Текст книги "Дорога Патриарха"

* * *

– Дьявол тебя забери, Тоссо-паш, – проворчал вошедший в лачугу часом позже человек. – Если снова обделаешься, проваливай на…

С зажженной свечой он двинулся прямиком к столу, но услышал, как за его спиной закрылась дверь. Значит, кто-то забрался в дом.

Белриггер обернулся.

– Ты не Тоссо, – сказал он, смерив незнакомца взглядом.

Энтрери тоже смотрел на него, сомнений не было – перед ним отец. Годы его не пощадили. Он высох, выглядел изможденным, как будто все это время, что они не виделись, ничего, кроме крепких напитков, ему в рот не попадало.

Энтрери бросил взгляд через его плечо в угол, и отец тоже туда посмотрел, повыше подняв свечку. В углу лицом вниз лежал Тоссо-паш, и под животом у него натекла небольшая лужа крови.

Белриггер круто развернулся, лицо его перекосилось от ужаса и злобы. Незнакомец направил на него меч с необычным, кроваво-красным лезвием, и если старик и хотел броситься на непрошеного гостя, то сразу передумал.

– Кто ты? – выдохнул он.

– Тот, кто сводит счеты.

– Ты убил Тоссо?

– Может, он и жив еще. От ранений в живот умирают медленно.

Белриггер поперхнулся.

– Ты знаешь, что он со мной делал, – добавил Энтрери.

– С тобой? – с трудом выговорил старик – Да кто ты такой?

– Похоже, у тебя нет никаких семейных привязанностей, – рассмеялся убийца. – Хотя меня это не удивляет.

– Семейных? – повторил старик, бестолково тараща глаза. – Ты кто?

– Сам знаешь.

– Так, мне это надоело, – решительно заявил Белриггер и сделал движение к двери.

В то же мгновение острие красного меча кольнуло его под подбородок. Слегка повернув руку, Энтрери оттеснил отца к столу и, чуть нажав, заставил плюхнуться на стул.

– Много раз я слышал эти слова, – проговорил он и, подтянув к себе второй стул, перегородил дорогу к выходу. – Только обычно после них ты меня бил.

У Белриггера перехватило дыхание.

– Артемис? – едва слышно прошептал он.

– Неужели я так сильно изменился, отец?

Старик довольно быстро справился с собой.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он, бегло осмотрев одежду и оружие. – Ты же сбежал. Зачем вернулся?

– Сбежал?! Меня продали в рабство!

Фыркнув, Белриггер поглядел в сторону.

– Тебе кажется, что это весело?! – стукнув кулаком по столу, крикнул Энтрери.

– А мне-то что? Не я ж тебя продал.

– Какой у меня любящий папаша! – с кривой усмешкой сказал убийца.

Как ни странно, Белриггер расхохотался ему в лицо.

– А Тоссо так не веселился, – хмуро заметил Энтрери, и старик сразу помрачнел.

– Что тебе нужно?

– Хочу узнать, что с матерью. Она жива?

По насмешливому взгляду отца Энтрери догадался, каким будет ответ.

– Тебя ж в Калимпорт повезли, да?

Убийца кивнул.

– Так вот, Шанали померла, когда ты еще туда и не добрался, хоть купцы и гнали лошадей вовсю. Дурень ты, она ж знала, что ей недолго осталось. А то, думаешь, продала бы она своего любименького сыночка?

Мысли в голове Энтрери понеслись вихрем. Он припомнил мать, какой видел ее в последний раз, и вдруг понял, что такой убитый вид у нее был совсем по другой причине.

– Мне даже жаль было эту шлюшку, – сказал Белриггер и тут же получил от Энтрери увесистую пощечину.

Убийца сел на место, а старик, с ненавистью глядя на него, сплюнул кровь.

– У нее выхода не было, – сказал он. – Нужно было заплатить жрецам, чтобы спасли ее жалкую жизнь, потому что брать в уплату за молитвы и чары ее источенное болезнью тело они уже брезговали. Вот она тебя и продала, а они взяли деньги. А она все равно померла. Не верю я, что они хоть что-то сделали, чтобы ей помочь.

Белриггер умолк, и Энтрери долго сидел, переваривая все, что услышал.

– Ну что, убивец, получил, что искал? – подал голос старик.

– Она меня продала?

– Разве я тебе не это только что сказал?

– А родной отец меня защищал, – с горечью промолвил Энтрери.

– Родной отец? – спросил Белриггер. – А ты его знаешь?

Энтрери сжал зубы.

– Ты что же, придурок, считаешь меня своим отцом? – расхохотался старик – Вот олух! Да не отец я тебе. Был бы ты мне родным сыном, я бы, может, вколотил в тебя побольше толку.

– Лжешь.

– Когда мы с Шанали встретились, она уже была брюхата. Да, потому что подкладывалась под жрецов. Как и все девки. Ты, может, сильно мал был, когда уехал, потому и не знаешь, а вообще почти все пацанята, что тут по улице гоняют, – их семя, жрецов. – Он фыркнул. – Я дал ей место, чтобы жить, а она мне взамен – небольшие радости.

Энтрери почти не слушал его. Он вспоминал, как видел в детстве мужчин, приходивших к ним в дом, плативших Белриггеру и потом лезших в постель к матери. Он закрыл глаза: ему почти захотелось, чтобы Белриггер бросился на него, воспользовавшись моментом, схватил кинжал и вонзил в сердце. Он бы не сопротивлялся.

Но старик даже не шелохнулся, он смеялся, смеялся, пока Энтрери не открыл глаза и не посмотрел на него так, что тот смолк.

Белриггер как-то неловко закашлялся.

Энтрери встал и спрятал меч в ножны.

– Поднимайся, – сказал он старику.

Белриггер с вызовом поглядел на него:

– Это еще зачем?

– Вставай. – И с этими словами убийца разбил ему нос кулаком.

Старик встал, вытирая кровь рукой.

– Что тебе надо? Я все рассказал, я тебе не отец.

Энтрери схватил его руку и закрутил за спину.

– Но ты меня бил.

– Надо же было учить тебя, – просипел старик, пытаясь дотянуться до него другой рукой.

Энтрери снова ударил его по окровавленному лицу.

– Жизнь сурова! – оправдывался старик. – Надо было учить тебя уму-разуму!

– Только попробуй сказать еще раз, что моя мать была шлюхой! – процедил Энтрери, сильнее заламывая ему руку и заставляя опуститься на колено.

– А что мне еще сказать? – жалобно вскричал Белриггер. – Ей приходилось это делать, чтобы жить. Всем нам выживать приходится. Я ж не виню ее и никогда не винил. Никто не хотел брать ее, а я взял.

– Ради своей наживы.

– Ну, не без этого, – признал старик. – А чем я виноват? Жизнь такая.

– Ты виноват в каждой оплеухе, что отвешивал мне, – спокойно сказал Энтрери. – Ты виноват, что позволил этому смердяку, – и он мотнул головой в сторону умирающего Тоссо-паша, – приближаться ко мне. Или он тебе тоже платил? Брал денежки за своего сыночка, а, Белриггер?

Несмотря на боль, старик яростно замотал головой:

– Нет-нет, никогда…

Энтрери ударил его коленом в лицо, и старик растянулся на полу. Выхватив кинжал, убийца наклонился над стонущим Белриггером, но передумал и направился к двери.

На улице у самого выхода стояла та самая старуха, которую он видел утром, – видно, услышала возню в доме. Похоже, и обрывки разговора она тоже слышала, потому что, вместо того чтобы нападать на него, сказала:

– Я знала Шанали, и тебя я тоже помню, Артемис.

Энтрери молча глядел на нее.

– Ты убил Белриггера?

– Нет. А ты слышала, о чем мы говорили?

– Кое-что, – сказала старушка, попятившись.

– Если он мне солгал, вернусь и порежу его на куски.

Она покачала головой, с сожалением глядя на него, и проковыляла к стулу у стены дома.

– Твоя мама была красоткой, – сказал она, усевшись. – И ее мать тоже, я ее помню. Когда она родила Шанали, была такой же молоденькой, как твоя мать, когда родила тебя. Совсем девочка, а для девочки здесь ничего другого не остается, вот она и делала это.

– Со жрецами?

– Да с любым, кто заплатит, – с отвращением сказала старуха.

– Она действительно умерла?

– Да, вскоре после твоего отъезда. Она и так-то уж на ладан дышала, а когда тебя забрали, ей совсем худо стало. Как будто бороться больше было незачем. Жрецы деньги взяли, чего-то пошептали над ней и сказали, что больше ничего сделать не могут.

Энтрери тяжело вздохнул, напомнив себе, что он с самого начала не рассчитывал застать мать в живых.

– Она там, с остальными, – вдруг сказала старушка, – на холме, за скалой, где хоронят всех, чьи имена некому помнить.

Энтрери, как и любой, кто провел детство в этой части Мемнона, хорошо знал кладбище для бедняков – полоску земли за скалой на юго-западной оконечности Мемнонской бухты. Он поглядел в ту сторону и, не сказав старухе ни слова, ушел, в последний раз бросив взгляд на лачугу, бывшую когда-то его домом и куда он больше никогда не вернется.

Глава 24
ДОБРАТЬСЯ ДО ГЛАВНОГО

Джарлакс сидел спиной к Энтрери, делая вид, что рассматривает улицу, просыпающуюся в лучах утреннего солнца. В углу безмятежно дрых Атрогейт, всхрапывая с неравномерными промежутками, – это оттого, с улыбкой воображал дроу, что насекомые заползают ему в открытый рот.

Энтрери сидел у стола, и выражение лица его было таким же напряженным и сердитым, как и всегда, сколько дроу его знал; правда, еще недавно он надеялся, что благодаря действию флейты Идалии это хмурое лицо изменится.

И ведь так все хорошо шло, мысленно посетовал Джарлакс, до тех пор, пока эта бестолковая женщина не предала его, окончательно добив израненное сердце. Хуже всего, что сам дроу, в отличие от Энтрери, знал, что она этого не хотела. Калийа поддалась странному порыву, она настолько исстрадалась, разрываемая чувством долга, любовью и боязнью покинуть Бладстоун, что ударила его. Она уже не стремилась отомстить или отыграться, как в первые дни их знакомства, ею руководили страх, скорбь и боль, с которыми ей не удалось справиться в одиночку.

Джарлаксу оставалось лишь надеяться, что когда-нибудь и Энтрери это узнает, хотя у него были серьезные основания сомневаться, что убийце этого захочется. Все же зарекаться он не спешил, зная, что за Калийей хорошо присматривает Бреган Д'эрт.

Гораздо важнее было покончить со всеми заботами в этом отвратительном Мемноне. Энтрери вернулся в их лачугу, но, где он побывал и что собирался делать дальше, Джарлакс не знал. Через плечо он бросил взгляд на друга, который, похоже, был настолько погружен в себя, что не замечал ничего вокруг. Он сидел прямо, с широко раскрытыми глазами, но отдавал себе отчет в том, что творится вокруг, не больше, чем блаженно храпящий Атрогейт.

Дроу осторожно вынул из-за пояса еще один флакон с зельем. Он долго смотрел на него, чувствуя, что сам себе противен из-за того, что так подло поступает с другом.

Джарлакс даже удивился: кажется, еще ни разу в жизни он так не переживал. Разве только несколько веков назад, когда предал Закнафейна…

Он снова оглянулся на Энтрери, и на мгновение дроу показалось, что это не наемный убийца, а его давнишний друг – темный эльф.

«Нет, я должен это сделать, и, главным образом, ради блага самого Энтрери», – решил Джарлакс и единым духом проглотил содержимое флакончика.

Он прикрыл глаза, дожидаясь, когда волшебный состав начнет действовать и он «услышит» мысли остальных. На миг он представил себе, что Киммуриэль всю жизнь находится в состоянии подобной восприимчивости, и даже пожалел псионика.

Тряхнув головой, Джарлакс запретил себе отвлекаться на посторонние мысли, потому что действие зелья длилось недолго.

– Ну, так что, расскажешь, где ты вчера был? – спросил он, поворачиваясь к приятелю.

– Нет.

Однако в сознании убийцы картины того дня уже сменяли друг друга: улица, лица сидящих на ней людей, лежащий на полу старик с распоротым животом, другой старик…

Это его отец! Нет, просто он всю жизнь считал его своим отцом.

– Ты приехал сюда, чтобы разыскать мать, больше я ничего не знаю, – осторожно сказал Джарлакс, чтобы навести Энтрери на нужные мысли, несмотря на предостерегающий взгляд убийцы.

В его голове вместо женского лица возник образ какой-то местности.

– А еще ты знаешь, что тебя это не касается, я предупреждал, – сказал Энтрери.

– Но почему ты отказываешься от помощи?

– Ты ничем не сможешь мне помочь.

– Смогу.

– Нет!

Джарлакс невольно напрягся, остро ощутив едва сдерживаемую ярость друга. Еще чуть-чуть, и он готов был бы убить его. Картины в его сознании замелькали с такой быстротой, что Джарлакс не успевал их воспринимать. Он смог вычленить образы жрецов, величественный Дом Защитника и длинные очереди покупающих индульгенции бедняков на площади. И сразу их смазала и замутила волна глубочайшей ненависти.

Джарлакс, не отдавая себе в этом отчета, поднял руку, чтобы защититься от нее.

– Ты чего? – с подозрением спросил Энтрери, который даже не шелохнулся.

– Бабу надо бы! – весело заревел проснувшийся Атрогейт, и Джарлакс обрадовался его неожиданному вмешательству.

Энтрери, искоса взглянув на дворфа, встал, обошел стол и, не спуская глаз с дроу, вышел из дома, не сказав ни слова.

– Чего он бесится? – спросил Атрогейт.

Джарлакс только улыбнулся, мысленно поздравляя себя с тем, что действие зелья уже закончилось, – меньше всего ему хотелось бы погрязнуть в образах, наводнивших сознание Атрогейта.

* * *

Овеваемые всеми ветрами коричневые скалы у подножия гор южнее Мемнона казались почти безжизненными. Только ящерки грелись на солнышке и сновали среди камней, но Джарлакс понимал, что все трещины и пустоты в глубине скал обитаемы.

Жизнь всегда находит себе место – хоть под палящим солнцем пустыни, хоть в недрах Подземья, куда не проникает дневной свет.

Огибая внушительный кряж, вверх по склону поднималась грубо вырубленная в камне лестница, но дроу по ней не пошел. Спрятавшись за кряжем, он прикоснулся к своей шляпе и начал левитировать, время от времени отталкиваясь ногами от скальной поверхности. Почти у самого верха он приостановился и внимательно всмотрелся в окружающий пейзаж и вид бухты внизу. Это был тот самый вид, который предстал ему среди других образов в сознании Энтрери, когда он читал его мысли с помощью зелья.

Не сомневаясь больше, что приятель должен быть сейчас по другую сторону кряжа, Джарлакс пригнулся.

За камнями довольно далеко протянулась полоска песчаной почвы, из которой повсюду торчали небольшие выветрившиеся плиты – могильные камни, быстро сообразил дроу. Вдалеке он увидел кучу, покрытую рогожами, – покойники, ожидающие погребения.

Энтрери действительно оказался здесь – разглядывал камни, думая о чем-то своем. Кроме него на кладбище находился еще один человек – служитель Селуны, смотревший в расщелину между камней на Мемнонскую бухту.

Джарлакс понял, что именно здесь, на кладбище для нищих, похоронена мать Энтрери.

Дроу спустился чуть ниже и в раздумье прислонился спиной к скале. Энтрери мучительно переживает. И это Джарлакс сделал его беззащитным перед болезненными воспоминаниями, сломав барьер, долгие годы ограждавший убийцу от каких-либо чувств.

Чуть высунувшись, он еще раз поглядел на товарища, гадая, чем же все это закончится, и стал спускаться, чувствуя себя виноватым.

* * *

– На этих плитах нет имен, – обратился к Энтрери жрец, когда тот, блуждая между могилами, случайно подошел к нему.

Убийца поднял взгляд – он был настолько поглощен размышлениями о безвестных людях, покоящихся в этой земле, что только сейчас заметил служителя Селуны и узнал в нем того самого человека, что накануне собирал плату за индульгенции на площади. Молодой человек держался настороженно, – видно, испугался.

Энтрери молча пожал плечами и повернулся.

– Нечасто встретишь здесь такого солидного господина, – заметил служитель.

Убийца вопросительно поглядел на него.

– Я хочу сказать, эти могилы почти никто не навещает, – продолжал жрец. – По большей части в них лежат люди безвестные, никем не любимые, никому не нужные… – Он усмехнулся, изображая снисходительную жалость, и осекся под гневным взглядом незнакомца.

– И тем не менее вы записываете их имена, когда они отдают вам свои деньги на площади перед храмом, – сказал Энтрери. – Значит, ты здесь за них молишься? Отрабатываешь то, за что они заплатили?

– Я – благочестивый Гозитек, – кашлянув, с достоинством проговорил жрец.

– Да мне все равно.

– Я – служитель Селуны! – возмутился Гозитек.

– Нет, ты шарлатан, который торгует ложными обещаниями.

Гозитек оправил мантию, поднял голову и предупредил:

– Выбирай выражения, ты… – И он сделал паузу, ожидая, что человек назовет свое имя.

Энтрери молчал, с трудом сдерживая желание броситься на него и столкнуть со скалы. Но он совладал с собой, сообразив, что этот жрец слишком молод, раза в два моложе самого Энтрери, он не мог знать его мать, потому что еще не родился тогда.

– Так вот, я – благочестивый Гозитек, любимый писец самого первосвященника Йозумиана Дьюдьи Айночека, благословенного провозвестника, – сказал молодой человек, видно приняв молчание незнакомца за робость. – Не смей говорить со мной дерзко, если не желаешь навлечь на себя беду. Мы – жрецы Дома Защитника, надежда Мемнона, те, кто молится за него.

Он плел еще что-то, но Энтрери не слушал, его поразило одно имя – Айночек. Когда-то он его уже слышал.

– А сколько ему лет? – спросил он, перебив жреца.

– Что? Кому? – растерялся парень.

– Да этому, провозвестнику вашему.

– Айночеку?

– Да, ему – сколько?

– Ну, откуда же мне знать его точный…

– Сколько ему лет?

– Шестьдесят, наверное, – неуверенно предположил Гозитек.

Энтрери вспомнил молодого пылкого жреца, пламенного оратора, который когда-то произносил вдохновенные проповеди с балкона Дома Защитника. Он вспомнил, как слушала их его юная мать – подняв к небу глаза, наполненные слезами восторга.

– Он уже много лет служит в храме? – уточнил Энтрери. – И был провозвестником…

– С самого начала, – подтвердил Гозитек. – Он был совсем молод, когда сделался служителем Селуны. А что? Ты его знаешь?

Энтрери повернулся к нему спиной и пошел.

– Ты раньше здесь жил, – догадался жрец, но Энтрери не остановился. – Как ее звали? – крикнул проницательный Гозитек.

Убийца обернулся.

– Ты ведь кого-то искал. Женщину, да? Как ее звали?

– У нее не было имени. По крайней мере, его никто не помнит. Погляди вокруг. У нее такое же имя, что начертано на каждой плите.

Гозитек нахмурился, а Энтрери пошел прочь с кладбища.

* * *

Взяв кошель с золотом, убийца даже не взглянул на Джарлакса.

– Пожалуйста, не стесняйся, – с легкой издевкой произнес дроу.

– Я и не стесняюсь, – только и ответил Энтрери. Он явно был не в духе, чему дроу ничуть не удивился.

– Смотрю, ты шляпу надел, – заметил Джарлакс, пытаясь хоть как-то разговорить его.

Эту черную шляпу с узкими полями он когда-то подарил приятелю, она обладала некоторыми магическими свойствами, хотя, конечно, до небезызвестной шляпы самого Джарлакса ей было далеко.

– Давненько ты ее не носил.

Шляпа очень плотно прилегала к голове благодаря тонкой проволоке, продернутой под лентой. Энтрери нащупал над виском скользящий узел, повозился немного и швырнул головной убор дроу, как будто после напоминания о том, откуда он взялся, ему резко расхотелось носить его.

Но Джарлакс раскусил его фокус. Убийца все равно оставил при себе то, что ему было нужно, – без проволоки шляпа перестала так хорошо держать форму.

Энтрери, пристально поглядев на товарища, взял мешочек с золотом и вышел из дому.

– Похоже, ему ночью таракан в задницу заполз, – заметил Атрогейт, поднимаясь с пола и сладко потягиваясь.

– Нет, мой косматый друг, – задумчиво сказал Джарлакс, глядя вслед Энтрери и теребя шляпу, – тут дело посерьезнее. Артемису пришлось вернуться в неприятное прошлое, встретиться с ним лицом к лицу. Вспомни себя, когда речь заходит о Твердыне Фелбарр.

– Я же сказал, не хочу об этом говорить.

– Вот именно. Только Артемис о своем даже не говорит. Он все носит в душе, переживает. И боюсь, в этом виноваты мы, потому что дали ему флейту, – темный эльф повернулся к дворфу, – и теперь обязаны ему помочь.

– Мы? Не бросайся словами, эльф. Я бы, может, и согласился помочь, если б знал, о чем ты болтаешь. К тому же, боюсь, соглашаться с тобой – непременно вляпаешься в историю.

– Вероятно.

– А-ха-ха!

На дворфа можно было положиться.

* * *

На площади с прошлого раза почти ничего не изменилось, впрочем, как и всегда. Из-за сидящих бедняков почти не виднелись булыжники, которыми была вымощена площадь, и к дверям Дома Защитника протянулись две длиннющие очереди.

Добравшись сюда, Джарлакс с Атрогейтом почти сразу разглядели Энтрери среди этого сброда. Он стоял в одной из очередей. Джарлакс удивился, что он там делает, но потом увидел, что за столом сидит тот же самый молодой жрец, который был на кладбище для нищих.

Раздвигая толпу, дроу протиснулся к своему товарищу, а за ним, не отставая ни на шаг, и Атрогейт. Стоявшие в очереди за убийцей бедняки зароптали, но дворф так рявкнул, что все замолкли. Лицо коротышки покрывало множество шрамов, полученных в боях, за спиной грозно подрагивали кистени – кто решился бы ему перечить?

– Уходи, – буркнул Энтрери Джарлаксу.

– Плохой бы я был др…

– Вали! – отрезал убийца, оборачиваясь к дроу, но тут подошла его очередь.

– Сперва на кладбище, а теперь здесь, – сказал Гозитек, узнав убийцу. – Ты просто удивительный человек.

– Еще более удивительный, чем ты думаешь, – ответил Энтрери, бросая на его стол такой увесистый мешок с золотом, что стол даже покачнулся.

Шнурки на мешке разошлись, и внутри блеснули золотые монеты. Бедняки, стоявшие ближе всех к убийце, дружно открыли рты, а молодой жрец вытаращил глаза.

Стражам пришлось оттеснить толпу, начавшую напирать на стол, и Гозитек, запинаясь, спросил чуть слышно:

– Ты-ты хочешь поднять бунт?

– Я хочу купить индульгенцию.

– Но на кладбище…

– Для той, чье имя уже давно забыто жрецами Селуны, будь прокляты все их посулы.

– Т-то есть? – промямлил Гозитек, стараясь затянуть шнурок и спрятать золото, пока толпа не обезумела.

Он потянул кошель к себе, но Энтрери крепко удержал его за запястье.

– Да-да, з-запишите имя, – промямлил благочинный, оборачиваясь к сидящему с раскрытым ртом писцу, – и особую индульгенцию, которую…

– Мне нужен другой жрец, – перебил Энтрери.

Гозитек смотрел на него, не понимая.

– Мне нужна индульгенция от самого провозвестника, и только от него. Я отдам золото ему лично в руки, и он собственноручно запишет имя и сам прочитает все молитвы.

– Но это не…

– Или так, или ничего, – твердо сказал Энтрери. – И когда я уйду со своим золотом, ты сам объяснишь первосвященному, почему не пустил меня к нему?

Гозитек беспокойно задергался, потер щеки, облизал пересохшие губы.

– У меня нет права… – едва слышно вымолвил он.

– Тогда найди того, у кого оно есть.

Гозитек беспомощно оглянулся на писца и стражников. Наконец он отослал одного из них, и тот умчался.

Бедняки в очереди волновались, но Энтрери не сдвинулся с места, пока стражник не вернулся. Он отвел Гозитека в сторону и что-то зашептал на ухо, после чего благочинный вернулся и сообщил Энтрери:

– Тебе повезло. Первосвященный как раз в зале приемов, и у него есть свободное время. И ради особенной индульгенции…

– Ради мешка, набитого золотыми, – поправил его убийца, и Гозитек, неловко закашлявшись, не стал возражать.

– Он тебя примет.

Энтрери взял свой мешок и двинулся к двери, но стражи преградили ему путь.

– В Дом Защитника нельзя входить с оружием, – сказал молодой жрец. – А также с предметами, обладающими магической силой. Прошу прощения, но ради безопасности…

Убийца отстегнул пояс с оружием и протянул подошедшему сзади Джарлаксу. Атрогейт, пятясь, шел за дроу, своим грозным видом сдерживая толпу.

– Может, мне догола раздеться? – поинтересовался Энтрери, когда пришлось сбросить с плеч и пивафви.

Гозитек смущенно кашлянул.

– Вот сюда, – пригласил он, показывая на дверь.

Энтрери вошел со жрецом, Джарлаксом и Атрогейтом.

– Брючный ремень тоже, – велел Гозитек, – и сапоги.

Энтрери послушно снял их и отдал Джарлаксу, а служитель Селуны тем временем начал произносить заклинание для обнаружения магических эманации.

Осмотрев убийцу с головы до ног, он попросил его расстегнуть рубашку, после чего кивнул одному из охранников, и тот тщательно ощупал Энтрери.

В одних штанах и рубашке, с мешочком золота в руке, убийцу вскоре пропустили в следующие двери, и в сопровождении двоих стражей он скрылся в глубинах Дома Защитника. Джарлакс же, оставшись в прихожей, собрал его вещи. Гозитек жестом попросил его и дворфа вернуться на площадь.

– Я знаю, как можно достать еще больше золота, чем он принес, – загадочно сообщил дроу жрецу.

Глаза у того алчно вспыхнули, и Джарлакс проворно закрыл дверь за его спиной.

– Я сейчас расскажу, – добавил он сладким голосом.

Толпа у храма волновалась, но спустя пару минут показался благочестивый Гозитек и приказал писцу и стражникам, показывая на ждущих бедняков:

– Позаботьтесь о них.

А сам снова скрылся в здании, несмотря на протесты толпы.

* * *

Войдя в сопровождении двоих бряцающих оружием стражников во внутренние помещения храма, Энтрери невольно вспомнил годы своей службы коварному паше Басадони в Калимпорте. Только там ему довелось видеть такое обилие золотой и серебряной парчи, безделиц, сделанных из платины, шпалер, вытканных лучшими мастерами. Больше нигде не встречал он столько богатств, собранных в одном месте. Каждая из великолепных картин или статуй стоила столько, сколько половина собравшихся на площади не могли бы иметь за всю жизнь, даже сообща. Правда, роскошное убранство ничуть не удивляло убийцу.

Все это так знакомо: богатство всегда поднимается вверх и оседает в руках у немногих. Так уж устроен мир, поражаться нечему, только где-то наживаются с помощью угроз и расправ, как, например, паши Калимпорта, а где-то обманом, как местные жрецы. Ему бы и дела до этого не было, если бы…

Если бы небольшая частичка баснословного богатства этих служителей, кому-то стоившая слез, пота и крови, не была похищена у его матери. А сама она теперь забыта, лежит в земле под безымянным камнем, и утес заслоняет ее, чтобы кладбище для неимущих лишний раз не мозолило глаза горожанам.

Он оглянулся на своих стражей. Наверное, сегодня его последний день.

Что ж, быть посему.

Они вошли в большой зал, где два ряда колонн, покрытых сусальным золотом, поддерживали вознесенный на сорок футов потолок. Между ними лежала длинная красная ковровая дорожка, по краям которой выстроились церковные стражи в блестящих латах, вооруженные огромными алебардами с привязанными к ним лентами с символами Селуны и ее первосвященника.

В другом конце зала, шагах в тридцати, у начала дорожки стоял трон из полированного дерева с мягкими подлокотниками из красно-белой ткани, в котором восседал первосвященный Айночек, благословенный провозвестник Селуны. На нем было пышное одеяние, расшитое золотом, а на голове сверкал венец с необыкновенно красивыми камнями. Ему действительно было около шестидесяти на вид, хотя глаза еще не утратили острого блеска и тело оставалось крепким. Энтрери даже показалось, что в лице присутствует отдаленное сходство с ним, но он быстро отмел эту неприятную мысль.

Перед троном стояли еще трое жрецов, все они с интересом наблюдали за приближением человека с полным кошелем золота.

Энтрери почти физически чувствовал тяжесть их взглядов, читал подозрение на их лицах, и на мгновение ему показалось, что его раскрыли, что они уже знают, зачем он пришел. Он даже чуть было не поднял руку, чтобы проверить, не видна ли под его темными волосами проволока, но тут же опомнился и даже ухмыльнулся: он теперь не тот, что когда-то, сын нищенки остался в далеком прошлом.

– Я хочу купить индульгенцию, – заявил он.

– Благочестивый Гозитек предупредил нас, – подтвердил один из стоящих перед троном клириков, но Энтрери жестом прервал его.

– Я пришел купить индульгенцию, – повторил он, в упор глядя на первосвященного.

Жрецы переглянулись.

– Нам сообщили, – промолвил Айночек. – И поэтому мы пригласили тебя сюда, куда, кроме служителей, не допускают почти никого. С тобой говорю я, первосвященник Айночек, как ты и хотел. – Он показал рукой на мешочек с золотом. – Благочинный Тайр запишет имя человека, за которого нужно помолиться.

– Ты лично будешь молиться за нее?

– Мне сказали, что нужно особенное отпущение, значит, так и будет. Прошу тебя оставить плату и назвать имя. И ступай себе с миром, зная, что благословенный провозвестник Селуны молится за эту женщину.

Энтрери покачал головой, прижимая к груди мешок с деньгами:

– Это еще не все.

– Не все?

– Ее зовут… звали Шанали, – произнес убийца, пристально вглядываясь в Айночека, надеясь уловить хоть какой-то намек на то, что он ее помнит.

Но в лице жреца ничто не изменилось. Если даже имя и было ему знакомо, то виду он не подал, и Энтрери мысленно выругал себя за дурацкую надежду: ведь прошло уже тридцать лет. Да и с чего он взял, что жрец вообще интересовался, как зовут женщин, которыми пользовался? К тому же их наверняка было столько, что всех имен он все равно не запомнил бы, – похоже, старуха говорила чистую правду.

– Это моя мать, – добавил Энтрери.

Жрецы смотрели на него без всякого интереса, в их глазах читалась скука.

– И она умерла? – спросил Айночек. – Моя мать тоже, знаешь ли. Никуда от этого не…

– Она умерла тридцать лет назад, – перебил его Энтрери.

Первосвященник грозно поглядел на него, а остальные жрецы и стражники затаили дыхание – никто еще не осмеливался прерывать речь самого провозвестника.

Но Энтрери не смутился:

– Она была совсем молоденькой – почти в два раза моложе меня.

– Много времени прошло, – согласился Айночек.

– Я долго путешествовал. Так ты знаешь это имя – Шанали?

– А должен? – спросил Айночек, недоуменно переглянувшись с другими служителями.

– Мне говорили, многие жрецы Дома Защитника ее знали.

– Она – благородная женщина? Просто мне передали, что ты посещал кладбище на…

– Благороднее многих здесь сидящих, – снова перебил его Энтрери. – Она, как могла, старалась выжить и вскормить меня, своего единственного ребенка. Я считаю, это благородно.

– Разумеется, – ответил Айночек совершенно серьезно, в отличие от остальных жрецов, которые насмешливо улыбались.

– Пусть даже для этого требовалось ложиться под служителей Дома Защитника, – добавил убийца, и усмешки с лиц жрецов как рукой сняло. – Но ты, конечно, ее не помнишь, хотя тоже был среди них.

Айночек надолго задержал на нем пристальный взгляд, после чего сказал:

– Она умерла так много лет назад. Думаю, ее пребывание в Фуге все равно уже завершилось. Так что купи лучше отпущение себе, неразумное дитя.

– Зачем мне благословение бога, позволяющего своим служителям, даже самым высшим, лишать достоинства женщин, у которых больше и нет ничего? – фыркнул Энтрери. – Молитвы Селуне, снисходительно взирающей, как ее жрецы насилуют умирающих от голода девчонок? Ты и впрямь думаешь, что они мне нужны? Тогда уж лучше молиться Владычице Ллос, ее жрицы хоть бы признают злую природу своей богини и открыто стараются быть достойными ее.

Айночек затрясся от ярости. С двух сторон к Энтрери шагнули стражи, держа оружие наготове.

– Оставь свое золото и убирайся! – закричал первосвященник. – Этим ты купишь себе жизнь! И еще радуйся, что я сегодня щедр!

– Иди-ка на балкон! – рявкнул в ответ убийца. – Погляди на них, перволживый! Много ли там таких, кто, подобно мне, плод твоих чресл?