Текст книги "Жизнь и свобода. Автобиография экс-президента Армении и Карабаха"

В Железноводске же тогда по итогам переговоров был подписан «план мирного урегулирования», так называемое и широко известное Железноводское коммюнике, своего рода декларация о намерениях сторон урегулировать конфликт. Но никакого практического смысла оно не имело, и можно сказать, что посредническая миссия Ельцина и Назарбаева закончилась безрезультатно. Уже через день после встречи в Железноводске начались массированные обстрелы Степанакерта. Азербайджан перешел к открытым боевым действиям против Карабаха.

Референдум

1991 год заканчивался на фоне агонии Советского Союза. Стороны активно готовились к войне, оружия и боеприпасов у всех становилось больше, интенсивность обстрелов и столкновений росла каждую неделю. Попытки комендатуры влиять на происходящее были малоэффективны и сводились скорее к регистрации инцидентов, чем к их предотвращению.

На расследование одного из таких случаев в Мартуни в конце ноября из Агдама отправили вертолет, в котором находились высокопоставленные азербайджанские чиновники, руководители силовых ведомств, депутаты, журналисты и наблюдатели из России и Казахстана. До места назначения вертолет не долетел, потерпев крушение в нескольких километрах от села Каракенд. Проводилось расследование катастрофы, выдвигались разные версии случившегося. Мы до сих пор уверены, что причиной стали плохие метеоусловия: из-за сильного тумана машина задела дерево хвостовым винтом, потеряла управление и рухнула. Азербайджанская сторона утверждала, что вертолет сбила ракета, выпущенная нашими вооруженными отрядами. Комиссия, которая вела расследование, так и не пришла к окончательному выводу. Я не буду спорить и доказывать нашу непричастность – скажу лишь, что в этом вертолете вместе с нашими врагами погибли и те, кого мы считали друзьями[55]55
  В списке погибших наши друзья: Жинкин Николай Владимирович – заместитель командующего Закавказским округом внутренних войск и военный комендант Нагорно-Карабахской автономной области; Ковалев Владимир Владимирович – генерал-майор, начальник Управления внутренних дел НКАО.


[Закрыть]. И только по счастливой случайности в него не сел Леонард Петросян, который тоже собирался лететь в Мартуни с группой наблюдателей.

К этому моменту вопросы безопасности поглощали большую часть нашего времени и энергии. Но тем не менее мы должны были завершить процесс оформления официального статуса НКР и сделать все возможное для создания безупречных правовых основ нашей независимости. Для этого решение о создании Республики требовалось закрепить на всеобщем референдуме, а затем избрать республиканские органы власти и управления. Референдум прошел 10 декабря при поразительной активности населения: явка составила 82 процента – все армянское население Карабаха. Людей не испугал даже беспрерывный артиллерийский обстрел Степанакерта и других населенных пунктов. За независимость проголосовали 98 процентов.

Вывод советских войск

Войска простояли у нас всю осень, а 366-й мотострелковый полк – до февраля 1992 года. Хотя Советский Союз уже перестал существовать, войска не могли уйти «в никуда», не имели права покинуть часть по собственному желанию. Военные подчиняются приказам, и они ждали приказа об эвакуации и распоряжения высшего руководства о выводе техники и вооружения – как и куда выводить. Но страна разваливалась, и в охватившем ее хаосе было непонятно, кто и когда может отдать такой приказ, а распоряжения, доходившие до военных, часто противоречили друг другу.

Поляничко вместе со своим Оргкомитетом сбежал еще до вывода внутренних войск, хотя с самого начала обстрелов Степанакерта он и так уже крайне редко появлялся в здании обкома партии. Видимо, почувствовал, что происходящее полностью вышло из-под контроля и ситуация становится опасной. Почувствовал верно: останься он чуть дольше, вряд ли вообще смог бы уехать. Я даже не знаю, когда именно он исчез. Судя по всему, бегство произошло ночью: несмотря на постоянное наблюдение, мы этой срочной эвакуации не видели. Просто в какой-то момент заметили, что вокруг здания прекратилось всякое движение: никто больше не ездит ни туда, ни оттуда, и стало понятно, что внутри пусто. Военные подразделения, охранявшие его, еще какое-то время оставались, а потом и они ушли. Очень скоро в подвале здания обкома расположился первый военный госпиталь в Карабахе.

Официальный вывод войск начался только в декабре 1991 года, после того как Верховные Советы бывших союзных республик повсеместно заявили о том, что все советское вооружение, находившееся на их территории к этому моменту, становится собственностью самоопределившейся республики. В Нагорном Карабахе располагались четыре военных подразделения: 366-й мотострелковый полк, традиционно стоявший у нас с 50-х годов – я помню его еще с детства; милицейский полк, дислоцированный уже во время конфликта, химбат – батальон химической защиты и погранотряд в Гадруте, обслуживавший советско-иранскую границу.

Первыми уехали комендатуры и внутренние войска. В отличие от военных 336-го мотострелкового полка, они не были обременены ни особым военным имуществом, ни тяжелым вооружением, ни семьями с домашним скарбом. Спецназ, дислоцированный в палаточном городке за чертой города, неподалеку от железнодорожной станции, тоже быстро собрался и незаметно исчез.

Азербайджан, который продолжал считать Нагорный Карабах своим, естественно, претендовал на вооружение расположенных у нас воинских частей. Мы же считали, что оно принадлежит нам. Кроме того, с уходом советских войск исчезал последний фактор, хоть как-то сдерживавший военную агрессию Азербайджана против Карабаха, и мы понимали, что стоим на пороге войны. В такой ситуации мы не могли упускать вооружение дислоцированных у нас подразделений, иначе оно досталось бы Азербайджану и ущерб оказался бы двойным.

Сначала наши отряды взяли под контроль милицейский полк. Там все прошло без инцидентов, очень мирно: мы просто зашли и забрали вооружение, не встретив никакого сопротивления. Оснащение полка оказалось неплохим, мы получили четыре машины БМД[56]56
  БМД – боевая машина десанта.


[Закрыть], которые нам очень пригодились в первые месяцы войны, около шестьсот единиц стрелкового оружия, автоматы, пулеметы и снайперские винтовки. Точные цифры уже стерлись из памяти, но зато я хорошо помню, как расстроился их командир: просил у нас справку, что вооружение мы у него приняли. Спрашиваю его:

– Зачем тебе справка?

– Да чтобы с прокуратурой проблем не было, а то вдруг под суд отдадут…

– Ладно, – говорю.

Сели с ним, составили список: столько-то автоматов, пулеметов, БМД. Написали, что он все это сдал местным властям, кто-то поставил свою подпись, спрашиваем: «Ну что, все? Тебе это поможет?» – «Поможет, надеюсь», – отвечает. Пожали друг другу руки, и он уехал.

С химбатом и погранотрядом тоже никаких проблем не возникло. Оставался 366-й мотострелковый полк, серьезное и самое крупное подразделение. Помимо стрелкового оружия, в полку насчитывалось около ста боевых машин пехоты, девять танков, полковая артиллерия, противотанковые средства, «Шилки»[57]57
  «Шилка» – зенитная самоходная установка.


[Закрыть] и ПЗРК[58]58
  ПЗРК – переносной зенитно-ракетный комплекс.


[Закрыть]. С командиром полка, Юрой Зарвигоровым, меня связывали хорошие отношения. Абсолютно адекватный человек, он трезво оценивал происходящее и никогда не вмешивался ни в какие политические дела. Основной его заботой оставался личный состав, и Юра старался действовать так, чтобы с ним ничего не случилось. Помимо Юры, у нас было много друзей в полку: офицерами там служили и армяне. Например, Сейран Оганян[59]59
  Оганян, Сейран Мушегович (род. в 1962 г.) – армянский военный и государственный деятель, генерал-полковник. Активный участник карабахской войны, в 1993–1994 годах – начальник штаба Армии обороны НКР. В 1999–2007 годах – командующий Армией обороны НКР. В 2008–2016 годах – министр обороны РА.


[Закрыть], ставший впоследствии министром обороны Карабаха, а потом – Армении, в то время командовал батальоном. Еще один офицер, Мовсес Акопян[60]60
  Акопян, Мовсес Грантович (род. в 1965 г.) – армянский военный деятель, генерал-полковник. Активный участник карабахской войны, был первым заместителем командующего Армией обороны НКР. В 2007–2016 годах – министр обороны НКР. Ныне начальник Генерального штаба ВС РА.


[Закрыть], командир роты разведки, позже стал министром обороны НКР, а потом и начальником Генштаба ВС Армении. Благодаря им мы вовремя получили информацию о запланированном выводе подразделения. Мы понимали, что не можем отпустить это вооружение ни при каких обстоятельствах. Но нам не хотелось портить отношения с Россией, поэтому мы пытались обойтись без конфликтов.

Видимо, Азербайджан обратился за помощью к России, и в Карабах отправили подразделение российского спецназа с генералом, имени которого я уже не помню. От наших друзей из 366-го мотострелкового мы узнали, что его задача – вывести полк, отправив личный состав домой, а вооружение передать Азербайджану. Ничего отдавать Азербайджану мы не собирались. Это оружие уже принадлежало НКР и требовалось нам для собственной обороны.

Первая же попытка спецназовцев вывести из части несколько БМП подтолкнула наши отряды к срочному захвату полка. К сожалению, при этом погиб один человек, но 366-й мотострелковый полк в тот же день полностью перешел под контроль сил самообороны республики. Несколько вывезенных спецназом БМП не успели отъехать далеко: их заблокировали у села Балуджа, куда военные пытались перебросить всю боевую технику для дальнейшего вывода из Карабаха. В итоге спецназовцы просто подожгли эти машины: если уж не получается их вывезти, лучше просто уничтожить. Ситуация могла обернуться большим кровопролитием, поскольку мы отступать от своих целей не собирались. Мы решили встретиться с приехавшей в Степанакерт группой высокопоставленных российских военных чинов во главе с генералом Грековым[61]61
  Греков, Юрий Павлович (род. в 1943 г.) – советский и российский военный деятель, генерал-полковник. В 1989–1991 годах – первый заместитель командующего войсками Закавказского военного округа.


[Закрыть] и попытаться договориться. На первую встречу, которую организовали дома у одного из наших ребят, поехали мы с Сержем Саргсяном.

Посидели, пообщались. Выпили, конечно. Мы дали понять, что вывезти технику они в любом случае не смогут, мы ее просто так не отпустим. Если они предпримут такую попытку – будем сражаться. Я спросил, готовы ли они, российские военные, воевать с нами ради сомнительной для них цели, по сути – ради укрепления боевой мощи Азербайджана? Ответ меня не удивил: воевать никто из них не стремился. Мы договорились, что они ограничатся тем, что уже сделали: десятком сожженных БМП, а что покажут на бумагах – не наше дело. Могут отчитаться, что всю технику уничтожили из-за невозможности вывоза из Карабаха. Так что в целом, по существу вопроса – о том, что все вооружение полка остается нам, – удалось договориться сразу. Позднее состоялась еще одна встреча, в которой я уже не участвовал, и переговоры с нашей стороны вел Серж Саргсян. На ней в деталях расписали всю последовательность взаимных действий.

Личный состав 366-го полка уехал – военных организованно вывезли на автобусах до Кировабада и оттуда уже самолетами отправили в Россию. А вооружение осталось – с него началось оснащение зарождающейся Армии обороны Нагорно-Карабахской Республики. Использовали мы и всю инфраструктуру воинских подразделений, доставшуюся нам по наследству, – склады, казармы: теперь там расположились наши бойцы. Несколько советских офицеров полка уезжать не захотели – в основном это были люди, у которых за годы, проведенные в Карабахе, сложилась крепкая дружба с нашими ребятами. Добровольно остались и некоторые сослуживцы Сейрана Оганяна и Мовсеса Акопяна. Нам в то время остро не хватало профессиональных военных, а эти люди искренне хотели помочь. Кто-то уехал через месяц-два, а некоторые задержались дольше и, даже когда уже началась полномасштабная война, участвовали в ней на нашей стороне.

Жизнь под обстрелами

Все это время продолжались обстрелы Степанакерта. Сначала они велись из противоградовых установок «Алазань». У обычной ракеты меняли головку – вытряхнув реагент для рассеивания облаков, заменяли его аммонитом: так изобретение, созданное для защиты полей и урожая, превращалось в орудие разрушения и убийства. Позднее, научившись на горьком опыте, мы тоже будем использовать «Алазани» в качестве артиллерийского оружия, но пока – пока оно было направлено против нас. Били по городу из Шуши и соседних с ней азербайджанских сел: благодаря своему расположению, поблизости от Степанакерта и выше него, они оказались идеальной огневой точкой, откуда беззащитный город был виден как на ладони. Прицельной дальностью это оружие не обладало, поэтому стреляли просто по всей площади.

На смену «Алазаням» очень скоро пришла боевая артиллерия. Азербайджану повезло: на его территории располагалось множество советских воинских частей, три военных аэродрома и окружной склад боеприпасов ЗакВО. Военного добра там хранилось во много раз больше, чем в Армении, и все это сразу стало собственностью Азербайджана.

Из Баку через Лачин вооружение доставлялось в Шушу и в азербайджанские села, расположенные в горах над Степанакертом. Каждую новую поставку мы сразу ощущали на себе: слышали и видели по все более разрушительным последствиям обстрелов. Калибр орудий постоянно увеличивался. Вскоре на города и села НКР обрушили свой огонь «Грады», а в 1992 году к артиллерии добавились еще и авиационные налеты. В некоторые дни только на Степанакерт ложилось по триста-четыреста снарядов, и город был сильно разрушен.

Лишь после взятия Шуши Степанакерт стал недосягаем для многих артиллерийских средств, и сразу уменьшилась интенсивность артобстрелов. Но полностью город избавился от них лишь к лету 1993 года, после успешного наступления наших войск на Агдамском направлении. Правда, тогда участились авиационные налеты с использованием как обычных, так и шариковых бомб.

Сейчас я хорошо представляю, что происходит в зонах вооруженных конфликтов: ситуация везде развивается по схожей логике. Нет особой разницы, где вспыхивает конфликт: на Украине ли, в Донецке или в Сирии. Мне понятно, как себя ведут и что чувствуют люди, долго живущие под обстрелами, в зонах боевых действий. Со стороны может показаться, что они находятся в атмосфере постоянного ужаса. Возможно, мои ощущения субъективны, но я уверен, что это не совсем так. Нарастание конфликта, напряженности, интенсивности обстрелов происходит не в один момент. Привычный жизненный уклад ухудшается постепенно, опасность становится частью повседневности, естественной средой. Люди живут с ощущением постоянной тревоги, но это уже не страх.

Так же развивалась ситуация и у нас.

Поначалу, когда нас обстреливали из «Алазаней» и в основном по ночам, город еще пытался вести обычную жизнь, взрослые по-прежнему ходили на работу, а дети – в школу. Правда, тех, кто пережил эти обстрелы, до сих пор передергивает при воспоминании о специфическом чмокающем звуке падающей и разрывающейся «Алазани» – «Тсчяк!». Потом появлялось более мощное оружие, увеличивались частота и интенсивность обстрелов, возрастала степень опасности, но люди приспосабливались и к этому – перебирались в наименее опасные районы, уходили жить в подвалы.

Мы с детьми несколько лет прожили в подвале, как и многие семьи в Степанакерте. Мало кто смог вывезти своих родных в относительно безопасные села. Жители домов, где не было подвалов или которые оказались в самой простреливаемой зоне, перебирались к соседям, в более безопасные места. Наш небольшой, всего с четырьмя квартирами, двухэтажный дом стоял в относительно удачном месте. Хотя в него пару раз и попадали снаряды, серьезных разрушений они не нанесли. Владельцам каждой квартиры принадлежало отдельное помещение в подвале, и в нашем постоянно жили три-четыре семьи из соседних домов.

Для большей безопасности маленькие окна подвала изнутри обложили мешками с песком, которые защищали от осколков. Кроватей, конечно, на всех не хватало, на них спали дети. Остальные устраивались, как могли. Например, снятая дверь служила кроватью для моей жены, ее сестра спала на щите от теннисного стола – когда-то, в мирное время, мы играли на нем в пинг-понг. Женщины старались и в таких условиях создать уют: развесили на стенах ковры, а на Новый год даже наряжали елку. Ковры служили дополнительной теплоизоляцией: зимой у нас сыро, и стены становились ледяными от холода. Спали мы в одежде, мерзли, хоть и поставили в подвале жестяную печку. Электричества в городе уже не было, пользовались керосинкой. Так и жили все вместе года два. Впрочем, наша коммуна оказалась не самой многочисленной: в некоторых домах с просторными подвалами одновременно помещались и по пятнадцать-двадцать семей.

Человек ко всему привыкает и приспосабливается.

На время артиллерийских атак все прятались по подвалам, а как только наступала тишина, жизнь возвращалась. Люди выходили на улицы и как ни в чем не бывало принимались за дела: что-то ремонтировали, восстанавливали разрушенное, убирали мусор. В эти короткие промежутки женщины умудрялись, поднявшись из подвалов в дома, быстро испечь хлеб. Пекли, с опаской передвигаясь по квартире, торопясь закончить до нового обстрела.

У меня плохо получается выражать эмоции, почему-то я этого стесняюсь. Спросил жену, что она помнит о том времени, было ли ей страшно. Она рассказала: «Был, наверное, страх. Но не просто страх: вместе с ним была и уверенность в победе, уверенность, что мы должны пройти через это. Помню свой день рождения – 31 января 1992 года. Мы с сестрами сварили плов, я ждала подруг, и в это время начался сильнейший обстрел. Жуткий! Было очень страшно! Никто, конечно же, не пришел. Мы спустились в подвал, и вдруг я подумала: “Чего я боюсь? Ведь все когда-нибудь умрем…” И это помогло! Страшнее всего на самом деле сам страх, потому что он сковывает, парализует человека. На следующий день я поднялась и начала гладить белье, напевая как ни в чем не бывало. Мне казалось очень важным, чтобы все шло как раньше. Дети всегда ходили опрятными. Несмотря на нехватку воды, мы купали детей, потом в этой воде стирали белье и даже гладили его. Надо освободить себя вот в таких экстремальных ситуациях – освободить от страха. Но за детей, конечно, я боялась…»

Дети на войне очень быстро взрослеют. Мой десятилетний сын ходил под обстрелами за водой. Он приспособил для этого старую детскую коляску: снял с нее верх, поставил вместо него большой алюминиевый бидон, и получилось что-то вроде тачки, с которой он вполне справлялся. Изобретение не было новым – подобные кадры с детьми, везущими на колясках ведра и бидоны, все мы видели давным-давно в фильмах о Великой Отечественной войне. Иногда в то время, когда сын вместе с другими детьми шел за водой, внезапно начинала работать артиллерия из Шуши. Дети мгновенно ориентировались и очень быстро научились находить подходящие укрытия. Спрячутся, отсидятся, а потом, когда все утихнет, идут дальше.

Во время одного из особенно интенсивных обстрелов, 20 февраля 1992 года, осколком снаряда ранило мою жену. Стреляли из села Кесалар. Белла собиралась что-то взять из квартиры, вышла из подвала, и, пока она поднималась по лестнице, начался очередной обстрел. Снаряд разорвался во дворе, но через открытую дверь в подъезд влетел осколок, рикошетом отлетел от стены и попал в Беллу. В этот момент она стояла как раз напротив квартиры нашей соседки, и та втащила ее, раненую, к себе. Оказалось, ранение в бедро. Сквозное, серьезное. К счастью, кость не задело. Быстро отправили Беллу в госпиталь, сообщили мне по рации. Я примчался туда, когда ее как раз оперировали. Электричеством от маленького движка освещалась только комната, где шла операция, в остальной части подвала – бомбоубежища здания обкома партии, в котором тогда размещался госпиталь, – мерцал тусклый свет керосиновых ламп.

Через несколько дней, как только Белла немного пришла в себя, я ее отправил вместе с детьми к родственникам в деревню лечиться и восстанавливаться. Отправил на пару месяцев, несмотря на ее сопротивление, – в Степанакерте как раз начались особенно жестокие обстрелы, я почти не появлялся дома, а Белла нуждалась в уходе.

Все эти годы моя семья оставалась рядом со мной. Конечно, я мог бы перевезти своих близких в Армению, где они находились бы в безопасности. Такая возможность была у многих, ведь почти все имели в Армении родственников. Мы обсуждали эту тему в кругу лидеров движения. Некоторые говорили, что если семья в безопасности, то мужчина может всецело отдавать себя службе. Я же считал, что эвакуация семей подорвет у карабахцев веру в успех: раз руководители вывозят детей и родных, значит, они сами сомневаются в победе. В критических ситуациях, особенно на войне, доверие людей чрезвычайно важно, и мы не хотели его терять. К тому же нет более сильной мотивации воевать до последнего, чем чувство, что ты защищаешь собственную семью с оружием в руках. Мы не принимали никакого специального решения, но между собой договорились не вывозить свои семьи.

Азербайджан воевал за территорию, на которой мы жили. Мы, карабахцы, ему были не нужны. Обстрелы населенных пунктов в глубине Карабаха должны были напугать нас и заставить навсегда покинуть нашу землю. Именно так мы воспринимали происходящее. Сегодня я могу признаться, что решение оставить своих детей, жену и мать в Карабахе в годы войны было самым трудным из всех, которое мне когда-либо приходилось принимать в жизни.

Выборы в парламент

В конце декабря 1991 года состоялись выборы в парламент НКР. Несмотря на то что они проводились на фоне разворачивающихся военных действий, под постоянными артиллерийскими обстрелами, многие пришли голосовать, и большинство депутатов выбрали в первом же туре. Азербайджанские районы, представителям которых предназначались десять мест из восьмидесяти одного, участвовать в выборах отказались. Конечно, парламентское правление в тот период было не самой удачной формой, но времени для обсуждений не осталось и мы просто скопировали модель, которая применялась в Армении. В стране шла реальная война, и мы не могли предугадать, насколько эффективным окажется такой подход. Раньше мы не имели дела с государственным управлением: занимались партийной работой, умели взаимодействовать с людьми, обладали организационными навыками – и все. Мы понимали, что стране срочно нужны собственные законные органы власти, но все наши представления о них основывались на прошлом, советском опыте.

В предвыборной деятельности я не участвовал – мне было не до выборов. Я занимался организацией обороны Мартунинского района и весь этот период безвылазно провел там. На встречи с избирателями не мог не то что ездить, а даже вспомнить о них не успевал. Помню лишь, что подписывал бумагу о своем согласии баллотироваться, с которой ко мне кто-то приехал от имени жителей одного из районов Степанакерта. Но, несмотря на это, меня все же избрали депутатом. Мой конкурент – девушка, имени которой я уже не помню, – не набрала голосов. На первое заседание парламента я опоздал, примчавшись прямо из Мартуни, и даже не успел зайти домой переодеться, так и вошел в военной форме. В этот день выбирали председателя парламента, и как раз шло обсуждение. Атмосфера в зале мне показалась несколько напряженной, странной, но я не сразу понял почему. Сел, наблюдаю за происходящим, слушаю речи, звучащие с трибуны, разговоры в зале, и вдруг – по отдельным репликам, по реакциям, по выступлениям понимаю: ого, оказывается, в парламенте-то у нас большинство дашнаков!

Для меня это стало полнейшей неожиданностью.

* * *

Одна из самых старых армянских партий, созданная около ста лет назад, – «Дашнакцутюн» объявилась у нас в 1988 или 1989 году. В Карабах постоянно приезжали их эмиссары, создавали свои структуры, формировали ячейки: активно занимались партийным строительством. Для них этот процесс был очень важен, поскольку в советский период «Дашнакцутюн» действовала только за рубежом. Ее усилия в основном сконцентрировались на общинной работе, дашнаки успешно конкурировали с другими армянскими партиями за влияние на армянские общины и, как правило, доминировали. Многие десятилетия такого существования сформировали у «Дашнакцутюн» представление о себе как о некой форме национальной власти, и доля истины в этом была. Дашнаки несомненно сыграли важную роль в сохранении национальных устремлений и традиций в диаспоре. Теперь они нацелились на власть в независимой Армении, где начали активную деятельность, и частью их стратегии был Карабах.

Длительная работа за рубежом партии с революционной идеологией, причем в странах с очень разными моделями государственного устройства, от Ближнего Востока до США, придала определенную специфику как ее структуре, так и методам работы. Существовало два типа членства: открытый и скрытый партиец, практиковались секретные процедуры вступления в «Дашнакцутюн» с клятвой на оружии, сохранившиеся еще с начала XX века. В наше время старинные обычаи, подпитываемые революционной романтикой, казались нелепыми – в собственной стране, к тому же воюющей, – и постепенно они отмирали. Психологически для дашнаков 90-х годов значимость партийной структуры так и осталась первичной, а претензия на власть воспринималась ими как нечто естественное: кто, как не «Дашнакцутюн», старейшая армянская партия, возьмет на себя ответственность за будущее Армении?

Мы же никаких партий не создавали и не собирались этого делать. Я считал это в той ситуации абсолютно неприемлемым: надо было защищать Карабах, а не драться между собой за власть. К тому же все наше время уходило на решение вопросов безопасности. Безусловно, нам требовался парламент, но как собственный легитимный орган власти, а не как арена внутриполитической борьбы. Мы неоднократно обсуждали это между собой, и большинство из нас понимало, что после войны, конечно, будут создаваться партии, будет политическая конкуренция, но – не сейчас.

Как выяснилось, в «Дашнакцутюн» думали по-другому. Они активно занимались партийным строительством, создавая структуры во всех районах республики. В отличие от нас, они сделали своим приоритетом победу на выборах, а мы, как оказалось, выборы полностью упустили, хотя наше влияние в НКР было доминирующим. Дашнаки выставили кандидатов по большинству избирательных округов, не раскрывая их партийной принадлежности. Многих из них мы поддержали, не зная, что они скрытые дашнаки, и вообще не догадываясь о происходящем. Очевидно, что этот обман являлся частью предвыборной стратегии, и это нас сильно задело. История оставила в душе неприятный осадок, и, хотя мы и продолжали общаться с дашнаками, доверие к ним пропало, отношения стали формальными.

* * *

Когда начались выборы председателя Президиума Верховного Совета, кто-то попытался выдвинуть мою кандидатуру, но я отказался наотрез. Я и раньше не представлял себя в роли члена парламента; теперь же решил однозначно, что в такой атмосфере не хочу и не стану работать. Со своей стороны мы предложили Леонарда Петросяна, человека, имевшего большой управленческий опыт, но большинством голосов был избран Артур Мкртчян.

Артура я знал хорошо.

Хороший парень, позитивный, очень светлый, обаятельный, мягкий, интеллигентный. Личность сама по себе интересная, но, как мне представлялось, совершенно не подходящая на роль лидера, особенно сейчас, в военное время. Кандидат наук, историк, до войны Артур работал директором маленького музея в райцентре Гадрут, в котором было всего два сотрудника. Харизматичности, управленческого опыта и волевых качеств, необходимых для влияния на людей, ему явно не хватало. В должности председателя парламента ему пришлось нелегко. Не зная, как решать стоящие перед ним задачи, Артур часто спрашивал у меня совета, интересовался моим мнением о тех или иных вопросах. Человек умный, тонкий и чувствительный, он, конечно, ощущал себя неловко в сложившейся ситуации.

Не только председатель парламента чувствовал себя беспомощным, избранный Верховный Совет тоже оказался органом символическим. Реальной власти он так и не получил, поскольку не имел возможности управлять происходящими событиями или хотя бы воздействовать на них. Даже влияние на сформированную им же исполнительную власть было чисто формальным. Отношения с руководством Армении также не сложились из-за конфликта между правящим АОДом и партией «Дашнакцутюн». В результате все видели, что вроде бы номинально Верховный Совет есть, но он не способен контролировать в Карабахе ничего, кроме своей же деятельности. Парламент существовал сам по себе, а реальные события – сами по себе.

Несколько раз со мной встречались разные делегации, как-то домой приехал наш епископ Паргев, уговаривал меня стать заместителем председателя Президиума ВС. С таким же предложением обращался и сам Артур. Я не соглашался: «Нет, не хочу. Вы же понимаете, что формально я стану как бы заместителем, а фактически, по степени моего влияния, – лидером. Как только я там появлюсь, вся власть сконцентрируется на мне и я просто деформирую иерархию Президиума ВС».

Это было правдой, но основной внутренний мотив моего отказа все-таки состоял в другом. Я не мог перешагнуть через барьер недоверия, которое появилось после истории с выборами и усилилось в последующие дни. Артур пригласил меня на встречу и явно хотел сгладить ситуацию, восстановить прежние доверительные отношения. Я пристально посмотрел ему в глаза и задал прямой вопрос: «Артур, я не могу понять и хочу услышать от тебя: ты все-таки дашнак или нет?» Он немного замешкался и ответил, что нет! А я уже успел выяснить, что он член партии, причем давно. Его ответ разочаровал меня еще больше. Естественно, восстановить доверие не удалось, а без него нормальные отношения и сотрудничество выстроить невозможно.

Может быть, дай мне тогда Артур честный ответ – я бы принял другое решение.

Председателем парламента Артур Мкртчян оставался недолго. Через несколько месяцев после своего избрания, весной 1992 года, он погиб в результате несчастного случая у себя дома, в присутствии жены. Чистил оружие после того, как накануне стрелял по мишени, и не заметил, что там остался патрон…

Исполняющим обязанности председателя Президиума ВС стал Георгий Петросян.

Комитет самообороны

Верховный Совет сформировал Совет Министров, председателем которого назначили Олега Есаяна. Задачи перед правительством стояли тяжелейшие, а ресурсы на их решение были крайне скудными. Любопытно, что при абсолютном большинстве «Дашнакцутюн» в Верховном Совете в правительстве не оказалось дашнаков. Все известные партийные активисты предпочли занять ключевые позиции в Президиуме Верховного Совета.

Олег, человек хорошо образованный, контактный, с незаурядным чувством юмора, умеющий строить личные отношения, имел экономическое образование. В прошлом он преподавал в вузе, имел опыт управленческой работы областного масштаба. Мы успели с ним сдружиться и активно общались и сотрудничали многие годы. Одним из первых решений Есаяна на посту главы правительства стало создание Комитета самообороны, руководителем которого назначили Сержа Саргсяна, а его заместителем – Самвела Бабаяна. Так впервые была формализована деятельность по координации сил самообороны – работа, которой и Серж, и Самвел уже давно занимались без официального статуса. В то время Комитет самообороны представлял собой самую влиятельную и значимую структуру в Карабахе: там концентрировались все основные ресурсы, и во многих вопросах гражданские власти не могли без нее обойтись.