Текст книги "Дивизия имени Дзержинского"

На его призыв около 25 человек изъявили свое желание о вступлении в партию. Я был в числе 25. Собрание кончилось, и через несколько дней мы были уже с партийными билетами в кармане.

Вскоре было получено распоряжение об отправке отряда в гор. Воронеж. Наш паровоз дал сильный гудок, и мы двинулись в путь. Путь был очень тяжелым. Только на третий день мы из Подольска прибыли в Тулу, пройдя за эти дни всего лишь 140 километров пути. Основная задержка в пути была из-за отсутствия дров.

Если не считать наших огорчений по поводу отсутствия дров, то мы ехали весело. Мы пели: «Смело товарищи в ногу», песни про Ермака и Стеньку Разина, «Вдоль по матушке по Волге», «Веди же нас, Буденный, смело в бой», «Наш паровоз летит стрелой, в коммуне остановка», и много других песен перепели мы на пути от Подольска до Тулы. Пели свои песни латыши, поляки и венгерцы. А как только остановка на какой-нибудь большой станции, на перрон выходили наши музыканты с гармошкой, гитарой и балалайками и заводили круг. В круге первым появлялся наш признанный танцор Андрюша Щебляков и на удивление всем показывал класс русской пляски. Как правило, в пляску ввязывались местные девушки, и тогда круг расширялся, и многие из нас, даже не умеющие, плясали. Пляска, песни и частушки продолжались до тех пор, пока мы не услышим команды дежурного по отряду: «По вагонам, поехали!»

В Туле простояли почти целый день. За это время мы в поисках пищи обшарили все привокзальные окрестности. Наши «набеги» мало давали пользы, съестных продуктов на базаре почти не было, а население ничего не давало.

После Тулы мы ехали быстрее. Готовили шпалы, и наш паровоз довольно бойко тянул наш маленький состав к фронту. Гудок паровоза был чудесным. Путь от Тулы до Воронежа мы прошли за несколько дней. Из Воронежа нас отправили в Новый Оскол, где мы и присоединились к буденновцам. Отряд прикомандировали к 4-й Кавалерийской дивизии 1-й Конной армии, начдив т. Городовиков. В тот же день мы разгрузили все наши боевые машины (бронемашины остались на платформах) и прибыли в штаб 4-й Кавдивизии. У штаба нас окружили конармейцы. Они осматривали машины и особенно внимательно смотрели на нас. Некоторые говорили: «Эй, хлопцы! Машины не бронированные, они похожи на наши тачанки. Только и разницы, что тут два, а на тачанке один пулемет». Мы отвечали: «Разница большая не только в пулеметах, но это же машина, и от нее не ускачешь на лошади». Были и такие суждения, что когда будет много снега, тогда этих машин и не увидишь, они отстанут от кавалерии. После всесторонней критики машин бойцы переводили свои рассуждения о нас. «Эй, парень, – обратился один конармеец к пулеметчику Лылину, – хорошо ли ты умеешь стрелять из своего пулемета? Был ли ты в боях на своем броневике?» Другой конармеец тоже подковырнул Лылина: «Что ты его спрашиваешь, он же рязанский (Лылин был пензенский), нигде он еще не был». Лылин только и ждал этого, он ответил им целой речью: «Сам ты рязанский (как будто рязанские ребята были плохими), что ты понимаешь в этом деле. В боях мы были и не раз гоняли беляков, которым очень тошно бывало от моего пулемета. Пулемет мы знаем (Лылин свободно собирал замок пулемета вслепую, в мешке), стреляем метко. Ты, парень, не суди о том, чего не знаешь, – обратился Лылин к своему противнику, – мы еще посмотрим, где ты будешь на своем коне, во всяком случае, будешь сзади». Буденновцы переговорили со всеми нами, не обошлось и без острых шуток по нашему адресу. В общем, разговор носил товарищеский характер. Буденновцы поверили Лылину и остались довольны новым пополнением.

С Нового Оскола начались боевые действия отряда. Почти ежедневно шли успешные бои с противником. Армии Деникина под ударами Первой Конной армии откатывались на юг. Через неделю наш неугомонный начснаб т. Соколовский прислал нам шинели, сапоги, валенки, солдатские шапки и др. обмундирование, полученное со склада 1-й Конной армии.

Вскоре все бойцы отряда были одеты в добротное, в большей части английское обмундирование. Теперь нам не страшна зима, говорили мы. Все повеселели. Наш отряд повысил боевую активность.

Конармейцы называли нас уже по-серьезному, а не в шутку, броневиками. Они перед боем нередко выкрикивали: «Вперед, ребята! Наши броневики уже ушли!» И подразделения 4-й кавдивизии смело неслись в атаку на врага. Очень часто мы начинали бой. Мы настолько осмелели, что с ходу врывались в расположение противника и начинали громить его из пулеметов. Помню один бой в районе г. Лисичанска. Нас было две машины и авангардный эскадрон конников, шедший в 2—3 километрах сзади нас. Впереди нас никого не было. Мы настигли противника в поле. Около 200 кавалеристов-деникинцев отступали правее нашей дороги, на расстоянии приблизительно одного километра. Оценив обстановку, мы решили отрезать эту группу, задержать их до подхода нашего авангарда. Так мы и сделали. Тем временем обстоятельство дела было доложено командиру нашего эскадрона. Последний передал свое решение дальше, а сам с эскадроном устремился к нам на помощь. Не прошло и получаса, как арьергард противника был уничтожен, мы устремились дальше и неожиданно для главных сил противника оказались у них «на плечах». Немедленно начался бой. Противник оборонялся и попытался контратаковать нас. Попытка противника не имела успеха.

В бой вступил наш эскадрон, и противник был задержан. К этому времени подошли основные силы нашего полка, которые и закончили полный разгром противника. В этом бою несколько сот человек деникинцев были взяты в плен. Конармейцы с криками «ура!» приветствовали нас, мы, в свою очередь, в долгу не остались и тем же отвечали конармейцам. Настроение бойцов было повышенным, все рвались в бой.

Это настроение омрачалось, когда наши войска останавливались в населенных пунктах на отдых. Во-первых, деникинцы, отступая, бессовестно грабили население, забирая продукты, одежду и угоняя скот. Во-вторых, население почти поголовно было поражено страшной болезнью – тифом.

Зайдешь в хату и видишь тяжелую и безотрадную картину: на кроватях, на лавках и на полу лежат больные тифом старики, женщины, дети и вместе с ними бойцы.

Много конармейцев было выведено из строя по болезни тифом. Бойцы нашего отряда благодаря тому, что их одежда пропитана бензином, не болели тифом. Это обстоятельство хорошо спасало нас от тифа.

Были у нас и неудачные бои. Однажды в один из погожих, морозных дней нужно было захватить крупный населенный пункт – Дебальцево. Кавалерийский полк, к которому была в этот день прикреплена наша машина, шел по большой дороге, проходным порядком, колоннами. Наша машина и около 15 кавалеристов шли в 3—4 километрах впереди. С ходу переехав через переезд железной дороги, мы с ужасом увидели, что к этому же переезду по закругленному пути медленно подходит бронепоезд противника. По профилю местности бронепоезд нельзя было обнаружить до переезда. Мысль напряженно работает: что делать? Совершенно ясно, что на таком близком расстоянии с бронепоезда можно очень легко и безнаказанно уничтожить автомашину, вооруженную пулеметами, безвредными для него. Обстановка была не в нашу пользу. Необходимо было как можно скорее бежать, уйти от бронепоезда. Но как уйти? Если уходить по большой дороге, по которой мы шли к переезду, то благодаря открытой местности машина будет уничтожена артиллерией бронепоезда. Решение для нас казалось единственным, я, быстро развернув машину обратно, перескочил через переезд, свернул направо и быстро поехал вдоль железной дороги. Наши кавалеристы, по одному, галопом устремились к своим по большой дороге. Мы видели, как бронепоезд, остановившись на переезде, начал усиленный артиллерийский обстрел наших войск, и в то же время снаряды один за другим начали рваться вокруг машины. Мы поспешно удалились и были вне зоны обстрела бронепоезда.

Несколько осколков от снаряда попало в кузов нашей машины, но люди были невредимы. Мы остановились в поле и осмотрелись. На переезде стоял бронепоезд, и на линии железной дороги было значительное количество деникинцев, преграждавших путь нашим войскам. Мы стали смотреть, где наши войска, но, увы, ничего не было видно. Ясно было, что наши войска ушли в обход по другой дороге. День клонился к вечеру, и мы на машине, вчетвером, остались в поле совершенно одинокими.

Мы предположили, что наш полк ушел в район восточнее Бальцево. Долго мы искали дорогу в желаемом направлении, пока не набрели на небольшую проселочную дорогу. По этой дороге мы ехали уже ночью, без света. Небо было звездное, мороз 25 градусов, и сильный встречный ветер.

Кругом тишина, никого из бойцов-конармейцев и наших машин не было. Вдруг машина остановилась. Я прибавил газ мотору и почувствовал, что ведущие колеса буксуют и машина валится на правый бок. Пришлось остановить машину и сойти с нее вместе с помощником. Пулеметчики, укрывшись брезентом, сидели в кузове. Осмотрев машину, мы увидели, что правое переднее и заднее колеса находились в канаве, на весу, а рама кузова плотно лежала на снегу. Сошли пулеметчики, и мы вчетвером около часа принимали различные меры по вытаскиванию машины из канавы, но успеха не имели. Без помощи второй машины или без конармейцев, охотно в таких случаях помогавших нам, вытащить нашу машину было невозможно. Мы стояли около машины и чувствовали себя как бы в глубокой яме, кругом темно, и ничего не видно. Мы напряженно прислушивались в надежде услышать хоть какие-нибудь звуки, свидетельствовавшие о населенном пункте. Все напрасно, было тихо. Выхода не было, пришлось ждать утра. Были, конечно, и соображения бросить машину и вернуться пешком в расположение своих войск. Но беда была в том, что не было компаса, а карту читать не умели, и поэтому мы не были уверены, что придем к своим, а не к противнику. Такой вариант был непригоден, так как он мог кончиться смертью, а в лучшем случае позором. Бросить вооруженную машину – позор. В то же время, оставаясь на месте, мы могли быть легкой добычей деникинцев. Делать нечего. Решили ждать утра. Во избежание разрыва рубашек цилиндров мотора воду из радиатора выпустили, забрались в кузов под брезент и начали говорить на темы, кому какая вздумается. Не знаю, сколько мы говорили, когда я почувствовал, что меня кто-то зверски катает по кузову, как какое-нибудь бревно, а не человека. Наконец, я услышал крик Лылина: «Сережа, дорогой, встань, ты ведь замерзнешь!» Я не поверил, что замерзаю, мне было очень тепло. А в моей голове не исчезла еще мысль, что я нахожусь дома, сижу на берегу речки и наблюдаю, как купаются и шалят дети. Затем я пришел в себя и вспомнил реальную обстановку. Теперь мы вдвоем немедленно стали будить остальных: я – пулеметчика Катона, а Лылин – моего помощника Деблякова. Как ни странно, через минуту Катон был на ногах и сказал мне: «Что такое? Что, что?» – и больше не мог говорить, он понял, в чем дело. Дебляков не вставал. Мы втроем начали катать его по кузову, но никаких результатов, он спал. Мы кричали ему: «Андрюша, ты замерз, вставай!» Мы решили снять его с машины, поставить на ноги и провести по дороге. Так и сделали, и, к нашей радости, Андрей заговорил, он был спасен. До утра мы больше не ложились, а утром пришла наша машина и отбуксировала нас в деревню.

Настал день 9 января 1920 г. Наш отряд расположен в деревне в 80 километрах от г. Ростова-на-Дону. Командир отряда т. Власов зачитал нам приказ по дивизии, в котором предписывалось к вечеру того же дня захватить Ростов-на-Дону, гнездо южной контрреволюции. В три часа утра мы двинулись в бой. В этот день у нас было две машины вместе. Впереди шел я, т. Дамбит за мной. На рассвете мы достигли какого-то хутора. Цепь наших кавалеристов, спешившись, вела перестрелку с противником, засевшим в хуторе.

Положение наших конников, находящихся в поле, на открытой местности, было очень невыгодным. Подъехав к группе всадников, стоявших на дороге на расстояния 2 километров от хутора, я узнал командира полка нашей 4-й кавалерийской дивизии. Командир полка попросил меня выбить противника из хутора, а остальное они доделают сами, без нас. Вместе с Дамбитом мы осмотрели хутор и прилегающие окрестности. Сколько деникинцев было на хуторе, мы не знали. Командир полка довольно неуверенно сказал нам, что их около 400 человек. Мы еще внимательнее осмотрели хутор и пути подхода к нему, и у нас созрело решение боевой задачи. Наша дорога шла стороной от хутора и уходила дальше, а от этой большой дороги к хутору шла дорога поменьше, но если по ней пойти, то войдешь в хутор с другого конца, с тыла. Это нам понравилось, и мы дали газ. Следом за нами для связи устремились 7 кавалеристов. В это время командир полка дал команду: «По коням!»

Через несколько минут наши четыре пулемета «максим» заговорили, сея смерть противнику, засевшему в хуторе. Хутор состоял из 40 дворов с широкой и прямой улицей. Нам было очень удобно вести обстрел. Противник не выдержал и в панике начал отход с хутора.

Кавалеристам только это и было нужно. Через 15—20 минут все было кончено. Около 200 человек пленных отправились в тыл, а остальные остались в снегу на хуторе и за хутором. Часть противника состояла из пехоты, и никому не удалось уйти. Окрыленные победой, мы вышли на основную дорогу и устремились вперед. За нами галопом неслись 7 кавалеристов. Через полчаса езды мы заметили километра за 3 впереди себя два танка и группу из человек 12, стоявших около них. Танки стояли в нескольких метрах от дороги, на снегу, с открытыми люками. Еще раз осмотрев местность, прилегающую к танкам, мы никаких войск противника не обнаружили. Справа от танков были расположены Армянские хутора.

Короткая команда пулеметчикам приготовиться к бою, и, передав условный знак второй машине, мы полным ходом понеслись к танкам. Неизвестно, что думали деникинцы-танкисты, или они приняли нас за своих, или еще что, но через 5 минут им была подана команда: «Ни с места!» Четверо из них, увидев нас, быстро рванулись к танкам, но глаз пулеметчика Лылина не дремал. Короткая очередь из пулемета, и четыре танкиста упали мертвыми в нескольких шагах от танков. Остальные танкисты немедленно подняли руки и сдались в плен.

Пленных было 6 человек. Тут же они были обезоружены и отведены на 100 метров в сторону от танков. На них направили пулемет Катона, приказали им стоять смирно, в противном случае они будут уничтожены. Вчетвером мы начали осмотр и разоружение танков, четверо других наших товарищей, помощники и по одному пулеметчику сидели на машинах. Не прошло и 10 минут, как в кузова наших машин были уложены 4 пулемета, 12 револьверов, несколько гранат и патронных коробов с пулеметными лентами, снятыми с танков и с убитых и пленных танкистов.

В это же время на взмыленной лошади к нашим машинам прискакал наш кавалерист. Он оказался старым знакомым нам еще по Новому Осколу. Лылин поздоровался с ним, похлопал его по плечу, спросил: «Ну как, дружище, легко ли угнаться за нами или нет?» Кавалерист широко и дружески засмеялся и ответил: «За вами очень трудно угнаться». Он показал рукой на своего коня, заметил: «Видишь, как упарился мой бедный конь». Лылин в свою очередь заметил: «Вот видишь, а ты уверял нас в Осколе, что мы застрянем в снегу».

Во время этого разговора с кавалеристом я услыхал своего пулеметчика Катона, говорившего мне: «Товарищ командир, посмотрите, что там!» Он показал рукой направление. Я посмотрел в бинокль и увидел левее нас, по другой дороге, на расстоянии около 3 километров шли колонны войск. По длинным хвостам лошадей я узнал деникинцев. Первая колонна шла под некоторым углом к нашей дороге с целью выхода на нашу дорогу где-то впереди нас. Мы внимательно продолжали смотреть за колонной.

Установив машины у танков, мы в полном молчании стали ждать. Вдруг от колонны отделилось несколько десятков всадников и галопом поскакали прямо на нас. Мы ждали. На расстоянии 400 метров открыли огонь из 4 пулеметов. Всадники, потеряв несколько человек убитыми, вернулись обратно. Шло время, 5 минут, 10 минут, 15 минут, и, наконец, целое подразделение, около 300 кавалеристов, цепью понеслось на нас в атаке. Тягостное молчание. Вот я слышу крики кавалеристов, они с гиком неслись на нас. Расстояние между нами и кавалеристами уменьшается, вот 500 метров, 400 метров, и я командую: «Огонь!» Пулеметы злобно заработали. Я вижу падающих всадников, лошадей, бегущих в сторону без всадников. Пулеметы бесперебойно делают свое дело. Некоторые кавалеристы в 150 метрах от нас. Мы с помощником готовимся к броску ручных гранат.

Наконец заминка, лошади становятся на дыбы и не желают бежать на пулеметный огонь. Лошади поворачивают обратно, атака захлебнулась.

Всадники, пригнувшись к лукам своих седел, быстро удирали от нас. Пулеметы вдогонку еще злее вышибали из седел незадачливых вояк. Атака отбита. На поле в снегу осталось много трупов. Через несколько минут атака повторилась и снова была отбита. Третьей атаки противнику не удалось сделать, мы увидели лавины буденновцев, которые на большой площади в лихой атаке рубили противника. Мы уже не могли стрелять, потому что наши и деникинцы перемешались. Нам осталось только лично наблюдать эту грозную и незабываемую картину настоящей кавалерийской рубки. Через час было уже тихо. Противник разгромлен. Мы заметили кавалькаду всадников. Это были тт. БУДЕННЫЙ, ВОРОШИЛОВ, ГОРДОВИКОВ и их полевой штаб.

Подъехав к нам, Буденный подошел к танкам, за ним подошли все. Осмотрев танки, Буденный спросил нас: «Вы захватили танки?» Мы ответили утвердительно. «Как они называются?» – «Это английские танки „Рикардо“, скорость хода которых 4 км в час». – «Это не танки, а калоши какие-то», – сказал т. Буденный. Потом он посмотрел на нас и сказал: «Молодцы, ребята, что ловко прибрали их к рукам. Всех броневиков представим к награде орденом Красного Знамени. Правильно, Климент Ефремович?» – «Правильно, – ответил т. Ворошилов. – Хорошо, что они забрали танки, но очень хорошо, что они не сдрейфили и этим помогли бойцам разгромить главные силы противника», – добавил т. Ворошилов.

Вся кавалькада села на лошадей и поехала по дороге на Ростов. Мы в свою очередь, обогнав их, устремились вперед. На первом привале мы уже знали содержание приказа 1-й Конной армии.

В приказе было сказано:

«У Армянских хуторов главные силы противника разбиты, взято в плен около 4 тысяч человек, взяты пушки и обозы противника. Путь на Ростов открыт».

После привала, это было в 20 км от Ростова, все войска 4-й кавдивизии устремились вперед. Когда мы обгоняли конармейцев, они кричали нам, а мы им: «Даешь Ростов!»

Захват Ростова был настолько неожиданным, что все военные штабы и учреждения не успели эвакуироваться. Лишь немногим офицерам и чиновникам удалось унести свои ноги. В самом деле, эвакуация Ростова, по-видимому, не намечалась, так как все белогвардейские газеты за этот день заверяли своих читателей, что 1-я Конная армия разбита и находится далеко от Ростова. Поведение офицеров и др. белогвардейцев также свидетельствовало о незнании обстановки.

Были случаи, когда при продвижении по улицам и переулкам города буденновцы слышали крики от пьяных офицеров: «Какой части? Почему не отдаете чести?» Буденновцы отдавали им честь саблями, и многие белогвардейцы теряли свои головы. В этот день продолжался еще праздник Рождества Христова, поэтому во многих домах города были приготовлены праздничные ужины. Все эти ужины были приготовлены как бы для буденновцев, которые после тяжелого боевого дня охотно этим воспользовались. Бойцы нашего отряда ужинали за большим общим столом, заставленным многими очень вкусными блюдами и бутылками с вином.

Рассказывали, что тт. Буденный и Ворошилов попали в гости, где должна была ужинать военная и гражданская знать. Вся знать была убрана куда следует, а руководство 1-й Конной хорошо поужинало со своими командирами.

Надо помнить и то, что в этот день многие бойцы 1-й Конной армии пали смертью героев. В нашем отряде был убит главный механик Иоган Буш и ранено трое: начальник боевой машины т. Архипкин[42]42
  Правильно – Архипов.


[Закрыть], пулеметчики – венгр т. Надь и русский т. Волков. Иоган Буш был похоронен с почестями в г. Ростове, Архипкин вскоре вернулся в строй. Надь ампутировали обе ноги, и Волкову ампутировали одну ногу.

Я, ВОЛКОВ Даниил Никифорович, родился 24 декабря 1893 г. в бедной крестьянской семье в деревне Петрищево Тарусского уезда Калужской губернии. Отец мой всю жизнь работал пильщиком на лесопильном заводе Грибаново – ст. Алексин, мать – в деревне по крестьянству. Наше крестьянство состояло из двух душ, земли, лошади, коровы. Я с раннего возраста ввиду малоземелья и бедности семьи начал трудовую деятельность: летом пас скот в селе Истомино, а зимой ходил в сельскую школу. В 1907 г. был привезен братом в Москву и отдан в ученье в булочную Котова. Здесь я был мальчиком, с утра до поздней ночи чистил железные листы, формы, катал платки, вытряхал мучные мешки. По окончании ночной работы ходил в разноску: носил на голове корзины с горячими булочными изделиями по трактирам, чайным и вокзальным буфетам. Работа была очень тяжелая, круглосуточная, в особенности заготовка дров для булочных печей, которые надо наколоть и натаскать в пекарню. Брат, оставляя меня, приказывал: «Смотри, Данилка, не балуйся, уважай хозяина и слушайся старших. В булочной ты будешь сыт, каждый день будешь кушать горячие калачи и сдобные булочки». От непосильного труда калачи и булки были не радостью и казались хуже деревенского хлеба, испеченного матерью из ржаной и овсяной муки. Хозяин еще имел бакалейную лавку, в которой приходилось работать: подносить муку, сахар и разные товары. Проработал два года мальчиком, был переведен в дощечники. Тоже было нелегко. В 1910 г. я перешел на работу в булочную Филиппова булочным подручным, работал до сентября 1913 г. В 1913 г. был призван на военную службу, отправлен в город Тулу и зачислен в 11-й Псковский полк в пулеметно-учебную команду. В августе 1914 г. началась империалистическая война, полк был отправлен на германский фронт под город Ковно. Потом наш полк был переброшен к Иваногородской крепости, Августовские леса и далее в Карпаты, Перемышль, обратное отступление; бежали без остановки до Владимира-Волынского и дальше до Бродских лесов. Во время Первой мировой войны я был дважды ранен. Будучи солдатом, потом взводным командиром, старшим унтер-офицером, подпрапорщиком, за геройство и храбрость был награжден четырьмя Георгиевскими крестами 1, 2, 3, 4-й степени и четырьмя медалями. В начале 1916 г. под деревней Сапапова я был ранен, из полевого госпиталя меня направили в Москву, в госпиталь. По выздоровлении госпитальная комиссия предоставила двухнедельный отпуск, в госпитале мне выдали за два месяца за Георгиевские кресты 24 руб. – по 12 руб. за месяц. В доме о моем приезде из родителей никто не знал. Увидя меня, мать даже от радости заплакала, встречая меня на пороге дома. На моей груди блестели четыре Георгиевских креста, четыре медали. На следующий день о моем приезде знала вся деревня. Узнал и становой пристав, правление которого находилось недалеко от нашего дома и который пришел с урядником и двумя стражниками (казаками).

Отец, заметив их приближение к дому, спросил: «Сынок, ты имеешь отпускное свидетельство?» Я быстро надел гимнастерку, т.е. оделся по форме строевого устава. Становой пристав поздоровался и пожал мне руку. Урядник и два казака стояли смирно, держа руку под козырек. Пристав обратился к отцу, называя по имени и отчеству, сказал: «Спасибо за героя-сына». К вечеру приходили соседи, товарищи, старушки. Увидя столько крестов на груди, осеняли себя крестом и целовали Георгиевские кресты, приговаривали: «Батюшка Георгий Победоносец помог разбить германцев».

Январь 1917 г. Наш 11-й полк находился в окопах. Зима стояла суровая. Морозы достигали 30 градусов, солдаты от недоедания обовшивели, были плохо обуты и одеты, заболевали тифом. Февральская революция застала нас в окопах. 3 марта 1917 г. я со своим пулеметным взводом командирован в Тарнополь за получением фуража. На улицах города мы встретили колонны рабочих, солдат с красными знаменами, на плакатах надпись: «Долой войну!» В колоннах пели революционные песни: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног». В других колоннах пели: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов».

Нам, солдатам-пулеметчикам 11-го полка, надоела война, мы ненавидели царский режим, принимали все меры к тому, чтобы его свергнуть. Вот и сбылась наша мечта, царь Николай был свергнут. Об этом узнали в Тарнополе. Мы от всей души приветствовали. Вернувшись в пулеметную команду, нас встречали солдаты-пулеметчики, расспрашивали обо всем случившемся. Что мы видели и слышали, я им рассказал. В полку было известно, до окопов оно не дошло, в ротах-командах собирались солдаты, открылись митинги, на которых избирались, организовывались солдатские комитеты. Некоторые офицеры сами снимали свои погоны, а с других срывали солдаты, в некоторых ротах возникали драки между офицерами и солдатами. Солдаты бросали винтовки, снимали со своих плеч погоны и уходили из рот. В конце марта 1917 г. на полковом совещании от пулеметной команды было избрано пять солдат, в том числе и я был делегатом полкового совещания солдатских депутатов. На совещании ораторы призывали солдат, офицеров не бросать оружия, подчиняться избранным Советам солдатских депутатов. И так начинался 1917 г. в борьбе за власть Советов, я стал добровольцем, активным участником этой борьбы с оружием в руках.

В конце 1917-го и начале 1918 г. на солдатском комитете меня избрали помощником командира вновь сформированного добровольческого летучего отряда. На этом же заседании меня приняли в кандидаты РКП(б).

Пулеметный отряд получил назначение в Петроград в распоряжение Петроградского гарнизона, но так и не доехал до Петрограда. В районе Невеля было приказано срочно разгрузиться. Район был охвачен заревом пожаров, горели дома помещиков, стога с необмолоченным зерном, сортные дворы, ж.-д. пакгаузы. Прибывающие эшелоны из Петрограда на ст. Невель задерживались нашим отрядом, бежавших солдат с фронта и казаков из охраны Керенского обезоруживали. Отказавшихся сдать оружие и коней приказано расстреливать. Разоружившихся направляли в комендантское управление. На отряд возлагалась охрана и наведение порядка на ж.-д. в районе Невеля. Задержанным солдатам царской армии разъяснялось: не бросать оружия, с оружием в руках вступать в ряды Красной гвардии, на защиту Родины.

Всю Гражданскую войну мы с оружием в руках защищали молодую Советскую республику. В то время солдаты были плохо одеты, голодны, многие из нас обуты в лапти.

В районе Красной Горки я был контужен при взрыве ж.-д. полотна. Был отправлен в госпиталь, где мог только очнуться, но ничего не слышал, была полная глухота. Спросил рядом лежавшего раненого товарища: где же я нахожусь? Ответил: на медпункте; но ничего не смог сообразить, кругом осмотрел, себя ощупал, вроде все цело, но сильно болели голова и грудь. Так хотелось что-нибудь поесть, но ничего не было покушать, на второй день дали нам суп из манной крупы и маленький сухарь. Боль в голове не утихала. В небольшом помещении раненых так было много, и все они от боли стонали. Через несколько дней в госпитале я заболел брюшным тифом. По выздоровлении был направлен в Москву в выздоравливающую команду в Дом Курникова на Каляевской улице[44]44
  Бывшая Долгоруковская ул.


[Закрыть]. В подвальном помещении, помещение не отапливалось, был страшный холод, окна заморожены, на подоконниках лежал лед, спали на общих нарах, не снимая шинелей, которые не грели. Питание состояло из супа, мороженной картошки, заправленной гнилой чечевицей, одной осьмушки хлеба с какой-то примесью вроде мелкой мякины. Примерно на пятый день из выздоравливающих заболело несколько человек брюшным тифом, в том числе заболел и я возвратным тифом. В начале марта 1919 г. из госпиталя отпустили меня на поправку на родину на 2 месяца.

По выписке из госпиталя вместо моей шинели одели меня в рваный черный полушубок и рваные ботинки с грязными обмотками, гимнастерка защитная из разных заплаток, черный картуз с лаковым козырьком. Из Москвы до Алексина еле-еле добрался, т. к. поезда ходили очень плохо, и те были переполнены мешочниками, едущими искать хлеба. До Петрищево пришлось идти пешком, снег раскис, превратился в воду. Ботинки мои наполнились водой, ноги до колен были мокры. Домой старался прийти как можно позже, ночью, чтобы никто не встретился, стеснялся показать свое обмундирование. Деревней прошел – меня никто не заметил, т. к. было очень темно, а в деревне не было керосина, время позднее, почти все спали. Подхожу к дому, из дома залаяла наша собака Тюльпан, которая узнала мой голос, подбежала, стала ласкаться. Дома все как будто спали; но нет, не спали, был виден малюсенький огонек, это горела крохотная коптилочка, снаружи света и не заметишь. Посмотрел в окошко, вроде кто-то разговаривает, постучал в дверь, послышался голос: «Кто там?» Голос отца. «Это я, Данила». И слышу, отец сказал матери: «Авдотья, Данила пришел». Отворилась дверь сеней избы, и сразу мать спросила: «Откуда бог принес тебя?» – «Из Алексина». – «И как же ты дошел в такую слякоть? Скорей разувайся». И я стал снимать все мокрое, отец подает валеные сапоги, мать – белье и говорит: «Милый мой сынок, полезай скорей на печку». А сама стала убирать мое обмундирование, при свете коптилки никак не может поверить, что же со мной случилось, определяя по снятой одежде, и говорит: «Кто же тебя так снарядил в такое страшилище, милый мой сыночек, до чего же ты довоевался и одежонки себе не заслужил». Отец говорит, что хорошо, что жив-то остался, одежду наживем, полезай на печку, грей ноги. Влез на теплую печку и скоро заснул. Утром на следующий день слышу, мать тихо толкает: «Сынок, вставай, слава богу, вижу тебя живым». И заплакала, и еще раз повторила: «Где же тебя в такое страшилище снарядили?» Говорю: «В госпитале». – «Значит, ты был ранен?» – «Нет, болел тифом».

Эта встреча мне запомнилась на всю мою жизнь. На стене весело в большой рамке мое фото 1916 г.: снимок в окопах в шинели, полна грудь крестов и медалей, на глазах матери снова появились слезы. В доме хлеба не было, но все же к чаю испекла мать лепешек из неочищенной протертой картошки вместе с шелухой; получились хорошие лепешки. Вместо чая была заварена ромашка. Деревня питалась разными травами, щавелем, кочетками, анисом, желудями, попурями, липовым цветом, пили клиповику. Деревня буквально голодала и превращалась в сплошных мешочников, уезжающих за хлебом в разные губернии: Тульскую, Орловскую, Курскую и другие. Зерно, муку и другие продукты, хлеб – все это покупалось только в обмен на вещи, продававшие денег не брали, а только требовали разные вещи. Пальто, костюмы, обувь, белье, золотые, серебряные вещи, если нет никаких вещей, то с тобой и не разговаривают, обмен товара производили на зерно, муку. У моих родителей этого не было. Жизнь с каждым днем становилась все труднее и труднее. В деревне организовываться стали группы на поездку за хлебом. Поехали и мы с отцом за Тулу, в р-н Черные Грязи; деревня большая, народу мешочников с мешками много, а у нас нет никаких вещей, и с нами никто не хочет разговаривать. Подошли к дому, крытому железом, на крыльце стоял солидный мужчина. Мы еще к нему не подошли и слышим: «Меняю зерно и муку на серебро, золотые вещи». У меня с собой были кресты, медали; он увидел у меня золотой крест Георгиевский, говорит: «Вот крест возьму». Сторговались – за крест золотой дал нам два мешка муки. Три креста и четыре медали в 1918 г. пожертвовал на построение Красной Армии.