречии. Гуманоиды, которые при необходимости даже предоставили бы мне телефон, с помощью которого я мог бы вызвать такси, чтобы снова уехать в Берлин. Не беспокойтесь, счет я прислал бы Вам. Как и счет за горно-спасательные работы по вызволению из опасности в горах моего «Мерседес-Бенц-200» с автоматикой 1976 года выпуска. Это транспортное средство находится в безупречном состоянии. Сегодня я его, кстати, помыл. Да, помыл. Вы, верно, подумаете, что это не вяжется с моим образом, это, возможно, вообще не вяжется с образом поэта – мыть машину. Могу с Вами только согласиться. То, что я сегодня несколько раз бегал с ведром от машины к озеру и обратно, чтобы смыть толстую корку грязи с безупречного во всем остальном корпуса, может быть, передаст Вам представление о масштабе моего отчаяния.

Когда это письмо попадет к Вам в руки, я с высокой вероятностью буду лежать, разбившись о скалу, разметав руки, устремив в бесконечность окаменевший взор. Кровь из моей головы высохнет и почернеет, приклеившись к камню. Возможно, дикие звери обглодают мой скелет. Никто не посмеет сказать, что мое существование было напрасным, нет, из моей руки, вернее, моей рукой смогла набить себе брюхо какая-нибудь куница. Не исключено, что мои икры понадобились лисице, чтобы накормить детенышей, и, ястреб его знает, если здесь водятся ястребы, найдут меня вообще когда-нибудь или нет. Я вполне сознательно пишу «меня», а не «мои останки» или что-то в этом роде, потому что я не вижу разницы между останками и собой. Души не существует, поэтому не существует и ничего, что могло бы продолжать жить, разве что в качестве лисьего помета или ястребиной кучки, но я боюсь, что уклонился далеко в сторону.

Что случится с моим трупом, мне безразлично. Вы можете спокойно оставить его догнивать там, где он будет лежать. На тот случай, если я по каким-то причинам выживу и, следовательно, буду подлежать спасению, я выдам Вам свой план: поскольку я не ориентируюсь в этой необжитой и даже прямо-таки враждебной местности и поскольку в бараке не завалялось никакой карты, кажется, единственный целесообразный маршрут для бегства ведет вдоль бывшей дороги, которую напрочь снесло ливневыми потоками. Аккурат этот путь проходит, конечно же, через жуткие отвесные стены и островерхие скалы, которые нависают над стометровыми обрывами. Поскольку я не отличаюсь ни устойчивостью, ни отсутствием головокружения, мой побег, возможно, не удастся. Тем не менее придется на него отважиться. Мне не остается выбора – после открытия, которое мне довелось сделать вчера.

Теперь Вы, может быть, отгадаете, какой ужас может таить в себе это открытие, не волк ли это, который крадется вокруг хижины. Или гигантский бурый медведь, который гонится за мной с широко раскрытой пастью. Или привидение. Ожившие мертвецы, может быть, зомби с бледными окаменелыми лицами, которые ночами поднимаются из озера и хотят разрубить меня топором или зарезать ножом. Но нет. Вы можете быть спокойны. Зомби были бы для меня предпочтительнее. Итак, вчера, поев козьего сыра с оливками, запив это парой стаканов вина, я прогулялся (настроенный почти радостно!) до моего «бенца», теперь сияющего своим первозданным блеском, чтобы взять из багажника блок сигарет, который я предусмотрительно (!) захватил с собой. И что же мне пришлось обнаружить: блока сигарет там не оказалось. Его не было ни на заднем сиденье, ни под сиденьями, ни под запасным колесом, ни под каким бы то ни было укрытием – нигде.

И знаете, дорогая Сюзанна, что в этом страшном открытии самое худшее? То, что я вижу, как Вы смеетесь, стоит мне только представить, как Вы читаете эти строчки. Неважно, лежу ли я теперь в пропасти, разбившийся, или всего-навсего лишь умираю здесь голодной смертью, Вы по меньшей мере улыбнетесь. «Ипохондрик и курильщик – это несовместимо», – как-то однажды бросили Вы мне. Я-то нахожу, что это очень даже совместимо.

После того как я обыскал всю хижину, заглянул в каждый выдвижной ящик, в каждый уголок и закоулок в отчаянном поиске табака, при этом мне в руки попался лишь один номер журнала «Плейбой» семидесятых годов (Ваш отец, ах, озорник!), в котором модели еще носили волосы на срамных местах, черные и курчавые, точно шерсть пуделя, я забился в угол и стал думать о том, кто же мог стянуть у меня этот блок. При этом меня пронзила страшная догадка: я не покупал блока сигарет. Я собирался его купить, настолько твердо, что в дальнейшем явно не счел нужным довести это решение до осуществления.

От мучительных подробностей моего отчаяния я предпочел бы Вас избавить. После того как вчера вечером я выпил весь запас вина, рассчитанный на неделю, я смог хотя бы заснуть. Тем хуже была ломка сегодняшнего дня. Ну хорошо, изображу Вам самую острую фазу: после того как я скурил сперва все окурки из пепельницы моего автомобиля, я свернул себе что-то вроде сигары из камыша, волокон лианы и прелых листьев. Но и здесь хочу избавить Вас от лишних подробностей. Приняв остатки моего лекарства (я глотаю бета-блокаторы – из-за ипохондрии!), я почувствовал себя слишком слабым, чтобы отважиться на гусарский наскок на скалы, поскольку головокружение мучает меня и без пропасти. Я порвал со своей жизнью. Но все-таки завтра хочу дать еще один шанс моей судьбе. Либо я выживу, спущусь в долину и куплю себе в «Серне» пива и пачку сигарет. Либо умру некурящим.

С дружеским приветом

Фред Фирнайс.

30 июня

PS: Солнце смеется, всегда говорила моя бабуля.

Хороший день, чтобы мужчине пойти своим путем.

Мои запасы еды теперь тоже иссякли (мышь).

После ночи, полной ужаса, в моей решимости ничего не изменилось ни на гран. Я должен на это решиться!

PPS: Я еще раз вернулся. Важные замечания:

1) Мой «Мерседес» должен достаться моему другу Бенно Р., хочет он того или нет.

2) Никаких некрологов в фейсбуке, иначе я подам в суд!

3) Я обязываю Вас – в качестве наказания за Ваши злодеяния – издать в память Фреда Фирнайса полное собрание моих сочинений.

4) Герду Т. из «Новой прессы» не давать экземпляра для написания рецензии.

5) Скажите Шарлотте, что я все еще ее люблю.

6) В стихотворении «Складка лаврового занавеса» в третьей строчке напишите: «кроется в его крови» вместо «любит только свой приплод». Это сильнее. Это должно быть учтено в новом издании.

Такова моя последняя воля.

Альфред Фирнайс

PPPS: Я снова вернулся. Не говорите Шарлотте ничего.

Это неправда, что я все еще ее люблю.

Быть может, я никогда ее и не любил.

PPPPS: Но последнее ей говорить не нужно.

Немного погодя Фред замер на узком выступе отвесной стены. Под ним зияла пропасть, хотя и не в сто метров, но достаточно глубокая, чтобы при падении получить как минимум тяжелые увечья. Фред опасливо огляделся. Он попытался перенести тяжесть тела влево, наступив на камень. Но камень сорвался и рухнул вниз.

Фред удержался, ухватившись за сосну, росшую на выступе. Какая храбрая, подумал Фред, тогда и я смогу! Он глянул вверх. Попытался снова вскарабкаться на узкую тропу, с которой соскользнул. Сосна опасно нагнулась. Фред отчаянно шарил над собой в поисках спасительного плато. Его рука натыкалась на сухие еловые ветки, на камешки, а потом вдруг нащупала корень, за который можно было ухватиться.

Рука Фреда дрожала от напряжения, он увидел, как набухли жилы на предплечье, однако подтянуться не удалось, потому что корень вдруг подался, Фред почувствовал, как он вытягивается из земли, и не мог рискнуть, повиснув на нем всей своей тяжестью. Фред вспотел от напряжения и страха. Когда он снова опустился на крохотный выступ, несколько камней отломилось и упало в пропасть.

Фред вцепился в сосну. Он бросил взгляд направо, налево. Только вниз не смотреть! Что за дурацкое письмо, думал он. Все такое кокетливое и ироничное, а вот теперь я и в самом деле гибну! В отчаянии он замер на выступе, еще никогда в жизни ему не было так ясно, что умирать ему пока вовсе не хочется. Я должен отсюда выбраться! Я должен суметь! Он снова ухватился за корень на верхней тропинке, немного подтянулся, ухватился другой рукой за другой корень, крепко в него вцепившись. Вдруг он услышал треск, ноги повисли в пустоте – его выступ вместе с маленькой сосной отломился от стены и рухнул вниз.

Фред Фирнайс издал слабый крик ужаса. Он больше ничего не мог думать, только впился в корни пальцами еще крепче, однако совершенно точно чувствовал, как сантиметр за сантиметром опускается вниз, корни держались в почве слабо, сейчас они потеряют сцепление с ней, им не выдержать вес его тела, и тогда – тогда Фред окажется во власти силы небесной. Тут подоспел ангел, подхватил его могучей рукой, поднял в воздух, ему почудилось, что он летит, это уже небо, я на том свете? Да, умер, парю, парю на облаке, адью, адью…

Тут ангел поцеловал его.

Вообще-то поцелуй ангела Фред представлял себе несколько более возвышенным. Здесь же, если честно, поцелуй был довольно слюнявый, не особенно робкий, обмусоливший все лицо.

Открыв глаза, Фред увидел, что над ним стоит черная собака. Ага, собака мертвых, как бишь ее, Цербер, страж того света. Позади собаки стоял исполин – Харон, вероятно, рулевой челна мертвых, на котором его сейчас переправят через Стикс, в темное царство Аида. Паромщик, Харон, вот он я…

– Я Август, – сказал Харон.

Фред поднял глаза. Август, проводник в царство мертвых? Август казался слишком молодым для такой должности. И разве короткие кожаные штаны, прочные горные ботинки и засученные рукава рубашки подходящая форма одежды для последней переправы? Бинокль, болтавшийся на широкой шее Августа, мог пригодиться, чтобы разглядеть другой берег, берег царства мертвых, но для чего шляпа с кисточкой из меха серны?

На предплечье мужчины Фред увидел татуировку – русалку с элегантным рыбьим хвостом и стоячими грудями. Фред опять рухнул навзничь.

Его спас тот молодой человек из трактира «У серны».

Фред ничего не сказал. Он лишь тяжело отдувался.

– Чокнутый, – сказал Август.

Вскоре после этого Август и Фред сидели на скамье перед хижиной у озера. На потемневших бревнах за их спиной бегали солнечные зайчики: поверхность воды показывала на своем экране кино. Август тихо и умиротворенно смотрел на озеро. Рубашка Фреда была разорвана, лицо чумазое, однако чувствовал он себя великолепно.

Август достал из кармана рубашки упаковку табака и бумагу и свернул себе цигарку. Табак он положил на стол перед Фредом.

– Хошь, не? – спросил Август.

– Но ты ведь говоришь и по-немецки?

– Хочешь или нет?

– Я не курю, – сказал Фред.

Август зажег цигарку и с наслаждением втянул в себя дым.

– Глянь-ка, уж. – Август указал на озеро.

Змея без усилий оставляла на поверхности воды податливый, гибкий след и быстро продвигалась вперед.

– Головастики как раз превращаются в лягушек и выходят на землю. Стол для змей празднично накрыт, – объяснил он.

– А ты ведь и впрямь умеешь говорить красиво и правильно, – заметил Фред.

– Ну, если надо, – ответил Август.

Фред и Август смотрели вслед змее, которая подплыла к другому берегу и скрылась под кустом.

– Ты разбираешься в зверье? – спросил Фред.

– Было бы глупо, если бы не разбирался.

– Почему?

– Я же участковый лесничий.

– Участкового лесничего я представлял себе иначе.

– С белой лохматой бородой? – засмеялся Август.

– По крайней мере, без татуировки.

Зазвонил мобильник Августа. Он провел короткий разговор, в котором речь шла о состоянии дорог и троп.

– Почему твой мобильник действует? – спросил Фред почти возмущенно.

Август не без гордости поднял свой телефон.

– Берет даже здесь, на озере. Но тоже не всегда.

– Лесник с татуировкой и со смартфоном, – обозначил Фред.

– Я наблюдал за тобой с полчаса. Снизу, через бинокль. Вначале подумал, ты браконьер. Но для браконьера ты слишком неуклюж. Ты вообще-то хоть знаешь, что был, считай, уже труп? – спросил Август.

– Можно, я все-таки сверну себе одну? – спросил вместо ответа Фред.

– Я думал, ты не куришь.

– Я бы с удовольствием начал.

– Это никогда не поздно.

Август пододвинул табак Фреду. Фред ловко свернул себе сигарету. Подождал одно мгновение. Закурил, сделал затяжку и смотрел на цигарку так, будто она была первой в его жизни. Август издал громкий свист. Аиша, черный лабрадор, побежала от озера к хижине. Вскочила на скамью между мужчинами и села, учащенно дыша. Картина счастья.