Текст книги "Безумная любовь"

Роберт Дессе
Безумная любовь
Сюрреалистический фарс в трех актах

От автора

В этой пьесе описывается эпизод из жизни русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Она о том, какую цену мы платим за любовь. Идея состоит в том, что за любовь мы всегда должны платить, независимо от того, какого рода эта любовь: счастье в браке, романтическое обожание, страсть или короткая связь. Иногда цена соразмерна любви, иногда нет.

Действующие лица

Василий Иванович – служащий музея, ближе к пятидесяти.

Дарья Гавриловна – директор музея, довольно молода.

Мария Савина – 25 лет

Борис – около 25 лет, хорош собой, одет модно, но безвкусно.

Тургенев Иван Сергеевич – немного за шестьдесят.

Полина Виардо – под шестьдесят.

Полонский Яков Петрович – немного за шестьдесят, друг Тургенева.

Мэр.

Вице-мэр.

Супруга мэра. Полина Виардо в молодости – немного за 20.

Молодой Тургенев – около 25 лет.

Первый поклонник – молодой денди.

Второй поклонник – молодой денди.

Первый акт

Музей истории железнодорожного транспорта в русском провинциальном городе. Наши дни.

Василий Иванович. Все думают, что я тут схожу с ума от скуки, весь день сидя, как сейчас, и глазея на все эти экспонаты, но мне никогда не скучно. Мне нравятся поезда. Даже запах поезда меня волнует. По воскресеньям, например, я люблю просто стоять на платформе станции, смотреть, как приходят и уходят поезда, чувствовать их запах. Это не просто запах детства, это запах России. (Пауза.) И столько интересных людей проходит через наш музей. И не удивительно, ведь наша директриса Дарья Гавриловна имеет такие хорошие связи. Генералы, станционные смотрители, хирурги, управляющие банками – такой вот парад постоянно. Значительные люди. Люди, ценящие свое наследие. Например, только вчера был доктор из Владивостока с женой… пленительная женщина, такая ухоженная, если вы понимаете, что я имею в виду. Она хотела знать, работаем ли мы по воскресеньям. Я сказал, что да, музей открыт с одиннадцати до четырех. (Пауза.) Все это у меня в крови, конечно – рельсы у меня в крови. Весь город знает, что мой прадедушка был станционным смотрителем в Орле. Интересно, дежурил ли он в ту ночь в 1880 году… (Смотрит на поезд.) Это было 28 мая… Точно не знаю, но мне хочется думать, что он тогда дежурил. Скорее всего. Вы знаете, 28 мая 1880 года в этом самом вагоне…

Дарья Гавриловна. Василий Иваныч! Вы могли бы сегодня запереть музей, уходя? А то я уже опаздываю на занятия по йоге? И я должна еще вечером собрать вещи для Одессы, завтра я не успею. О боже, как уже поздно!

Василий Иванович. Конечно, Дарья Гавриловна, я никуда не спешу.

Дарья Гавриловна. Спасибо, вы – сокровище! Такой важный день нам предстоит завтра, для всех нас!

Дарья Гавриловна выходит.

Василий Иванович. Да уж, я никуда не спешу. И куда мне торопиться? Кто может ждать меня дома, кроме Господина Пушкина, конечно, моего кота? Он настоящий джентльмен, этот Господин Пушкин. Любит Чайковского. (Пауза.) Одесса… какая блестящая жизнь. А я никогда не был в Одессе. Она так востребована, эта наша директриса, всегда мчится куда-то. И это не удивительно. В ней столько всего… Кстати, этот вагон от экспресса Москва-Одесса. И, как я уже упоминал, в этом самом экспрессе 28 мая 1880 года…

Дарья Гавриловна (возвращается). Вы не видели Бориса, Василий Иваныч? Нигде не могу его найти. Он еще ведь не ушел?

Василий Иванович. Борис? Я думаю, он мог уже уйти, Дарья Гавриловна.

Дарья Гавриловна выходит.

Это из-за предстоящего визита мэра она сегодня несколько нервна. Все это из-за этого завтрашнего визита. Слухи так и летают повсюду… я, правда, не то чтобы я им верил… (Тушит свет.) Йога. Зачем ей это? Она говорит, это помогает ей понять себя, «это дает мне силы, Василий Иваныч, это открывает мне мои чакры», что бы это ни значило. Я не верю в такие вещи, я русский православный человек.

Дарья Гавриловна (вбегает). Вы что-то сказали, Василий Иваныч? Я действительно должна бежать.

Василий Иванович. Нет, ничего, Дарья Гавриловна. Смею заметить, Борис ушел, оставив включенным видеоэкран.

Дарья Гавриловна. Ладно, уходя, убедитесь, что он действительно выключен, хорошо? И не забудьте также выключить чайник, когда будете уходить. Завтра все должно работать, как часы. Малюсенькая оплошность – и мы идем ко дну.

Василий Иванович. Я все сделаю прямо сейчас, Дарья Гавриловна. Занимайтесь спокойно.

Дарья Гавриловна. Вы уверены, что с вами все в порядке, Василий Иваныч? Вы выглядите как-то… необычно. Я надеюсь, вы не на грани нервного припадка, как это бывает с вами?

Василий Иванович. Припадка, Дарья Гавриловна?

Дарья Гавриловна. Ну, иногда с вами что-то такое происходит. Я имею в виду, что мы не можем себе позволить что-то вроде эпизода с дамой и маленькой собачкой, то, что случилось на прошлой неделе. Только не тогда, когда мы ожидаем мэра.

Василий Иванович. Маленькая собачка? Я помню, здесь был гость из Норвегии несколько дней тому назад, но я не помню никакой маленькой собачки. Нет, нет, я никогда себя не чувствовал лучше. Иногда болит колено, но…

Дарья Гавриловна. Прекрасно, я просто хочу быть уверена. Несомненно, завтра надо, чтобы все матросы были на палубе. Мы должны показать себя с наилучшей стороны. Кстати, вы не забыли, что завтра приедет мэр?

Василий Иванович. Как я мог забыть, Дарья Гавриловна! Сам мэр! Это такая честь.

Дарья Гавриловна. И его жена.

Василий Иванович. Такое внимание к нам, она такая образованная женщина, по любым меркам. Мне кажется, я помню, что ее отец играл на тромбоне.

Дарья Гавриловна. И вице-мэр.

Василий Иванович. Рядовой визит, и в тоже время такой важный для вашего статуса в городе, смею заметить, Дарья Гавриловна.

Дарья Гавриловна. Вы даже не представляете себе, какой важный. Мы, конечно, обязаны произвести хорошее впечатление, в этом нет сомнения. Ну, а demain, Василий Иваныч. Приходите завтра пораньше. И не забудьте про чайник. (Быстро уходит. Слышно, как хлопает дверь.)

Василий Иванович. Какая женщина! Как она себя подает! И какая… гибкая. A demain – понимаете, она дважды была в Париже. (Садится.) Где я был? Да… 28 мая 1880 года, ранний вечер, когда экспресс Москва-Одесса остановился в Мценске… (Слышны объявления о прибытии-отправлении поездов на станции. Три звонка. Свисток. Слышно, как трогается поезд.) …в последнюю минуту, как раз когда поезд должен тронуться… (Появляется Савина.) …никто иной, как Иван Сергеевич Тургенев, великий русский писатель, Иван Тургенев – кстати, частый гость в нашем городе – все еще непередаваемо близкий каждому, в груди которого бьется русское сердце, вошел в поезд и постучал в купе вот этого самого вагона. Дверь открылась, и… (Появляется Тургенев.)

Савина. Наконец-то, это вы! Я уже думала, вы не придете никогда.

Тургенев. Me voila, me voila, ma toute belle, моя красавица. Я никак не мог уйти. (Целует ее руки.) Сколько недель уже прошло? Une eternité. Как чудесно, что я вас вижу!

Савина. Я уже утратила всякую надежду видеть вас.

Тургенев. Как вы могли? Я ждал этого мгновения много недель. Вообще-то даже месяцев. И даже лет. Всю жизнь.

Савина. Вы неисправимы.

Тургенев. Но дорогу развезло в двух местах, и мы застряли прямо на подступах к Мценску.

Савина. Признайтесь: вы просто всегда и везде опаздываете.

Тургенев. Но вот я перед вами. Вы выглядите восхитительно, ravissante. Le rouge…

Савина. Вообще-то, он светло-вишневый. Это для вас.

Тургенев. А не для Одессы?

Савина. Для вас.

Тургенев. И на вас браслет, подаренный мною. Покажите…

Савина (показывает.) Он прекрасен.

Тургенев и Василий Иванович. Ваше запястье прекрасно. Ваши руки прекрасны. (Тургенев целует руки Савиной.)

Тургенев. Одесса… Должны ли Вы действительно ехать туда именно сегодня?

Савина. Да, мне необходимо ехать в Одессу сегодня. Репетиции начнутся послезавтра.

Тургенев. Неужели один день имеет такое значение? Вы все время обещаете мне навестить меня в Спасском. Мы могли бы быть там к закату. Давайте сойдем с поезда в Орле и…

Савина. Вы знаете, что это невозможно.

Тургенев. Сейчас уже почти июнь. Сирень в цвету, липы покрываются листочками – восторг! Зеленые облака сияющей листвы, стрекозы… Пожалуйста. On pourrait passer ensemble une journée enchantée…

Савина. Я бы очень хотела провести с вами день в Спасском, мой дорогой Иван Сергеевич, но увы! Je ne peux pas. Не сейчас. Когда-нибудь, когда-нибудь, обещаю. Например, будущим летом. Наберитесь терпения.

Тургенев. Si vous pouvez…

Тургенев и Василий Иванович. Это в вашей власти.

Савина. Иван Сергеевич…

Тургенев. Мария Гавриловна…

Савина. Non…

Тургенев. Je vous implore.

Савина. Иван Сергеевич… Это просто безумие.

Тургенев и Василий Иванович. Я так давно вас хотел…

Савина. Иван Сергеевич, я признаюсь, что у меня есть к вам чувство, не вполне мне понятное… сильное чувство… но…

Тургенев целует ее страстно. Затем падает на колени.

Савина. Иван Сергеевич, пожалуйста, calmez-vous, придите в себя. (Пауза.) Je vous en supplie.

Свет гаснет. Шум поезда.

Василий Иванович (обращаясь к залу). Я не думаю, что случилось именно это. Он позже говорил, что-то, что произошло, – незабываемо, он сказал, что не забудет этого, если доживет и до ста лет, он так сказал, но нет, нет, что бы ни случилось в ту ночь в поезде, это было совсем не то, я уверен. (Пауза.) Он часто играет со мной в игры, Иван Сергеевич, когда посещает меня. О да, иногда они ко мне приходят, когда все, кто не верит, уйдут, а они знают, что я жду. И он всегда дразнит меня, этот Иван Сергеевич, рассказывает мне истории, которые никак не могут быть правдой – ну, знаменитый писатель имеет право придумывать истории, я полагаю. И знаменитый писатель именно это и делает. (Пауза.) В любом случае, он, вероятно, мечтает, а кто из нас никогда не мечтал? В конце концов… ну, в поезде Москва-Одесса этой майской ночью полтора века тому назад случилось нечто иное, я в этом уверен. (Пауза.) Но что именно? Почему он назвал это незабываемым? Он вошел в поезд, полный надежд. Он весь дрожал, так он надеялся. Это все поезда, я всегда говорил, что поезда… связаны с надеждой. Да, поезд – это надежда. Мы же не можем жить, не надеясь, правда? Я на днях сказал этому молодому Борису из отдела интерактивных услуг, что… Поезда означают надежду, Борис, и мы не можем жить без надежды, не правда ли?

Появляется Борис.

Борис (отрываясь от своего телефона). Надежда? Поезда? Надежда на что? Вы в каком веке живете, Василий? Все это древняя история.

Василий Иванович. Например, манеры. Для вас я Василий Иванович, молодой человек.

Борис. Как бы там ни было. Железная дорога – это тупик, старик. В свое время это была хорошая идея, как и революция. Как этот дурацкий музей, в котором мы оба застряли, вы и я. Как и весь этот безнадежный город. Это болото, а не город.

Василий Иванович. Что?

Борис. Болото. Мы застряли в этом городе, как пни в болоте.

Василий Иванович. Болото?

Борис. Да. Большое зловонное болото. Вы совсем оглохли, к тому же?

Василий Иванович. Как вы можете так говорить, Борис? Вы ничего не знаете. Наш город…наш город сыграл важнейшую роль в появлении…ну, что ходить вокруг да около, в появлении гения.

Борис. Гения? В таком месте? Да гений и не ночевал в этом городишке.

Василий Иванович. Не ночевал? Художники, писатели, музыканты… все, о ком вы только можете подумать, проезжали через наш город. Одна из тетушек Чайковского умерла здесь, например; кстати говоря, она приехала сюда поездом. Хотя она умерла не на станции, как другой закоренелый путешественник по нашей ветке – Толстой. Нет, я спешу заметить, что его смерть никак не была связана с плохим обслуживанием, никто этого не утверждает.

Борис. Опять вы разглагольствуете, старина. Переливаете из пустого в порожнее. Послушайте, Василий Иванович, не поймите меня неправильно, но, может быть, вам пора серьезно подумать о…

Василий Иванович. И Тургенев Иван Сергеевич…великий русский писатель Иван Тургенев очень любил наш город, он много раз здесь пересаживался на другой поезд. Вы знаете, он вообще-то был акционером железнодорожных компаний. О, да у нас целая комната посвящена Тургеневу. Его письма, книги, чернильница – мы все храним. Этот город – стержень, Борис, я считаю его таковым. Что касается этого музея… это не то, что вы бы нашли в Москве, но это и не просто развлекательное заведение, знаете ли, какие бы фокусы вы не придумывали там в вашей интерактивной службе, это – музей. Действительно, я скажу больше: лично я считаю, что наш скромный музей – это святое место. Например, посмотрите на этот вагон. 28 мая 1880 года в этом самом вагоне…

Борис. «Святое место»? Ради Бога, о чем вы сейчас говорите? Вы действительно теряете разум. Это информационный центр, а не какое-то там святилище. Средняя коллекция всякого железнодорожного хлама в третьеразрядном городе в совершенной глухомани. Как только меня сюда занесло? Единственно для чего пригоден ваш драгоценный «музей» – это для школьных экскурсий. Ну, еще можно привести сюда ребенка в дождливое воскресенье после обеда. Не удивительно, что они подумывают о том, чтобы нас закрыть.

Василий Иванович. Закрыть нас? Кто говорил хоть что-то о…

Борис. И ваш обожаемый Тургенев был всего лишь писатель, ради Бога, он всего лишь писал книги, он не был Святым Духом. Мир изменился. Успокойтесь. Вы слишком много времени тратите на то, чтобы пялить глаза на эту стену.

Борис исчезает.

Василий Иванович. Кто хоть слово сказал о Святом Духе? Иван Сергеевич Тургенев был… был… (Не находя слов, он жестами пытается передать безмерность, грандиозность.) О, он всегда убалтывает меня, этот Борис, он умеет говорить умно, и он всегда делает из меня паяца. Но это именно Борис выставляет себя полным дураком, ухлестывая за Дарьей Гавриловной так, как он это делает. С какой стати она бы им заинтересовалась? Женщина с такими… связями. Также эта женщина столь превосходно выглядит, такая стройная, и у нее столько ярко выраженного женского обаяния. Да, именно ярко выраженного. Не то чтобы это меня лично как-то волновало – я сейчас уже закоренелый холостяк. В любом случае у нее есть жених, музыкант с выраженной индивидуальностью, мне говорили, пианист, вполне уже известный, со всех точек зрения, но хоть плачь… такая прекрасная молодая женщина… говорит по-французски, два раза была в Париже… и за ней волочится такой тип, как этот болван Борис.

Борис (появляется). «Музыкант с выраженной индивидуальностью» – он настройщик, а не пианист. Она его встретила в караоке-баре. Скоро я буду настраивать ее пианино, скажу я вам. Я знаю, что нужно женщине такого рода.

Василий Иванович. Как вы смеете говорить о Дарье Гавриловне в таком тоне, вы, самонадеянный мальчишка! Вы недостойны целовать ее ноги.

Борис. Кто говорит о ногах? В любом случае весь город в курсе, именно сейчас настройщик играет вторую скрипку, а первую – угадайте, кто.

Василий Иванович. Это всего лишь подлая сплетня. Конечно, мэр ее поклонник, несомненно, и почему бы и нет? Такая женщина… какое самообладание, настоящий класс! Можете быть уверены, она и на Елисейских Полях всем головы там вскружит! Ультрасовременна, и в то же время с достоинством, если вы меня понимаете, очень привлекательна. Я… отношусь к ней с огромным восхищением. Необыкновенная женщина.

Борис. Вы и в самом деле не понимаете, не так ли, дед? Для чего она таскает за собой этого старого клоуна? А? Вы думаете, он ей в самом деле нравится? (Смеется.)

Василий Иванович. Я только знаю, что такая женщина, как она, женщина, которая дважды поднималась на Эйфелеву башню, даже и не принимает во внимание существование такого пентюха, как вы. Вы же каждую ночь просиживаете до трех утра в никчемной компании, я сомневаюсь, что вы прочли хотя бы одну книгу за всю жизнь, тем более книгу… (делает широкий жест) Ивана Сергеевича Тургенева, например.

Борис. Размечтался, старик! Не принимает во внимание мое существование? Я могу иметь ее, как только захочу, не сомневайтесь. Ну да, я сейчас играю с ней в поддавки, но в подходящий момент я смогу расставить сети, без проблем. В любом случае что вы можете знать о желаниях женщин? Вы никогда не были женаты и живете с котом.

Василий Иванович. Женат? Какое это имеет значение? Такова судьба. Иван Сергеевич тоже никогда не был женат, но почему вы думаете…

Борис. Точно, еще один неудачник. Надо было хватать жизнь двумя руками, пока мог, дед. И вместо этого – посмотрите на себя. Вы стоите тут здесь день за днем, год за годом, в музее, который никто не посещает, в городе, о котором никто даже не слышал, и сообщаете посетителям, как пройти в туалет. Никто ломаного гроша не даст за информацию о сломанном старом поезде или чьей-то высохшей чернильнице, а также о кресле, в которое когда-то какой-то великий человек однажды погрузил свой зад… или о вашем драгоценном Тургеневе, глупый вы старый осел. Кстати, ломаного гроша в наши дни вообще никто ни за что не даст.

Василий Иванович. Как вы можете такое говорить, Борис? Работа в музее для меня – источник гордости. Разве вы не видите? Я служу…

Борис. Чему? Нашей богатой животрепещущей культуре? Русскому народу? Вы всего лишь мальчик на побегушках, Василий. Не впадайте в патетику.

Василий Иванович. Для вас я Василий Иванович.

Борис. Вы полное ничтожество, вот вы кто. Как бы поприличнее это выразить? А по мнению нашего начальства, вы всего лишь…

Василий Иванович. Что? И кто же я?

Борис. Обуза. Это ее слово.

Василий Иванович. Обуза? Вы это придумали. Это не может быть правдой! Дарья Гавриловна весьма ценит мою работу в музее.

Борис. Дайте же мне отдохнуть! Вы живете в каком-то параллельном мире, не так ли, Василий? Ну кто-нибудь, помогите мне убраться отсюда! Я почти надеюсь, что мэр закроет наш музей.

Василий Иванович. И что же вы будете делать, если это произойдет? Москва! Москва! Не может дождаться, когда он там окажется!

Борис. Москва? К дьяволу Москву! Ай билонг ин Нью Йорк. (Говорит с английским акцентом.) Телепортируй меня, Скотти!

Борис исчезает.

Василий Иванович. Он не знает, что такое уважение, вот в чем дело. Еще чего, Нью-Йорк! Дарья Гавриловна никогда не говорит со мной в таком тоне. Кроме того, есть люди, которые интересуются… необычными вещами. Например, джентльмен из Норвегии, который приходил на днях. Очень благородно выглядел. Он интересовался искусственным осеменением, насколько я мог понять. Мы с ним имели очень интересную беседу об Ибсене. Я рассказал ему, что видел «Привидения». Любительская постановка, конечно, это же не Москва, но все-таки Ибсен. Я не знаю, о чем говорить с норвежцем, знаете ли, но он был явно под впечатлением. И знаете, что интересно, я ему сказал, что Ибсен полжизни провел за границей, как и Тургенев: Италия, Германия, и так далее. Тургенев не так уж много времени жил в Италии, в этой незначительной стране, как я слышал. Италия – это далеко не Франция. А также у Ибсена был незаконнорожденный ребенок, совсем как у Тургенева – опять совпадение. Когда кто-то выпадает из круга общения в социальном плане, если вы понимаете, что я имею в виду, я ему сказал, что в обоих случаях потомство… кровь должна сказаться… это все довольно грустно, но кровь есть кровь. И Ибсен также в свои поздние годы испытывал некий, я бы сказал, энтузиазм в отношении молодой пианистки, как и Тургенев; правда, Тургенев испытывал страсть не к пианистке. Мадмуазель Савина была актрисой, но это не меняет дела: он был ею сильно увлечен, хотя всем сердцем он любил другую женщину. О, да, такое иногда случается. Ну, это же вполне можно понять: вам около шестидесяти, ваши надежды на то, что вы полагали счастьем, можно сказать, ослабевают… У любви много ликов, не так ли? Но не всегда она является нам в том виде, в каком она нам являлась в мечтах. Не сомневайтесь: он любил мадам Виардо всем сердцем. С самого первого дня, как он ее увидел, Тургенев любил мадам Виардо. И я полагаю, что по-своему, она, вероятно, тоже его любила. Но по-своему. Она не была душевной женщиной, эта мадам Виардо, но все-таки, я думаю, она любила. Можете не сомневаться, что Борис не верит в любовь.

Борис. Любовь? Это всего лишь слова. (Насмешливо.) «Я вас люблю», «Я вас обожаю», «Вы так прекрасны», «Не могу без вас жить». Если убрать сантименты и потные ладошки, это все сводится к… (показывает жест, обозначающий секс.)

Василий Иванович. Это не правда, это не так. Как вы можете говорить такое? Это, это…

Борис. Что? Святотатство?

Василий Иванович

 
Я вас любил, любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем.
 

Борис. О, Боже, только не Пушкин опять, пожалуйста!

Василий Иванович

 
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренне, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
 

Борис. Боже, ну и тряпкой же он был. Послушай, дед, Пушкин уже двести лет как умер. Сейчас двадцать первый век – никто так больше не изъясняется. А что до Тургенева, Полины Виардо и этой девки Савиной, которую он закадрил в «этом самом поезде», как вы все время нам говорите, – кому это сейчас интересно? Все это ушло вместе с лошадками и тележками. Ваш обожаемый Тургенев был старый хлыщ, который сам себя обманывал. Он был помешан на слове. Все это – древняя история.

Василий Иванович. Хлыщ? Хлыщ? Почему вы говорите такое? И Мария Савина – никак не девка, и мы не знаем, что произошло той ночью в поезде – никто не может знать это точно, а что до Полины Виардо – он любил ее с той самой минуты, как увидел ее в первый раз и до самой смерти.

Борис. Но у них никогда не дошло до этого, не так ли?

Василий Иванович. До этого?

Борис. У них никогда не было этого самого. За сорок лет он ни разу не… (Делает жест, обозначающий секс.)

Василий Иванович. Как смеете вы говорить такие вещи? Как вы смеете говорить такое? Вы ничего не понимаете, слышите? Все время бормочете что-то о гигабайтах и мегабайтах, и при этом, не понимаете ничего! (Борис исчезает.) Он в самом деле бесит меня, он действует мне на нервы. Из-за него я вынужден чувствовать себя как человек, который пропустил поезд, на который все стремятся попасть. Слышите? Конечно, это «Севильский Цирюльник», Россини. Сомневаюсь, что Борис знает, кто такой Россини! Это было начало всего… Отсюда все начиналось… Иван Сергеевич, вы слышите? Здесь все начиналось. (Появляется Тургенев.) Иван Сергеевич, вы еще здесь? Вы слышите ее? Это сама мадам Виардо. Знаменитая французская певица – Полина Виардо. В Санкт-Петербургской опере. Чтобы быть точным, 22 октября 1843 года. Я знаю такие даты. Это моя работа.

Тургенев. Мадам Виардо была не просто «знаменитая французская певица».

Василий Иванович. Простите меня, Иван Сергеевич.

Тургенев. Нет, нет, в сорок третьем году, когда я впервые услышал, как она исполняет эту арию, она была единственной певицей в мире.

Появляются молодой Тургенев и двое других поклонников в вечерних костюмах. Молодая Полина Виардо сидит на полу на медвежьей шкуре.

Молодая Полина. Каждый из вас, господа, должен взять по лапе и сесть на нее, я настаиваю!

Молодой Тургенев и два других поклонника садятся на лапы медвежьей шкуры.

Первый поклонник. Этого медведя застрелил ваш муж, мадам Виардо? Я слышал, он имеет обыкновение охотиться в лесу.

Второй поклонник. К тому же, с вами, Иван Сергеевич.

Молодая Полина. Мой дорогой граф, разве имеет значение, кто его застрелил?

Смех.

Первый поклонник. Мне просто интересно знать, были ли у него золотые когти, когда его застрелили.

Молодой Тургенев. А в самом деле, где же достопочтенный Луи? Почему он не здесь?

Второй поклонник. Да, а куда же вы дели своего мужа, мадам Виардо? Мужей нетрудно куда-нибудь задевать.

Молодая Полина. Г-н Тургенев, вы – поэт. Нет ли у вас стихотворения о медведях с золотыми когтями?

Молодой Тургенев. Сколько хотите, разумеется.

Молодая Полина. Ну, тогда мы должны послушать хотя бы одно стихотворение!

Второй поклонник. Но все его стихотворения заканчиваются трагически. Вряд ли они подходят для чтения в театральном ресторане. И, в любом случае, Пушкин умел писать вещи подобного рода…

Первый поклонник. Да, золотые петушки, говорящие рыбки, и т. д.

Второй поклонник. …настолько лучше!

Молодой Тургенев. Причем тут вообще говорящие рыбки?

Первый поклонник. И, кроме того, мы здесь сегодня, чтобы выразить восхищение вам, мадам Виардо, а не нашему молодому другу – поэту.

Молодой Тургенев. В самом деле, сегодня мы – галантные рыцари, собравшиеся здесь, чтобы воздать хвалы нашей прекрасной даме.

Второй поклонник. Сегодня был настоящий триумф! Санкт-Петербург многие месяцы не сможет говорить ни о чем другом.

Первый поклонник. Вы – ангел. Я был совершенно зачарован.

Второй поклонник. А я – заворожен.

Молодая Полина. А вы, г-н Тургенев?

Молодой Тургенев. Заколдован. И, замечу, что я сегодня познал саму запредельность.

Смех.

Молодая Полина. Merci, messieurs. Vous êtes tous complètement adorables. (Стук в дверь.) Должно быть, это Луи.

Первый поклонник. Последняя лапа – для него?

Молодая Полина. Луи не нужна лапа. Он – мой муж. Он владеет моим сердцем.

Тургенев. И с той такой давней минуты она владеет моим сердцем. С этого самого первого спектакля в Санкт-Петербургской Опере я продолжал любить ее все больше, безнадежно, страстно, всем сердцем.

Василий Иванович. Сердце… какое дивное слово, Иван Сергеевич, если позволите мне сказать. Я его не слышал уже много лет. Сердце. Я стараюсь вспомнить, кому может принадлежать мое сердце, за исключением Господина Пушкина, конечно, но это не вполне одно и то же, не так ли? Я могу себе представить. Но, одну минутку, мне кажется, кто-то идет сюда, Иван Сергеевич. Вы кого-нибудь ожидаете?

Входит Полонский, размахивая письмом. Василий Иванович – слуга – кидается ему наперерез.

Полонский. То, что она «владеет всем твоим сердцем», мой дорогой друг, означает, что тебе так и не удалось встать с той позолоченной лапы.

Василий Иванович. Простите, господин…

Полонский. Зачарован на всю жизнь, такое впечатление, что ты все еще замираешь в восхищении, как в ту ночь твоей юности, в ее артистической уборной.

Василий Иванович. Я прошу меня извинить, но барин был…

Тургенев. Зачарован? Что ты подразумеваешь под этим словом? В ту ночь я отдал ей мое сердце, Яша. Оно все еще ей принадлежит. Это не просто… страстное влечение, то, о чем мы сейчас говорим.

Полонский. О, мне знакомы все слова, мой друг, я – поэт, не забывай, – но мне все-таки нравится слово «зачарованный».

Василий Иванович. О, пожалуйста, простите меня, господин Полонский! Добрый товарищ барина, кто же еще? Как же я мог не узнать вас? У нас тут висит ваша фотография в пятом зале. У нас есть где-то здесь и ваши стихи…

Полонский. В сущности, ты отдал свое сердце всему семейству: дочерям, сыну, ее мужу, достопочтенному Луи Виардо, твоему très cher ami, с которым ты с тех пор так много общался. Вы вместе охотились на бекасов и на других невинных тварей, когда только ты бывал во Франции, и никто никого не обманывал.

Тургенев. Яша, я надеюсь, ты сейчас не в одном из твоих настроений, и ты не начнешь поддразнивать меня. Ты застал меня в некотором нервном состоянии, как это иногда со мной бывает.

Полонский. Поддразнивать тебя, мой дорогой друг? Я никогда никого не дразню.

Тургенев. Вообще-то ты это как раз сейчас делаешь.

Полонский. Ну, кто-то же должен помочь тебе взять себя в руки. Итак, это была «любовь», не так ли, то, что ты ощутил той ночью в опере? Не увлечение, не обожание? Не то, что можно было бы вежливо именовать взрывом молодой страсти?

Тургенев. Каким иным словом можно заменить «любовь», чтобы описать то, что произошло той ночью? Это неправильное слово, нет, не то, что неправильное, но слишком неопределенное. Но, увы, другого слова нет. Я чувствовал себя ошеломленным.

Полонский. Ну ладно, если это была любовь, то что же, скажи на милость, это? (Помахивает письмом.)