Текст книги "Ученик брадобрея"

Красивая контора

Когда я впервые проходил мимо, это была обыкновенная контора – столы, пишмашинки, картотеки, телефоны, которые звонят, и люди, которые снимают трубки. Работали там полдюжины женщин, но ничто не отличало их от миллионов конторских служащих Америки, и красавиц там не водилось.

Все мужчины в конторе успели дожить до плюс-минус средних лет и ничем не выдавали, что в юности были красавцами или хоть кем. Имена таких людей не запоминаешь.

Делали они то, что положено делать в конторах. На окне и над дверью не было вывесок, поэтому я так и не узнал, чем все эти люди занимались. Может, у них там был филиал большого предприятия, которое находилось еще где-нибудь.

Эти люди, похоже, знали, что делают, и я решил, что ну и ладно, просто дважды в день ходил мимо: по дороге на работу и с работы домой.

Прошел где-то год, контора не менялась. Те же люди и некая суета: один из множества уголков вселенной.

Но как-то раз я шел мимо по дороге на работу, а все обычные женщины из конторы исчезли – испарились, будто сам воздух предложил им новые должности.

Пропали без следа, а вместо них явились шесть очень красивых девушек: блондинки, брюнетки, и еще, и еще, всевозможные красивые лица и тела, восхитительная женственность того и этого, элегантная одежда как раз по фигурам.

Большие дружелюбные груди, и маленькие чудные грудки, и попки, соблазнительные все до одной. Куда ни посмотри, обнаруживалось нечто чудесное в форме женщины.

Что случилось? Куда делись прежние женщины? Откуда взялись эти? Все они были, похоже, не из Сан-Франциско. Кто это придумал? Это что же, таков на деле был замысел Франкенштейна? Боже мой, как мы все ошибались!

И вот уже год пять дней в неделю я хожу мимо конторы, пристально гляжу в окно на всех этих красавиц, чем-то там занятых, и недоумеваю.

Может, жена босса, – который из них босс, кто у них кто? – умерла, и все это – его месть за долгие пресные годы, сведение, что называется, счетов, или, может, ему просто надоело смотреть по вечерам телевизор?

Ну, или я не знаю, что у них там произошло.

Длинноволосая блондинка снимает телефонную трубку. Очаровательная брюнетка убирает что-то в картотеку. Девушка с безупречными зубами, типичная чирлидерша, трет что-то ластиком. Экзотическая брюнетка несет через контору книгу. Таинственная маленькая девушка с очень большой грудью закатывает лист бумаги в пишущую машинку. Высокая девушка с восхитительным ртом и великолепным задом приклеивает марку на конверт.

Красивая контора.

Требуются огороды

Когда я туда добрался, они снова хоронили льва на заднем дворе. Как всегда, могилу выкопали наспех, лев в ней все равно бы не поместился, и копали на редкость непрофессионально, а теперь в эту халтурную ямку пытались запихнуть льва.

Как всегда, лев сносил это вполне стоически. За последние два года льва хоронили по меньшей мере раз пятьдесят, так что к своим похоронам на заднем дворе он привык.

Я помню, как его хоронили впервые. Тогда он не понимал, что творится. Он был юным львом, пугался и нервничал, но теперь он понимал, что творится, потому что стал взрослым львом и хоронили его уже не раз.

Он рассеянно скучал, а они крест-накрест сложили ему передние лапы на груди и принялись забрасывать морду землей.

По правде говоря, дело было безнадежное. Лев ни за что не влез бы в яму. Он и раньше не помещался в яму на заднем дворе и никогда не поместится. Они просто не в состоянии выкопать яму, в которой можно похоронить этого льва.

– Привет, – сказал я. – Яма слишком маленькая.

– Салют, – ответили они. – Нормальная.

Так мы здоровались вот уже два года.

Где-то час я стоял и смотрел, как они отчаянно пытаются похоронить льва, но похоронить им удалось лишь 1/4 льва, а потом они в раздражении сдались и столпились, коря друг друга за то, что не выкопали яму побольше.

– Может, вам в следующем году разбить огород? – сказал я. – По-моему, тут отлично уродится морковь.

Их это не очень рассмешило.

Старый автобус

Я поступаю как все: живу в Сан-Франциско. Иногда Мать-Природа вынуждает меня садиться в автобус. К примеру, вчера. Направлялся я далеко, на Клей-стрит, ногам моим такая задача была не под силу, так что я ждал автобуса.

Не сказать, что я страдал: был чудесный теплый осенний день, неистово ясный. Еще автобуса ждала старуха. Как говорится, ничего такого. С большой сумкой и в белых перчатках, которые овощной шкуркой обтягивали ей руки.

На заднем сиденье мотоцикла проехал китаец. Я очень удивился. Я раньше никогда не думал о китайцах на мотоциклах. Порой реальность обнимает тебя ужасно крепко, как овощные шкурки – руки той старухи.

Я обрадовался, когда пришел автобус. Когда появляется твой автобус, наступает какое-то счастье. Очень крохотное и специфическое счастье, конечно, и великим счастьем ему не стать.

Я пропустил старуху вперед и вошел за ней в классической средневековой манере, и меня в автобус провожали этажи замка.

Я кинул пятнадцать центов и, как обычно, получил билет на пересадку, хотя он мне не нужен. Я всегда беру билет на пересадку. Он занимает мне руки, пока я еду в автобусе. Мне нужно чем-то заниматься.

Я сел, оглядел пассажиров и спустя примерно минуту понял: с автобусом что-то не то. Остальным пассажирам понадобилось примерно столько же, чтобы понять: с автобусом что-то не то, и это не то – я.

Я был молод. В автобусе ехало человек девятнадцать, и всем, мужчинам и женщинам, было за шестьдесят, за семьдесят, за восемьдесят, и только мне за двадцать. Они смотрели на меня, а я на них. Нам было неловко и неуютно.

Как это случилось? Почему мы вдруг оказались пешками жестокой судьбы и теперь не могли отвести друг от друга глаз?

Мужчина лет семидесяти восьми принялся отчаянно стискивать отворот плаща. Женщина лет шестидесяти трех начала белым носовым платком вытирать руки, палец за пальцем.

Было страшно неприятно так жестоко и необычайно напоминать им о потерянной юности, о том, что годы их изящества миновали. Зачем нас смешало в этот жуткий салат, сервированный на сиденьях проклятого автобуса?

Я вышел из автобуса на первой же остановке. Все были рады, что я ухожу, и я – больше всех.

Пока автобус не исчез из виду, я стоял и смотрел ему вслед, а он увозил свой странный груз в целости и сохранности все дальше и дальше по дороге времени.

Призраки детей Такомы

Дети Такомы, штат Вашингтон, пошли на войну в декабре 41-го. Казалось, это правильный поступок – пойти по стопам родителей и других взрослых, что вели себя так, будто знают, что происходит.

– Помните Пёрл-Харбор! – говорили они [18]18
  «Remember Pearl Harbor» – лозунг, популярный в США после японской атаки на военную базу Пёрл-Харбор; считается, что в оборот его ввел коммандер Льюис Престон Хэррис.


[Закрыть].

– Фиг ли! – отвечали мы.

Я в то время был ребенком, хотя сейчас похож на кого-то другого. У нас в Такоме шла война. Дети могут убивать воображаемых врагов так же неплохо, как взрослые настоящих. Война тянулась много лет.

За период Второй мировой войны я лично убил 352 892 неприятельских солдат, не ранив ни одного. Детям во время войны нужно гораздо меньше госпиталей, чем взрослым. Дети больше смотрят на это с точки зрения смерти-без-пощады.

Я потопил 987 линкоров, 532 авианосца, 799 крейсеров, 2007 эсминцев и 161 транспорт. Транспортные суда были не очень интересной мишенью: маловато азарта.

Кроме того, я потопил 5465 торпедных катеров. Понятия не имею, зачем понадобилось столько их топить. Но так бывает. Четыре года подряд, стоило мне обернуться – и я топил торпедный катер. Непонятно мне до сих пор. 5465 торпедных катеров – это много.

Я потопил только три подводные лодки. Субмарины просто не по моей части. Первую свою подлодку я потопил весной 1942-го. В декабре и январе толпы пацанов выскакивали на улицу и топили субмарины налево и направо. Я выжидал.

Выжидал я до апреля, а потом однажды утром по дороге в школу – БАБАХ! – моя первая подлодка, прямо напротив бакалейной лавки. Вторую я пустил на дно в 1944-м. Я мог себе позволить ждать следующей два года.

Последнюю подводную лодку я потопил в феврале 45-го, через несколько дней после того, как мне исполнилось десять. Подарки в том году меня не очень сильно удовлетворили.

А было еще небо! Я взмывал в него в поисках неприятеля, а гора Рейнир высилась на моем фоне, как холодный белый генерал.

Я был асом, я летал на «пи-38», «груммане дикой кошке», «мустанге пи-51» [19]19
  «Lockheed P-38 Lightning» (1939) – американский тяжелый двухмоторный истребитель, в США состоял на вооружении с 1941 по 1949 г. «Grumman F4F Wildcat» (1937) – американский одноместный палубный истребитель-бомбардировщик, в США состоял на вооружении с 1940 по 1945 г. «North American P-51 Mustang» (1940) – американский одноместный истребитель дальнего радиуса действия, состоял на вооружении с 1942 по 1984 г.


[Закрыть] и «мессершмитте». Да-да – на «мессере». Я захватил один и перекрасил в особый цвет, чтобы наши не пытались меня сбить по ошибке. Мой «мессершмитт» узнавали все, и враг большую цену платил за эти встречи.

Я сбил 8942 истребителя, 6420 бомбардировщиков и 51 дирижабль заграждения. Больше всего дирижаблей я сбил в самом начале военных действий. Позже, году в 43-м, перестал сбивать их вообще. Слишком медленные.

Кроме того, я уничтожил 1281 танк, 777 мостов и 109 нефтеперерабатывающих заводов, поскольку знал, что наше дело правое.

– Помните Пёрл-Харбор! – говорили нам.

– Ну еще бы! – отвечали мы.

Вражеские самолеты я сбивал, раскинув руки на бегу в стороны, а бежал я дьявольски быстро и орал во всю глотку: ТРА-таттаттаттаттаттаттаттаттаттатта!

Дети больше так не делают. Теперь дети ведут себя иначе, а поскольку они ведут себя иначе, у меня случаются целые дни, когда я чувствую себя призраком ребенка – изучаю воспоминания об игрушках, заигранных до того, что снова стали землей.

Раньше я делал еще одну штуку, очень здоровскую для юного самолета. Отыскивал пару фонариков и зажженными держал их ночью в вытянутых руках – я был ночным пилотом и проносился по улицам Такомы.

В самолет я играл и дома: брал из кухни четыре стула и составлял вместе. Два стула смотрели в одну сторону и были фюзеляжем, и по стулу на каждое крыло.

Дома я чаще играл в пикирующий бомбардировщик. У стульев это почему-то получалось лучше всего. Моя сестра сидела на стуле прямо за моей спиной и передавала по рации срочные сообщения на базу.

– У нас осталась всего одна бомба, но авианосец упускать нельзя. Придется бросать бомбу прицельно в дымовую трубу. Прием. Благодарю вас, капитан, удача нам потребуется.

А потом сестра говорила мне:

– Думаешь, сможешь?

И я отвечал:

– Еще бы, только держи покрепче фуражку.

Твоей Фуражки

Больше Нет Вот Уже

Двадцать Лет

1 января

1965 г.

Прямой эфир

Я слушаю прямой эфир по новому радиоприемнику, купленному несколько недель назад. Это транзисторный белый пластмассовый приемник с AM/FM. Я крайне редко покупаю новые вещи, так что мой бюджет немало удивился, когда в итальянском магазине электроприборов я купил это радио.

Очень любезный продавец рассказал мне, что продал больше четырехсот таких приемников итальянцам, которые хотели слушать по FM передачу на итальянском.

Не знаю почему, но это сильно меня поразило. Отчего мне захотелось купить радио – так я и удивил свой бюджет.

Радио стоило $29.95.

Теперь я слушаю прямой эфир, поскольку снаружи льет дождь и мне больше нечем занять уши. Я слушаю это новое радио и вспоминаю другое новое радио, что жило в прошлом.

Мне было, кажется, лет двенадцать, Тихоокеанский Северо-Запад, где зима – вечный дождь и вечная слякоть.

У нас был старый приемник 1930-х годов, в огромном корпусе, похожем на гроб, и я его боялся, потому что дети порой боятся старой мебели – она напоминает о мертвых людях.

Звучало это радио из рук вон плохо, и слушать мои любимые передачи было все сложнее и сложнее.

Починке оно не поддавалось. За жалкое подобие звуков цеплялось из последних сил шкалы.

Давным-давно пора было купить новое радио, но мы не могли, потому что были бедные. В конце концов скопили на первый взнос и по слякоти пошли в местный магазин радиотоваров.

Мы – это мама, я и сестра, и втроем мы слушали новехонькие радиоприемники, будто в раю очутились, пока не остановились на одном, который в итоге и купили.

Он был головокружительно прекрасен, в превосходном деревянном корпусе и пахнул небесной лесопилкой. Настольная модель, что тоже было просто замечательно.

Мы с радиоприемником шли домой по слякотным улицам без тротуаров. Радио лежало в картонной коробке, и мне доверили его нести. Я очень гордился.

То был один из счастливейших вечеров в моей жизни: я слушал любимые передачи по новехонькому радио, а дом сотрясала проливная зимняя гроза. Каждая передача звучала, как ограненный алмаз. Топот копыт лошади Малыша Циско [20]20
  Малыш Циско (The Cisco Kid, в рус. перев. И. Гуровой – Козленок Циско) – персонаж рассказа О’Генри «Как истый кабальеро» (The Caballero’s Way, 1907), а затем фильмов, комиксов, теле– и радиопостановок, изначально жестокий убийца, впоследствии – мексиканский герой. Радиосериал компании Mutual Broadcasting System, а затем Mutual – Don Lee Network выходил в эфир в 1942–1956 гг.; Малыша Циско в нем первоначально играл Джексон Бек, затем Джек Мэзер.


[Закрыть] сверкал, точно кольцо.

Я сижу сейчас, лысеяжиреястареягодыспустя, слушаю прямой эфир по второму новому радио в своей жизни, а призраки той грозы сотрясают дом.

Я пытался рассказать кому-то о тебе

Я пытался рассказать кому-то о тебе несколько дней назад. Ты не похожа ни на одну девушку, какие прежде попадались мне на глаза.

Я не мог сказать:

– Ну что – она вылитая Джейн Фонда [21]21
  Джейн Симор Фонда (р. 1937) – американская киноактриса, секс-символ 60-х годов.


[Закрыть], только волосы рыжие, другой рот и она, разумеется, не кинозвезда.

Я не мог этого сказать, поскольку ты совсем не похожа на Джейн Фонду.

В конце концов, я пересказал тебя, как фильм, который видел ребенком в Такоме, штат Вашингтон. Наверное, я смотрел его году в 41-м или 42-м: где-то тогда. Мне, видимо, было лет семь-восемь – или шесть. Фильм был о сельской электрификации – идеальное кино 1930-х годов с моралью «Нового курса» [22]22
  «New Deal» – система мероприятий администрации 32-го президента США (1933–1945) Фрэнклина Делано Рузевелта (1882–1945) в 1933–1939 гг., направленных на ликвидацию последствий Великой депрессии и решение социальных проблем.


[Закрыть] для ребенка.

Кино рассказывало о фермерах, живших в деревне без электричества. Чтобы видеть ночью, они пользовались лампами – шили, читали. Никаких домашних приборов у них не было – ни тостеров, ни стиральных машинок; радио слушать они тоже не могли.

Потом они построили плотину с большими электрогенераторами, по всей округе расставили столбы и над полями и пастбищами протянули провода.

Оттого, что они просто ставили столбы, чтобы по ним бежали провода, веяло невероятным героизмом. Они выглядели древними и современными сразу.

Потом в кино показали Электричество – как молодого греческого бога, что пришел к фермеру и навсегда отнял у него его темную жизнь.

И фермер неожиданно, истово, просто нажав на выключатель, получил электрический свет, при котором ранним черным зимним утром можно доить корову.

Семья фермера начала слушать радио, у них появился тостер и много яркого света, чтобы шить платья и читать газеты.

Невероятное кино вообще-то: оно будоражило меня, как «Усеянное звездами знамя» [23]23
  «The Star-Spangled Banner» – государственный гимн США, утвержден Конгрессом в 1931 г. Слова написаны в 1814 г. Фрэнсисом Скоттом Ки в честь обороны форта Макхенри во время войны 1812 г., позднее положены на музыку «Песни к Анакреону» – гимна британского Анакреонтического общества, написанного ок. 1780 г. Джоном Стаффордом Смитом.


[Закрыть], фотографии президента Рузвельта или его выступления по радио.

– …Президент Соединенных Штатов…

Мне хотелось, чтоб электричество стало во всем мире. Мне хотелось, чтобы все фермеры на свете могли слушать по радио президента Рузвельта.

Вот так ты на меня смотришь.

В Хеллоуин по домам на кораблях до самого моря

В детстве я на Хеллоуин играл, как будто я моряк и, выпрашивая по домам сласти, иду на кораблях до самого моря. Мешок с конфетами – штурвал, маска – паруса, рассекающие чудесную осеннюю ночь, а крылечные огни сияют, как порты захода.

Попрошай был капитаном нашего корабля, и он говорил: «Мы в этом порту ненадолго. Сойдите на берег, хорошо вам повеселиться. Только помните, мы отчалим на заре с отливом». Боже мой, он не соврал! Мы отчалили на заре с отливом.

Ежевичный автомобилист

Ежевичные кусты росли повсюду – зелеными драконьими хвостами взбирались на бока заброшенных складов в промзоне, знававшей иные времена. Кусты были такие мощные, что люди клали на них доски, как мосты, чтобы добраться до больших ягод посередке.

Мостов в кусты было много. Некоторые по пять или шесть досок длиной, и на них надо осторожно балансировать, потому что на пятнадцать футов вниз – одни сплошные ежевичные кусты, и если упадешь, колючками расцарапает очень сильно.

Туда не заглядывали мимоходом нарвать немножко ежевики для пирога или съесть с молоком и сахаром. Туда ходили собрать ежевики для варенья на зиму или чтобы продать, поскольку денег хотелось побольше, чем на билет в кино.

Не описать, сколько там было ежевики. Ежевичины громадные, как черные алмазы, но добираться до них – все равно что брать штурмом замок: в ход шла средневековая ежевичная инженерия, вырубка ходов и прокладка мостов.

– Замок пал!

Временами, когда надоедало собирать ежевику, я вглядывался в тенистую темницу в глубине кустов. Там виднелось что-то смутное, не разберешь что, и какие-то силуэты, текучие, как призраки.

Однажды мне стало так любопытно, что я припал к пятой доске моста, который построил в кустах, и стал смотреть вглубь, где колючки походили на шипы грозной булавы, пока глаза не привыкли к темноте и прямо под собой я не увидел седан «форда» модели А.

Я так долго лежал на доске, рассматривая машину, что свело ноги. Через два часа, разодрав одежду и исцарапавшись до крови, я проделал ход на переднее сиденье этой машины – руки на руле, одна нога на педали газа, другая на тормозе, а вокруг, будто в замке, пахнет обивкой, – и через ветровое стекло сквозь сумеречную тьму стал глядеть вверх, в зеленые солнечные тени.

Пришли другие сборщики и принялись собирать ежевику на досках прямо надо мной. Они ужасно радовались. Наверное, раньше никогда там не бывали и не видели такой ежевики. Я сидел под ними в машине и слушал, как они разговаривают.

– Эй, гляди, какая ежевичина!

Резинка Торо

Жизнь не сложнее поездки через Нью-Мексико в одолженном джипе, с девушкой на переднем сиденье, такой красивой, что мне становится хорошо во всех отношениях всякий раз, когда я на нее смотрю. Выпало много снега, и нам пришлось дать кругаля на сто пятьдесят миль, потому что снег забил нужную дорогу, точно склянку песочных часов.

Вообще-то я страшно рад, потому что мы едем в крошечный городок Торо, штат Нью-Мексико, узнать, открыто ли 56-е шоссе до каньона Чако. Мы хотим посмотреть там индейские руины.

Земля укутана снегом так плотно, словно только что получила государственную пенсию и теперь предвкушает долгую и приятную жизнь вдали от дел.

Мы замечаем кафе, умостившееся в снежной праздности. Мы тормозим, девушка остается в машине, а я иду в кафе выяснять про дорогу.

Официантка немолода. Она смотрит на меня, словно я – иностранный фильм, только что вышедший сюда из-под снега, с Жан-Полем Бельмондо и Катрин Денёв [24]24
  Французские актеры Жан-Поль Бельмондо (р. 1933) и Катрин Денёв (р. 1943) сыграли главные роли во франко-итальянской романтической драме «Сирена с “Миссисипи”» (La Sirène du Mississippi, 1969) французского режиссера новой волны Франсуа Трюффо по мотивам романа американского писателя Уильяма Айриша (Корнелла Вулрича) «Вальс в темноте» (Waltz into Darkness, 1947).


[Закрыть] в главных ролях. Кафе пахнет завтраком длиной в полсотни футов. За ним сидят два индейца – жуют яичницу с ветчиной.

Они молчат, им любопытно. Смотрят на меня краем глаза. Я спрашиваю официантку про дорогу, и официантка говорит, что дорога закрыта. Сообщает об этом одной быстрой окончательной фразой. Ну, ничего не поделаешь.

Я шагаю было к двери, но один индеец поворачивается и говорит краем рта:

– Дорога открыта. Я утром по ней ехал.

– До самого Сорок четвертого шоссе открыта? Которое в Кубу? – спрашиваю я.

– Да.

Официантка вдруг переключает все свое внимание на кофе. Кофе нуждается в безотлагательной заботе, и официантка занята сейчас им во благо всех будущих поколений любителей кофе. Без ее преданного труда кофе в Торо, штат Нью-Мексико, может и вовсе исчезнуть.

44:40

Когда я познакомился с Кэмероном, он был глубоким стариком, не снимал теплые тапочки и уже не разговаривал. Только курил сигары и временами слушал пластинки Бёрла Айвза [25]25
  Бёрл Айвз (Бёрл Айкл Айвенхоу Айвз, 1909–1995) – американский кантри– и фолк-певец, радиоведущий, радио– и киноактер.


[Закрыть]. Жил он с одним из своих сыновей, а тот и сам дотянул до средних лет и уже сетовал на старость:

– Черт возьми, как ни крути, годы мои уже не те.

У Кэмерона в гостиной было свое кресло. Накрытое шерстяным одеялом. В это кресло больше никто не садился – как будто Кэмерон всегда в нем сидел. Креслом командовал его дух. Старики умеют так делать с мебелью, на которой заканчивают свои дни.

Зимой он уже не выходил наружу, но летом порой сидел на веранде и глядел мимо розовых кустов на улицу, где жизнь расписывала свой календарь без него, словно и не было никогда никакого Кэмерона.

Хотя Кэмерон был. Был он прекрасным танцором и в 1890-х танцевал ночи напролет. Прославился своими танцами. Свел в могилу не одного скрипача, и с Кэмероном девушки всегда танцевали лучше, и все они любили его за это, и все они млели, краснели и хихикали, слыша его имя. От одного имени его или вида трепетали даже «серьезные» девушки.

Много сердец разбилось, когда в 1900 году он женился на самой юной дочери Синглтона.

– Не такая уж она красивая, – горестно твердили неудачницы и плакали на свадьбе.

Еще он чертовски хорошо играл в покер – а в тех краях люди играли в покер очень серьезно и с большими ставками. Однажды человека, сидевшего рядом с ним, поймали на шулерстве.

На карту были поставлены куча денег и лист бумаги, представлявший двенадцать голов скота, двух лошадей и повозку. Они были частью ставки.

О том, что человек жульничает, дал знать один из игроков: не говоря ни слова, он резко перегнулся через стол и перерезал тому человеку глотку.

Кэмерон машинально протянул руку и пальцем зажал человеку яремную вену, чтобы кровь не хлестала по всему столу. Он поддерживал умирающего человека на стуле, пока не закончилась партия и не выяснилось, кому достались двенадцать голов скота, две лошади и повозка.

Хотя Кэмерон больше не разговаривал, отблески таких вот событий читались в его глазах. Ревматизм превратил его руки в овощи, но в их неподвижности чувствовалось огромное достоинство. Сигару он поджигал так, будто вершил историю.

Как-то в 1889 году он целую зиму пас овец. Он был молодым человеком, совсем подростком. То была долгая одинокая зимняя работа в богом забытом краю, но Кэмерону нужны были деньги – отдать долг отцу. Один из тех сложных семейных долгов, в детали которых лучше не вдаваться.

Той зимой Кэмерону только и оставалось любоваться на овец, однако он нашел чем себя ободрить.

Над рекой всю зиму летали утки и гуси, а хозяин стада выдал Кэмерону и другим пастухам огромное, нереальное, можно сказать, количество боеприпасов для винчестера 44:40, чтобы отгонять волков, хотя в округе никаких волков не водилось.

Из-за волков хозяин стада переживал ужасно. До смешного прямо, судя по грудам боеприпасов для 44:40, которые он выдал своим пастухам.

В ту зиму Кэмерон со своим ружьем попользовался этими боеприпасами от души: он палил в уток и гусей со склона холма в двух сотнях ярдов от реки. 44:40 – не сказать чтобы лучшее в мире ружье для охоты на пернатую дичь. Оно стреляет огромными медленными пулями, словно толстый человек открывает дверь. Такого рода ставки были как раз для Кэмерона.

Длинные зимние месяцы этого семейно-долгового изгнания ползли день за днем, выстрел за выстрелом, пока в конце концов не настала весна, и к тому времени Кэмерон извел на этих гусей и уток несколько тысяч патронов и ни разу не попал.

Кэмерон любил рассказывать эту историю, считал, что это очень смешно, и сам всегда смеялся. Он рассказывал ее почти столько же раз, сколько успел пальнуть в этих птиц, много лет ниже по течению от моста 1900 года, и на мосту, и вверх по течению, по десятилетиям этого века, пока не перестал разговаривать вообще.