Текст книги "Алиса в Хуливуде"

Роберт Кэмпбелл
Алиса в Хуливуде

Моему брату Биллу

Скоро и жить будет незачем.

Сиди да смотри кино.

Боско Силверлейк

Как ни делать ни хрена, так и делать ни хрена, а как хрен делов – так все же кое-что. Как нет любви, так нет любви, а вот и вся любовь – так все же кое-что.

Боско Силверлейк

Глава первая

Клуб «Армантье» притаился в короткой аллее, по которой местные жители старались не расхаживать, едва начинало смеркаться. Слишком уж велик был риск. Риск увидеть юного педика, который, опустившись на колени, отсасывает у моряка из Сан-Педро. Риск оказаться изуродованным бутылочной «розочкой», как это произошло с несчастным мистером Шекелем, которому приспичило после двойного сеанса в кинотеатре на Сансет вернуться домой кратчайшей дорогой. Риск, переступая через старые трамвайные пути, наткнуться на тело с вываливающимися из живота кишками.

Всего в нескольких кварталах отсюда, на Четырех углах, которыми славится перекресток Голливудского и Виноградной, где проститутки стоят не рядами, а сплошной цепью, было немало народу, мужчин и женщин, юношей и девиц, которые могли бы порассказать про «Армантье» еще не такие истории.

Хуливуд превратился в достаточно зрелый город, чтобы похвастаться далеко не одной раковой опухолью вроде здешней. Его бульвары кишмя кишели проститутками обоих полов и транссексуалами. Едва ли не на каждой скамейке впритирку сидели бездомные. Едва ли не за каждым кустом пили вино из горлышка, нюхали и кололись.

Но Четыре угла на перекрестке Голливудского и Виноградной даже на этом фоне казались первобытными джунглями.

Лишь на ближайших подступах к клубу «Армантье» можно было чувствовать себя более или менее в безопасности.

Снаружи клуб был расписан яркими красками, словно дизайнеры решили взять пример с парижской улицы, какой ее изображали в старых мюзиклах. Название сверкало неоном и повторялось гигантскими буквами на дымчатом стекле. В дождливые вечера люди перед тем, как зайти сюда, оглядывались по сторонам, словно в надежде увидеть Фреда Астера или Джина Келли.

Давным-давно, когда многоквартирные дома вдоль Виста и Гарднер были еще новехонькими, в помещении нынешнего клуба размещались ателье и лавка портного, потом – цветочный магазин, в котором без лишних церемоний, наряду с цветами торговали травкой. Да, давным-давно, когда актеры в плащах a la Дик Трейси катали своих девок до самой Санта-Барбары в белых машинах с откидным верхом.

Затем дом превратили в бордель на две койки в задней части и кофейню – в передней. В кофейне паршивые поэты читали паршивые стихи гостям из Висконсина, Огайо и Нью-Джерси, которые ежегодно слетались сюда по осени, лишь на неделю-другую опередив перелетных птиц.

А сейчас это был гей-клуб, позиционная война, ведущаяся в котором, вот-вот должна была перерасти в тотальную, потому что одним красавчикам нравилась черная кожа, в которой щеголяют мотоциклисты, а другим – черная кожа, какую надевают полицейские. Имелись здесь, если судить по одежде, несколько нацистов, парочка цирковых акробатов в обтягивающем трико и множество укротителей в шкурах искусственного леопарда.

Собственные клубы любителей маскарада позакрывались из-за отсутствия клиентуры – вот они и перебрались в «Армантье», где их презирали, но терпели. Здешние геи – культовым предметом которых стала первая мировая война – понимали, что появление ряженых разрушает иллюзию, но и без них клуб мало-помалу начал приходить в упадок.

В клубе звучала музыка образца 1917 года, на стареньком патефоне вертелись заезженные пластинки. Старомодная игла издавала такие звуки, как будто здесь постоянно скребутся ногтем. В помещении было душно и накурено, здесь пахло турецким табаком и дешевым красным вином. По стенам были развешаны порнографические по тем временам открытки двух первых десятилетий века.

Владельцем заведения был самый настоящий француз – веселый, усатый, с могучими руками и толстым брюхом. Ему нравилось стоять облокотившись на стойку и подперев голову ладонями – живая карикатура на мертвые картинки из времен Монпарнаса, но и Монпарнаса поддельного, а не подлинного.

Его так называемая жена по имени Эсма был одет в черную кофточку с белым кружевным воротничком, способным скрыть здоровенный кадык, но уж никак не постоянную щетину на подбородке. Под блузку были, разумеется, подложены и хитроумно прикреплены накладные груди. Эсма сидел на высоком стуле за старомодным кассовым аппаратом, получал деньги за выпивку и еду и улыбался каждому клиенту во весь ярко накрашенный рот, над которым темнели изрядные усики.

На случай, если вы забудете название заведения, оно горело неоновыми буквами над баром. Что же касается происхождения, то название было почерпнуто из песенки времен первой мировой «Мамзель из Армантье, мамзель в дезабилье».

Небольшая группа романтиков воображала себя представителями другой эпохи, каждый из посетителей причислял себя к патриотам и защитникам той или иной страны, некогда участвовавшей в первой мировой.

За небольшие круглые столики люди рассаживались в соответствии с формой, которую им нравилось носить. Здесь были французы, англичане, бельгийцы и американцы. И даже один русский кавалергард, сильно смахивающий на Дугласа Фербенкса, которому вздумалось облачиться в каракулевую бурку, наброшенную на одно плечо.

Они сидели за столиками, сдвинув вплотную головы, с руками, запущенными под стол, заигрывая друг с дружкой. Кое-кто подпевал пластинке – если у очередной песни оказывались слова.

Французский офицер взасос целовался с английским морячком. Стройный офицер ВВС, со значками эскадрильи Лафайета, покраснев, отвернулся. Провел изящным пальцем по тоненьким, как нить, усикам, огладил голову, поправил прядь черных, как вороново крыло, волос. Достал из нагрудного кармана серебряный портсигар, извлек сигарету.

А французский офицер с английским морячком так и не оторвались друг от дружки.

– Отвратительно ведут себя эти пидеры, верно? – произнес крутой за соседним столиком. На нем была толстая кожанка. Он зажег деревянную спичку и дал прикурить молодому летчику, который сперва вроде бы засомневался, а затем с подчеркнутым безразличием зажег сигарету.

– Но ведь они в своем праве, – заметил он.

– А я и не спорю. Просто так, для затравки. Понял?

– Нет.

– Что нет?

– Нет, не понял.

– Да я просто хотел сказать.

– А мне неинтересно, что вы хотели сказать. Бульдожья морда крутого исказилась в недоуменной гримасе.

– Эй, послушай, чем я тебя обидел? Только намекни.

– Намек будет таким: отвали!

У крутого шары на лоб полезли.

– Ах ты, педрила, – пробормотал он, но тут же отвернулся от летчика и опять принялся за свое пиво. На случай, если кто-нибудь услышал его слова и на них обиделся, он обвел все помещение яростным взглядом.

Летчик раздавил сигарету в пепельнице.

Он вспомнил о девушке, с которой познакомился пару дней назад. Звать ее Дженни, видок довольно тертый, сама родом из Атланты. Южная магнолия, все меж ног, должно быть, свежей листвой пропахло. Посоветовала ему посетить местечки, в которых творится что-то странное. А что здесь странного? Верзилы-трансвеститы в ажурных колготках и в сандалиях на ремешках? Курчавые пареньки, зазывно пощелкивающие языками? Парочка лесбиянок, делающих то же самое? Обычные извращенцы. Что же тут странного?

Странно лишь то, что вертится у него в голове. Очень странно. Но если бы он рассказал ей об этом, разве она не убежала бы? Разве все они не убежали бы от него сразу же?

Герой из эскадрильи Лафайета поднялся с места и подошел к стойке, чтобы расплатиться с Эсмой.

– В первый раз у нас, лейтенант.

– Мне в Нью-Йорке посоветовали к вам заглянуть.

– Что ж, это лестно.

– О вас говорят.

– Две рюмки «наполеона». Шесть долларов пять центов, включая обслуживание и налог.

– Но это же не настоящий «наполеон»! Эсма обиделся.

– Послушай, дорогой, ты ведь знаешь правила? К чему портить удовольствие себе и другим?

Летчик выложил на стол шесть долларов и четвертак.

– Два «наполеона», – согласился он и замер в ожидании никеля.

Эсма указал на шкатулку с конфетами в целлофановой обертке, стоящую на стойке.

– Возьми сдачу карамелькой. Летчик нехотя взял конфету.

– И не забудь про стишок на обертке!

Летчик развернул конфетку, взял в рот. Посмотрел на крутого и усмехнулся. Забрал из гардероба шинель, перегнувшись через стойку, потому что гардеробщика, конечно же, не оказалось на месте. Одевшись, достал из кармана белый шелковый шарф и небрежно набросил на плечи шинели. Прочитал стишок на конфетном фантике, спрятал его в карман и вышел из клуба, от которого воняло малеванной декорацией. Прочь из поддельного мира в подделанный.

Он не видел, как крутой с бульдожьей мордой выскользнул следом за ним, но знал, что так оно и окажется.

В аллее было холодно. Стылый воздух набирался дополнительной стужи, скопившейся в гравии, в палой листве, а забытых Богом и людьми рельсах. Внезапный порыв теплого ветра напомнил о том, что вот-вот должна задуть Санта Ана. Шум проезжающих машин был приглушен, хоть и звучал почти рядом; все плыло как в тумане. Летчик дошел до середины аллеи и остановился на трамвайных путях.

Услышал утрированное чмоканье, означающее поцелуй, но не обернулся.

Не обернулся и услышав шорох шагов по дорожке, не обернулся и почувствовав, как навалилось на него сзади тяжелое тело, не обернулся, даже когда насильник заговорил:

– Ты петушок, и я тебя сейчас уделаю.

Летчик неподвижно стоял, сунув руки в карманы шинели. Казалось, он обдумывает только что сделанное ему предложение.

– Тебе нужен тяжеловес, это ясно, – послышалось сзади. – Так вот, я тяжеловес.

Летчик ждал. И, лишь дождавшись, когда тяжелая рука опустилась ему на плечо, стремительно развернулся.

Нож вошел гаду прямо под пряжку брючного ремня. Он тихо охнул. Летчик попытался свободной рукой придержать его за плечо в кожанке, но рука его была слишком маленькой и слабой, чтобы удержать умирающего от падения.

Летчик отпустил свою жертву, позволив ей рухнуть на рельсы.

Достал из кармана маленькую камеру, нажал на спуск, выждал тридцать секунд, пока не зажглась красная лампочка, и сделал два моментальных снимка мертвого тела.

Глава вторая

Во всем городе свирепствовали ветры, называемые Санта Аной. На углу Голливудского и Виноградной шла всегдашняя торговля наркотиками, контрабандным алкоголем и живым товаром.

Частный детектив по фамилии Уистлер, которого все называли Свистуном, сидел в нише у окна в кофейне «У Милорда», любуясь своими земляками по Хуливуду.

Боско Силверлейк, однорукий бармен, подсел к нему, отложив книгу «Стук в дверь», и тоже поглядел в окно.

– На что ты смотришь?

– Не смотрю, а высматриваю. Какую-нибудь диковину. А лучше – чудо, но не слишком большое. И маленького чуда мне будет вполне достаточно.

– Как, например?

– Ну, например, чтобы подъехала большая новая машина с номерами из Огайо и притормозила возле вон того десятилетнего заморыша, который продает свою попку за ночлег с ужином. И чтобы вместо сутенера, который примет двадцатку, а самого заморыша впихнет в машину, появилась бы его старая мамаша, вся в мехах и в золотых коронках, обняла бы мальчика и сказала: «Пошли, малыш, я только что застрелила твоего жестокого отчима из армейского револьвера сорок пятого калибра, который остался у меня от твоего несчастного отца, и вернула тем самым фамильную ферму, на которой, как тебе известно, найдены золото и нефть».

– Это было бы не маленькое чудо, а большущее.

Свистун кивнул, нахмурившись при мысли о том, как трудно сопоставлять между собой и измерять чудеса, потому что они, по самой природе своей, не вписываются в нормальное течение событий.

– Значит, мне остается надеяться на то, что вон тот педик, в рубашке, расшитой гелиотропами, отрастит бороду и начнет петь басом, или на то, что…

– Это не педик.

– Что?

– Не педик и не потаскушка для педиков, это уж точно. Это Роберта Даквайлер, которую прозвали Утенок Бобби с тех пор, как она малость сбрендила. Это трагическая история.

– Вот и расскажи.

– Еще оставаясь женщиной, она почувствовала, что ей нравятся девушки. Более того, она преисполнилась уверенности в том, что является мужчиной, попавшим в ловушку женского тела. Ей потребовалось переменить участь, и она начала искать, как бы это дело провернуть. А ведь оно вынуждало ее найти средства, причем довольно значительные, а к тому же и хирурга, готового взять все хлопоты на себя. И она нашла таких докторов, целых двух у одного, некоего доктора Хельвициана, имеется клиника на Беверли-Хиллс, а другой живет в Палм-Спрингс. И вот, одна за другой, прошли несколько операций. Роберте провели гистерэктомию и все прочее. Пенис, который нарастил ей врач, оказался недоразвитым и не способным на эрекцию. Яичек у Бобби нет вовсе; у него трудности с мочеиспусканием, и одно время существовала опасность того, что его крохотулька вообще отвалится.

– А откуда ты все это знаешь?

– Время от времени это несчастное создание мне исповедуется. Это одна из самых прискорбных историй, которые мне доводилось слышать. И словно всего этого недостаточно, пройдя через все мучения, Бобби обнаружил, что девушки больше не интересуют его. Сейчас он одевается в алые шелковые блузы и носит кружевное белье. Продается старым педикам и тратит заработанное на то, чтобы пошуровать в брюках у матросиков.

– Извращенец? – заметил Свистун.

– Профессионалы называют людей такого рода наоборотниками.

– Разговаривая о чудесах, мы с тобой не больно-то разбогатеем.

– Один из учителей дзэн-буддизма заметил: долгое молчание может быть медитацией, но деньги в любом случае останутся деньгами.

– Господи, чего ты только не набрался из этих твоих книжек!

Боско ухмыльнулся, радуясь тому, что ему вновь Удалось сбить Свистуна с толку.

– Ну, и что еще ты вычитал? – Я вычитал, что монашки не выбривают себе тонзуру и что до Рождества всегда остается на день меньше, чем тебе кажется. Ну, а что ты узнал, обходясь без чтения?

– Что бандиты любят кошек и что золотого сердца у потаскушки не бывает.

– А я еще знаю, что собаки жрут собственную блевотину.

– А я сдаюсь.

И как раз в этот миг потаскушка в шортиках, состоящих из пары шнурков крест-накрест, вальяжно покачивая практически обнаженными ягодицами, пошла на красный свет через дорогу. Водитель «мерседеса», разъезжающий по здешним местам, пялясь на живой товар, едва не отправил ее на тот свет, но Сэм Бегли, слывший на тутошнем перекрестке за главного, успел заорать. Потаскушка рванулась вперед и упала прямо на разделительную полосу. Крыло «мерседеса» прошло от нее на расстоянии…

– … в рыжий срамной волосок, – сказал Боско.

– Что?

– Машина проехала от нее на расстоянии в рыжий срамной волосок.

– А почему рыжий?

– Будто сам не знаешь! Они самые тонкие. Потаскушка уже стояла на тротуаре прямо у застекленной витрины кофейни, осыпая удаляющийся «мерседес» проклятиями. Слегка переигрывая. Привлекая к себе внимание и зная, что она привлекает к себе внимание. Но тут она повернулась – и они из кофейни увидели страх в ее глазах, увидели бледность ее лица под утрированным макияжем, увидели, что ее стройное тело бьет дрожь. Она ведь и впрямь побывала на волосок от смерти или от очень серьезного увечья и понимала это. И вот она преодолела гипноз близко проскользнувшей погибели и, подняв руку с растопыренными пальцами, а ногти у нее, разумеется, были кроваво-красными, беспечно помахала публике.

– Что-то в ней есть. И не так-то она проста, – пробормотал Свистун.

– Послушай, мне рассказывал один приятель, – начал Боско. – Он в Лондоне сидел в кофейне за столиком, под которым ровно через сутки взорвалась бомба ИРА, убив пять человек и ранив двенадцать.

– Ну и что?

– Вот и я ему говорю: ну и что? А он отвечает: ты что, не понял? Я же разминулся со смертью всего на день! Всего на какой-то сраный день! На двадцать четыре часа.

– Ну и что ты ответил?

– Что надо, то и ответил. На меня его рассказ не произвел впечатления. Но я поразмыслил над услышанным. И знаешь что?

– Только не заставляй меня говорить: «Что?»

– Я понял, что люди только и ждут совпадений такого рода. Хотят удостовериться в том, что им везет. Или хотя бы не везет. Хотят поверить, что все, происходящее с ними, происходит помимо их воли, а раз так, то и упрекать себя ни в чем не стоит. Но постоянно поддерживать такой фатализм трудно. Необходимо получать все новые и новые доказательства игры случая.

Свистун возразил, сказав, что он не верит в игру случая. Ни в удачу, ни в неудачу, ни в какие бы то ни было стечения обстоятельств. Во всем детерминизм: причина и следствие, причина и следствие. И все самым тесным образом взаимоувязано.

Надо только уметь распознавать это. Погляди, куда надо, и поймешь, что к чему.

Все это он и впрямь произнес. Однако продолжал из вечера в вечер приходить к «Милорду», усаживался за столик в нише у окна, глядел в окно, глядел в самую сокровенную глубь Хуливуда в ожидании чуда, большого или маленького.

Боско, усмехнувшись загадочной усмешкой, заметил:

– Что ж, хотелось тебе чуда – вот ты и получил его. Божественное вмешательство спасло уличную потаскушку от неминуемой гибели.

– Должно быть, так.

– А если одного чуда тебе недостаточно, то погляди. Вот там, на подходе, и другое.

Женщина, одетая и держащаяся подобно какой-нибудь заморской маркизе, со столь глубоким разрезом в и без того короткой юбке, что на ум поневоле приходила мысль о первородном грехе, пересекала улицу, в точности повторяя путь, только что проделанный чуть было не попавшей в аварию потаскушкой. Но, конечно, ни одна из здешних машин не посмела бы сбить ее. Несмотря на теплую погоду, по плечам у нее, подобно длинному шарфу, вилось меховое боа, заставляя наблюдателя вспомнить о тридцатых. Фетровая шляпка с полями, надетая набекрень, наполовину скрадывала впечатление, производимое ее огненно-рыжими волосами. Впрочем, не затененный полями шляпки второй глаз смотрел воистину по-королевски. Скорее даже, взглядом королевы, оказавшейся среди дикарей. Перейдя через дорогу, она вошла к «Милорду», прежде чем ей успел бросить хоть словечко кто-нибудь из всегдашних уличных приставал.

Боско выскочил из ниши, помчался к себе за стойку и уселся на стул в ожидании, пока он хоть кому-нибудь не понадобится.

Когда она излагала ему свою просьбу, то наклонилась так близко к Боско, что со стороны могло показаться, будто она решила удостоить его поцелуем. Но вместо этого она прикоснулась к его руке и улыбнулась строгой улыбкой, дав понять, что заметила и оценила его инвалидность, а затем отошла и отправилась к Свистуну, у которого при ее приближении разве что не отвалилась челюсть.

– Вы Уистлер? – спросила она, нагнувшись к нему и поцеловав его в угол рта.

– Если бы и не был таковым, то сейчас выдал бы себя за него.

Она подсела за столик лицом к нему.

– Поцелуй от общей приятельницы.

– А как ее зовут?

– Мэри Бет Джонс.

– Не знаю я никакой Мэри Бет Джонс!

– Ну, тем не менее она вас порекомендовала.

– На что?

– Мне нужен телохранитель.

– Я никогда и мухи не обидел.

– Моя приятельница сказала, что видела вас в деле и что смотритесь вы совсем недурно. А еще сказала, что вы не дурак Меня зовут Элеонора Твелвтрис. Если согласны работать на меня, можете называть меня Нелли.

– В былые времена гремела актриса Элен Твелвтрис.

– Даже не однофамилица. Моя настоящая фамилия Рейнбек. Твелвтрис я по мужу.

– Но это же не Роджер Твелвтрис?

– Да, за вами не заржавеет, верно? Вы угадали, господин полуночник.

– У него же работников службы безопасности до…

Свистун смешался и замолчал.

– До хера. Вы хотели сказать: до хера.

Она нежно улыбнулась, превратив непристойность всего лишь в точное словцо.

– До и больше – вот все, что я хотел сказать. До и больше.

Она рассмеялась.

– Так или иначе, я с ним больше не играю, а уж с его людьми – тем более.

– То есть?

– Я с ним развожусь, и кое-что пришлось ему не по вкусу.

– Что именно?

– То, что я собираюсь у него выцыганить.

– Значит, вам кажется, что он постарается отговорить вас от развода?

– Нет, мне кажется, что он постарается меня убить.

В багажнике вишнево-красного «БМВ» находился плоский алюминиевый контейнер, содержащий две камеры, автомобильную лампу-вспышку размером с человеческую ладонь, два телеобъектива – большой и маленький – и несколько насадок. У контейнера было двойное дно: в тайнике размещались несколько дешевых ножей с выкидными лезвиями, два длинноствольных пистолета для прицельной стрельбы, штурмовая двадцатизарядная винтовка и несколько коробок с боеприпасами.

Находился здесь и плоский алюминиевый чемодан, в котором хранились две смены одежды и обуви – повседневная и предназначенная для торжественных случаев черная.

А сейчас на нем был почти ничего не весящий полотняный костюм, белая шелковая рубашка с незатянутым галстуком, белые шелковые носки и изящные итальянские туфли. Форма летчика из эскадрильи Лафайета находилась в чемодане вместе с остальной одеждой.

Руки его, маленькие и изящные, с безупречными ногтями, лежали на баранке, пальцы были похожи на изделия из слоновой кости. И пока они проезжали по бульвару Уилшир, женщина, сидящая рядом с ним, буквально любовалась этими руками и этими пальцами.

– Знаешь, Коннор, а ведь ты так и не сказал мне, чем ты занимаешься.

– Я делаю снимки.

Это вроде бы ее заинтересовало.

– Значит, ты один из тех парней, что трутся возле ночных клубов и ресторанов, норовя застать врасплох и сфотографировать какую-нибудь звезду?

– Нет, я не из них.

Она сразу же утратила интерес, отвернулась от него и поглядела в окошко.

– Так и будем туда-сюда ездить?

– Я знаю одно местечко, которое тебе наверняка понравится. Называется «Маленький клуб». Там играют на пианино.

– Знаешь, что я тебе скажу? У нас в Атланте полно заведений, которые называются «Маленький клуб». И во всех играют на пианино.

– Так чего бы тебе хотелось?

– Сама не знаю. Но чего-то другого. А почему бы нам не проехаться там, где торчат все эти проститутки – и женщины, и мужчины?

– Выходит, тебе нравится низменное? Она рассмеялась.

– Возвышенное, низменное, называйте, как вам хочется, мистер Спиннерен.

От смеха она согнулась пополам, и ее черные волосы упали вперед двумя черными крыльями. Она забарабанила кулачками по собственным коленям, она продолжала смеяться и покачивала головой. Да и как иначе ей было выразить свое подлинное желание – откусить от пирога жизни как можно больше, хоть она и не понимала, что за кусок ей удастся прожевать.

Он тоже рассмеялся – но так, словно это потребовало от него немалых усилий. На следующем перекрестке он повернул направо и поехал на Голливудский бульвар.

Просто поразительно, сколько раз в своей жизни Свистуну случалось слышать от других людей, будто кто-то собирается убить их. Иногда люди, утверждавшие это, бывали настолько испуганы, что им не удавалось поднести ко рту стакан с водой, не расплескав половины содержимого; иногда они каждую минуту оглядывались через плечо; иногда истерически смеялись, как будто подобная ситуация их радовала, но тем не менее никто из них не сомневался в том, что смерть поджидает его за ближайшим углом.

С другой стороны, поразительно и другое: насколько редко угроза, кажущаяся мнимой, оказывается подлинной; но ведь каждый раз приходится проверять подобные подозрения, не полагаясь на то, что очередной потенциальной жертве все только почудилось.

– А с чего вы взяли, что ваш муж решил убить вас?

– Я угрожаю ему разводом уже около года.

– А сколько лет вы замужем?

– Пять.

– Не слишком долго.

– Чтобы показать себя во всей красе, Роджеру понадобилось куда меньше времени. Пять лет – это непомерный срок, если живешь с подлецом, которого смело можно заносить в книгу Гиннесса.

Айзек Канаан, старый сыщик из полиции нравов, специализирующийся на сексуальных преступлениях, жертвами которых становятся дети, вошел в бар и проследовал по проходу между столиками. Последнее замечание дамы и весь ее облик заставили его споткнуться. Свистун коротко кивнул ему. Канаан кивнул в ответ, а затем покачал головой, словно в знак того, что появление такой красавицы в обществе Свистуна представляет собой истинное чудо.

– Жены все время угрожают мужьям разводом, – сказал Свистун.

– Мне это известно и Роджеру это известно. Ему казалось, будто я таким способом всего лишь даю ему понять, как я разочарована. Но в конце концов месяц назад я проконсультировалась с адвокатом, а неделю назад уехала из дому, и в тот же самый день Роджер получил от моего адвоката письмо.

– И начал вам угрожать?

– Роджер выглядит как школьный учитель, ведет себя как упрямый старшеклассник, а в этическом плане вполне может сойти за сатаниста. Попросите его при случае поведать о своем армейском прошлом.

– Что еще за армейское прошлое?

– В шестьдесят втором его призвали. Через год он стал инструктором во Вьетнаме. Стал специалистом.

– Специалистом в какой области?

– Иногда он утверждает, будто служил дознавателем в полевой жандармерии. Иногда – что служил в ветеринарном корпусе.

– Ради всего святого! Что это должно значить?

– Это у него такая шутка. Он говорит, что превращал мужчин в мулов.

– Как это?

– Он похваляется тем, что умеет так точно рассчитывать взрывную силу пластиковых бомбочек, что, когда он прикреплял их к чьим-нибудь половым органам и взрывал, человек оставался в живых, хотя и становился кастратом.

Свистун заморгал.

– Кое-что поняли? – спросила Нелли.

– И насколько конкретно была сформулирована его угроза?

Услышанное еще не вполне убедило Свистуна в справедливости ее подозрений.

– Он сказал, что, прежде чем выплатит мне хотя бы цент, успеет полюбоваться моими кишками, разбросанными по паркету.

Свистун кивнул, поглядел через плечо Нелли на дверь, потом кивнул еще раз.

Дэнни Кортес, в алых штанах и в шелковой рубашке, как и положено латиноамериканскому сутенеру, одним глазом смотрел на Свистуна, а другим на Нелли.

– Привет, Свистун!

Вцепившись в край стола, он уставился на Нелли с такой бесцеремонностью, словно Свистуна здесь и не было.

Нелли, прищурившись, ответила на этот взгляд. Свистун заметил, что она заинтересовалась Кортесом, и не удивился этому. Кортес умел производить впечатление.

Кожа у него была замшевой, глаза – угольно-черными, но блестели они на монголоидном лице подобно двум драгоценным камням старинной работы. Он выглядел натуральным индейцем, который, пожевав мескалин, вышел на охотничью тропу.

– Привет, Дэнни, – сказал Свистун. – Кого последнего зарезал?

– Лично я никого. Но я видел одного в кожанке в клубе «Армантье». Ему воткнули прямо под брючный ремень. Я, правда, видел только, как его клали в мешок и увозили.

– Любовная драма?

Кортес посмотрел на Свистуна.

– Мне так не кажется. Хозяйка заведения…

– Эсма?

– Да, Эсма. Говорит, что этот крутой пытался заклеить юношу с прической под Рудольфа Валентине в форме летчика первой мировой, но получил отлуп. Может, драма и была, но любовниками они не были. Хотя, как знать? Любят они играть во всякие игры. Но где твое воспитание, Свистун?

– Элеонора Твелвтрис. Сержант уголовного розыска Дэниэл Кортес, отдел по расследованию убийств, – представил своих собеседников Свистун.

Нелли улыбнулась во весь рот.

– Для вас Дэнни.

– Для вас Нелли.

– Роджер Твелвтрис – это ваш муж? – На данный момент.

– Мы с ним знакомы.

– Вот как?

– Ну, строго говоря, не знакомы, а были знакомы. Пару раз встречались. Пять лет назад была последняя встреча. А вот до этого, лет шесть-семь назад, мы с ним действительно часто виделись.

– Я вышла за Роджера пять лет назад.

– Что ж, этим можно объяснить, почему мы с ним не виделись все это время. А до свадьбы вы его давно знали?

– Эй, Дэнни! Полегче на поворотах! Миссис Твелвтрис у тебя кто – свидетельница или подозреваемая?

Свистун лихорадочно соображал. Между сержантом из убойного отдела и красавицей пробегали искры. Легко можно было предположить, что они всего лишь притворяются незнакомцами, – причем удается им это не без труда.

– Мы познакомились в мае, а поженились в августе.

Кортес вновь улыбнулся.

– Бурный роман. Я что-то такое слышал. А он никогда не упоминал моего имени?

– Нет.

– Так, Дэнни, проходит земная слава, – сказал Свистун.

Кортес опять ухмыльнулся во весь рот. У него имелся огромный набор улыбок, и каждая из них значила что-то свое.

– Да, – сказал он. – Люди быстро забывают.

– Полагаю, детектив, что вы не из тех, кого легко забыть, – сказала Нелли.

И вновь Кортес улыбнулся по-другому, на этот раз – явно обрадованно.

– Что ж, увидитесь с мужем, расскажите ему, что случайно познакомились с Дэнни Кортесом. Просто так – возьмите и расскажите.

– Я с ним развожусь. Так что до таких разговоров у нас дело не дойдет.

– Ну а вдруг. Возьмите и расскажите. И посмотрите, как он отреагирует. – И вновь он улыбнулся как-то иначе, с откровенной нежностью. – Вы очень красивая женщина, миссис Твелвтрис. В здешних местах вам надо быть поосторожнее.

– А за мной будет присматривать Уистлер, – сказала она, и прозвучало это не без подвоха, что Свистуну явно не понравилось.

Прямо у него на глазах она отмочила небольшой номер. Самую малость пофлиртовала. Самую малость поговорила по душам. Ухитрившись исключить его из этого разговора. Но при этом намекнув на интимные возможности, открывающиеся перед тем, у кого хватит на это смелости, как бы невзначай наведя Свистуна на мысль о том, что она скоро окажется свободной, а может, уже считает себя таковой. Посулив ему пост помощника, защитника, а не исключено, и утешителя. Она сделала его как маленького, спровоцировав дать ей согласие хотя бы затем, чтобы щелкнуть Дэнни по носу.

– Там, сзади, Канаан, – сказал, обратившись к Дэнни, Свистун.

– А я его видел. – Тот по-прежнему глаз не сводил с Нелли. – Если, Нелли, вам когда-нибудь понадобится моя помощь, Свистун знает, как меня отыскать.

Он поднялся с места и отчалил от столика. – Клеился, даже меня не постеснявшись, – с деланным возмущением сказал Свистун.

– Любопытный человечек, – рассмеялась Нелли.

– Сущий убийца. И в прямом, и в переносном смысле.

– Действительно вызывает опасения. И знаете что? Глаза у него точь-в-точь как у Роджера.

– Вот уж не думал, что в жилах Твелвтрисов течет индейская кровь.

– Они из земледельцев. Но я неточно выразилась. Не глаза похожи, а что-то в глазах. Одинаковое выражение.

– И оно вам нравится?

Она посмотрела на него, чуть наклонив голову, словно ее удивил приступ ревности после столь непродолжительного знакомства.

– Мне нравятся такие, как вы. Надежные. Ответственные.

– О Господи, как я ненавижу, когда женщины говорят про меня такое.