Текст книги "Франклин"

Филадельфия

Всегда грустно покидать родной дом. Особенно в первый раз, и тем более, если ты должен бежать из дому, не чувствуя за собой какой-то особо серьезной вины. Мальчишеская страсть к морю прошла, но любовь к морской стихии осталась у Франклина навсегда. Но сейчас его не радовало даже то, что ему предстоит совершать морское путешествие. Грустно начиналось это первое в жизни Бенджамина путешествие…

Утешало только сознание того, что ему хватило мужества разрубить гордиев узел своих напряженных отношений с братом и принять трудное, но единственно правильное в создавшихся условиях решение. Не по годам взрослый и самостоятельный, Франклин не мог не чувствовать удовлетворения и оттого, что так или иначе, но он, наконец, стал свободным и независимым ни от кого человеком.

И уже первые шаги на этом большом пути оказались очень поучительными и полезными. Франклин был вегетарианец, и он не преминул высказать свое неодобрение, когда увидел, что матросы, наловив рыбы, жарили ее на ужин. Суждения молодого философа были категоричны: нельзя убивать живое существо, чтобы удовлетворить голод. Человек может существовать, питаясь растительной и молочной пищей. Рыба, заявил Франклин, сотворена, чтобы жить в воде, и она должна там находиться. Собеседники Франклина были поражены. Ничего подобного они никогда не слышали, но простые матросы нашли аргументы, чтобы возразить Франклину. Они убедительно доказали ему, что философия жизни всегда сильнее любых теоретических воззрений. Это был один из первых уроков реальной действительности, запомнившийся Франклину на всю жизнь.

«Если мы не будем убивать животных, – заявили оппоненты Франклина, – то они так расплодятся, что начнут поедать людей». «Не может рабочий человек прожить без мяса», – добавляли другие.

И, наконец, Франклину было выдвинуто возражение, оказавшее на него наиболее сильное впечатление. Повар, занявшийся уловом, подозвал к себе Франклина и показал только что выпотрошенную рыбу. В желудке у большой он нашел мелкую рыбешку. «Для чего нам голодать и щадить этих тварей, которые пожирают друг друга? – сказал повар. – Если бы я не убил сегодня эту рыбу; она завтра сожрала бы десяток маленьких рыбок».

Это были аргументы, над которыми нельзя было не задуматься. Тем временем подготовка к ужину завершилась, и приятный аромат свежей жареной рыбы разнесся по всему суденышку. Франклин вспомнил, что с утра у него не было ничего во рту, кроме куска хлеба, и капитулировал. Предложение матросов принять участие в общем ужине было принято.

Так было покончено с вегетарианством. Франклин с детства был приучен к простой и здоровой пище, к умеренности в еде. И он сохранил эту привычку на всю жизнь. Франклин предпочитал растительную пищу, он ел любые блюда, не обращая никакого внимания на то, какого они происхождения. Франклин был неприхотлив в выборе блюд и, как говорил он сам, через пару часов не мог припомнить, что ел за обедом.

Франклин много путешествовал, и эта неприхотливость в еде сослужила ему хорошую службу. Там, где другие страдали, не имея возможности получить привычный стол, он быстро приспосабливался к новому рациону и не испытывал никаких затруднений.

На четвертый день утром шлюп бросил якорь в гавани Нью-Йорка. Распрощавшись самым дружеским образом с командой и с капитаном, который оказал ему большую услугу, перевезя нелегально в Нью-Йорк, Франклин сошел на берег. После оплаты проезда у него осталось очень мало денег. У Франклина не было ни рекомендаций, ни связей в этом городе, но у него была уверенность в своих силах, и его настраивало на оптимистический лад то, что он уже вел самостоятельно и успешно большое по тем временам типографское дело.

Франклин решил предложить свои услуги престарелому печатнику Уильяму Бредфорду, который был первым печатником Пенсильвании и был вынужден покинуть эту колонию из-за ссоры с губернаторам Кейсом.

Старый печатник не смог предоставить работу Франклину, но, убедившись в его высоком профессиональном мастерстве, порекомендовал Франклину направиться в Филадельфию, где содержал типографию его сын.

В то время, в 1723 году, даже для Америки, где всё и все были молоды, этот город был молодым, ему едва исполнилось сорок лет. В Филадельфии насчитывалось около десяти тысяч жителей, и она не могла равняться с Бостоном ни как экономический, ни как культурный центр. Однако это был город с блестящей перспективой, и в течение следующего пятидесятилетия он стал коммерческим центром Северной Америки.

От западной Джорджии до долин Потомака и Саскачевана процветающие фермеры Британской Северной Америки выращивали пшеницу, хлопок, коноплю, лея, разводили крупный рогатый скот и свиней, снабжая продовольственными товарами Американский континент и прилегающие острова. Сельскохозяйственная продукция этого района шла и на экспорт в Европу.

Быстрыми темпами развивалась здесь и промышленность, представленная железоплавильными предприятиями и кузницами центральных колоний и мастерскими Филадельфии. По традиции, восходящей еще ко временам Уильяма Пенна, Филадельфия радушно встречала иностранцев. Она стала воротами Америки для иммигрантов из Германии, Северной Ирландии и других европейских стран. Через Филадельфию один поток иммигрантов направлялся на юго-запад, в долины Виргинии и Каролины, другой – на запад по направлению к горам и перевалам Огайо. «Таким образом, – писал американский историк, – Филадельфия стала фокусом коммерции и культуры Старого Запада».

Франклин возлагал большие надежды на свою поездку в Филадельфию, так как типографское производство в Америке только начало развиваться и найти типографскую работу было очень трудно.

Предстояло еще одно морское путешествие в сто миль. В то время Нью-Йорк по сравнению с Бостоном был захолустным маленьким городком, на ознакомление с которым ушло немного времени. Ничто больше не задерживало Франклина в Нью-Йорке, и в тот же день на небольшом судне он отплыл в Амбой, откуда еще предстояло добраться до Филадельфии.

Второе путешествие Франклина было не столь удачным, как первое. Как только судно вышло из залива, налетел сильный шторм, гнилые паруса были разорваны в клочья, и почти неуправляемый шлюп понесло вдоль Лонг-Айленда. Во время шторма Франклин проявил быструю реакцию, успев схватить за кудлатую голову пьяного голландца, сброшенного волной за борт.

С большим трудом рулевому удалось приблизиться к Лонг-Айленду, но продолжавшийся шторм не позволил высадиться на остров. Пришлось бросить якорь и заночевать на шлюпе. Промокшие до нитки пассажиры спустились в трюм, но и здесь не было спасения от воды. Начавшийся дождь сквозь палубу просачивался внутрь, и измученные борьбой со штормом мореплаватели не сомкнули глаз в течение всей ночи.

На следующий день шторм утих, и шлюп продолжал свое плавание к Амбою. Ни капитан, ни пассажиры не рассчитывали на столь длительный рейс, который продолжался уже тридцать часов, а на судне не было никаких припасов, в том числе и воды.

На этом злоключения не кончились. К концу второго дня пути Бенджамина свалила жесточайшая лихорадка. Преодолевая огромную слабость, Бенджамин переправился утром на пароме на берег и отправился пешком в Берлингтон, откуда еще предстояло на лодках плыть до Филадельфии. Пятидесятимильный путь до Берлингтона оказался для него тяжелейшим испытанием. Франклин шел под проливным дождем, ослабевший от лихорадки, шатаясь от усталости. Когда он наконец добрался до Берлингтона, его ждал новый удар: лодки в Филадельфию только что ушли. Пришлось несколько дней дожидаться очередной оказии.

С огромными трудностями Франклин добрался до цели своего путешествия. Вид у него был довольно жалкий. Шторм, длительные пешие переходы под дождем, необходимость наряду с матросами работать тяжелыми веслами при плавании от Берлингтона до Филадельфии, недосыпание и лихорадка – все это измотало молодого путешественника до крайности. Платье Франклина было измято и испачкано, лицо побледнело и осунулось.

Прохожие на улицах оглядывались на этого странного человека. В тех местах, где он останавливался на отдых, на него смотрели с подозрением: не является ли человек, попросивший ночлега, беглым учеником или слугой?

И чем ближе был конец пути, тем более измученным и жалким становился его вид. Когда Франклин расплатился с лодочниками в Филадельфии, у него осталось в кармане всего несколько пенни, на которые он купил три булки хлеба. Карманы его были забиты немудреными пожитками, и Франклину пришлось положить по одной булке под мышки, а третью он стал есть. В таком неприглядном виде Франклин медленно прошествовал мимо дома мистера Рида, отца его будущей жены.

Все было как в романе. В первый же день пребывания в незнакомом городе он случайно вышел к дому своей будущей жены. И более того, она стояла возле дома и с удивлением смотрела на этого странного молодого человека.

Таково было далеко не триумфальное вступление Франклина в Филадельфию – город, в котором он прославился своими делами. И впоследствии исторической гордостью Филадельфии стало то, что здесь провел большую часть своей жизни выдающийся американский ученый и государственный деятель Бенджамин Франклин.

Отоспавшись в дешевой гостинице «Приют заблудших», удивительно подходившей по своему названию к положению, в котором оказался Франклин, и по возможности приведя себя в порядок, он отправился на следующий день с визитом к печатнику Эндрю Резерфорду, адрес которого дал ему в Нью-Йорке Бредфорд-отец. Франклина ждало здесь новое разочарование – работы не было, молодой Бредфорд только что нанял себе помощника.

В типографии Бредфорда Бенджамина ждал и один приятный сюрприз. Он встретил здесь Уильяма Бредфорда, который столь любезно принял его в Нью-Йорке. Бредфорд-старший выехал верхом из Нью-Йорка и прибыл в Филадельфию раньше Франклина. Бредфорды приняли самое живое участие в судьбе Бенджамина, а Уильям Бредфорд был настолько любезен, что проводил Франклина к некоему Кеймеру, недавно открывшему в городе еще одну типографию.

Во время этого визита Бенджамин получил наглядный урок «деловых» взаимоотношений. Старый Бредфорд представил Кеймеру молодого типографа и попросил взять его на работу. В завязавшейся беседе Бредфорд, не сказав Кеймеру, что он отец другого типографа, ловко выудил у хозяина типографии интересные детали, касающиеся его работы. «Когда Кеймер, – вспоминал Франклин, – стал распространяться о своих намерениях забрать большую часть дела в свои руки, то Бредфорд хитрыми вопросами и незначительными сомнениями выудил у него все подробности касательно того, на чье влияние он рассчитывает и каким образом намеревается действовать. Я стоял рядом и все слышал и сразу понял, что один из них – старый пройдоха, а другой – зеленый новичок. Бредфорд оставил меня с Кеймером, который страшно удивился, когда я ему сказал, кто был этот старик».

Типография, в которую поступил Франклин, имела очень убогий вид. Все оборудование состояло из сломанного печатного станка и небольшого изношенного комплекта английских шрифтов.

Хозяин типографии питал слабость к поэзии и сам писал стихи, такие же жалкие по форме и содержанию, как и оборудование типографии, в которой они печатались.

Франклину не стоило большого труда убедиться, что Кеймер ничего не смыслит в книгопечатании. Всю работу Бенджамину пришлось взять на себя. Начинать пришлось с наладки и ремонта станка; и очень скоро хозяин убедился, что нанятый им работник большой мастер своего дела.

Добрая молва о типографии Кеймера распространилась по всей Филадельфии. Круг заказчиков быстро расширялся и появилась постоянная клиентура; ознакомившись с качеством работы, заказчики не хотели идти в другую типографию. Важную роль играло и то обстоятельство, что Бредфорд был не лучшим печатником, чем его конкурент Кеймер.

Постепенно налаживался и быт Франклина. По рекомендации своего хозяина Бенджамин поселился у мастера Рида, дочь которого была свидетельницей появления Франклина в Филадельфии. Правда, вид молодого типографа был теперь более привлекателен. Прибыли вещи, которые он отправил из Нью-Йорка, и новый постоялец Ридов выглядел на этот раз вполне прилично.

Несмотря на тяжелые материальные условия, молодой наборщик был доволен своей жизнью в Филадельфии. Он чувствовал себя свободным как никогда ранее. Здесь не было отца, без разрешения которого ничего нельзя предпринять. А главное – не было мелочной и тяжелой опеки брата.

Франклин внутренне созрел для тех перемен, которые его ждали в Филадельфии. Если в Бостоне у него среди друзей только Джона Коллинса можно было отнести к числу книголюбов, то в Филадельфии он волен был сам выбирать круг знакомств. «Теперь, – писал Франклин, – у меня завелись знакомые среди тех молодых людей в городе, которые были любителями чтения».

Франклин писал Джону Коллинсу: «Я и не ожидал, что мне удастся так отлично устроиться в Филадельфии». Франклин был доволен своим положением, но для более прихотливого человека условия его жизни показались бы не столь уж хорошими.

Кеймер платил ему в два раза меньше, чем Бредфорд своим не столь квалифицированным работникам. Бенджамин работал в типографии одиннадцать часов в сутки, завтракал и ужинал зачастую куском хлеба с водой. Он не имел возможности ходить в гости или приглашать гостей, посещать трактиры.

Но самое главное заключалось в том, что он был не ученик, а свободный работник и никто не мог задержать его на работе дольше положенного срока. Все свое свободное время он мог использовать на чтение, на самообразование. Франклин привык спать не больше шести-семи часов в сутки и каждый вечер мог посвящать несколько часов книгам. Круг интересов молодого типографа все более расширялся. Он изучал математику, навигацию, философию, иностранные языки.

Франклин был очень общительным человеком, он проявлял живейший интерес ко всему, что его окружало, стремился все понять и познать. И, конечно, самым интересным были люди. Франклин очень любил встречи с умными, содержательными людьми. Беседа с интересным человеком на всю жизнь осталась для него самым приятным и полезным времяпрепровождением.

И не было ничего удивительного в том, что в Филадельфии, где он впервые почувствовал себя действительно свободным человеком, Франклин с жадностью тянулся к людям, искал и находил много интересных и содержательных друзей.

Карл ван Дорен, автор лучшей биографии Бенджамина Франклина, справедливо подметил: «Касаясь Бостона, Франклин говорил главным образом о своих занятиях. Когда речь шла о Филадельфии, он говорил главным образом о своих друзьях».

Нельзя сказать, чтобы у Франклина не было друзей в Бостоне. Было немало товарищей по детским играм. Один из них, Джон Коллинс, близкий Франклину по интеллектуальным интересам, по складу ума, стал близким другом его юности. Только ему он доверил тайну своего бегства из Бостона, только он знал, что Бенджамин обосновался в Филадельфии. И только с Коллинсом вел Франклин переписку в течение первого года своего пребывания в Филадельфии.

С появлением Франклина в городе возникло объединение, напоминавшее клуб любителей чтения. По вечерам друзья Франклина устраивали совместные чтения, которые заканчивались обсуждением прочитанного. Во время диспутов филадельфийские любители чтения поражались уму Франклина, его глубоким познаниям. По городу поползли слухи о необыкновенном семнадцатилетнем мудреце.

Бенджамин все больше втягивался в круг новых забот и новых интересов и постепенно забывал о Бостоне. Но вскоре ему напомнили и о Бостоне и о родных. Муж его сестры Роберт Холмс был хозяином шлюпа, совершавшего регулярные рейсы между Бостоном и Делавэром. Однажды, находясь в Ньюкасле, расположенном в сорока милях от Филадельфии, Холмс услышал там о своем родственнике и прислал ему письмо. Он писал, что все были глубоко огорчены и обеспокоены его внезапным исчезновением. Холмс заверял Бенджамина, что родные сохранили к нему самое дружеское расположение и горят желанием видеть его. И что если он вернется в Бостон, то его судьба устроится там так, как он этого захочет.

Бенджамин ответил Холмсу подробным письмом, в котором благодарил его за дружеское участие и подробно аргументировал причины своего бегства из Бостона, чтобы рассеять его убеждение в неправомерности отъезда Бенджамина из родного города.

Франклин умел глубоко и обоснованно излагать свое мнение и по отвлеченным вопросам, но когда речь шла о том, что было пережито и выстрадано, его красноречие удесятерялось. Очевидно, это было действительно мастерски написанное письмо. Во всяком случае, таково было мнение губернатора Пенсильвании Уильяма Кейса, который беседовал с Холмсом, когда последнему доставили письмо Бенджамина. «Губернатор, – писал Бенджамин, – прочел его и, по-видимому, удивился, когда узнал, сколько мне лет. Он сказал, что я произвожу впечатление многообещающего человека и меня надо поддержать».

Уильям Кейс был типичным порождением эпохи и условий, характерных для Пенсильвании того времени.

В Пенсильвании значительную часть белого населения составляли квакеры. Это не было официальным названием секты. Квакеры, то есть трясуны, – так называли сторонников этой секты их противники. Сами же члены секты называли себя «Обществом друзей». Квакеры отрицали церковные обряды, отказывались носить оружие и участвовать в войнах, не принимали присягу, отказывались платить церковную десятину, то есть выступали против и светской и духовной власти.

Уравнительные призывы квакеров были покушением на священные принципы частной собственности, и не было ничего удивительного в том, что их преследовали не только в Англии, но и в американских колониях. Особенно жестокими были гонения против квакеров в Массачусетсе, где действовал закон о смертной казни за принадлежность к секте. В Бостоне трое квакеров, в их числе одна женщина, на основании этого закона была повешены. В более поздний период столь крайние меры уже не применялись, но пребывание в колонии им по-прежнему запрещалось. Была разработана специальная процедура изгнания сторонников секты из Массачусетса: нарушителя закона привязывали к повозке и, избивая кнутом, гнали через все населенные пункты к границе колонии.

Таким образом, широко разрекламированная веротерпимость в американских колониях представляла на практике довольно жалкое зрелище.

Пенсильвания, правда, не знала таких гонений против квакеров, что объяснялось традициями этой колонии, создателем которой был крупный деятель движения квакеров Уильям Пеня. Его отец, боевой адмирал британского флота, служил Кромвелю, руководил в 1655 году Вест-Индской военной экспедицией по захвату испанских колоний в Америке, участвовал в англо-голландской войне 1664—1667 годов. Уильям Пенн-младший еще мальчиком познакомился с учением квакеров. В шестнадцать лет он поступил в Оксфордский университет, но через два года был исключен из него за невыполнение церковных обрядов. После завершения образования во Франции и Италии, где он изучал теологию, латинский и греческий языки, Пени вернулся в Англию и приступил к изучению права. За опубликование ряда памфлетов с резкой критикой догматов англиканской церкви Пеня был заключен в печально знаменитый Тауэр, а позже в Нью-гет.

Квакеры все чаще обращали свои взоры в сторону Америки, видя в ней обетованную землю, где можно было укрыться от гонений церкви и правительства и воплотить в жизнь принципы свободы совести.

В 1675 году Пени с группой единоверцев купил западную часть Нью-Джерси Спустя пять лет в Англии особенно усилились гонения против квакеров. Следствием этого явилось усиление иммиграции в Америку по религиозным мотивам, и в 1680 году Пени подал Карлу II петицию с просьбой в счет короны, задолжавшей его отцу 16 тысяч фунтов стерлингов, пожаловать ему земельные наделы в Америке. После долгого судебного разбирательства просьба Пенна была удовлетворена, и 4 марта 1681 года он получил патент на управление огромной территорией Пенсильвании, которая позднее была еще больше расширена. И Пени считался самым крупным в мире землевладельцем – ему принадлежало 47 миллионов акров земли.

Средоточие такого огромного богатства в руках одного человека противоречило уравнительным принципам учения квакеров, но это мало смущало Пенна. И вообще, переселившись в Америку, квакеры, которые и раньше были отнюдь неоднородны с имущественной точки зрения, оказались захваченными общим потоком развития капиталистических отношений в далеких американских колониях. Новые религиозные догмы, которые они выработали и которым поклонялись, квакеры довольно быстро согласовали с принципами и законами развития капиталистических отношений. Предприниматели-квакеры нашли в Америке, и довольно быстро, общий язык со своими коллегами, исповедовавшими другие религии.

За время правления Пенна в развитии Пенсильвании был достигнут значительный успех, вызванный во многом тем, что он провел ряд мероприятий, обеспечивших приток иммигрантов из Европы, особенно квакеров. В 1681 году на территории Пенсильвании проживало всего около 1 тысячи человек, а в 1689 году – уже около 12 тысяч человек. В Нью-Джерси, которая тоже принадлежала квакерам, насчитывалось 14 тысяч белых жителей.

В 1682 году на реке Делавэр был основан город Филадельфия, который явился важным центром притяжения переселенцев-квакеров из Англии, Германии и других стран Европы. Причем среди эмигрантов-квакеров был значительный процент лиц с изрядным капиталом.

В Пенсильвании шла ожесточенная борьба за власть между лордом – правителем колонии и Ассамблеей, избиравшейся состоятельной частью населения. В конце концов борьба завершилась тем, что Ассамблея была признана верховным органом власти в Пенсильвании. Своеобразие государственного устройства Пенсильвании определялось тем, что это была единственная из тринадцати колоний Англии в Северной Америке, которая имела однопалатный законодательный орган. В результате долгой и изнурительной борьбы Пени сохранил за собой только одно право – назначать губернатора Пенсильвании.

С самого начала создания колоний Лондон рассматривал свои североамериканские владения как своеобразную свалку, на которую можно отправлять отбросы английского общества. Сюда ссылались уголовные преступники, поступали в изобилии и отбросы другого рода – титулованная знать, промотавшая свои состояния и скомпрометировавшая себя различными непривлекательными деяниями в метрополии.

Губернаторы и другие должностные лица, прибывавшие в колонии из Англии, были типичными временщиками, рассматривавшими свою службу как средство быстрого обогащения. Это была единственная побудительная причина, направлявшая деятельность огромной и прожорливой армии королевского чиновничества.

Особенно трудным было положение частных колоний. В Пенсильвании, например, гнет короны и ее ставленников дополнялся гнетом наследников Пенна, которые всеми имевшимися в их распоряжении средствами цеплялись за свои привилегии.

Если Пени был выдающимся деятелем, оставившим значительный след в развитии теории и практики квакерского движения и во всей истории североамериканских колоний Англии, то его потомки не заботились ни о чем, кроме своих личных выгод.

Уильям Кейс, губернатор Пенсильвании, заинтересовавшийся скромной персоной молодого типографа Филадельфии, был из той колоды промотавшихся английских аристократов, тасуя которую, наследники Пенна назначали губернаторов в свои владения. Сэр Уильям любил играть роль мецената, покровителя талантов.

Кейс пригласил Бенджамина в таверну и за стаканом доброй мадеры рисовал блестящее будущее молодого типографа. Франклин откроет собственную типографию в Филадельфии, а Кейс поддержит его казенными заказами и окажет всяческие услуги. Бенджамин был очарован доброжелательностью этого человека, тем живейшим участием, которое он принял в его судьбе, непринужденными, обходительными манерами губернатора. «Губернатор, – вспоминал Франклин, – иногда приглашал меня отобедать с ним, что я считал за великую честь, в особенности потому, что он беседовал со мной самым любезным, непринужденным и дружеским образом, какой только можно вообразить».

Кейс разработал подробный план действий, который пока надо было держать в глубокой тайне.

Прежде всего губернатор написал пространное письмо отцу Франклина, убеждая его поддержать материально идею об открытии Бенджамином собственной типографии в Филадельфии. Кейс не преминул очень лестно отозваться в этом письме о достоинствах молодого Франклина.

В апреле 1724 года Бенджамин отпросился у Кеймера и под предлогом встречи с друзьями отправился на небольшом судне в Бостон. И на этот раз путешествие было не без опасных приключений. Судно село на мель, и открылась большая течь. Команде и всем пассажирам пришлось откачивать воду, чтобы сняться с мели и продолжать плавание.

Через две недели судно, наконец, бросило якорь в гавани Бостона. Бенджамин не был в родном городе семь месяцев и появился там столь же неожиданно, как в свое время исчез. Дело в том, что Роберт Холмс еще не вернулся в Бостон и ничего не успел сообщить родным. «Мое неожиданное возвращение удивило семью, – вспоминал Франклин, – все они, однако, были очень рады видеть меня и оказали мне радушный прием, за исключением моего брата».

Джемс воспринял как личное оскорбление визит Бенджамина в типографию и его беседу с работниками. Его раздражало все: рассказы брата о том, как хорошо он устроился в Филадельфии, часы, модный, хорошо сшитый костюм и даже доллар, который он дал на выпивку своим бывшим товарищам по работе.

Визит в Бостон закончился безрезультатно. Отец не дал согласия на открытие типографии в Филадельфии. Старый Джозайа Франклин считал, что мальчишке, которому надо было ждать еще три года до совершеннолетия, рано начинать собственное дело. Его самолюбию льстило, что губернатор обращался к нему с письмом, где столь благожелательно отзывался о достоинствах его сына, но, умудренный богатым жизненным опытом, Джозайа считал, что вся эта затея преждевременна. Отец порекомендовал Бенджамину вести правильный нерасточительный образ жизни, копить деньги, и в двадцать один год открыть собственную типографию, пообещав при этом оказать посильную помощь. Таковы были довольно скромные результаты деловой части визита Бенджамина в Бостон.

Но его не очень огорчил отказ отца. Бенджамин рад был повидать родных и друзей детства. Особенно приятной была встреча с Джоном Коллинсом. Наслушавшись рассказов о том, как хорошо Франклин устроился в Филадельфии, Коллинс загорелся желанием перебраться в этот город и устроиться там на работу. Бенджамин с большим желанием откликнулся на просьбу Коллинса помочь ему в выполнении этих планов. Друзья договорились встретиться в Нью-Йорке, а оттуда уже вместе добираться до Филадельфии.

В Нью-Йорке Бенджамина представили губернатору, который, узнав о приезде молодого образованного типографа, пожелал познакомиться с ним. Франклин писал об этой встрече: «Губернатор принял меня с отменной учтивостью, показал мне свою библиотеку, которая была очень обширной, и мы долго беседовали о книгах и писателях. Это был уже второй губернатор, оказавший мне честь своим вниманием, и для бедного юноши вроде меня это было очень лестно».

В Нью-Йорке ожидал Франклина Джон Коллинс, приехавший туда несколькими днями раньше. Этому способному молодому человеку прочили в Бостоне блестящее будущее. По сравнению с Бенджамином у него было два преимущества: во-первых, Коллинсу удалось получить систематическое образование. Помимо этого, он имел большие способности к математике, чем никогда не мог похвастаться Франклин.

Но за время отсутствия Бенджамина Коллинс пристрастился к крепким напиткам и, вырвавшись в Нью-Йорк, пьянствовал с утра до вечера. В довершение ко всему у него была неуемная страсть к азартным играм. Коллинс быстро проиграл все свои небольшие деньги и сел на иждивение Франклина, которому пришлось оплатить его квартирные расходы и путевые издержки до Филадельфии. Эти непредвиденные расходы пробили огромную брешь в скромном бюджете Франклина. Но самое худшее было впереди. Бенджамину дали доверенность на получение денег в Пенсильвании. Сумма была по тем временам значительная – 35 фунтов. Хозяин этих денег Вернон просил Бенджамина сохранить их до тех пор, пока он не скажет, как ими распорядиться. Узнав о существовании этих денег, Коллинс начал беспрерывно одалживать у Бенджамина, обещая рассчитаться, как только устроится на работу. Беспробудное пьянство наложило отпечаток на внешность Коллинса, и его нигде не брали на работу. Все это время Джон продолжал жить за счет Франклина, но скоро пришел конец и деньгам Вернона.

«Я с ужасом думал о том, – вспоминал Франклин, – что я буду делать, если мне вдруг предложат уплатить эти деньги…

Я не оправдал доверия Вернона в отношении его денег, и это было одной из первых больших ошибок в моей жизни; эта история показала, что мой отец не особенно ошибался, когда считал, что я слишком молод для важного дела».