Текст книги "Ходячие мертвецы. Падение Губернатора"

Роберт Киркман, Джей Бонансинга
Ходячие мертвецы. Падение Губернатора

Robert Kirkman, Jay Bonansinga

The walking dead: The fall of the governor, part one

Copyright © 2013 by Robert Kirkman, LLC

© З. Мамедьяров, перевод на русский язык, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Шери Штерн, моей постоянной читательнице и второй матери, и Диего – за механику смерти и разрушения.

Джей Бонансинга

Всем тем, кто годами позволял мне выглядеть более талантливым, чем на самом деле: Чарли Адларду, Кори Уолкеру, Райану Оттли, Джейсону Ховарду и, само собой, мистеру Джею Бонансинге.

Роберт Киркман

Благодарности

Огромное спасибо Роберту Киркману – человеку, который никогда не перестает удивлять; Энди Коэну, который всегда задает направление моей карьере; моему редактору и доброму другу Брендано Денину; Кристине Макдональд, которая лучше всех редактирует диалоги, и Дэвиду Алперту, который служит во всем этом связующим элементом. Также громадное спасибо Кемперу Доновану, Николь Сол, Стефани Харгэдон, Дениз Дорман, Тому Ливенсу, Джеффу Сигелу и моим мальчишкам Джоуи и Биллу Бонансинга. И наконец, но не в последнюю очередь, я признаюсь в вечной любви и благодарности женщине, которая изменила мою жизнь и помогла мне стать лучше как писателю и как человеку, – Джилл Нортон Брэйзел.

Джей Бонансинга

Часть 1
Сбор зрителей

 
Пробьет последний, страшный час,
И обратится тленом торжество,
И громко возопит труба,
Восстанут мертвые, живые все погибнут,
И музыка раздастся в небесах.
 

Джон Драйден

Глава первая

Корчась от боли на земле, Брюс Аллан Купер резко вдохнул, моргнул и попытался восстановить дыхание. Он слышал чавкающие, дикие хрипы полдюжины кусачих, которые прорывались к нему, движимые желанием насытиться. Его внутренний голос вопил: «Беги, чертов идиот! Слабак! Чего ты ждешь?!»

Крупный афроамериканец, сложенный, как нападающий НБА, с бритой головой в форме ядра и редкой щетиной, он покатился по неровной земле, едва избежав тянувшихся к нему серых пальцев и щелкающих челюстей взрослой женщины-зомби, у которой не было половины лица.

Он преодолел метров пять или шесть, как вдруг боль кинжалом пронзила его бок, опалив огнем все ребра и вызвав парализовавшие его мучения. Он упал на спину, все еще сжимая в руках свой ржавый пожарный топор. Лезвие было покрыто кровью, человеческими волосами и черной тягучей желчью, которую выжившие называли отбросами ходячих.

Брюса оглушило, в ушах у него стоял звон, а один глаз уже заплывал из-за опухшего сломанного носа. На мужчине был потрепанный камуфляж и заляпанные грязью сапоги – форма неофициальных войск Вудбери. Над ним простиралось небо Джорджии – низкий купол из грязно-серых облаков, не по-апрельски холодных и неприветливых, – которое словно подначивало его: «Ты просто букашка, маленький Брюси, личинка на теле умирающей земли, паразит, объедающий остатки и обломки исчезающей человеческой расы».

Неожиданно небо над ним закрылось тремя жуткими лицами – темные планеты медленно вытеснили из поля зрения мужчины небеса. Каждый из ходячих тупо и бесконтрольно рычал, три пары молочно-белых глаз смотрели перед собой, не моргая. Изо рта одного из атакующих, жирного мужика в грязном больничном халате, на щеку Брюса полилась клейкая слизь.

– ЧЕРТ ПОДЕРИ-И-И!

Брюс мгновенно вышел из ступора, обнаружив в себе неожиданные запасы сил, и взмахнул топором. Острый конец взлетел вперед и вошел в мягкие ткани в районе подбородка жирного кусачего. Нижняя половина лица твари взмыла в воздух хрящеватым куском мертвой плоти и, неистово вращаясь, отлетела на двадцать футов в сторону, после чего приземлилась с чавкающим звуком.

Снова перекатившись, Брюс вскочил на ноги и развернулся на сто восемьдесят градусов – довольно грациозно для здоровяка, мучимого чудовищной болью, – после чего нанес удар по разлагающимся шейным мускулам надвигавшейся на него женщины-кусачей. Голова ее откинулась набок, на пару мгновений повиснув на лоскутах иссохшейся ткани, а потом отвалилась и упала на землю.

Голова откатилась на несколько футов в сторону, оставляя за собой скользкий черный след, но тело еще на некоторое время осталось на ногах, жутко подергивая бесчувственными руками, протянутыми вперед по воле ужасного слепого инстинкта. Но тут что-то металлическое лязгнуло прямо возле ног этой твари, и она наконец упала.

Затем Брюс услышал самый странный звук, который только можно было услышать среди всей этой бездумной резни, – хотя травмированные уши мужчины едва воспринимали его – удары тарелок. По крайней мере таким этот звук казался сквозь звон, стоявший в ушах Брюса: он отдавался в его голове оглушительными металлическими ударами, которые доносились с близкого расстояния. Отступая с топором наготове, подгоняемый звуком, Брюс моргнул и попытался сосредоточиться на других кусачих, которые ковыляли к нему. Для одного топора их было слишком много.

Развернувшись, Брюс бросился бежать и тотчас наткнулся на другую фигуру, возникшую у него на пути.

«ЭЙ!»

Другая фигура – толстошеий белый мужчина крепкого сложения с волосами песочного цвета, подстриженными старомодным ежиком, – испустила боевой клич и обрушила на Брюса дубинку размером с лошадиную ногу. Шипы дубинки пролетели в нескольких сантиметрах от лица Брюса и от его сломанного носа. Брюс инстинктивно отступил и не удержался на ногах.

Он неуклюже упал на землю, подняв облако пыли. Где-то недалеко снова раздалась серия металлических ударов. Топор отлетел в сторону. Мужчина с песочными волосами воспользовался своим преимуществом в этой ситуации и двинулся в сторону Брюса, занеся дубинку над головой. Брюс зарычал и в последнюю минуту успел отползти подальше.

Дубинка тяжело обрушилась на землю всего в нескольких дюймах от головы Брюса.

Он пополз к упавшему топору, который лежал в красной грязи в десяти футах от него. Как только он схватился за деревянную рукоятку, из облака пыли слева совершенно неожиданно выступила какая-то фигура. Брюс отскочил от кусачей, которая заторможенно подбиралась к нему, подобно гигантской ящерице. Из зияющего рта женщины сочилась черная слизь, виднелись маленькие острые зубы, челюсти щелкали с ожесточением, достойным рептилии.

И тут случилось кое-что еще, что вернуло Брюса к реальности.

Цепь, удерживавшая женщину на месте, внезапно натянулась: монстр не мог сделать ни шагу дальше. Брюс инстинктивно вздохнул от облегчения, пока тварь топталась в нескольких дюймах от него, бессильно протягивая к жертве руки. Кусачая рычала от зарождавшегося гнева, но цепь держала ее крепко. Брюсу хотелось голыми руками вырвать глаза этому чудищу или впиться зубами в шею бесполезного гнилого куска дерьма.

И снова Брюс услышал этот странный звук тарелок, а затем – голос другого мужчины, едва различимый среди шума:

– Давай, парень, поднимайся… Поднимайся.

Брюс зашевелился. Он схватил топор и встал на ноги. Снова раздались удары тарелок… И тут Брюс развернулся и со всей силы обрушил топор на соперника.

Лезвие едва не вошло в шею мужчины с ежиком, разрезав воротник его водолазки и оставив на нем дыру длиной шесть дюймов.

– Ну, как тебе? – едва слышно пробормотал Брюс, обходя мужчину. – Как тебе такое развлечение?

– Это дух, – ответил коренастый крепыш – его звали Гэбриэл Харрис, а для приятелей просто Гейб, – после чего снова поднял дубинку, истыканный гвоздями конец которой вновь пролетел со свистом возле опухшего лица Брюса.

– И это все? – бросил Брюс, как раз вовремя отстранившись и затем обойдя соперника с другой стороны.

Он замахнулся топором. Гейб парировал удар своей дубинкой. Вокруг двух бойцов по-прежнему рычали, хрипели и слабо выли монстры, которые пытались вырваться из цепей, изголодавшиеся по человеческой плоти и обезумевшие от близости добычи.

Как только пыль на поле битвы улеглась, стали видны остатки грунтового гоночного трека.

Размером с футбольное поле, обнесенный сеткой по внешнему краю, гоночный трек ветеранов Вудбери был окружен развалинами старых питлейнов и темных, похожих на пещеры коридоров. Позади сетчатого заграждения друг за другом стояли решетчатые скамейки, которые доходили до огромных, подернутых ржавчиной световых опор. Теперь трибуны были заполнены гудящими жителями Вудбери. Ударами тарелок на самом деле были сумасшедшие аплодисменты и одобрительные выкрики зрителей.

В пыли, клубящейся над внутренней ареной, гладиатор, известный как Гейб, чуть слышно пробормотал, обращаясь лишь к своему сопернику:

– Сегодня ты дерешься, как чертова девчонка, Брюси.

Он закончил свою фразу, наотмашь ударив дубинкой по ногам темнокожего противника.

Брюс подпрыгнул и увернулся с ловкостью, которой мог бы позавидовать кто-нибудь из звезд мирового рестлинга. Гейб ударил снова, и дубинка отлетела в сторону, попав в голову молодому кусачему в потрепанном и грязном комбинезоне, возможно, бывшему механику.

Гвозди вошли в полуразложившийся череп твари, и в воздух полетели струи темной жидкости. Затем Гейб высвободил дубинку и пробормотал:

– Губернатор будет вне себя из-за твоего дерьмового выступления.

– Да ладно!

Брюс нанес ответный удар рукояткой топора, попав Гейбу в солнечное сплетение и повалив коренастого соперника на землю. Топор взмыл в воздух и вошел в землю в нескольких сантиметрах от шеи Гейба.

Тот откатился в сторону и вскочил на ноги, все еще бормоча себе под нос:

– Не стоило мне вчера так налегать на кукурузные лепешки.

Брюс занес топор еще раз, и лезвие снова прошло возле шеи Гейба.

– Помолчал бы ты, толстяк.

Гейб снова и снова наносил удары дубинкой, заставляя Брюса отступать назад, к прикованным цепями кусачим.

– Сколько мне тебе повторять? Губернатор хочет, чтобы все казалось реальным!

Брюс блокировал сокрушительный удар дубинки рукояткой топора.

– Ты мне, черт возьми, нос сломал, урод!

– Хватит ныть, кретин!

Гейб опять принялся орудовать дубинкой, пока гвозди не застряли в рукоятке топора. Потянув дубинку назад, Гейб вырвал топор из рук Брюса, и оружие отлетело в сторону. Зрители возликовали. Брюс попятился. Гейб пошел вслед за ним. Обманным движением Брюс развернулся и бросился прочь, после чего Гейб сделал выпад и одновременно ударил дубинкой по ногам темнокожего соперника.

Гвозди зацепились за камуфляжные штаны Брюса, прорвали их и легко поранили голень мужчины. Брюс споткнулся, тяжело осел и пополз по земле, оставляя за собой тонкие струйки крови.

Гейб сорвал сумасшедшие, неистовые аплодисменты – зрители едва ли не зашлись в истерике – и повернулся к трибунам, на которых разместилась существенная часть населения Вудбери, собравшаяся в городе после начала эпидемии. Он поднял дубинку, как герой фильма «Храброе сердце», и ликование трибун многократно усилилось. Гейб купался в нем. Он медленно поворачивался, держа дубинку над головой с едва ли не комичным выражением полной победы на лице.

На трибунах началось настоящее столпотворение… Но на самом верху, среди машущих рук и оглушительных криков, нашелся один человек из толпы, который, похоже, ужасался этому зрелищу.

Сидя на пятом ряду, далеко на северной стороне трибун, Лилли Коул брезгливо отвернулась. На ее лебединую шею был туго намотан выцветший льняной шарф, призванный прогнать апрельскую промозглость, на ней были собственноручно разорванные джинсы, свитер из дешевого магазина и простенькие бусы. Она покачала головой и раздраженно вздохнула. Ветер бросил локоны ее каштановых, как ириска, волос на когда-то юное лицо, на котором теперь лежал отпечаток травмы, глубокий, как складка на глянцевой воловьей коже: вокруг ее аквамариновых глаз и в уголках рта собрались морщинки. Она даже не понимала, что бормочет себе под нос:

– Чертовы римские цирки…

– Что-что? – Ее соседка оторвала взгляд от герметичной чашки с едва теплым зеленым чаем. – Ты что-то сказала?

Лилли покачала головой.

– Нет.

– Все хорошо?

– Нормально… Просто прекрасно.

Снова уставившись вдаль, Лилли видела, как толпа продолжала орать и неистовствовать, испуская вой, подобный вою стаи гиен. Лилли Коул было немногим больше тридцати, но теперь она выглядела лет на десять старше и постоянно хмурилась от неизбывного ужаса.

– Честно говоря, я не знаю, как долго смогу и дальше терпеть это дерьмо.

Собеседница Лилли задумчиво глотнула чаю. Под ее паркой скрывался грязно-белый халат, а волосы этой серьезной, тихой девушки были собраны в конский хвост – это была местная медсестра Элис, которую очень волновало хлипкое положение Лилли в иерархии этого города.

– Это не мое дело, – наконец сказала Элис, достаточно тихо, чтобы ее не услышали сидевшие поблизости зрители. – Но на твоем месте я бы постаралась унять чувства.

Лилли посмотрела на нее.

– О чем ты?

– Хотя бы пока.

– Я не понимаю.

Элис, похоже, было не слишком удобно разговаривать об этом при свете дня, на глазах у всех.

– Ты ведь знаешь, он следит за нами.

– Что?

– Прямо сейчас он глаз с нас не сводит.

– Да ты, наверное…

Лилли резко умолкла. Она поняла, что Элис имела в виду темную фигуру, которая стояла в проходе к северу от них, ярдах в тридцати, прямо под сломанным табло. Человек был в тени, и его силуэт очерчивали лишь находившиеся позади него лампы. Положив руки на бедра, он наблюдал за происходящим на арене с довольным блеском в глазах.

Среднего роста и среднего сложения, он был одет во все черное, а на бедре у него висел крупнокалиберный пистолет. На первый взгляд мужчина казался мягким, практически безобидным, как гордый землевладелец или средневековый вассал, служащий своему лорду. Но даже с такого расстояния Лилли видела, как его змеиный взгляд, по коварству сравнимый со взглядом кобры, скользил по всем уголкам трибун. Каждые несколько секунд этот пронзительный взгляд возвращался к тому месту, где сидели Лилли и Элис, дрожавшие на весеннем ветру.

– Лучше пусть думает, что все прекрасно, – пробормотала Элис в свою чашку.

– Господи Иисусе, – бросила Лилли, уставившись на забросанный мусором цементный пол трибун.

Вокруг нее поднялась новая волна ликования и аплодисментов: гладиаторы снова вышли на арену, и Брюс неистово орудовал топором, загнав Гейба в угол к прикованным на цепи кусачим. Лилли практически не обращала на это внимания.

– Улыбнись, Лилли.

– Сама улыбнись… У меня для этого кишка тонка. – Лилли на некоторое время задержала свой взгляд на мерзком побоище на арене, где дубинка раскалывала один череп живых мертвецов за другим. – Я просто этого не понимаю.

Она покачала головой и отвернулась.

– Чего не понимаешь?

Глубоко вздохнув, Лилли взглянула на Элис.

– А что со Стивенсом?

Элис пожала плечами. Вот уже почти год доктор Стивенс был настоящим спасательным кругом для Элис: он не давал ей сойти с ума, учил ее ремеслу медсестры и показывал, как латать побитых гладиаторов, пользуясь лишь иссякающим запасом медикаментов, хранящихся в сети катакомб под гоночным треком.

– А что с ним?

– Что-то я не вижу, чтобы он подыгрывал всему этому безобразию. – Лилли потерла щеку. – Чем он отличается от других? Неужели тем, что ему не приходится заигрывать с Губернатором? Особенно после того, что случилось в январе.

– Лилли…

– Да ладно тебе, Элис. – Лилли посмотрела на нее. – Признай это. Наш добрый доктор никогда не показывается на этих сборищах и кому попало жалуется на кровожадные фрик-шоу Губернатора.

Элис облизнула губы, повернулась и предупредительно положила руку на плечо Лилли.

– Послушай. Не обманывай себя. Доктора Стивенса терпят исключительно из-за того, что он обладает медицинскими знаниями.

– И что?

– А то, что ему вообще-то не слишком рады в маленьком царстве Губернатора.

– О чем ты, Элис?

Девушка снова глубоко вздохнула, а затем еще сильнее понизила голос.

– Я говорю лишь о том, что неуязвимых здесь нет. Здесь никому не предоставляется гарантия занятости. – Она сильнее сжала руку Лилли. – Что, если найдут другого доктора, который будет более сговорчив? Стивенса вполне могут выгнать отсюда.

Лилли отстранилась от соседки, встала и вгляделась в отвратительную бойню на арене.

– С меня достаточно, я больше терпеть не могу. – Она посмотрела на силуэт, вырисовывавшийся в затененном северном проходе. – И мне плевать, следит ли он.

Девушка направилась к выходу.

Элис схватила ее.

– Лилли, просто пообещай мне… что будешь осторожна. Хорошо? Можешь не высовываться? Ради меня?

Лилли улыбнулась ей загадочной и холодной улыбкой:

– Я знаю, что делаю, Элис.

Затем Лилли повернулась, спустилась по ступенькам и исчезла из вида у выхода.

Прошло более двух лет с того момента, как ожил первый мертвец и об этом стало известно обычным людям. За это время огромный мир за пределами сельской глубинки Джорджии постепенно померк с медленной неизбежностью метастазирующей опухоли, а жалкие кучки выживших стали охотиться за предметами первой необходимости в опустевших офисных зданиях, покинутых аутлетах и брошенных домах. Популяция ходячих росла и множилась, опасность усиливалась, среди людей формировались настоящие племенные союзы.

Городок Вудбери в штате Джорджия и округе Мериуэдер, расположенный в западной части штата примерно в семидесяти милях к югу от Атланты, стал настоящей аномалией в мире поселений выживших. Когда-то в этой небольшой фермерской деревне длиной в шесть кварталов проживало около тысячи человек и сходились основные автомобильные и железнодорожные пути, а теперь городок оказался полностью укреплен и фортифицирован силами солдат этой войны.

По внешним углам были расставлены модифицированные грузовики с прилаженными к ним пулеметами пятидесятого калибра. Старые железнодорожные вагоны обмотали колючей проволокой и расположили таким образом, чтобы заблокировать выходы. В самом центре города возвели оборонительные стены – причем некоторые баррикады достроили лишь недавно, – и за ними люди влачили свое жалкое существование, цепляясь за воспоминания о шумных празднествах и пикниках.

Пересекая центральную, обнесенную стенами часть города и целенаправленно шагая по растрескавшейся тротуарной плитке Мейн-стрит, Лилли Коул пыталась не обращать внимания на чувство, которое зарождалось в ней всякий раз, когда она замечала воинов Губернатора, которые бродили вдоль витрин, держа наперевес винтовки AR-15. «Они не просто отгоняют ходячих… Они не позволяют разбежаться нам».

Уже несколько месяцев, с той самой неудачной попытки переворота в январе, Лилли была в Вудбери персоной нон грата. Еще тогда Лилли было очевидно, что Губернатор перешел все границы, а его жестокий режим обратил Вудбери настоящей пляской смерти. Лилли смогла завербовать нескольких наиболее адекватных обитателей города, включая Стивенса, Элис и Мартинеса, который входил в ближний круг Губернатора, чтобы однажды вечером похитить тирана и отвезти его на прогулку во владения ходячих. План заключался в том, что Губернатора должны были сожрать как будто бы случайно. Но ходячие умудряются испортить любую, даже распрекрасную задумку, и посреди операции откуда ни возьмись появилось целое стадо мертвецов. Все предприятие обернулось борьбой за выживание… И Губернатор остался жив и продолжил править городом.

Как ни странно – и в некотором роде по-дарвиновски, – покушение на убийство лишь укрепило базу власти Губернатора. В глазах тех жителей, которые уже попали под действие его чар, он стал едва ли не Александром Великим, вернувшимся в Македонию, Стоунуоллом Джексоном, вернувшимся в Ричмонд, окровавленным, но непобежденным, отвязным питбулем, рожденным, чтобы управлять. Казалось, никому не было дела до того, что лидер города был явным – по крайней мере в представлении Лилли – социопатом. «Это суровые времена, а суровые времена требуют сурового лидера». Для заговорщиков же Губернатор стал своего рода жестоким родителем, поучая провинившихся и с удовольствием наказывая их.

Лилли добралась до ряда небольших двухэтажных зданий из красного кирпича, выстроившихся вдоль границы центральной части города. Некогда милые многоквартирные дома, вписанные в ландшафт, теперь превратились в убежища времен эпидемии. Заборы из штакетника обернули колючей проволокой, заросшие сорняками палисадники забросали гильзами, а побеги бугенвиллеи на воротах обвисли безжизненными коричневыми плетями, подобно старым проводам.

Взглянув на заколоченные окна, Лилли в очередной, уже миллионный раз задалась вопросом, почему она по-прежнему жила в этой ужасной, отчаянной и разобщенной семье, известной как Вудбери. Правда в том, что идти ей было некуда. Идти было некуда всем. Земля за стенами города была полна ходячих мертвецов, а вдоль дорог остались лишь смерть и разрушения. Лилли жила в Вудбери, потому что боялась, а страх в этом новом мире стал для всех единым общим знаменателем. Страх парализовал людей, запустил их основные инстинкты и вытащил на поверхность дикие животные импульсы и паттерны поведения, которые всегда скрывались в глубинах человеческой души.

Но в случае Лилли Коул жизнь зверя в клетке обнажила кое-что еще, что было спрятано внутри нее практически всю жизнь, что преследовало ее в кошмарных снах и пронизывало всю ее сущность, подобно рецессивному гену: одиночество.

Она была единственным ребенком в семье среднего достатка из Мариетты, а потому частенько оставалась одна: одна играла, одна сидела в углу школьной столовой или в автобусе… Она всегда была одна. В старших классах из-за гибкого ума, упрямства и специфического чувства юмора ее не принимали в среде девочек-чирлидеров. Она росла в изоляции, и латентные тяготы одиночества обрушились на нее в этом чумном мире. Она потеряла все, что для нее хоть что-нибудь значило: отца, парня Джоша, подругу Меган.

Она потеряла все.

Ее квартира находилась в восточном конце Мейн-стрит в одном из самых обшарпанных зданий комплекса. По западной стене ползли мертвые побеги кудзу, похожие на плесень, окна затянули черные скукожившиеся плети винограда. На крыше сгрудились антенны и старые спутниковые тарелки, которые, наверное, никогда уже не могли принять никакого сигнала. Когда Лилли подошла к дому, низкие облака развеялись, и полуденное солнце, бледное и холодное, как флуоресцентный свет, окатило ее своими лучами, отчего на шее девушки выступили капельки пота.

Она остановилась у двери, шаря по карманам в поисках ключей, но затем неожиданно замерла, заметив что-то боковым зрением. Обернувшись, она увидела на другой стороне улицы помятого человека, валявшегося прямо на земле, прислонившись спиной к витрине магазина. Один его вид заставил Лилли содрогнуться от сожаления.

Девушка убрала ключи и перешла улицу. Чем ближе она подходила к человеку, тем отчетливее слышала его тяжелое дыхание, в котором сквозили бессилие и отчаяние, и низкий, хриплый голос, которым он что-то неразборчиво бормотал в пьяном ступоре.

Боб Стуки, один из последних настоящих друзей Лилли, в полубессознательном состоянии лежал в позе эмбриона и подрагивал в своем изодранном и грязном синем пальто, прислонившись к двери заброшенного магазина инструментов. В витрине над ним красовалось ироничное, выцветшее на солнце объявление, написанное разноцветными буквами: «ВЕСЕННЯЯ РАСПРОДАЖА». На морщинистом и обветренном лице военного санитара, прижатом к тротуару, читалась боль, которая разрывала сердце Лилли.

После зимних событий этот человек пошел по наклонной и теперь был едва ли не единственным жителем Вудбери, запутавшимся в жизни сильнее, чем Лилли Коул.

– Бедняга, – тихо сказала Лилли, потянувшись к потрепанному шерстяному одеялу, скомканному у ног Боба.

В нос девушке ударил запах пота, курева и дешевого виски. Она натянула одеяло на Боба, и из складок выкатилась пустая бутылка из-под выпивки, которая звякнула о дверной порог магазина.

– …надо сказать ей… – прохрипел Боб.

Лилли опустилась рядом с ним на колени, потрясла его за плечо и задумалась, есть ли у нее шанс помочь другу и вытащить его с улицы. Еще ей стало интересно, бредил ли Боб о Меган, когда говорил о «ней». Он был влюблен в эту девушку – бедняга, – и самоубийство Меган опустошило его. Лилли подтащила край одеяла прямо к сморщенной шее мужчины и мягко сказала:

– Все хорошо, Боб… Она… Она в лучшем…

– …надо сказать…

На краткий миг Лилли испугалась вида его приоткрытых глаз с налитыми кровью белками. Неужели он обратился? Сердце девушки застучало.

– Боб? Это Лилли. Тебе снится кошмар.

Лилли отбросила страх, поняв, что он все еще жив – если, конечно, это можно было назвать жизнью – и просто бормочет в горячем алкогольном бреду, возможно, снова и снова прокручивая перед глазами тот момент, когда он увидел Меган Лафферти болтающейся в петле на разбитой лестничной клетке многоквартирного дома.

– Боб?…

Его глаза на мгновение распахнулись. Взгляд не сфокусировался, но был полон боли и мучения.

– Надо… сказать ей… что он сказал, – прохрипел он.

– Это Лилли, Боб, – ответила девушка, мягко погладив его руку. – Все хорошо. Это я.

Затем старый санитар встретился с ней взглядом и сказал своим хриплым прерывистым шепотом кое-что еще, и у Лилли по спине пробежали мурашки. В этот раз она расслышала все четко и поняла, что «она» – это не Меган.

«Она» – это Лилли.

И то, что Боб Стуки хотел сказать ей, будет преследовать Лилли всю ее жизнь.