Текст книги "Уильям и Кейт. Love story"

Тридцатилетняя Тигги Легг-Берк (позже взявшая фамилию Петтифер) казалась идеальной суррогатной матерью, как раз такой, чтобы придать немного живости тем дням, когда мальчики оставались с отцом. И она старалась усердно выполнять свои обязанности. Правда, мальчики предпочитали скрывать этот факт от матери, ревность которой росла с каждым днем. Няне также нравилось ездить верхом, охотиться, рыбачить и заниматься всем тем, чем они занимались с отцом, ко всеобщему удовольствию. Ее в каком-то смысле можно было назвать скорее суррогатной сестрой, чем матерью. Но – что было еще хуже для Дианы – они привыкли доверяться своей новой подруге. Между няней и отцом они не видели никакой напряженности, сопровождавшей отношения их родителей. С Тигги все было просто – что на уме, то и на языке. И она им очень нравилась. При этом они вовсе не считали, что эта женщина заменяет им мать – просто это был приятный человек, оказывавший положительное влияние на их развитие.

Под влиянием Тигги Уильям стал прилежнее заниматься в школе. Во время конфликта между родителями и последующего развода он едва совсем не забросил учебу. Теперь же его отметки становились лучше с каждым днем. Но Диану это не впечатляло. Она забрасывала своего бывшего мужа яростными письмами, в которых требовала «четко определить» – иными словами, «ограничить» – роль няни в жизни ее детей. Чарльз никак не реагировал на ее просьбы, кроме разве предупреждений Тигги, чтобы она не стояла слишком близко к мальчикам на публике. Диана же была уверена в том, что Тигги – это часть плана по дальнейшему отстранению ее от сыновей. Вполне понятно, что ей не нравилась мысль о том, что ее сыновьями занимается какая-то другая женщина, и она даже подозревала – впрочем, без оснований, – что у Чарльза с Тигги была интимная связь.

В июне 1997 года параноидальные настроения Дианы дошли до точки кипения. Она отказалась остаться в Итоне на традиционный родительский пикник, не желая в очередной раз становиться главным объектом внимания журналистов и портить всем веселье. И это бы было оправданной жертвой, если бы ее место не заняла Тигги. Более того, Тигги привезла с собой шампанское и щедро угощала им всех присутствующих. Для нее это был просто очередной повод повеселиться. Она же приехала сюда по приглашению Уильяма и Гарри. Мальчики счастливы, они развлекаются, но, когда Диана узнала об этом, она яростно прокричала: «Вот сволочь!»

Ее критика была безосновательной, а реакция преувеличенной. Но за пять лет, последовавших за их разрывом с Чарльзом, Диана все больше и больше теряла контроль над своей жизнью. Она все чаще и чаще обращалась за советами к Уильяму. Она делилась с ним своими планами уйти с публичной сцены. Он говорил, что пусть делает все, от чего, по ее мнению, она станет счастливой. Но ни жизнь на глазах публики, ни уединение не давали ей счастья. Она делилась с сыном своими страхами и своим одиночеством.

Постоянная потребность Дианы обращаться к кому-нибудь за поддержкой иногда даже выводила из себя ее друзей, но Уильям терпеливо выслушивал ее и давал только один ответ – делать то, что принесет ей счастье. И кто обвинит Уильяма, переживавшего все сложности взросления, что он страстно желал видеть свою мать счастливой, пусть даже это и означало бы, что он пытается в первую очередь сам обрести душевное спокойствие?!

В июле 1997 года, месяц спустя после срыва из-за Тигги, Диана с мальчиками проводили каникулы на юге Франции, оказавшиеся их последним совместным времяпровождением. Гарри и Уильяму пришлось смириться с ее эклетичными вкусами в выборе партнера. Им-то выбирать не приходилось. Она ругала Чарльза за супружескую измену, но сама же признавалась, что и у нее бывали любовные похождения как во время, так и после брака. Среди ее избранников были Хьюитт, Джеймс Гилби и торговец произведениями искусства Оливер Хоар; существовали также подозрения – хотя она их и отрицала, – что у нее была любовная связь с бывшим капитаном английской сборной по регби Уиллом Карлингом, женатым мужчиной. Но, пожалуй, за исключением Хьюитта, самую большую привязанность она испытывала к симпатичному кардиохирургу, доктору Хаснату Хану, – вплоть до того, что в 1996 году предполагалось, что они готовы пожениться. Мне это всегда казалось выдумкой, но, возможно, такое развитие событий не исключала и сама Диана. (Позже один источник сообщил мне, что она договаривалась со своим личным помощником Викторией Мендхэм и дворецким Полом Барреллом о проведении церемонии. Странно, но сам Хан ничего не знал об этих деталях.) Но вскружить голову верующего мусульманина, который впоследствии заключил традиционный брак, было не так уж легко. Несмотря на то что он, по всей видимости, искренне любил Диану, ему ужасно не нравилась вся эта шумиха вокруг принцессы. Для Дианы же встреча с человеком, который не спешил поддаваться ее чарам, должно быть, стала новым и не совсем приятным переживанием. Она хотела пробудить в нем ревность, и, пожалуй, именно это соображение склонило ее к тому, чтобы принять приглашение владельца «Харродса» Мохаммеда Аль-Файеда провести полностью оплаченные каникулы в самой роскошной обстановке. Конечно, заодно она хотела и порадовать своих сыновей. По ее мысли, Уильям и Гарри могли весело проводить время с четырьмя юными детьми Аль-Файеда, Каримом, Жасмин, Камиллой и Омаром, а миллионы богача послужили бы достаточной защитой от внимания посторонних.

Они остановились на вилле «Замок Святой Терезы», расположенной высоко в горах над Сан-Тропе, посреди поместья в десять акров, со своим частным пляжем и яхтой «Джоникал», стоимостью в двадцать миллионов фунтов стерлингов. Уильям и Гарри целыми днями ныряли с яхты, катались на водных лыжах, погружались с аквалангом или просто загорали у бассейна. Аль-Файед, никогда не отказывавший себе в удовольствии внести дополнительную интригу, попросил своего очаровательного сына Доди присоединиться к довольным отдыхающим. Он надеялся, что «курортный роман» неминуем, и оказался прав в своих ожиданиях. Диана и Доди Аль-Файед мимолетно встречались и раньше – впервые на матче в поло в июне 1986 года. Но на этот раз, в приятной, расслабляющей обстановке Лазурного Берега, между ними пробежала искра взаимной симпатии. Кто знает, чем бы обернулась эта их связь в дальнейшем? Был ли это просто «курортный роман» или нечто большее? Аль-Файед определенно настаивает на «большем». Какова бы ни была истинная природа их отношений, ясно одно: те солнечные дни на юге Франции Диана и Доди провели счастливо. Это не скрылось от внимания проницательного Уильяма, всегда остро ощущавшего настроение матери. Как сообщил мне один близкий к окружению принца источник, воспоминания о тех светлых днях поддерживали его в последующие темные периоды.

Диана с мальчиками прожила в «Замке Святой Терезы» уже несколько дней, когда приехал Доди. Симпатия между ними возникла почти с самого начала. Однажды за ужином они начали шутить, и шутка переросла в настоящий обстрел продуктами. Веселье дошло чуть ли не до истерики. Диана снова смеялась и веселилась. 20 июля Диана и мальчики отправились обратно в Лондон на частном самолете компании «Харродс». Остаток летних каникул Уильям с Гарри должны были провести в Балморале. Мать и сыновья обнялись и попрощались друг с другом. Они виделись в последний раз.

После этого Диана, вероятно, почувствовала себя одинокой. И потому она так охотно принимала знаки внимания Доди, осыпавшего ее подарками и цветами. Доди пригласил ее вернуться на роскошную яхту «Джоникал» и отправиться в круиз к Корсике и Сардинии 31 июля. На этот раз им предстояло стать единственными пассажирами яхты, а круиз обернулся романтическим путешествием.

Как и следовало ожидать, фотографии целующихся любовников появились в британской прессе. Диана позвонила Уильяму и постаралась предупредить его. Она помнила, как остро он отреагировал на известие о Хьюитте, и не хотела расстраивать его еще раз. Кроме того, она заранее знала о возможных публикациях – в немалой степени и потому, что ее новый избранник сам постарался организовать такую «утечку». Опять же, разговор с Уильямом превратился в откровенное признание о различиях между Доди и Ханом, интерес к которому она пока еще не утратила. Вряд ли это была самая уместная тема для разговоров с пятнадцатилетним подростком, но он терпеливо выслушивал ее. Если она желала получить благословение Уильяма на отношения с Доди, то она явно добилась своего. Рядом с Доди она становилась веселой и счастливой, а ее сыну только того и было нужно. Диана звонила Уильяму из «Императорского номера» парижского отеля «Ритц» 30 августа 1997 года. Они поговорили минут двадцать, и по большей части она радовалась, что они наконец-то встретятся после месяца разлуки.

Уильям и Гарри еще спали, когда пришли первые известия о трагедии. Примерно в час ночи принца Чарльза разбудили по телефону и сообщили, что в туннеле под мостом Альма в Париже произошла автомобильная авария. Доди погиб, а его бывшая жена получила серьезные травмы. Принц разбудил королеву. Чуть позднее пришли ужасные новости о смерти Дианы. Несчастный принц, обуреваемый чувством вины и горя, потерял контроль над собой и расплакался.

Королева предусмотрительно посоветовала ему не будить мальчиков. Пусть они поспят, сказала она, прекрасно понимая, что в последующие дни и недели им будет не до спокойного сна. Тем временем Чарльз расхаживал взад-вперед по коридорам. Желая подготовиться к серьезному разговору с сыновьями, он вышел на ночную прогулку. Когда он вернулся в семь утра, Уильям уже проснулся. Чарльз, с красными от слез глазами, вошел в спальню Уильяма и сообщил ему трагическое известие. Они обнялись так крепко, как никогда не обнимались раньше. Несмотря на свое горе, впечатлительный и заботливый юноша вспомнил о младшем брате, который еще спал. Поговорить с ним Чарльз и Уильям решили вдвоем. Подбирая как можно более спокойные выражения, они рассказали, что Диана серьезно пострадала во время аварии, что медики пытались спасти ее, делая все, что было в их силах, но не смогли. Обнявшись, отец и сыновья, не стесняясь, отдались чувствам. С этого момента их жизни предстояло измениться навсегда.

В последующий за гибелью матери период скорби Уильям, так многое утративший, продемонстрировал поистине королевские выдержку и достоинство. Чарльз же выказывал такую теплоту, на какую, по мнению некоторых критиков, он был совершенно не способен. Но и это не проняло наиболее резко настроенных его противников. Особенно отличился брат Дианы, граф Спенсер, который в своей речи на похоронах в Вестминстерском аббатстве всячески возносил достоинства покойной сестры, одновременно критикуя королевское семейство, как косвенно, так и открыто. Он настаивал на том, что «кровные родственники» должны принимать основное участие в воспитании мальчиков, утверждая, что именно они дадут сыновьям Дианы и Чарльза всеобъемлющую подготовку к жизни, спасут от жесткого, не терпящего компромиссов и перегруженного традициями мира королевского двора.

Слова эти неприятно задевали Чарльза, во многом и потому, что они казались ему не лишенными оснований. Пошло ли ему на пользу, что его воспитали в традиционной обстановке? Визиты Дианы в приюты бездомных, в тематические парки и в рестораны быстрого питания раньше во многом казались ему лишь способом в очередной раз привлечь внимание публики. Но сейчас он видел, что ее нетрадиционные методы и ее преданность своим идеалам принесли свои плоды. Уильям и Гарри выглядели обычными здоровыми подростками, с устремленным в будущее взглядом, несмотря на все ссоры между родителями и на их развод.

Чарльз понял, что отныне на его плечи возложена задача не перегрузить их бременем ответственности и долга, на которое они обречены фактом своего рождения. Он срочно отменил все свои приглашения и мероприятия. В прошлом Диана обвиняла его в черствости и невнимательности, и теперь он наконец прислушался к ее словам. Пусть он раньше и был плохим мужем, но ничто не мешает ему исправиться и стать хорошим отцом, воспитывая сыновей, которых они оба так любили. Желая больше времени уделять детям, Чарльз взял Гарри в свою официальную поездку по Южной Африке, чаще расспрашивал сыновей про их интересы и постепенно проникался реалиями современной жизни. То он позирует со «Спайс-Гелз», то обнимает детей, больных СПИДом. Он словно действовал из духа противоречия, как и его сыновья.

Принимая во внимание уникальную привязанность, какую Уильям испытывал к матери, многие из ее близкого окружения удивлялись тому, насколько быстро ему удалось прийти в себя после потрясения. Но Уильям демонстрировал свою внутреннюю силу и ранее, когда мать обращалась к нему за эмоциональной поддержкой. Теперь же, демонстрируя ту же щедрость духа, он понимал, что поддержка необходима его брату Гарри и его отцу. Конечно, сильнее он беспокоился о Гарри. Казалось, что этот общительный и хулиганистый мальчишка стал совершенно другим человеком. Он ушел в себя, как это уже случалось после развода родителей. Но он постепенно оттаял – от совместных усилий Уильяма, Чарльза и «большой сестры» Тигги. Временами слезы все еще капали у него из глаз, но Диану все равно было не вернуть, так что жизнь продолжалась.

Правда, всех их расстраивало то, что пресса, похоже, не собиралась униматься. Каждый раз, как на страницах журналов появлялись очередные скандальные подробности, теплившиеся внутри них гнев и негодование прорывались сквозь внешнюю спокойную оболочку. К своему отцу братья относились с почтением, и им вовсе не нравилось, что в его адрес выдвигаются различные обвинения, особенно если они были совершенно необоснованными. Через год после гибели Дианы они решили действовать. Они выступили с трогательной речью, в которой призывали окончить общественный траур и положить конец так называемой индустрии Дианы, то есть коммерческому использованию имени и образа принцессы Уэльской. Уильям особенно негодовал от того, что воспринимал как прямое оскорбление чести его матери: например, когда ее личный Мемориальный фонд печатал ее имя на упаковках с маргарином.

Два принца настаивали на том, что их мать «хотела, чтобы люди продолжали двигаться дальше, потому она понимала бы, что постоянное напоминание о ее смерти доставляет лишь страдания тем, кого она оставила в этой жизни». Их постоянно ранили бесконечные обсуждения подробностей трагедии и теории заговора, многие из которых исходили непосредственно от Мохаммеда Аль-Файеда. Как выразился один из публичных представителей Аль-Файеда, он не успокоится, пока не узнает всю правду о гибели своего сына.

Мальчики сделали это заявление в тот день, когда Уильям вернулся в Итон, встретившись со своим братом. Это была идея Уильяма, и она казалась прекрасной, но упала она на неблагодатную почву. Никто к ним не прислушался, так что им предстояло жить среди всех этих обсуждений и теорий по меньшей мере еще десятилетие. Тем не менее Уильям продолжал прилежно учиться в Итоне. Его старший воспитатель, Эндрю Гейли, уважаемый историк и любитель музыки из Северной Ирландии, взял молодого принца под свое покровительство, оказывая на него положительное интеллектуальное и эмоциональное воздействие. Уильям был намерен переустроить свою жизнь по-новому и прилагал все усилия, чтобы добиться успехов. Он отличился как самый быстрый пловец десятилетия в Итоне, и его назначили «общим старостой по плаванию» – фактически капитаном школьной плавательной команды. Он также стал секретарем «Сельскохозяйственного клуба» и получил Меч Почета – высочайшую награду для первого года обучения. Таков был молодой человек, вступивший на бетонную дорожку в Канаде и пробудивший «Виллиманию».

Это уже не был бунтующий подросток, но и покорно соглашаться со всем он тоже не собирался. Он не боялся пойти вопреки некоторым устоявшимся традициям. Как сказал один придворный: «Бог в помощь тому, кто дает советы Уильяму. Он слушает, но отказывается подчиняться системе». И самым очевидным образом этот его настрой проявился тогда, когда решался вопрос о его дальнейшем обучении.

Глава 7
Лучшие годы нашей жизни

Все покупки я делаю сам. Я выхожу, заказываю обеды, беру видео напрокат, посещаю кинотеатр – почти все, что мне действительно хочется.

Принц Уильям о своей жизни в университете

Примерно три тысячи наблюдателей выстроились на улицах небольшого городка Сент-Эндрюс на восточном побережье Шотландии. Здесь, точно как в Дареме, Оксфорде и Кембридже, вся жизнь в основном делится на «университет» и «неуниверситет». Утром 24 сентября 2001 года глаза всех собравшихся были устремлены на тем но-зеленый «воксхол омега», за рулем которого сидел принц Чарльз, пытавшийся проехать по узкой булыжной улице ко входу в колледж Святого Сальвадора.

Резкий порыв ветра пронесся по знаменитой «королевской» лужайке для гольфа, когда Чарльз поставил свой автомобиль под готической башней с часами. На древнем дворе собралась группа любопытных студентов, неспешно раскачивая над головой антивоенные плакаты и поеживаясь от холодного осеннего утра. О том, что они станут проводить акцию протеста, можно было догадаться заранее – такое общественно значимое событие, как поступление принца Уильяма в университет, просто обречено на то, чтобы на волне интереса к нему кто-нибудь захотел бесплатно засветиться в прессе.

Облаченный в джинсы и свитер пастельной расцветки – стандартную униформу современного студента, – девятнадцатилетний Уильям, казалось, немного удивлен, что ему устроили такую встречу. Но он быстро собрался и продемонстрировал свою фирменную улыбку. Выйдя из автомобиля, улыбаясь, как подобает принцу, и разведя руки, он подошел к директору университета, доктору Брайану Лэнгу. Лэнг стоял на несколько шагов впереди других университетских руководителей и как-то лукаво улыбался в ответ этому важному гостю, к которому, несмотря на его высокий статус, был намерен относиться не лучше и не хуже, чем к другим новичкам.

Этому древнему учебному заведению предстояло стать основным местом пребывания Уильяма на следующие четыре года. Если он и волновался, думая о том, что готовит ему судьба, внешне он старался этого не показывать.

За несколько недель до прибытия принца Лэнг выступил с речью, призывавшей к осмотрительности. Он попросил журналистов уважать желания принца и других студентов и позволить им заниматься своими делами в спокойной обстановке, без постоянных вторжений и надоеданий. Тем не менее за дверьми своего обшитого дубовыми панелями кабинета Лэнг, несомненно, радовался тому, что выбор принца Уильяма пробудил интерес общественности к его заведению.

Вообще-то Сент-Эндрюсский университет нельзя назвать неизвестным, тем более что это древнейший шотландский университет. Вся история этого городка на побережье в окружении полей для гольфа неразрывно связана с учеными традициями. Но после официального объявления о решении Уильяма количество заявлений о поступлении в университет увеличилось на сорок четыре процента, а наиболее расторопные журналисты поспешили написать о том, что некоторые студентки уже заказывают себе подвенечные платья в ожидании прибытия принца.

Принц Уильям выглядел как самый настоящий студент во всех отношениях, и это разительно отличалось от того времени, когда за тридцать четыре года до этого в университет поступал его отец. Чарльз тоже прибыл на автомобиле, но на этом сходство и заканчивалось. Он прибыл в кембриджский Тринити-колледж летом 1967 года, в так называемое Лето любви, на гребне психоделической волны. Все вокруг только и говорили о «власти цветов»; повсюду расхаживали хиппи, распространяя аромат экзотических благовоний. Тем не менее модные увлечения молодежи никак не сказались на внешнем виде Чарльза. В свои восемнадцать лет он выглядел на все сорок: прямой как доска, в безупречно сшитом костюме. Точно в таком же виде он мог прибыть и на собеседование о приеме на работу в лондонском Сити.

Но Чарльз никогда и не стремился к тому, чтобы вести «нормальный образ жизни», как это понимают его сыновья. Он всегда знал, что отличается от всех остальных, и это его не беспокоило. Уильям же мечтал об обычной жизни (пусть и в несколько привилегированном варианте), к которой он уже немного прикоснулся в детские годы. Поэтому он не хотел сильно выделяться на фоне других студентов. Отчасти этим объясняется его желание поступать именно в Сент-Эндрюсский университет.

Именно поэтому молодого принца особенно раздражали рассуждения о том, что он выбрал Сент-Эндрюс, где в первый год собирался изучать историю искусств, географию и антропологию, только в знак протеста против королевского семейства. Уильям попросил дворцовых советников опровергать все слухи о том, что старшие члены семейства настаивали на том, чтобы он выбрал один из колледжей Оксфорда или Кембриджа. Семейство, утверждали официальные источники, было «весьма заинтриговано» выбором Уильяма и его отходом от традиций, тем более что это означало укрепление связей монархии с Шотландией.

Уильям выбрал время, чтобы объяснить свой выбор в интервью, данном им за день до зачисления. Как он сам сказал, Эдинбург он вычеркнул из списка, потому что это слишком большой и беспокойный город. «Я люблю Шотландию, – продолжал Уильям. – Там просторно. Я люблю холмы и горы, и мне кажется, что в Сент-Эндрюсе силен настоящий сельский дух. Я никогда не жил у моря, так что надо же когда-нибудь попробовать. Надеюсь, там я познакомлюсь с хорошими людьми. Мне неважно, какого они происхождения».

Я уверен, что принц, как истинный сторонник равноправия, действительно говорил то, что думал, хотя и выбрал университет с самым высоким процентным соотношением студентов, прошедших частную подготовку.

Как бы Уильяму ни хотелось, чтобы его прибытие осталось незамеченным, все же его статус неизбежно требовал некоторых уступок. Он приехал на неделю позже после начала учебного года, решив пропустить «неделю новичков» – семь дней, когда новички только начинают привыкать к студенческой жизни и им разрешается не посещать занятия. Заодно он пропустил и шумные вечеринки с чрезмерным употреблением спиртного, которые обычно сопровождают эту неделю. Ему не хотелось, чтобы его отождествляли с такими эксцессами. «И это нечестно по отношению к другим студентам, – добавил он. – Кроме того, я думаю, что если и познакомлюсь с кем-нибудь на этих вечеринках, то через неделю, протрезвев, мы все равно перестанем быть друзьями. А так я получаю дополнительную неделю отдыха».

Это была хорошо отрепетированная речь, написанная специалистами по связям с общественностью из королевского дворца, с позитивным и оптимистичным настроем. Уильям произнес ее как надо, но не мог скрыть неизбежного напряжения, которому предстояло стать характерной чертой его студенческой жизни. Для большинства студентов «неделя новичка» – всего лишь повод беззаботно подурачиться, хотя о некоторых подробностях они впоследствии могут и пожалеть. Если где-нибудь всплывут фотографии, запечатлевшие неподобающее поведение, или дадут о себе знать сомнительные новые знакомства, то начинающим свою карьеру интеллектуалам это грозит разве что порицанием на собрании колледжа или гневом со стороны декана. Но как будущий король, пусть и желающий прикоснуться к «нормальной жизни», может посещать бары и шумные студенческие вечеринки без публичного обсуждения каждого его шага и без дискуссий, достойных рассмотрения в кабинете министров? Тогда как другие студенты беспокоились разве что о том, как бы власти колледжа не сообщили об их выходках родителям, Уильяму грозило порицание со стороны всей нации, перейди его веселье разумные границы. Он был обязан проявлять сдержанность и не терять бдительности при установлении новых знакомств.

Принц Чарльз тоже прекрасно это понимал, о чем и сообщил в своей напутственной речи сыну. Золотое правило, как он выразился, довольно просто: никаких наркотиков, никаких компрометирующих связей, никаких поцелуев на публике, никакого чрезмерного употребления спиртного и никаких попыток ускользнуть от бдительного ока охраны. Серьезным тоном Чарльз предупредил своего сына об опасности сомнительных знакомств с противоположным полом и о том, что последствия необдуманного шага могут иметь катастрофические последствия. Уильям был уже достаточно взрослым человеком, и о взаимоотношениях полов, «о пчелках и цветах», фигурально выражаясь, он уже узнал в Итонском колледже. Чарльзу оставалось только прочитать дополнительную лекцию о медовых ловушках. Каким бы недоступным ни казался принц в силу своего положения и как бы он ни делал вид, что интересуется исключительно учеными занятиями, для определенного типа девушек препятствием это не будет. Уильяму нужно оставаться настороже.

Уильям уже сказал в интервью перед поступлением в университет, что не сомневается в своей способности определять искренность намерений незнакомых ему людей: «Людей, которые пытаются воспользоваться мной и разжиться за мой счет, я узнаю сразу, и я быстро от них отделываюсь. Я не глупец». Скорее всего, таким же рассудительным он считал себя и в отношениях с женщинами.

Кроме того, выслушивать советы Чарльза ему, вероятно, было не очень приятно еще и потому, что, как любой юноша на пороге зрелой жизни, он воспринимал отца как представителя совершенно другого поколения, не разбиравшегося в тонкостях современной жизни. Он был не первым и не последним молодым человеком, усердно кивавшим в разговоре с отцом, но про себя думавшим: «Это моя жизнь, и я буду поступать так, как мне захочется» или «Бедняга даже сам не понимает, о чем говорит».

Вероятно, принц Чарльз и сам испытывал смутное подозрение, что история его собственной жизни не вполне способствует тому, чтобы давать умные советы относительно женщин. К тому же он знал, что у его старшего сына нет особых проблем с девушками. В то время многие комментаторы и аналитики заявляли о его «стеснительности», но, как утверждали некоторые школьные товарищи Уильяма, эта черта только помогала ему привлекать внимание девочек. Во многих отношениях личина «Уильяма Робкого» была своего рода маской – весьма эффективным прикрытием для мальчика, уверенность которого в себе росла с каждым днем. Позже он настаивал на том, что никогда стеснительным не был, просто ему не нравилось фотографироваться, и что он просто опускал голову, чтобы люди его не узнали. В интервью на свой двадцать первый день рождения Уильям признался:

«Но это очень смешно. Меня называли стеснительным, потому что я слишком низко наклонял голову на публике. Но это вовсе не потому, что я стеснялся. Это было очень наивно. Я знаю, что это глупо и что все будут смеяться. Но мне казалось, что если на публике я буду держать голову низко, то меня не так часто будут фотографировать. А если меня не будут фотографировать, то и не будут так часто узнавать, и я смогу свободно заниматься своими делами. Но это, конечно, не сработало. Я просто хотел, чтобы меня не узнавали и чтобы я свободно выходил со своими друзьями и все такое. Так что все видели только мою макушку. Но обычно меня фотографировали, когда я смотрел вверх сквозь большую светлую челку. Это было очень глупо. Не то чтобы я вообще не хотел, чтобы меня никогда не узнавали и не фотографировали. Просто мне не очень нравится быть в центре внимания».

К сожалению, Уильям обречен на внимание из-за своего положения и происхождения. И это же положение и происхождение подготовили его к дальнейшим испытаниям. Первое, что усваивают ученики Итона, – это как раз уверенность в себе, если не сказать чрезмерная самоуверенность, и будущий король не был исключением.

Одна аристократическая леди, о романтических связях с Уильямом которой пресса также одно время говорила без всяких на то оснований, призналась мне, что в подростковом возрасте принц отличался «бегающими глазами». Он, например, делал вид, что полностью поглощен разговором с одной девочкой, а сам в это время осматривал помещение в поисках подходящих «звездочек». В среде любящих развлечения подростков, не знавших меры в поисках удовольствий и переходивших с одной вечеринки на другую, принц считался вполне своим. Он и сам понимал, что обладает притягательной силой, и, как сказала та же информантка, часто заговаривал с самой красивой девушкой, если ему подворачивалась такая возможность. В Итоне его часто можно было увидеть на кухнях, с бутылкой пива в руке и в окружении красивых девиц, в восхищении ловящих каждое его слово. Они никак не могли насмотреться на него, и это ему нравилось.

До встречи с Кейт все его знакомые неизменно попадали в одну и ту же категорию: голубоглазые блондинки, высокие, стройные, с длинными ногами, из богатых семей и с двойными, а то и тройными фамилиями. Пусть они и не могли дать ему прочных отношений и глубоких чувств, но с ними было весело, они были из его круга, «правильного происхождения», и они прекрасно это понимали.

В 1999 году в круизе по греческим островам его сопровождал целый гарем девушек, подходящих под это описание. Среди них были Эмилия Д’Эрланжер, случайное поступление которой в Сент-Эндрюс на тот же курс, куда поступил и Уильям, породило очередные слухи в прессе; Арабелла Масгрейв, дочь управляющего поло-клуба Сайренстер-Парк; Давина Дакворт-Чад, сестра королевского конюшего Джеймса и дочь бывшего графского шерифа Норфолка, где у него находится поместье в 2000 акров[7]7
  Примерно 810 гектаров. – Примеч. ред.


[Закрыть]; а также леди Кэтрин Говард, дочь герцога Саффолка. Среди других девушек, на которых падал глаз Уильяма, были Эмма Паркер-Боулз, племянница Камиллы; дочь бывшего политического деятеля Джонатана Айткена, Виктория, и Александра Нэтчбулл.

И было вовсе не совпадением, что Александра приходилась прапраправнучкой графу Маунтбаттену и внучатой племянницей Аманде Нэтчбулл, которую Маунтбаттен некогда надеялся выдать замуж за Чарльза. Ее семейство на протяжении нескольких поколений поддерживало связи с королевским семейством, и принцесса Диана была крестной матерью Александры. Неудивительно, что среди широкого, хотя и не отличавшегося разнообразием круга знакомых девушек Уильяма она чувствовала себя как рыба в воде. Некоторые сплетни, понятно, были совершенно не связаны с реальностью. Когда Уильяму было восемнадцать лет, в прессе разошлись слухи о том, что у него роман по электронной переписке с американской поп-певицей Бритни Спирс. На публике все эти заявления отвергались как нелепые; самому же Уильяму они наверняка казались забавными и даже льстили его самолюбию.