Текст книги "ДНК миллиардера. Естественная история богатых"

Некоторые ученые посчитали бы неправильной экстраполяцию наблюдений за поведением одного вида животных на другой вид. Наше сходство с шимпанзе, бонобо и прочими приматами во многом сродни эху. Нельзя ожидать, чтобы ворчание, отразившись, превратилось в прекрасную арию. У нас есть язык; исследования так называемого «языка обезьян» лишь подтвердили, что у других видов его нет. У нас есть так называемая «теория сознания», то есть представления о процессе мышления и чувствах других индивидов; шимпанзе, бонобо, дети до четырех лет (ну хорошо – и некоторые богатые люди) имеют в лучшем случае очень смутное, неразвитое представление о сознании других особей. А самое главное, мы обладаем коллективным знанием и традицией цивилизации; у шимпанзе есть лишь набор привычек, локализованные традиции использования орудий и пищи.

Все эти поразительные отличия – результат недавних событий в эволюции человека. Если бы мы проследили их развитие в родовой линии мисс Робертс, то, вероятно, ушли бы не дальше Джупитер-Айленда, то есть на 500 тысяч лет в прошлое. В эволюционной схеме эти различия не намного старше, чем появление земледелия и богатства среди людей. Сколь бы удивительны они ни были, не следует забывать о том, как много общего у нас с другими приматами. Если одни модели поведения богатых и светских людей, без сомнения, обратили бы в бегство среднестатистического примата, то другие показались бы ему очень знакомыми.

Чмок-чмок

Воздушный поцелуй, например, может показаться современным изобретением, «снобистской манерой», как выразилась специалист в области этикета Летиция Болдридж. Но в действительности, когда модные тусовщики здороваются, выпячивая губы и размыкая их с влажным чмокающим звуком, а также чмокают за ухом друг у друга, то они прибегают к очень древней практике.

Приматологи называют это причмокиванием. Это превращенная в ритуал имитация ухаживания. Обезьяны, в том числе человекообразные, используют ее как жест для умиротворения потенциальных противников. Как и завсегдатаи вечеринок, они иногда используют воздушный поцелуй в обманных целях, чтобы затем нанести неожиданный удар. Приведу пример: американские биологи Роберт Сейфарт и Дороти Чейни провели годы рядом со стаей верветок в кенийском национальном парке Амбосели. Однажды они наблюдали, как за самкой ухаживал самец по кличке Эскофье. Дочь самки – верветка-принцесса по кличке Лесли, – видимо, не одобрила этих отношений и бросилась в атаку на Эскофье. Тот убежал. Лесли шлепнулась на место рядом со своей матерью и несколько минут по-хозяйски ухаживала за ней. Затем она подошла к съежившемуся Эскофье. Полная раскаяния Лесли послала ему воздушный поцелуй, и Эскофье позволил ей приблизиться и поухаживать за ним – казалось, что они помирились. Лесли запустила пальцы в его волосы, выискивая колючки, грязь и невидимые остатки злости. Постепенно Эскофье успокоился. Наконец он лег и вытянулся, подставив Лесли спину. «В этот момент, – пишут биологи, – Лесли схватила хвост Эскофье, укусила его и держала между зубами, пока Эскофье кричал от боли».

Этот инцидент позволяет предположить, что некоторые поведенческие реакции достались членам списка Forbes 400 от обезьян в первозданном виде. Мы чмокаем губами точно так же, как обезьяны. А обезоружив своих противников, мы по-прежнему кусаем их за задницы, хотя теперь это принимает вид заметки, помещаемой через три дня в разделе светской хроники.

Поведение в языке

Такое уникальное средство общения (выражения мысли), как человеческий язык, появилось благодаря резкой трансформации поведения приматов. Обезьяны, например, часами ухаживают друг за другом; это их основной инструмент скрепления социальных уз. У людей, которые являются приматами, также есть первобытная потребность в поглаживании, однако мы научились делать то же самое с помощью болтовни и особенно, как мы вскоре увидим, лести по отношению к вышестоящим. Такая трансформация поведения в вербальную форму не лишена смысла. Примат имеет в своем распоряжении в среднем двадцать различных сигналов; словарный запас среднестатистического англоговорящего человека – 60 тысяч единиц. Язык, без сомнения, способствовал также трансформации, имевшей решающее значение для возникновения богатства на нашей планете: шимпанзе и некоторые другие приматы делятся пищей и прибегают к социальному манипулированию ревущими от голода особями. Люди, особенно богатые и честолюбивые, делают то же самое с помощью банкетов и вечеринок.

Фактически главное впечатление человека, проведшего несколько часов среди приматов, связано с тем, как сильно их поведение похоже на наше. Та часть нашего наследия, которая заставляет нас стремиться к более высокому статусу, злословить об одних и льстить другим, сплетничать, создавать коалиции и укреплять семейные связи, отчетливо проявляется всякий раз, когда встречаются две или три обезьяны. Общественная жизнь – это та широкая сфера, в которой специализируются приматы, и то, что объединяет нас. Сторонники так называемой макиавеллиевской гипотезы разума утверждают, что наша социальная природа даже могла быть решающим фактором в эволюции увеличившегося мозга приматов.

Тридцать миллионов лет социального роста

«Социальный ум для приматов – то же самое, что навигация по звездам для арктических крачек», – сказал Роберт Сейфарт, когда я гостил у него и Дороти Чейни в дельте реки Окованго в Ботсване, где они сейчас изучают бабуинов. Этот вид ума свойствен не только людям и даже не только нам и нашим кузенам бонобо и шимпанзе. На самом деле примерно такая же общественная система знакома очень многим из трехсот видов современных приматов. По-видимому, она была достаточно хорошо развита уже к тому времени, когда потомки обезьян – наши гоминиды – отделились от остальных обезьян (примерно 30 миллионов лет назад). Таким образом, мы были охотниками за статусом и карьеристами миллионы лет до того, как стали людьми. Мы готовились стать богатыми, еще когда цеплялись хвостами за ветки.

Однажды утром мы с Сейфертом и Чейни остановились у пальмы, где пара бабуинов сидела, греясь на солнце, принимая ухаживания подчиненных и ожидая, когда завтрак упадет с неба. На вершине пальмы еще один бабуин спокойно ел ядра кокосового ореха и случайно стряс несколько орехов на землю. Пауэр и Село (король и королева стаи С) взяли первую пару орехов. Когда они отошли, их место занял Сонни – второй по статусу самец. Сонни пригрозил меньшему самцу по кличке Гэри, резко приподняв брови. Гэри немедленно отыгрался, напугав несчастного подростка. Такое поведение биологи называют переадресованной агрессией, и, разумеется, мы все прибегаем к ней, например, когда пинаем ни в чем не повинную собачонку.

Глядя на этот завтрак, во время которого подтверждалась иерархия власти, я начал педантично отмечать основные поведенческие механизмы, приписываемые биологами-дарвинистами как людям, так и животным. Вот пример обоюдного альтруизма: один бабуин закончил гладить другого, закрыл глаза и наклонил голову, чтобы теперь и тот погладил его. А вот проявление родственного отбора: взрослый брат, увидев, что какой-то хам беспокоит его сестру, вскочил, чтобы прогнать его. А здесь налицо доминантное поведение: один бабуин вытеснил другого с места под солнцем.

«Мы как будто сидим в итальянском кафе за фужером вина и смотрим, как взрослые и подростки заходят и выходят, – говорит Сейфарт, – причем у каждого своя сложная история». Иногда кто-нибудь незаметно исчезает, чтобы избежать встречи с соперником. А в другой раз двое встречаются и сидят вместе, укрепляя узы дружбы. Чейни и Сейфарт не просто наблюдали за тем, как они приходили и уходили. Они также распространяли ложную информацию. Они проигрывали записи голосов бабуинов, чтобы определить, что знают сами бабуины о сложных социальных связях в стае.

Кто есть кто?

Оказалось, что они знают многое не только о своем семейном круге и друзьях, но также о семьях и друзьях пятидесяти или шестидесяти других особей стаи. Так, например, когда исследователи включали запись крика бабуина по кличке Бриджит, ее мать Джейн, естественно, реагировала на него. Однако и другие обезьяны узнавали голос Бриджит и смотрели на Джейн. Если Джейн сидела рядом с самкой по кличке Хилари, имевшей более высокий статус, исследователи могли проиграть запись звуков, издаваемых двумя их родственниками во время поединка. Обычно в ответ на это Хилари и Джейн поворачивали головы в поиске источника звуков. Затем они смотрели друг на друга. В течение следующих пятнадцати минут Хилари чаще всего предпринимала что-нибудь, чтобы прогнать Джейн с ее места. Джейн редко мстила Хилари, поскольку бабуины стараются избегать драк, в которых не могут победить. Вместо этого она подходила к лучшей подруге Хилари и вытесняла ту с ее места (еще один пример переадресованной агрессии) или же угрожала детям Хилари.

Бабуины разбирались в том, кто есть кто в стае, не хуже, чем миланские модельеры, просматривающие колонку светской хроники в утренней газете. Они чувствовали тонкости взаимосвязи статуса и семьи так же хорошо, как молодая честолюбивая Дебора Митфорд, изучающая Burko’s Peerage в поиске потенциальных мужей – кого-нибудь не хуже графа, желательно не слишком страшного. Столь яркими умственными способностями к управлению сложными социальными отношениями приматы пользуются уже целую вечность.

В самом деле, когда я сидел среди бабуинов, у меня сложилось тревожное впечатление, что социальные отношения для них важнее, чем пища и секс. Еда была повсюду, а секс был привилегией главным образом доминантных особей. Однако вопросы статуса или престижа волновали всех. Тревожно это потому, что в основе дарвинистской борьбы за выживание лежат как раз пища и секс. Но выдающаяся чета стаи даже не занималась сексом, хотя Село, судя по ее красному заду, находилась в полной сексуальной готовности. Они были неполноценной семьей: Пауэр вырос вместе с Село и, хотя она не была его сестрой, он явно испытывал комплекс из-за неприятия инцеста. Эти двое, тем не менее, гордо разгуливали вместе, принимая знаки внимания подчиненных. Пауэр не позволял другим самцам подходить к Село. Она была его и только его игрушкой.

В случае таких глубоко политизированных видов, как шимпанзе, сходство социального поведения становилось еще более явным. Шимпанзе – мастера по части организации общения. Они хитроумно устанавливают дружеские связи и создают политические союзы. Видные особи практикуют своего рода noblesse oblige; кажется, они понимают, что разделение пищи и других ресурсов – это способ обретения престижа и поддержки со стороны нижестоящих особей. Как и богатые, шимпанзе осознают, как важно иметь правильное выражение лица. В книге «Политика шимпанзе» Франс де Вааль вспоминает, как доминантному самцу по кличке Льюит бросил вызов стоявший у него за спиной соперник. Перед тем как повернуться к нему лицом, Льюит, как старший менеджер компании перед входом в комнату, полную недовольных акционеров, помешкал и сжал пальцами губы и провел рукой по лицу, чтобы смахнуть нервную ухмылку. Затем он повернулся к противнику со спокойным выражением непоколебимой власти на лице.

Состязания «ух-ху»

Однажды во время моего визита в стаю С тишину дельты Окованго внезапно нарушил стремительно несущийся девяностофунтовый самец. Шерсть его стояла дыбом, зубы были оскалены, а сам он во весь голос кричал на какого-то соперника, бежавшего впереди и оставлявшего за собой столб пыли. Остальные члены стаи поспешили в укрытие. Погоня привела двух самцов на кроны деревьев, где эти бандиты уселись на ветвях, крича друг на друга: «Ух-ху! Ух-ху!» Звук был такой, будто ураган попал в бутылку и вырывался из нее короткими оглушительными вихрями. Эти соревнования между самцами-лидерами иногда продолжались довольно долго, но почти никогда не перерастали в физическое насилие. Бабуины и многие другие виды практикуют ритуалы, то есть используют жесты, являющиеся частью более длинной цепочки движений, для выражения собственных намерений. Это особенно справедливо для состязаний за господство. У них, так же как и у нас, наклоненная вперед голова, нахмуренные брови и сердитый взгляд могут быть не менее эффективны (и одновременно намного более безопасны), чем удар кулаком. Так и маралы устраивают голосовые состязания: побеждает не тот, кто вспорет противнику брюхо, а тот, кто просто докажет с помощью самого громкого и продолжительного рева свою способность сделать это.

Аналогия с нашими битвами титанов, пожалуй, слишком очевидна. Когда модельер Кельвин Кляйн заявляет, что Линда Вахнер «паразитирует» на его марке, когда Елена Рубинштейн высовывается из окна своего офиса на Пятой авеню, чтобы крикнуть конкуренту Чарльзу Ревсону: «Че ты делаешь? Ты убиваешь меня, крыса!», когда канадский издатель Конрад Блэк, говоря о некоем политике, называет его «отвратительным маленьким гномом – скользким, раздражительным и лицемерным», – мы наблюдаем подлинные состязания «ух-ху».

Глядя на бабуинов стаи С, я приходил к выводу, что многие основные элементы естественной истории богатых (социальный рост, интриганство, наличие элиты самцов и самок, диктующих правила ежедневной жизни особям более низкого статуса) наблюдались еще 30 миллионов лет назад. Не хватало, конечно же, только богатства.

Ни одно другое животное не имеет ничего подобного. Ни один примат даже не запасает пищу на суровое время года. Так как же мы дошли от стаи С, члены которой набивают рот хурмой и вылавливают друг у друга паразитов, до ежегодного бала в пользу Красного Креста в отеле The Breakers и до магнатов, кушающих салат со «сладким мясом» в Le Cirque?

Конечно, для этого потребовалось сельское хозяйство. Интересно, что здесь не обошлось без нескольких классных вечеринок.

Время вечеринок: заря плутократии

«Зачем устраиваются вечеринки? Разумеется, не только для того, чтобы вас порадовать, ведь если бы это было единственной целью хозяев, они бы просто отправили нам шампанское и женщин на такси».

П. Дж. О’Рурк

В Аспене лыжники иногда останавливаются, чтобы насладиться зрелищем полуденного солнца, ласкающего голые склоны Ред-Маунтин, что на противоположной стороне долины. Сама Ред-Маунтин – массивная неживописная гора с плоской вершиной. Поэтому все ее великолепие можно постичь, лишь имея там собственный дом. Крутой южный склон горы – словно витрина роскошных домов нуворишей, домов, к которым незваные гости не должны приближаться слишком близко (все дороги, ведущие на Ред-Маунтин, частные). Ими следует восхищаться с расстояния в одну или две мили. Так, Peak House построен на 55-градусном уклоне и выглядит как уютный тирольский домик, хотя и занимает 24 тысячи квадратных футов.

Нависающие шиферные крыши, поддерживаемые витиевато украшенными деревянными опорами, огромный внутренний двор и бассейн перед домом на крыше гаража на восемнадцать машин. Чуть ниже на великолепном месте бывшего ранчо расположен дом Лесли Векснера (главы Victoria’s Secret и The Limitedr) – настолько большой, что для него требуется целая батарея печей, многие из которых используются для растапливания снега на подъездной аллее. В боковом дворе есть вигвам – нередкий в Аспене реверсивный статусный символ, показывающий, что владелец дома – человек открытой души, часто приобщающийся к великому духу гор.

Интерьеры домов на Ред-Маунтин, конечно, тоже впечатляют. Иногда очень сильно: в гостиной одного из них огромная стена из стекла открывает вид на Аякс и прилегающие лыжные склоны – можно подумать, что и они принадлежат владельцу дома. Рядом – рояль Steinway и низкая барная стойка из черного гранита, на которой лежит изрядно потрепанная книга с репродукциями абстракциониста Ганса Хоффмана, чьи картины висят на стене. «Мобиль» Александра Колдера, черный и неброский, бесшумно парит под потолком, словно гусиный клин.

Другие интерьеры тоже впечатляют, но они не так серьезны. За углом стоит модернистский дом, крыша которого обшита медными листами. Он похож, как считают местные жители, на «два столкнувшихся космических корабля».

В доме устроены раздельные бассейны для хозяина и для хозяйки, поскольку она любит, чтобы вода была на пару градусов теплее. Еще там есть дискотека с дымовой машиной, чтобы отрываться, а также бальный зал, если у вас романтическое настроение. На раздвижных дверях, ведущих в спальню хозяев, мерцает золотым светом картина «Поцелуй» Густава Климта и когда вы пересекаете электронный луч, целующаяся пара разделяется и сходится вновь, соответственно тому как двери автоматически открываются и закрываются за вами. Сама кровать круглая, а над ней вьется глициния. Одним нажатием кнопки взгляду страстных любовников, поднимающихся к эротическому апофеозу инь и янь, буре и натиску, кульминации и спаду, открывается звездное небо (желательно под звуки «Так говорил Заратустра», хотя в крайнем случае сойдет и «Longfellow Serenade» Нейла Даймонда).

Щедрый мистер Кожены

Весной 1997 года в этом сюрреалистическом мире появилась молодая чешская пара, любящая путешествовать в разных бронированных автомобилях. Они мельком взглянули на Peak House и заплатили за него 19,7 миллиона долларов наличными. Все в городе сразу навострили уши. Виктор и Людка Кожены – новые гордые владельцы – вскоре сделали то, что обычно делают все богатые люди, желающие упрочить свое положение в обществе: они устроили вечеринку.

И не простую вечеринку, а такую, которая превзошла даже высокие стандарты города Аспен. Виктор Кожены – такой человек, каких антропологи называют aggrandizer, или «три-А-личностью», сочетающей в себе три качества: алчность, агрессивность и амбициозность. Он создал себе имя в начале 1990-х годов, скупая приватизационные чеки, полагавшиеся каждому гражданину посткоммунистической Чехословакии, а затем приобретая на них бывшие государственные предприятия. Поначалу созданный им инвестиционный фонд процветал, и Кожены стал известным в стране человеком. Когда произошел крах и правительство начало расследование, Кожены благоразумно решил покинуть родину. Располагая состоянием, оцениваемым в 200–700 миллионов долларов, Кожены построил дом в Лифорд-Кей на Багамах. Журнал Fortune писал, что один только бассейн обошелся ему в 14 миллионов долларов. Через несколько месяцев после покупки дома в Аспене он заплатил еще 25 миллионов долларов за дом в лондонском районе Белгравиа.

Даже во время этой лихорадочной покупки домов Кожены помнил о том, как важно жить на широкую ногу. Однажды ночью он умудрился заплатить 21 тысячу долларов за ужин на четверых в лондонском ресторане Le Gavroche. Пригубив бургундского вина Romanee-Conti 1985 года стоимостью 8300 долларов за бутылку, он отправил его работникам ресторана, заявив, что оно «слишком молодое». Будучи в Аспене в декабре, когда маракуйи не бывает, он каждое утро заказывал на завтрак стакан свежевыжатого сока маракуйи. Двухсотграммовый стакан обходился в 120 долларов, потому что на него уходил целый ящик фруктов. У него была привычка заказывать экзотические кушанья, например суп из ласточкиного гнезда, причем «он захотел его и на следующий день, – говорит бывший служащий нувориша, – а ведь их доставляют только из одного места в мире, где китайцам приходится карабкаться на скалу, чтобы украсть птичье гнездо. Это правда очень грустно». Что бы Кожены ни захотел, на следующий день это доставляли самолетом в Аспен из любой точки мира.

Так что, когда Кожены решил пригласить своих новых соседей на рождественскую вечеринку в Ред-Маунтин, расходы не имели значения за исключением того, что «слишком» всегда было лучше, чем «достаточно». Кожены пытался нанять Элтона Джона для развлечения гостей, но в итоге договорился с Натали Коул. Слухи множились. Один приятель, у которого были дома как в Ред-Маунтин, так и на Багамах, преследовал Кожены по всему Аспену. Люди настойчиво требовали приглашений и даже справлялись, чей муж или жена уедут из города, чтобы можно было пойти вместо них. С пятницы до понедельника, когда состоялась вечеринка, список гостей удвоился, в нем оказалось 150 имен.

В ту ночь на верхней площадке главной лестницы устроитель вечеринки нашептывал что-то Кожены на ухо о каждом госте, «чтобы он мог вести себя с ними как с лучшими друзьями». Затем официанты разнесли напитки из свежевыжатых тропических фруктов в стаканчиках из маленьких ананасов и гранатов. Икра иранской белуги жирно намазывалась серебряными лопаточками, а очищенные белые трюфели подавались, словно картофельные чипсы. Cristal и Chateau Mouton-Rothschild лились рекой. Большинство приглашенных были богаты или красивы (а часто и то и другое). Они все повидали, но чем-то эта вечеринка поразила даже их. Возможно, дело было в экстравагантности убранства, или в разнообразии меню с шестью разными основными блюдами, или в изысканных сувенирах от Asprey&Gerrard. Гости состязались в поглощении дорогих блюд и вин. Шикарные девушки выискивали в толпе богатых мужчин, склонных к живой интеллектуальной беседе (будучи местом расположения Aspen Institute, Аспен славится глубокомысленными постельными разговорами). Когда мимо проходил специально приглашенный фотограф, они принимали эротические позы. Все это напоминало, как говорил позже один из гостей, фильм Феллини. А в центре внимания был, конечно же, щедрый мистер Кожены.

Веселье на полную катушку

Полезность хорошей вечеринки – это, между прочим, одна из старейших идей в истории человеческой цивилизации. Антропологи считают пиры важным средством, с помощью которого социальная элита традиционно утверждала собственный статус и выполняла общественные обязательства. Согласно этой теории, вечеринки или пиры соревновательного характера даже могли быть ведущей силой в становлении класса богатых вообще.

К сожалению, академические специалисты обращают мало внимания на современные общественные инстинкты, которые побуждают устраивать подобные вечеринки и драться насмерть за важных гостей. Они предпочитают развивать свои идеи, опираясь на племенные пиры, как, например, потлачи у индейцев куаквала на северо-западе Америки. Однако сходство поразительно. Люди почти всегда обращают в первую очередь внимание на то, сколько потратил хозяин (пусть даже ему придется влезть в долги на несколько лет) и сколько он готов пожертвовать. Делается все, чтобы подчеркнуть благополучие, выгодность сотрудничества и вообще укрепить руководящую роль хозяина в сообществе.

Эти ритуализованные пиры, устраиваемые в благоприятные времена, отмечены у племен из разных частей света. Поскольку лучшие вечеринки часто транслируются в более высокий социальный статус, пиры обычно становятся соревновательными. Каждый хозяин хочет, чтобы его вечеринка отличалась от предыдущей, была особенной и запоминающейся. Вождь племени может поразить толпу зрелищем девятифутового батата. Члену современных городских племен придется придумать что-то более оригинальное. Так, накануне нового 1999 года два нью-йоркских заправилы со своими женами потратили 1,1 миллиона долларов на вечеринку для 250 друзей на вершине WTC. Во время коктейлей происходило световое шоу: знаменитые лица уходящего тысячелетия проецировались на фигуры мимов, с ног до головы одетых в белое. Изображение изобретательной головы одного из хозяев соединили с телом Томаса Эдисона, а другой предстал в облике Коперника. Когда зачарованные гости отправились ужинать, на окна опустились темные экраны, закрыв панораму, которой славится ресторан. Все внимание было приковано к столам, каждый из которых был украшен двумястами розами, составленными в разных композициях и обсыпанными золотой пылью. Конферансье объявил, что хозяева хотели бы подарить гостям кое-что особенное, и тут началось новое светопредставление – картины строительства Манхэттена проецировались на изысканные портьеры из парусов. Через две или три минуты под крещендо музыки темные экраны наконец поднялись, словно театральный занавес, обнажив сверкающий горизонт, а Фрэнк Синатра тем временем запел «I’ll Take Manhattan». Скромный подарок – кое-что, чем мы хотим поделиться с вами.

Вечеринка как ритуал войны

Вечеринка – это характерный акт жизни элиты, цель которого не просто удивить, а побудить к оказанию ответных услуг. Будь гости большими боссами из Манхэттена, вождями куаквала или «три-А-личностями» Леванта 10 тысяч лет назад, такая вечеринка все равно негласно обязывает отплатить за гостеприимство. Немного ответного альтруизма месяцев так через шесть – пара дней вашего ценного времени, важное знакомство, небольшое капиталовложение, Щедрые развлечения, как заметил однажды брат Ротшильда, «не хуже взяток». Если индеец куаквала не выполнял подразумеваемого социального обязательства, он лишался не только престижа, но и помощи влиятельных союзников, а также шансов на выгодный брак. Если же нарушение традиции приводило к войне, он мог лишиться и жизни. Современные богачи вместо каменного топора используют более утонченные сродства – например, демонстративное пренебрежение или поглощение компании соперника, – однако по сути их вечеринки остаются стратегическими операциями. Некоторые ученые утверждают, что, будучи инструментом завоевания и сохранения социального статуса, пиры являлись ритуалом, заменяющим войну. Это можно почувствовать даже сейчас в разгар сезона в Палм-Бич.

Идею о том, что воинственная соревновательность пиров могла быть средством, благодаря которому люди достигали настоящего богатства, высказал Брайен Хейден – археолог из Университета Саймона Фрейзера в Британской Колумбии. Не земледелие породило богатство, а, наоборот, богатые изобрели земледелие, потому что ими двигало стремление найти нечто такое, что сделало бы пир запоминающимся.

Хейден впервые высказал это забавное предположение в конце 1980-х годов в иконоборческой работе «Охотники, рыбаки, собиратели и земледельцы: переход к производству пищи». Скептически настроенные читатели могут услышать звон колоколов алчности, которым сопровождалось проникновение рейганомики в мир этноархеологии. Однако доводы Хейдена были занятны.

Старая гвардия идет

На протяжении своей эволюции люди всегда были охотниками-собирателями, причем неспециализированными (generalized) охотниками-собирателями: мы жили небольшими племенами и бродили по земле в поисках сезонной пищи, примерно как стая бабуинов путешествует от хурмы к фиговому дереву и обратно.

У старой гвардии неспециализированных охотников-собирателей, видимо, было эгалитарное общественное устройство, основанное на совместном использовании ресурсов. Это не означает, что они были невинными дикарями. Они, без сомнения, боролись за высокое положение и статус. Даже в самых мрачных из таких племен должны были быть те, кого Хейден называет «людьми с крайне эгоистичными особенностями характера», которые всегда стремились к чему-то лучшему, как Виктор Кожены, выросший в унылой Праге под сенью Варшавского договора. Однако у неспециализированных охотников-собирателей не было ни настоящих сокровищ, которые можно было бы накапливать, ни хороших способов накопления. Таскать с собой шкатулку с драгоценностями от места охоты к ягодной поляне было бы чрезвычайно непрактично. Тогда еще не ощущался даже слабый аромат Romanee-Conti, и мысль о том, чтобы запереть его на десять лет в подвале для выдержки, вызвала бы резкое неприятие.

Ситуация начала меняться с появлением специализированных охотников-собирателей примерно 25 тысяч лет назад. Люди этого нового сорта научились добывать в большем количестве растения и животных благодаря таким изобретениям, как плетеная корзина, сеть, гарпун, силок, лук, жернов и рыболовный крючок. Специализированные охотники-собиратели могли гораздо дольше жить на одном месте и поддерживать более высокую численность населения, что привело к созданию более сложной социальной иерархии. Они изменили взгляд на свое место в мире, стали запасать пищу и накапливать богатство, что явилось революционным моментом в истории приматов.

Создание запасов

Накопление запасов – сравнительно распространенное поведение среди других групп животных. Медоносные пчелы и муравьи усердно трудятся, запасая излишки пищи, и мы приводим их в пример детям, чтобы убедить тех в нравственной ценности труда, накопления денег и карьерного роста. Однако муравьи – коммунисты. Их накопительство носит четко эгалитарный характер. Практика сельского хозяйства, также существующая в мире муравьев, сама по себе не отменяет этого. Так, муравьи-листорезы – прекрасные фермеры. Они собирают листья в тропической сельве, относят их в муравейник и используют для выращивания и последующей сборки съедобной плесени. Но, как и другие муравьи, они отрыгивают пищу во рты своих соседей, пока все не окажутся одинаково сыты. Так что пример муравьев, пожалуй, сильно отличается от модели накопления богатства, существующей среди людей. В Древнем Риме богатые завсегдатаи вечеринок действительно напивались и обжирались, а затем изрыгивали поглощенное, чтобы освободить место для следующих блюд, однако нет никаких свидетельств того, что они использовали других гостей в качестве плевательниц.

Чтобы понять наше собственное накопительское поведение, нам лучше обратиться к белкам, бурундукам и прочим видам, особи которых запасают пищу для личного потребления. Как и богатые люди, эти особи часто запасают гораздо больше, чем им может потребоваться. Европейский крот, охарактеризованный одним автором как «буйный деревенский социопат», даже хранит в своей кладовой живых животных. Он прищипывает передний конец земляного червя, что приводит того в состояние комы, затем утаскивает червя в нору, завязывает его в узел и прячет в небольшое углубление в стене туннеля своего гнезда. В богатой норе одного крота биолог обнаружил 1280 живых червей, весивших вместе свыше четырех фунтов. Словно знаток, спускающийся в подвал за арманьяком 1900 года, запасливый крот может выбрать аппетитного червячка и славно закусить им, скрасив унылый зимний вечер. Однако в животном мире безоглядное накопительство может, в конце концов, быть вопросом жизни и смерти. Обитающие на Аляске белки ежегодно прячут про запас до 16 тысяч еловых шишек, и им может понадобиться несколько годовых запасов, чтобы пережить суровую зиму.

Склонность делиться?

Недостаток всех этих примеров в том, что они не охватывают приматов, поскольку ни один другой примат на Земле не делает ничего хотя бы отдаленно напоминающего накопление запасов. На воле обезьяны, в том числе человекообразные, иногда пытаются спрятать лакомый кусочек или проглотить его, пока никто не заметил. Но это дурной тон, приятель. Семена и фрукты, составляющие их обычное меню, чаще всего имеются в изобилии и распространены довольно широко. Даже когда шимпанзе охотятся, что весьма опасно для них, успешные охотники, как правило, издают характерный крик, чтобы привлечь других шимпанзе. Охотники приносят добычу в место, где образуется группа кормящихся, а остальные шимпанзе собираются вокруг, выпрашивая объедки.