Текст книги "Огонь и Ветер"

Глава 7

Его проклятая корона! Мне казалось, она вытягивает из него жизнь, хотя в книгах говорилось иное: императорская корона – артефакт, дающий власть над четырьмя стихиями. Но какое серое, какое старое было у императора лицо! А эта корона будто улыбалась, зубья как оскаленные железные клыки, глазки-камушки блестят мертво и жадно. Странные у меня мысли, верно?

Это оттого, что уже который час приходится стоять неподвижно, ждать. На площадях у подножия дворца идет военный парад. Вначале я даже наслаждалась зрелищем. Нас привели на широкий балкон, откуда все было прекрасно видно, вручили четырехцветные флажки и красные ленты, чтобы ими размахивать. Гремели марши, шли солдаты в четырехцветных мундирах, их движения поражали – они казались частью единого механизма, одновременно поднимавшего и опускавшего тысячи рук и ног, дрожала земля, и даже, чудилось, на скалах качался замок. Я увидела боевых ящеров, выведенных специально для войны, – рогатой головой, закованной в доспех, эти твари были способны снести врата любой крепости. Направь они свои лапы в сторону императорского замка – и замку было бы несдобровать. И как эти крохотные точки на их спинах, люди, умудряются ими управлять?

У стены эти неуклюжие создания, как цирковые львы, приподнимались на задние лапы, поджимая под себя передние и опираясь на толстый хвост, – момент, когда екает сердце. Высотой они почти с замок, голова на уровне нашего балкона! Я целиком поместилась бы в эту разинутую пасть! Треугольные зубы, желтые, с щербинками на блестящей поверхности, каждый зуб – с мою руку. Огромные бессмысленные глаза, в черном зрачке которых мы, невесты, отражались, как в зеркале.

За чудовищами следовала кавалерия, воины с гордой осанкой, шлемы увенчаны четырехцветным плюмажем, верхом на ящерах и грохках. К этому времени я смертельно устала, ноги затекли, я уже не могла восхищаться, а марш все гремел, войска один за другим давали присягу. Нависшие над столицей тучи, разрубленные молнией, потекли дождем и тем оборвали терпение собравшихся саган. Я услышала, как застонал брат-ураган, закованный в рабскую упряжь с Другими ветрами, прилетевшими с моря. Тучи расшвыряло за пару минут, наконец-то появилось солнце, все вмиг преобразилось, алмазами засияли успевшие упасть, повиснуть на перилах и широких листьях гватурии капли дождя.

С моря загремели пушки. Настало время военного флота. Одно за другим мимо нас проходили суда.

На некоторое время я даже забыла про усталость. Как они были красивы, эти белые птицы, несущие власть и мощь Империи во все уголки мира!

Другие невесты, напротив, окончательно приуныли, заскучали. Постороннему глазу, быть может, не кажется странным, что корабли плывут. Птицы созданы летать, а корабли – плавать, что же в этом удивительного? Только тот, кто догадывается, сколько усилий и слаженной работы команды нужно, чтобы заставить тяжелую деревянную громадину двигаться по воде, да еще и в нужном направлении, может в полной мере оценить красоту плывущего судна. Ах, как я хотела бы стоять там, на борту одного из этих странников!

Вот какой дар я прошу у Тебя, Богиня, вот какой дворец хотела бы называть своим домом. Впрочем, прости, я помню, что святотатствую перед Тобою.

Смотром флота парад и закончился. Мы, невесты, спустились в какой-то зал, где большинство уже ждали родственники. Я тщетно искала в толпе маму или бабушку. Пока бегала по залу, потеряла из виду всех. Зал стремительно пустел. Где мои? И что делать?!

Я была почти в панике. Куда дальше должны идти невесты? Подойти к кому-то и спросить не осмеливалась. Устала уже выглядеть глупо. Не стоило выпускать из виду других невест. Ну и ладно. В конце концов невест много, мое отсутствие вряд ли окажется замеченным. Но только как мне найти родных? Наверное, мама и бабушка, как и остальные саганы, присутствовали на параде, поэтому все еще должны быть во дворце.

Зал окончательно опустел, я пошла к выходу, куда, как мне казалось, двигались все… и, наверное, свернула все же не туда. Гулкая пустынная галерея. Пробежала ее всю, вернулась. Прижалась лбом к холодной мраморной стене. На миг стало обидно до слез. Эта тишина после грома, это одиночество, когда ты только что был частью праздника. Недавнее воодушевление схлынуло, воспоминания о нем стали смешны. Стихийница? Сагана, дочь высшей расы? Невеста владыки мира?

Растерянная девчонка, едва не плачущая оттого, что заблудилась в незнакомом месте и не может найти маму! Одна из сотни якобы невест, которую и в лицо-то никто не запомнил среди остальных, и уж наверняка полукровку не пригласят в число двенадцати избранных, и уже завтра мама будет рыдать, а разочарованная бабушка настаивать на браке с мерзким камердинером! Преступница, наконец, потому что не хочу отдавать самое дорогое, дарованное природой, своему драгоценному мужу.

Вот как отрезвляет тишина после грома. Впрочем, кого хотя бы раз в жизни не опьяняло тщеславие? Я простила себе и этот грех, и изумленное лицо какого-то пожилого придворного человеческой расы, от которого требовала объяснений, где найти всех. Даже заставила его проводить меня, хотя он говорил, что опаздывает. Ишь ты, человек смеет отказывать сагане!

Он вывел меня на крыльцо, к которому подъезжали экипажи. Многие саганы уже отбывали. Я сквозь зубы поблагодарила нелюбезного человека и бросилась в толпу. Возможно, мои где-то здесь. Я испытала ужас человека, оставившего дома одну росянку – мирную, укрощенную, высаженную в горшочек на подоконнике, – а по возвращении обнаружившего, что хищный цветок размножился десятикратно, расползся по всему дому и взял в заложники его маму!

Я даже не сразу увидела маму – худенькую, невысокую среди огромных женщин в широченных юбках, запятнанных красными бантами. Среди них были подросток, дева, дама – у всех лицо бабушки… Ну и собственно бабушка.

– Здравствуйте, – наконец осмелилась сказать я тихо, и семь разновозрастных лиц бабушки тотчас же обратились ко мне. Среди них было даже одно мужское бабушкино лицо. Мне захотелось извиниться: «Обозналась!» и немедленно сбежать, но ведь они окружили маму!

– Сибрэйль! Да я же тебя еще совсем малюткой помню!

И чудовища бросились меня душить.

Неожиданно, но спасла меня бабушка. Она потребовала отложить родственные восторги на более подходящее время, а сейчас необходимо ехать домой и переодеваться для первого Бала невест. В нашу карету, кроме меня, мамы и бабушки, влезли еще две л’лэарди, которых бабушка представила как свою дочь Кармиру и внучку Матаяну.

– Они приехали только сегодня. Едва успели на коронацию… Пропустить событие века – это было бы так обидно!

Я, зажатая мощным телом тетки в угол кареты, откинула голову на подушки и закрыла глаза. Новообретенные родственники болтали без умолку, к счастью, не требуя моего участия в разговоре. Как выяснилось, дочь бабушка намерена поселить в своем доме, а у мужа ее внучки есть в столице собственный особняк.

Они обсуждали, обсасывали каждый момент церемонии.

– А неправда оказалось, про корону-то! Говорили, только имеющий две стихии может надеть корону четырех стихий и выжить. Поэтому покойный Император и хотел женить поскорее наследника. Мы думали, что, пока он не женится, коронацию не проведут, думали, можно еще не спешить в столицу ехать.

– А я вам говорила! Я предупреждала! Могли ведь опоздать!

– А вы слышали, какой взрыв? Сразу же взял стихию в руки! Силен молодой лев! – восхищалась тетя Кармира. – Старый-то, говорят, вовсе угас, за последние годы и свечу взглядом зажечь не мог. Говорят, молодой император очень воинственен. Старик был осторожен, боязлив, но теперь-то мы поставим на место зазнавшихся анманцев!

От тети пахло какими-то сладко-пряными, удушливыми духами. Несмотря на сходство с бабушкой, ее можно было назвать даже красивой или по меньшей мере яркой. Огромные темные глаза, в темнокрасной помаде пухлый большой рот, короткая вуаль нисколько не скрывает лицо, а дразнит почти вульгарной игривостью, водопад блестящих черных кудрей падает на дерзкий вырез корсажа. Дочь, бабушкина внучка, в закрытом до шеи платье, с наглухо убранными под шляпу волосами, с усталым, уже покрытым морщинками у глаз и уголков рта лицом на ее фоне смотрелась удивительно тускло.

Дома я опустила лицо в умывальный таз с холодной водой и стояла так, пока мама меня испуганно не оттянула:

– Ты что, утопиться решила?

– Голова болит. Боюсь я, – призналась. – Я прекрасно понимаю, какая это огромная честь – присутствие на Балу невест в качестве одной из избранниц императора, и любопытно на все это посмотреть… Но я же опять что-нибудь не так сделаю, какую-нибудь глупость сотворю, нарушу этикет, и даже тебя рядом не будет, одна бабушка.

– Я приеду. Я буду тебя ждать у выхода, – пообещала мама. – Ничего ты не нарушишь, ты у меня умница. И самая красивая. Я всю дорогу тобой любовалась, пока возжигать столб ехали.

В доме опять не оказалось никого из слуг, кроме горничной Имины. Бабушка даже не сердилась, сказала, сама всех отпустила. День такой – все гуляют. На Забывчивом бульваре и на Центральном рынке выставили бесплатные бочки с пивом. Во всех храмах идут молебны. Народ празднует.

Мое платье вызвало у тети и кузины такое недоумение, что я даже засомневалась в собственном вкусе. «Такое простенькое? Такое незамысловатое… невзрачное?» Бабушка, свободная от чар Доротеи, присоединилась ко всеобщему негодованию, удивляясь, как могли мы даже под ее надзором эдакое купить. Но заменить платье было нечем, Имина деловито затянула шнуровку и в который раз за сегодняшний день переплела мою прическу.

Тетя и кузина завздыхали по другому поводу: «Эх, бледненькая. Может, хоть немного помады, румян? Эх, если бы время отбора невест пришлось на брачный возраст Матаяны. Тогда все могло бы быть. Даже… даже да… эх, что говорить. Эх, не повезло…» – намекая, что в нашей семье были гораздо более подходящие кандидатки на роль императорской невесты.

Ну а я себе нравилась в этом ярко-алом цвете. Тончайший шелк плотно обнимал мое тело, двигался со мной в такт, переливался всеми оттенками красного. В ушах покачивались тяжелые бабушкины рубины. Что бы они ни говорили, у меня красивая шея, длинная и тонкая.

На город медленно опускались сумерки. На центральных улицах все еще плыл шум раздольного народного гулянья, но уже более мягкий, усталый. Какой-то мальчишка бежал вприпрыжку с пряником в руке, красивая дама в черном схватила его за руку:

– Не убегай далеко! Смотри, в карете девушка в красном платье! Может, это императорская невеста?

И они оба глазели на нас, пока мы не проехали. Я тоже смотрела на них, выворачивая голову. Не знаю почему, но эта парочка меня задела. Должно быть, это не так и плохо – смотреть на великие события истории далеко-далеко со стороны. Гулять в вечер коронации по пышно украшенным улицам с пряником в руке, сплетничать об императоре, глазеть, как на диковинку, на его невест, быть беззаботным настолько, насколько это возможно только в детстве. Не знаю, как объяснить, просто я вдруг позавидовала мальчишке с пряником в руках, захотелось оказаться на его месте.

«Ты уже не ребенок, Сибрэ».

Это-то и страшно. Легко быть храбрым в детстве, читая книги о великих героях, придумывая свою судьбу. Но сможешь ли ты проявить храбрость, когда настанет час первого взрослого боя, когда на одной чаше весов будут лежать твои идеалы и убеждения, а на другой, возможно, жизнь?

Я не хочу быть смелой только в мечтах, а на самом деле такой же, как мама и другие саганы, не хочу повторять их судьбу. Струсить боюсь, оступиться, подумать вдруг: «А не так-то оно плохо, это замужество, все ведь отдают стихию и еще умудряются после этого быть счастливыми».

Как мне хочется запомнить этот бал красивым, станцевать еще один раз с Его Императорским Величеством, успеть немного узнать этот город. Увезти память об этом, как сокровище, в далекие страны и когда-нибудь вспомнить с улыбкой. Рассказать внукам, быть может, о городе, в который я никогда не вернусь. О тысяче других городов, в которых побываю. И о том, как мне удалось сохранить крылья, несмотря ни на что.

Я верю, что смогу.

* * *

Все так же, как в вечер моего первого бала. Темная громада замка выбравшимся из пучин океанских монстром распахивает навстречу огненную пасть, и дамы, подбирая шлейфы платьев, по одной растворяются в золотом сиянии. Где-то далеко внизу море, как довольный кот, пенной головой трется о подножия скал.

Бабушка крепко сжимает мою руку, ее губы поджаты. Она молчала почти всю поездку. Впервые я вижу, что она по-настоящему волнуется.

– Тебе хотя бы сегодня выдержать. Хотя бы в число двенадцати невест войти! За остальное я уже не говорю, это едва ли, – выпалила под конец дороги. – И-э-эх! Если б не человечья кровь твоей матери. Вот увидишь, она испортит тебе всю жизнь. Вспомнишь еще, что я говорила. Это ж надо было – жениться на полукровке! Конечно, принц с тобой танцевал. Ты должна пройти в число двенадцати. Но только если ты будешь себя вести не так, как обычно. Ничему не научила, столько лет в этой провинции… как деревенскую девку воспитывала. О чем только думала столько лет? Хотя чем там думать, человечка. Надо было мне вмешаться, надо было!

Как и в прошлый раз, наши имена громко объявили при входе в зал. Его Величества нигде не было видно, всех вошедших приветствовал горбоносый саган-земляной. Я потом вспомнила, что видела его несколько раз во время церемоний; кажется, он был одним из братьев императора; но сообразила я это гораздо позже, тогда же только подумала: «Ах, да Его Величества нигде нет» – и выдохнула, расслабилась до того, что даже забыла сделать реверанс.

Зато бабушка склонилась так, что даже пыхтела от усердия. Посмотрела на невозмутимо выпрямившуюся меня – и, кажется, сквозь румяна на ее щеках проступил самый настоящий румянец стыда. Уволокла меня в зал к другим саганам с таким испепеляющим выражением ярости на лице, что от нас все отшатывались.

К счастью, нас почти сразу же разлучили.

– Л’лэарды и л’лэарди! Я счастлив приветствовать вас здесь от имени Его Императорского Величества и выразить глубочайшую благодарность за то, что вы привезли своих дочерей, прекрасных, как цветы. Его Императорское Величество пожелал увидеть дев в непринужденной, так сказать, в стихийной обстановке, поэтому сейчас я провожу их в малый дворцовый парк. Для вас же, л’лэарды и л’лэарди, подготовлено небольшое угощение в белой гостиной. Его Императорское Величество выразил просьбу, чтобы вы подняли винные чаши в память о нашем великом отце. Девы, прошу проследовать за мною.

Невесты одна за другой отделялись от группы родителей в черном, выходили в центр залы, нестройной змейкой устремлялись в низенькую боковую дверь вслед за горбоносым. Все оттенки красного: пунцовый, терракотовый, карминный, алый, темно-розовый, коралловый, малиновый. Шелк, атлас, кисея, туман кружев. Охапка цветов, подумалось мне, где каждый не похож на другой. Но кто же среди них я? Неужто самый скромный цветок?

Наверное. Не это ли мне надобно для моих целей – быть незаметной? Вот только… У этих дев еще будет много встреч и праздников, а я, возможно, сегодня в последний раз вижу императора. Хочу еще один танец! Или хотя бы разговор, пару слов. Хочу как можно больше унести из этого города, когда улечу.

Лестницы, коридоры, анфилады, галереи. Мы шли и шли вслед за горбоносым, а я удивлялась – как эти придворные умудряются не заблудиться? Разве возможно запомнить бесчисленные переходы, лестницы, тупики?

Наконец отворилась какая-то дверь, пахнуло сквозняком и свежестью, я поняла – пришли! Я вышла последней. Притворила за собою утопленную глубоко в стене полукруглую деревянную дверку с бронзовой ручкой в виде львиной пасти. В сказках именно такие дверцы приводят героев в другой мир.

В глубине зеленых зарослей кто-то негромко трогал гитарные струны, и каждая нота медленно таяла в хрустально-звонком осеннем воздухе, пахнущем морской солью и поздними цветами. По красной стене замка на головокружительную высоту карабкались вьющиеся ветки гвартурии. На ее широких листьях бегали золотые блики – прямо над узким колодцем сада нависла лимонно-желтая Ае, подмигивала любопытным нахальным глазом.

Из глубины парка доносились негромкие голоса. Последний красный шлейф уже исчезал за поворотом дорожки. Я пошла следом и уткнулась в плотную стену дев. Пришлось немного поработать локтями.

К счастью, девы были куда благовоспитаннее меня и толкались в ответ легонько.

Его Императорское Величество возлежал на усыпанной подушками скамье у небольшого бассейна. По правую руку от него стоял горбоносый, внизу у скамьи сидел на подушках еще один земляной, высокий, пухлый, с добродушным лицом. Водяной в светлом костюме императорской кавалерии прятался в тени деревьев. Принцесса Данаяль восседала в роскошном кресле с высокой раззолоченной спинкой, скользила по невестам холодными глазами.

Он был одет совсем по-домашнему, но с императорской роскошью: свободные красные шаровары, небрежно расстегнутая сорочка, стекает на землю парчовый, расшитый золотыми нитями халат. Светло-русые волосы свободно рассыпаны по плечам, падают на лоб. Чело владыки нахмурено, цвет лица нездорово-серый, рыжие очи в красных прожилках. Луна-Ае прямо над ним, гладит призрачной рукою усталые черты, высвечивая каждую морщинку, кутает плечи владыки в золотое сияние, словно поджигая драгоценные нити его одеяний.

Девы подходят к нему по одной, приседают в реверансе, прижимаются губами к небрежно свисающей со скамьи руке. Жест этой руки в сверкании перстней – и дева отходит, уступая место другой. Горбоносый называет имена. И как он их все запомнил? Я узнала сагану-земляную, ту, с которой ехала на одном ящере во время шествия по городу. Удивительно, как изуродовала ее роскошь платья. Огромные, длиной до земли, рукава подчеркнули ширину плеч. Высокий воротник украл шею. Обилие кружев и оборок ее высокую статную фигуру увеличило втрое.

Но реверанс ее был безупречен. Только высочайшая знать, с детских лет безотлучно жившая при дворе, умеет кланяться с таким достоинством, будто оказывает своим поклоном огромную честь.

– Расскажи что-нибудь о себе.

Ее голос даже не дрогнул. Она рассказала о своих предках, поколениями верой и правдой служивших Империи, о том, что величайшая ее мечта – оказаться достойной их памяти и тоже чем-нибудь быть полезной стране и владыке.

– Речь, достойная императрицы, – уронил Его Величество, жестом отсылая земляную прочь.

Повисла пауза. Очередная дева почему-то не спешила поклониться императору. Постепенно все головы повернулись ко мне, и я поняла, что это я – та самая дева. Я просила о двух словах с императором на память? Я уже передумала. Для меня вполне достаточно смотреть на него издали. Я скромная. И как это им удается так спокойно, с безмятежным лицом, недрогнувшим голосом говорить с императором?!

Я подошла, склонилась. Мазнула губами по одному из его перстней. Горбоносый замешкался с именем, но я осознала затянувшуюся паузу, только когда император сам протянул:

– Сибрэйль Верана.

Приседаю еще раз, отхожу к другим девам.

– Я вам еще не дозволял удалиться.

– Простите, – возвращаюсь.

Он махнул на меня рукой, как на безнадежную. Приподнялся на локте:

– Девы, я рад приветствовать вас здесь. Именно ваше присутствие сделало этот вечер столь прекрасным.

– О-о-о… – как порыв ветра пронеслись по невестам вздохи, шуршание платьев, поклоны.

– Только без музыки! Тихо! – крикнул Его Величество, и музыкант в глубинах сада мгновенно оборвал мелодию.

На тропинке, по которой мы пришли, будто из лунного света соткалась фигура в белом. На серебряном подносе позвякивали бокалы. Лакей двигался столь легко и бесшумно, гладко выбритое лицо его было таким белым и неподвижным, что я невольно загляделась. Когда проходил мимо, я, вместо того чтобы взять бокал, как все другие девы, уставилась ему в лицо.

Зрачки не двигались. Совсем. Они были нарисованы. Я, конечно, знала о существовании големов. Даже видела их несколько раз издали. Манекены в витрине модного магазина были, очевидно, куклами. Неестественные пропорции тела и цвет кожи, ломаные механические движения, кукольные лица. А этот был похож на человека до дрожи. Он мягко и плавно двинулся прочь от меня, но за ним шел еще один «человек». И еще…

– Я прошу вас почтить этой чашей вина память о моем отце. – Император даже поднялся со своего ложа, не по-императорски взъерошенный.

Я растерянно оглянулась. Все держали в руках бокалы. Лакейские мантии големов белели в глубине сада, под кронами. Я бросилась за ними. Стоять с пустыми руками, когда все пьют за покойного императора, – это ведь прямое оскорбление. Успела, выхватила бокал с подноса. Разумеется, это опять привлекло взгляды. Просто какое-то проклятие. Именно в ту торжественную минуту, когда все должны были, пригубив вино, стоять молча и думать о покойном, я перевела все внимание на себя и сбила торжественность момента. Я бы разрыдалась или сбежала, если бы только это не привлекло еще большего внимания. Поэтому тщательно сделала вид, будто ничего не происходит, только щеки предательски пылали.

– Итог целой жизни невозможно оценить его современникам, – продолжил владыка после продолжительного молчания. – Только история судит правителей. И летописцы, быть может, больше смогут сказать о его правлении, чем мы с вами. Вас же я прошу помнить его… как сагана. Как вашего друга, дядю… отца.

Мне показалось, Его Величество обращался больше не к нам, невестам, а к родственникам.

– Память о нем навеки в наших сердцах, – отозвался горбоносый.

Все вновь пригубили вино, терпкое и горькое, как мои мысли. Слишком крепкое – почти сразу же голова закружилась.

– Что же, помня о прошлом, не стоит забывать о том, чтобы отдать должное настоящему. Л’лэарди! Мои братья приготовили для вас небольшое угощение.

Надеюсь, вам оно придется по вкусу, мне же будет приятно посмотреть на ваше удовольствие. Веселитесь!

Как по команде, новые големы с подносами шагнули из-за деревьев. Несмело забренчал музыкант.

– Тихо! Уймите это вытье! – крикнул владыка, вновь опускаясь на подушки.

Музыка оборвалась. Лакей-голем остановился перед мною. На его серебряном подносе – дюжина крохотных пирожных-клумб, на которых утопают в креме засахаренные цветы. Лицо и тело голема вырезано из неизвестного материала, гладкого, блестящего, цветом напоминающего человеческую кожу. Я не удержалась – быстро дотронулась пальцем до его скулы. Ноготь царапнул твердую, холодную поверхность. Он отдернул голову, будто живой, заспешил прочь. Но его место тут же занял другой, с горкой засахаренных фруктов, из которых, признаюсь, я узнала далеко не все. Во всяком случае, вкус того вязкого и тягучего синего, который попал на мой зуб, точно был незнаком.

А големы вели свой нескончаемый хоровод, и глаза мои разбегались. Стоило протянуть руку к чему-то, показавшемуся интересным или аппетитным, как взгляд немедленно цеплялся за что-то еще более привлекательное. Тут были конфеты всех форм и расцветок, красиво выложенные на тарелочки из золотой фольги причудливые пирожные и лакомства, вовсе мне незнакомые. Я схватила сверток листьев, пронзенный деревянной палочкой. Прокусила, изнутри посыпались черные ягоды. На вкус – ужас! Стоило больших усилий не закашляться. Язык и губы полностью онемели.

Очередной голем склонился в поклоне и никуда не хотел уходить, в таком же неуклюжем положении, с согнутой спиною и вытянутым вперед подносом преследуя пятившуюся меня. На подносе стоял корабль. Самый настоящий парусник, пусть и крохотный, но в точности похожий на фрегат «Гриардэ», который я видела сегодня на параде. Бережно касаюсь паутинных парусов, игольно-тонких мачт, поднимаю с подноса осторожно, боясь раздавить. Фрегат лежит на моей ладони, слегка заваливаясь на левый борт, паруса надуты, кажется, он вот-вот сорвется в плаванье… или в полет. Голем с подносом все кружит вокруг. Другие девы тоже с корабликами, что-то царапают на подносах. Я растерянно озираюсь.

– Нужно написать пожелание на листочке и засунуть его под палубу, – тихо сказали мне. – У нас в столице люди зовут их «кораблями счастья». Представляете, они даже дерутся за них.

– Спасибо, – пробормотала я. Ко мне обращалась та самая земляная, с которой мы ехали на одном ящере. – А где взять бумагу?

– У вас нет с собою? Я могу одолжить. – На мой поднос лег маленький розовый листочек. Острая палочка и тушь изначально лежали рядом с корабликом, я еще удивилась их предназначению.

– Примите мою благодарность. Вы очень добры.

«Хорошая ночь», – написала я, не придумав ничего лучше. Ночь ведь и вправду хороша? Стала сейчас. Я считала, моя неловкость настроит всех дев против меня, что со мной неохотно будут говорить и посмеиваться за спиной. Эта земляная, которая подошла первой и подсказала, что делать, обманула все мои тревожные ожидания. Я подумала, что мои оплошности не столь уж и трагичны, а все эти знатные девы не обязательно должны враждебно ко мне относиться.

– Вы разве никогда не запускали корабли? – спросила земляная, глядя, как я пытаюсь найти щель между палубами, чтобы просунуть туда бумажку.

– Нет, я и вовсе их впервые вижу. А еще я впервые при дворе, и мне многое здесь странно. Меня зовут Сибрэ. Сибрэйль из рода Верана, – сказала я, протягивая ей руку.

– Кахалитэ, дочь Минаги. Юмалита Виверх, – она кивнула на прислушивавшуюся к нашему разговору маленькую деву. Ветренница! Миниатюрная, вьющиеся смоляно-черные кудряшки, все время пританцовывает, кружатся пышные розовые юбки. Подняла на меня огромные бледно-бирюзовые глаза с каким-то детским любопытством, даже коснулась меня мимолетно рукой.

– А как их надо отпускать? – спрашиваю, покачивая в руках корабль.

– Подуть вот сюда. Это магия. Как это возможно – ни разу в жизни не пускать корабль? Мы на каждый праздник пускаем. Люди говорят, кто поймал такой корабль – поймал счастье.

Мне даже стало обидно. Мой отец моряк, в моем детстве мы жили совсем не бедно, а все же никто не подарил мне, ветреннице, такого корабля, ни разу.

Земляная раскрыла ладони, дунула в маленькое отверстие на корме корабля… и, о чудо, он полетел! Полетел по воздуху, поднимаясь все выше к сестрам-лунам и звездному блеску, и следом за ним взмывали все новые корабли, белые паруса таяли во тьме ночи. Невесты молча смотрели им вслед. Окончательно стемнело, всюду в саду зажигались фонари.

Мне жаль было отпускать мой, хотелось унести с собою, домой, но, в конце концов, он создан, чтобы лететь, пусть даже один-единственный раз. Я дунула, и он соскользнул с моих ладоней, накренился, на секунду мне показалось, что он просто воткнется носом в траву, но он тут же набрал высоту, проплыл над верхушками деревьев, поднялся над стеною замка и медленно исчез из виду – последним.

– Люди их подбирают, когда они падают? – спросила.

– Всегда. И даже дерутся за них, – подтвердила земляная.

– Раньше я думала, что родиться человеком – это ужасно, но сейчас мне все чаще кажется, что быть человеком не так уж и плохо.

– Ты бы хотела быть человеком?! – фыркнула удивленно кудряшка Юмалита. – Тогда что ты делаешь здесь?

– Нет, не хотела бы. Но в жизни людей тоже много чудес, и иногда мне даже кажется, жизнь им представляется гораздо более… таинственной, волшебной, что ли? Это как есть пирожное или весь день любоваться витриной с пирожными, не имея возможности их купить. Во втором случае пирожное гораздо более желанно и кажется более вкусным. Настоящим чудом. Мы владеем стихией и пируем в этом прекрасном дворце рядом с императором, а они только мечтают об этом. И кораблики для нас – только игрушка, а для них, наверное, – чудо… – пыталась я объяснить.

– Думаю, я понимаю, что вы хотите сказать, – кивнула земляная. – Моя нянюшка рассказывала мне, что у них из поколения в поколение передается такой корабль. Что он защищает их род от бед и дарит удачу. Когда ее маленький племянник случайно сломал мачту, это была настоящая трагедия. Поэтому я стараюсь почаще пускать кораблики. На каждый праздник.

– Пузырьки! Они раздают пузырьки! – закричала Юмалита, захлопала в ладоши.

Големы разносили хрустальные флакончики с мыльной водой и палочками для выдувания пузырей. Как это мило, право же.

– И живой жемчуг! – воскликнула земляная.

Я схватила с подноса большую плоскую ракушку. О живом жемчуге я слыхала и читала много, но никогда не видела. Он умирает в течение года. Только один месяц его можно носить в украшениях.

Размыкаю створки раковины. Моллюск лежит там – розовая бесформенная масса. Начинает судорожно подергиваться, через две секунды взрывается ослепительным сиянием и на глазах твердеет. Стекленеет. В его полупрозрачном теле все еще блистает застывший огонь – прожилками синего, красного, золотого.

Все произошло в считанные мгновения. Живое существо умерло на моих глазах. Любопытно, ему было больно? Я должна его пожалеть?

– Я умею гадать! Я умею! – закричала Юмалита и начала заглядывать в ладонь земляной. На ее крик к нам подошли еще несколько дев. Маленькая ветренница с забавной важностью рассматривала каждого застывшего моллюска на свет фонаря:

– Красный в форме молнии! Жди несчастья! Желтые звезды! Богатство!

Моя очередь подошла последней.

– Синие полосы, красные точки. Та-а-ак… Болезнь? Или грусть? Нет, желтый круг. Удача?

А големы несли подносы с бумажными белыми пирамидками, девы надрывали бумагу и изнутри вылетали большие разноцветные бабочки.

– Я думаю, император подготовил нам чудесное угощение! А вы? – подпрыгивала Юмалита. Земляная снисходительно ей улыбалась.

– А я ему руку поцеловала! Два раза вместо одного! – похвасталась Юмалита и посмотрела на нас с превосходством.

– Не болтай глупостей, – строго велела ей земляная. – Нельзя так говорить о Его Величестве. Но действительно, почему рядом с ним так долго сидит л’лэарди Эльяс? Она не так уж и умна, чтобы с ней было интересно долго беседовать!

– Ее зовут л’лэарди Эльяс?

На златовласку у ног императора злились все девы, собранные здесь, я думаю. А она была хороша, я никогда не видела таких красивых земляных – пышногрудая и крутобедрая, но без капли тяжеловесности, обычно присущей земляным, вкрадчиво-мягкая кошечка с шаловливым и нежным детским лицом, похожая на Луну-Ае.

Большинство дев собралось вокруг императорской скамьи, сохраняя, впрочем, почтительное расстояние, притихнув, все ловили каждое его слово, стоящие сзади приподнимались на цыпочки, тянули шеи – десятки длинных белых шей, голых плеч, подергивающихся, как крыло у птиц, лопаток в щедрых вырезах на спине, стая любопытных лебедей в алом оперении.