Текст книги "Жизнь и свобода. Автобиография экс-президента Армении и Карабаха"

Сначала комитет располагался в одном из зданий в центре города, но вскоре переехал на окраину Степанакерта, в помещение бывшего детского сада, который уже давно не работал. Параллельно с ведением боевых действий, буквально на ходу, мы создавали армию Нагорного Карабаха. Требовалось сгруппировать все наши возможности, объединить все отряды и на их базе создавать боевые армейские структуры – роты, батальоны, полки. Необходимо было подчинить всех единому командованию. Состав вооруженных сил оставался очень неоднородным. Основной их костяк составляли отряды самообороны, созданные когда-то жителями для защиты своих населенных пунктов. К началу войны за плечами у этих ребят уже было несколько лет подполья, обладали они и опытом ведения оборонительных действий, партизанской войны. Многие из них вскоре стали командирами рот, батальонов и полков в армии обороны Нагорно-Карабахской Республики. Кроме наших местных, воевали у нас и постоянно сменяющие друг друга добровольческие отряды из Армении. Обычно они приезжали специально для участия в конкретной операции, а после ее завершения часть бойцов уезжала, часть оставалась. Этот фидаинский подход сейчас, когда интенсивность военных действий стремительно нарастала, становился неэффективным, и требовалось срочно от него уходить.

К 1992 году в наших войсках начали появляться профессиональные военные. Представьте: человек всю жизнь служил в каком-то уголке Советского Союза. И вдруг страна распалась, перестала существовать, его военную часть расформировали. Все, что он в жизни умеет делать и к чему привык, – это служить в армии и подчиняться командованию, а теперь стало непонятно: где служить, кого считать командованием, кому подчиняться? Никакого союзного министерства обороны уже нет и что делать этому человеку? Он возвращается домой, в Армению, идет в министерство обороны, и оттуда его отправляют в Карабах. А кто-то и сам приезжал к нам, безо всяких назначений, потому что был отсюда родом. Так у нас появились Аркадий Тер-Тадевосян[62]62
  Тер-Тадевосян, Аркадий Иванович (род. в 1939 г.) – армянский военный деятель, генерал-майор. В 1988 году принимал активное участие в обучении ополченцев, с 1990 года член добровольческого отряда «Давид Сасунский». В 1991 году назначен начальником отдела вневойсковой подготовки Комитета обороны – первого государственного оборонного ведомства при правительстве независимой Армении. Руководил военной операцией по взятию Шуши 8–9 мая 1992 года. 25 мая 1992 года ему присвоено звание генерал-майора. Герой Арцаха.


[Закрыть] (по прозвищу Коммандос), артиллерист Жора Гаспарян, зампотех Вячеслав Уснунц и многие другие. Получилось необычное сочетание: наши бойцы, отслужившие срочную службу в Советской Армии и накопившие боевой опыт в партизанской войне, и профессиональные военные, которые обучались военному искусству, но никогда не воевали в подобных условиях. Их готовили к ведению совсем других войн. Но одно дело – когда друг с другом сталкиваются две армии, и совсем другое, когда в операции участвуют и армия, и разрозненные отряды, и ополченцы. Профессиональные знания военных, их умение обращаться с военной техникой, знание тактических принципов постепенно синтезировались с простой смекалкой и здравым смыслом, которыми в избытке обладали наши местные бойцы и которые были необходимы в этой пока еще «полупартизанской» войне.

Происходило взаимное влияние: бывшие партизаны набирали опыт, знания, учились использованию военной техники, дисциплине, получали навыки, которыми владели профессиональные военные. Те же, в свою очередь, оказавшись в новой и незнакомой для себя ситуации, учились той тактике ведения боевых действий, которая ей соответствовала. Результат получился интересный: прямо на глазах наши ребята становились профессиональными военными, а профессиональные военные становились немножко партизанами. А еще через некоторое время все окончательно смешалось и разделение на профессионалов и непрофессионалов исчезло. Это было естественно: если человек, даже не имеющий военного образования, воюет уже год-полтора, то он неизбежно становится профессионалом. Вероятно, он не сможет сделать расчеты, наверняка не стал за это время специалистом в военной топографии, но местность он знает лучше того, кто умеет читать карты.

Когда у нас появились средства ПВО, все преподаватели Степанакертского педагогического института с кафедры математики и физики поголовно стали пэвэошниками или артиллеристами. Для ведения артиллерийских расчетов знание математики оказалось весьма кстати. Переквалифицировались они быстро – вот что значит высшее техническое образование! Взяли в руки учебники и по ним освоили азы этой науки, а в остальном здорово помогли разобраться приехавшие к нам офицеры-армяне и наши друзья – военные, задержавшиеся после вывода союзных войск. А еще чуть позже у нас появился уникальный специалист, благодаря которому мы подняли нашу артиллерию на совершенно иной уровень.

Христофор Иванович Иванян[63]63
  Иванян, Христофор Иванович (1920–1999) – советский и армянский военный деятель, генерал-лейтенант артиллерии. В 1940 году окончил Тбилисское артиллерийское училище, в 1949 году – московскую Военную академию имени М.В. Фрунзе. В 1938–1978 годах служил в ВС СССР. Участвовал в Великой Отечественной войне: в 1941–1942 годах – советник начальника штаба артиллерийского полка ВС СССР; в 1942–1943 годах – командир 195-го минометного полка; в 1943–1944 годах – начальник артиллерии 318-й стрелковой дивизии, 128-й гвардейской стрелковой дивизии Украинского фронта (с боями дошел до Чехословакии). В 1949–1952 годах – начальник отдела боевой подготовки артиллерийского корпуса. В 1958–1961 годах – заведующий военной кафедрой Одесского государственного университета. В 1968–1973 годах – начальник ракетных войск и артиллерии 14-й армии Одесского военного округа. В 1973–1978 годах – заместитель начальника ракетных войск и артиллерии Закавказского военного округа. В июле 1992 года был назначен советником председателя Комитета самообороны НКР. Был первым заместителем командующего Армией обороны НКР, заместителем министра обороны, председателем инспекционной комиссии при Президенте НКР. Герой Арцаха.


[Закрыть], советский генерал, артиллерист, приехал к нам из Ленинграда в самом начале войны. Приехал, как он сам говорил, просто взглянуть, что у нас происходит, а остался на несколько лет. Опытом обладал огромным, прошел всю Великую Отечественную войну, был награжден орденами и медалями. После войны служил начальником артиллерии в дивизии, занимал различные высокие командные должности. Человек действительно феноменальный! В свои семьдесят – казалось бы, уже старик – он обладал столь неуемной энергией, что ей могли бы позавидовать молодые. Генерал влезал во все дела, участвовал во всем происходящем, дважды его машина подрывалась на минах, но как только он приходил в себя, тут же снова рвался в бой и лично участвовал в операциях, несмотря на возраст. Иванян был асом в артиллерийском искусстве, активно занимался обучением наших бойцов, и до сих пор именно благодаря ему Карабах может гордиться своей артиллерийской школой.

В целом картина, которую представляли собой наши вооруженные силы к началу 1992 года, была довольно пестрой, и теперь Комитету самообороны предстояло сконцентрировать и объединить все отряды под своим началом. Кроме того, в обязанности комитета входило снабжение отрядов вооружением и боеприпасами, а также планирование и координация военных действий.

Неудивительно, что руководителем комитета выбрали Сержа Саргсяна: он уже года три активно занимался отрядами самообороны, хорошо знал всех командиров и тонкости взаимоотношений между ними. Опыт партийно-комсомольской работы и терпеливый характер позволяли ему строить доверительные отношения с непростым и весьма разношерстным в то время составом руководителей отрядов, как карабахских, так и прибывающих из Армении. Трудолюбие и готовность вникать в детали помогали управлять сложным процессом материально-технического снабжения в ситуации, когда армия еще структурно не оформилась, но обеспечивать отряды всем необходимым уже требовалось.

Таким же органичным было и назначение Самвела Бабаяна. Военного образования Самвел не имел, но он обладал особой внутренней силой, харизмой, заставлявшей людей подчиняться ему, умением четко ставить задачи и предельно жестко требовать их выполнения. Именно эти качества на войне становятся чрезвычайно ценными, особенно если есть острая необходимость объединить все отряды в жесткую армейскую структуру. Остальные командиры Самвела уважали и побаивались. Отсутствие специальных знаний компенсировалось его интуицией и смелостью. При разработке операций он часто предлагал неожиданные и дерзкие решения, которые никому другому и в голову не могли прийти: «Вот так можно пойти, вот так давайте сделаем, а потом вот так!» Его абсолютная уверенность в успехе заражала всех, хотя сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что многие из идей Самвела включали в себя изрядную долю авантюры. Азартность была у него в характере, а уровень риска часто оказывался весьма высоким; однако, несмотря на это, предложенный им план чудесным образом приводил к успеху. В комитете Самвел выполнял всю непосредственную работу с отрядами по разработке и организации военных операций. Разделение обязанностей между ним и Сержем произошло само собой, естественно, под влиянием текущих событий.

Позднее, в начале 1993 года, когда шел процесс активного преобразования отрядов в армейские структуры, отношения между ними осложнились. Некоторые командиры принялись лавировать между Сержем и Самвелом, что в корне противоречило армейскому принципу единоначалия. Ситуация разрешилась сама собой, когда Вазген Саргсян попросил направить Сержа на пару месяцев в Москву для налаживания системных отношений с Минобороны и Генштабом России. А когда в августе 1993 года с поста министра обороны Армении ушел в отставку Вазген Манукян, я получил звонок от Тер-Петросяна: «Если я заберу Сержа в Армению министром обороны, как ты на это посмотришь?» Я, конечно, обрадовался и сразу согласился: чем больше карабахцев займет в Армении должности, связанные с обороной, тем теснее будет наше сотрудничество.

Правда, и ответственность за военные успехи и провалы полностью ложилась на карабахцев.

Штурм Ходжалу

Руководство Азербайджана пыталось решить карабахскую проблему «демографически»: резко нарастить в области численность азербайджанского населения. Переселенцев завлекали всевозможными субсидиями и льготами, но, несмотря на все усилия властей, азербайджанцы очень неохотно селились в уже слишком неспокойном Карабахе. Тогда туда отправили турок-месхетинцев – тех самых беженцев, которые из-за этнических конфликтов и погромов были вынуждены покинуть Среднюю Азию в 1989 году и получили приют в Азербайджане. Именно турки-месхетинцы стали новыми жителями Карабаха: в течение всего 1990 года их активно расселяли в области. Некоторым сразу же давали готовое жилье в бывших армянских селах, откуда перед этим депортировали местных жителей, остальным помогали деньгами и стройматериалами. Особенно энергично застраивались азербайджанские села вокруг Степанакерта. Новые кварталы росли как грибы в Малибейли, Кесаларе, Гасанабаде. Именно на заселение Карабаха Азербайджан потратил практически все деньги, выделенные тогда Москвой на «социально-экономическое развитие НКАО».

Главным центром внимания для азербайджанского руководства стало село Ходжалу. Особую важность селу придавало географическое расположение: неподалеку от единственного в Карабахе аэропорта. Благодаря целенаправленным усилиям азербайджанского руководства Ходжалу за полтора года превратилось из маленькой деревушки в городок. Строили его ударными темпами, все необходимые грузы доставляли под конвоем внутренних войск СССР через Аскеран, по небезопасной уже тогда, но самой короткой дороге: спешили.

К 1991 году население Ходжалу увеличилось до 6500 человек, а само село разрослось во все стороны так, что из-за близости домов к взлетной полосе появился предлог для закрытия аэропорта «по соображениям безопасности». А один из новых районов Ходжалу выполз прямо на дорогу, ведущую из Степанакерта в райцентр Аскеран, и полностью перекрыл по ней проезд. Теперь попасть в Аскеран стало невозможно.

Нам пришлось проложить объездной путь через горы. Мы нашли заброшенный лет сто назад проселок, слегка расширили его и укрепили. Получилась сносная, хотя и экстремальная, грунтовая дорога, которая поднималась из долины до самой вершины горы и по другому ее склону уходила вниз к Аскерану. Эта дорога надолго стала для нас единственной связью с райцентром.

Взятие Ходжалу, расположенного всего в десяти километрах от Степанакерта, представляло для нас стратегически важную цель. Помимо того что Азербайджан превратил его в серьезный военный укрепрайон, заблокировавший единственный в Карабахе аэропорт и дорогу к нашему райцентру Аскеран, имелись и другие веские причины. Регулярная артиллерийская стрельба по Степанакерту из установленных в Ходжалу орудий приводила к многочисленным жертвам и разрушениям. В городе был сосредоточен большой контингент войск и подразделения азербайджанского ОМОНа, бойцы которого постоянно нападали на близлежащие населенные пункты, убивали и захватывали в заложники мирных жителей. Дилемма была очевидной: либо мы берем Ходжалу, либо теряем райцентр Аскеран с несколькими армянскими селами.

Маховик войны набирал обороты, и жизненно важным вопросом безопасности стало установление контроля над внутренними этническими анклавами в Карабахе. Почти все азербайджанские села внутри Карабаха за три года превратились в военные опорные пункты с большой концентрацией вооружения и военных. Внутренние войска СССР и комендатуры следили за использованием дорог и сдерживали открытые столкновения, однако после их ухода борьба за анклавы и дороги оказалась вопросом нашего выживания. Превращение деревень в крепости объяснялось заботой о безопасности, но на деле обернулось прямой угрозой для их жителей. Размещение в населенных пунктах боевой техники и артиллерии подвергало опасности живущих там людей. Если из этих деревень идут постоянные обстрелы, разрушающие наши города и села, то, конечно, они сами становятся целью для армянских отрядов. Взятие Ходжалу стало задачей первостепенной важности. Операцию назначили на конец февраля.

Впервые сборным силам, состоящим из различных отрядов, предстоял совместный штурм крупного населенного пункта, где все еще проживало гражданское население. Наши ребята рассчитывали добиться военного успеха с минимальными потерями и по возможности избежать жертв среди гражданских. Командиры отрядов самообороны и тогда еще немногочисленные профессиональные военные, вовлеченные в национально-освободительное движение, собрались в здании военкомата, чтобы обсудить операцию. Для людей, взявших оружие в руки по зову сердца, и советских офицеров-армян, вставших у истоков формирования армии обороны НКР, это был период сложной притирки друг к другу – то и дело возникало недопонимание. Когда в конце обсуждения один из офицеров закончил свой доклад фразой «наши потери могут достигнуть двадцати процентов личного состава» (так его учили планировать в военном училище и в академии), сказанное не на шутку возмутило командиров отрядов. Они переглянулись между собой. «Э-э-э… о чем это он? – воскликнул Каро Бабаян. – Это же мы сколько человек положим? Еще три-четыре деревни возьмем – и кончимся, что ли?!» Остальные тоже отреагировали весьма эмоционально. Когда я узнал о случившемся конфликте, мне пришлось поговорить с офицером – объяснить, что отряды сформированы не приказами сверху. В них объединялись друзья из одного квартала или из одной деревни, выросшие вместе, одноклассники, родственники, для которых двадцать процентов – это не просто абстрактные цифры, а конкретные и близкие люди.

Каро Бабаян был ранен в бою при штурме Ходжалу, но его отряд провел операцию без потерь. Я навестил Каро в госпитале днем позже, и мы вместе острили, обыгрывая тему двадцати процентов, хотя из-за ранения Каро с трудом мог смеяться.

* * *

Всю войну мы прилагали большие усилия, чтобы избежать жертв среди гражданского населения. Всегда оставляли коридор, по которому люди могли свободно уйти до начала штурма. Случалось, что мы временно останавливали боевые действия, чтобы дать возможность гражданским покинуть опасную зону. Точно так же мы действовали и в Ходжалу. Более того, азербайджанское руководство заранее знало о запланированной операции и у него оставалось достаточно времени для эвакуации населения. Мы видели, что несколько раз в Ходжалу прилетали вертолеты, но только потом узнали, что они доставляли боеприпасы, а вывозили вовсе не людей, а какое-то имущество. За несколько дней до штурма города наши отряды окружили его с трех сторон, оставив открытой пойму реки Каркар. Наши военные по-прежнему давали жителям возможность покинуть город и призывали их к этому, методично оповещая и по радио, и через мощные мегафоны о предстоящим наступлении. Эти призывы оставались без внимания, и, только когда в ночь с 24 на 25 февраля начался штурм, после нескольких часов ожесточенного боя по оставленному нами гуманитарному коридору в темноте, в спешке и панике побежали местные жители, а вместе с ними и защитники города – местные вооруженные отряды и ОМОН. По уходящим наши отряды не стреляли, и все они беспрепятственно покинули Ходжалу.

А утром большинство этих людей обнаружили убитыми. Трагедия произошла не в самом Ходжалу, а за несколько километров от него, на границе Аскеранского и Агдамского районов, у села Нахичеваник, между нашими и азербайджанскими постами. Кто и зачем повел туда людей? Почему они оказалась ночью на стыке наших позиций с азербайджанскими, а вовсе не там, где предполагался коридор для выхода гражданских? Все жертвы трагедии погибли именно здесь.

Всех нас шокировало случившееся. Пытаясь понять, что же произошло, я долго расспрашивал наших командиров отрядов, ответственных за оборону Аскеранского участка, и других очевидцев. По их словам, никто не понимал, что творится вокруг: царила полная неразбериха, по этой зоне вели огонь и наши минометы, и минометы противника – все стреляли по всем. Позже анализ радиоперехвата показал, что ночью азербайджанцы приняли толпу гражданских и ОМОНа за продвижение наших отрядов, а наши войска решили, что это азербайджанские отряды из Агдама идут на помощь защитникам Ходжалу. Это происходило в начале 1992 года, в то время когда и мы, и азербайджанцы еще только приобретали военный опыт, а приборов ночного видения у нас тогда, разумеется, не было. Обе стороны в темноте приняли движущуюся массу за наступающего противника и начали стрелять. Люди оказались под перекрестным огнем, к тому же шли они, сбившись в толпу, и любое прямое попадание многократно увеличивало количество жертв. Кроме того, передний край позиций, куда они вышли, всегда минировался обеими сторонами, и уцелевшие при перекрестном обстреле подрывались на противопехотных минах.

Существует точка зрения, что беженцев привело в опасное место не роковое стечение обстоятельств, а вполне сознательные действия НФА Азербайджана с целью дискредитировать Муталибова и добиться его отставки. По крайней мере, в одном из своих интервью он прямо обвиняет их в этом. Возможно, так и было, но я все же склонен считать причиной случившегося стечение обстоятельств, которое впоследствии использовалось для достижения политических целей, а именно для смены власти в Азербайджане. Как бы то ни было, это событие – большая трагедия. Это единственный за всю историю войны случай, когда при проведении карабахцами войсковой операции погибло неоправданно много мирных жителей.

* * *

Когда наши отряды вошли в поселок, который считали оставленным, они неожиданно обнаружили в новом, только что отстроенном районе группы напуганных людей – пожилых мужчин, женщин, детей. По одежде, заметно отличавшейся от принятой у азербайджанцев, наши бойцы сразу узнали недавних переселенцев – турок-месхетинцев. То ли про них просто забыли и не сказали, что надо уходить, то ли они не смогли тронуться с места от страха. Их было человек сто тридцать – сто сорок, и, слава Богу, никто не пострадал. Судьба опять оказалась к этим людям несправедлива и жестока: совсем недавно их прогнали из родных мест, и вот теперь, уже во второй раз, они оказались в пекле. Как власти могли поселить несчастных беженцев в эпицентре конфликта?

Занималась ими Жанна Галстян. Людей разместили в административном корпусе автобазы, кормили, как могли: еды нам самим тогда едва хватало. Обратились за помощью в Красный Крест, я провел с ними переговоры, и через пару дней на границе с Агдамом мы передали им всех спасенных.

Первая миссия Международного комитета Красного Креста приехала к нам в конце 1991 года или в начале 1992-го, и с того момента до самого конца войны они оставались в Карабахе. Раньше мне никогда не приходилось сталкиваться с этой организацией, и я впервые увидел, как они работают, как борются с негативными проявлениями в отношении военнопленных. Профессионализм и увлеченность сотрудников Красного Креста своим делом заслуживают самой высокой оценки и вызывают искреннее уважение. Война всегда провоцирует жестокость, но присутствие Красного Креста помогало ее сдерживать. Уже будучи председателем ГКО и понимая, что содержание пленных – тема очень деликатная, любой промах может запятнать нашу репутацию, я обеспечил к пленным беспрепятственный доступ представителей миссии. Сам встречался с ними регулярно: если им что-то не нравилось или возникали проблемы, они всегда обращались ко мне. Помню, как-то раз приходит ко мне представитель миссии и говорит: «Пленных плохо кормят». Спрашиваю: «Как, с чего вы взяли? Они жалуются?» – «Нет, – отвечает. – Но есть признаки: по языку видно». Я и не знал, что есть такой индикатор истощенности человека. Тут же вызвал ответственного и дал очень жесткие установки: «Плохо людей кормите! Найдите возможность, сделайте так, чтобы мы выдерживали хотя бы самые минимальные гуманитарные нормы». Эта обратная связь от Красного Креста здорово помогла: после пары таких ситуаций все поняли, как важно относиться к пленным по-человечески. Красный Крест еще много лет активно участвовал в обменах пленными, выдаче тел убитых, поисках без вести пропавших.

* * *

Заняв Ходжалу, мы передвинули туда наши войска. Один из недавно построенных и незаселенных кварталов городка использовали под казармы, поселив в них бойцов: в каждом доме как раз хватало места для одного взвода. Сюда же переехала и часть офицерского состава вместе с семьями. На этой базе мы создали элитное подразделение – танковый полк. Этот полк, в организации которого активно участвовал генерал Иванян, сыграл огромную роль в дальнейших военных действиях: он стал нашей основной ударной силой во всех наступательных операциях.

Сразу после взятия Ходжалу открыли аэропорт – правда, действовал он недолго: летать стало слишком опасно. Всегда, даже в мирное время, взлеты и посадки в нашей местности были делом непростым: кругом горы, и единственное безопасное направление для захода на посадку проходит над Агдамом. А теперь летчикам приходилось осуществлять все маневры в узком пространстве между горами. И если при ясной погоде это еще получалось, то при малейшем ухудшении видимости риск врезаться в гору многократно возрастал.

Именно так разбился наш самолет в 1989 году. Тут же появилась версия, что его сбили, и мы с Максимом Мирзояном, попросив у Вольского вертолет, лично отправились на место падения. Картину мы увидели жуткую, но не допускавшую никаких двусмысленных толкований: было очевидно, что самолет буквально вонзился в скалу. Низкая облачность, самолет забит под завязку, словно автобус, и сильно перегружен, – вероятно, пилот не рассчитал высоту и слишком рано начал снижение…

Теперь же вдобавок к сложным условиям противник начал бить по аэропорту из установок «Град». Во время одного из обстрелов осколок снаряда попал в самолет, который стоял на летном поле и готовился к взлету. Этого осколка оказалось достаточно для того, чтобы самолет мгновенно вспыхнул и за считаные минуты сгорел. От него остался лишь черный искореженный каркас – все остальное дочиста уничтожил огонь. Я раньше и не знал, что самолеты сгорают так быстро… К счастью, никто не погиб: людей к тому моменту посадить в него еще не успели.

После этого случая нам пришлось прекратить все полеты.

Мой брат

Конец марта оказался для меня очень тяжелым. При испытании самодельной гранаты получил серьезное ранение мой брат.

С Валерой мы были не только братьями, но и близкими друзьями, хотя по характеру очень различались. Он любил отмечать дни рождения, а я их терпеть не мог и всегда отказывался праздновать. Он любил гостей и большие компании, а я предпочитал уединенные прогулки в горах. Впрочем, горы Валера любил не меньше моего, и мы с ним вдвоем облазили множество интересных мест. Особенно ему нравилось находить и исследовать пещеры.

Мне всегда нравились точные науки, а брат любил литературу. Прекрасный рассказчик, он обладал незаурядной фантазией и мог прямо на ходу сочинить невероятную захватывающую историю, а один и тот же анекдот в его исполнении каждый раз обрастал новыми подробностями, такими забавными, что все могли слушать его бесконечно и каждый раз хохотать. Уже офицером Валера начал писать интереснейшие рассказы и писал всю жизнь. Публиковался, у него вышло несколько книг. Творческий талант сочетался в нем с недюжинной силой. Человек очень спортивный, он с детства серьезно занимался вольной борьбой и самбо. Увлекался дельтапланеризмом – его всегда тянуло к экстремальным видам спорта. В войсковой части у нас один офицер сделал дельтаплан, и Валера на этом дельтаплане научился летать.

Удивительным образом в нем уживались противоположные качества: романтизм, даже некоторая наивность, и одновременно смекалка и прагматизм, особенно ярко проявившиеся позднее, когда он успешно занимался бизнесом. Брат с детства мечтал быть летчиком, но для поступления в летное училище надо было сдавать математику и физику. Ему, талантливому гуманитарию, технические дисциплины не очень давались, и он выбрал карьеру военного. Окончил в Ленинграде Высшее военно-политическое училище МВД СССР, а после учебы служил во внутренних войсках: сначала в Грузии, потом в Азербайджане. После смерти отца, когда мать осталась одна, брат уволился, чтобы поселиться рядом с ней, и проработал несколько лет в редакции газеты «Советский Карабах». Позже его взяли на службу в милицию в Степанакерте.

Когда началось движение за независимость Карабаха, а затем и партизанское движение, Валера служил в УВД милиции начальником отдела охраны общественного порядка. Он нам очень помогал: в тот период милиция, в которой служили наши же ребята, вела себя очень достойно. Профессиональные знания брата и его экспертное мнение, особенно по вооружению, очень пригодились нашим отрядам. В первый период войны, когда нам катастрофически не хватало оружия, Валера начал сам его изготавливать. Он хорошо разбирался во взрывчатых веществах: испытывал к ним профессиональную страсть, но тянулась она из детства. Я думаю, Валера и военным решил стать из-за того, что ему нравилось оружие и все, что с ним связано, – стрельба, взрывы. Еще мальчишкой он устраивал у нас во дворе рискованные эксперименты со взрывчатыми веществами, и в результате одного из них у него в ноге осталось два осколка. Брат про осколки поначалу даже и не знал, их обнаружили уже после того, как рана зажила, на рентгене. Врачи только развели руками и удалять не стали: «Ладно, раз не мешает, лучше их уже не трогать».

В конце марта 1992 года в Карабах прилетел Вазген Саргсян. Мы вместе с Вазгеном, Зорием Балаяном и Сержем собирались куда-то поехать, но Валера уговорил нас заглянуть на его «полигон» – так он называл небольшую площадку на берегу водоема, где изготавливал и испытывал свое оружие. Брат придумал новый запал для гранат и очень хотел нам его показать: «Вроде уже получается нормально, давайте быстренько заедем, посмотрите!» Я отказывался, говорил: «Да не надо» – мне почему-то не хотелось туда ехать. Но Валера был так воодушевлен и горд своим изобретением, ему так не терпелось нам его продемонстрировать, что мы не могли не согласиться.

Приехали, брат стал показывать, и во время испытания граната взорвалась у него в руке. Валера чудом остался жив, но ранение оказалось очень тяжелым: оторвало кисть руки, вырвало часть бедра, раздробив бедренную кость, выбило глаз, словом, переломало и искорежило все тело. Мгновенно перевязав брата тем, что оказалось под рукой, мы помчались в госпиталь, и Валеру тут же унесли в операционную. Это был один из самых черных дней в моей жизни. Я не думал, что он выживет. Операция шла много часов, которые показались мне сутками. Это время помню смутно. Я просто сидел в коридоре и ждал. Потом из операционной вышел Зорий Балаян, который часто помогал хирургам в то тяжелое время, подошел ко мне и сказал: «Будет жить».

Когда Валере стало немного лучше, мы переправили его в Ереван. Там ему пришлось перенести серию сложнейших операций по трансплантации мышц, чтобы спасти ногу. Микрохирурги Арто Саакян и Артур Кочарян сделали все возможное и невозможное. Потом – еще несколько операций в Германии по наращиванию бедренной кости. Переносил их брат очень мужественно.

Лечился он очень долго. От матери тщательно скрывали случившееся, не решались сказать. Сначала в больнице по очереди дежурили мои племянницы, живущие в Ереване. Очень помогал Зорий Балаян. В конце концов мы рассказали матери, и она сразу поехала ухаживать за Валерой.

Лишь спустя два года брат встал на ноги. Пользовался тростью, вместо одной кисти – протез, на другой руке не хватало пальцев, одна нога короче другой. Еще год ушел на полную реабилитацию. В первое время Валера, конечно, оставался в подавленном настроении, но, как только немного пришел в себя, его оптимистичная натура взяла верх. Силой духа он обладал невероятной. Заново научился ходить, сам водил машину, несмотря на протез, и левой рукой, тремя пальцами, очень хорошо стрелял из пистолета.

Как-то раз мы поставили в двадцати пяти метрах от него бутылку. Валера говорит: «Горлышко!», и – раз! – выстрелил из своего ПСМ (это такой маленький пистолет для командного состава) и сбил горлышко. Он всегда был очень хорошим стрелком, но я и предположить не мог, что после ранения мастерство сохранится.

Брат попытался реализовать себя в бизнесе и преуспел: придумал и осуществил несколько успешных проектов. Присущая ему фантазия и смекалка вновь забили ключом.

Однажды Валера познакомился с каким-то человеком из Болгарии, и они решили организовать совместный бизнес. Брат поехал в Болгарию и там на пляже увидел мотодельтаплан, на котором катали людей. Дельтаплан, да еще и с мотором! Валера тут же загорелся, купил себе такой же и привез в Армению. Дельтаплан его вдохновил! Ведь брат с детства мечтал быть летчиком, но свою мечту так и не осуществил. К тому же, летая, он мог забыть о тех ограничениях, которые постоянно ощущал на земле из-за ранений.

С того дня Валера каждую неделю регулярно ездил на машине в Арзни, маленький городок, где была полоса для спортивных самолетов, и летал. Часто приглашал с собой друзей, сажал их рядом, катал. Вскоре он полностью освоил мотодельтаплан, и ему стало скучно просто летать. Брат решил научиться разным сложным фигурам пилотажа. Отличный водитель, теперь он стал таким же дельтапланеристом. Обожал рискованные трюки – например, вогнать дельтаплан в крутое пике, а потом резко взмыть наверх. Наверное, ему нравилось ощущение свободного падения. В один из первых январских дней 1999 года Валера в очередной раз поехал летать. Сделал круг над горами, потом, как обычно, резко спикировал, но, когда попытался выйти из пике, что-то случилось. Может быть, он слишком круто взял вверх, а может, внезапно дунул сильный встречный ветер. Дельтаплан перевернуло, его крылья сложились, и он рухнул на землю.