Текст книги "Человек за бортом"

Основательно поднабравшийся Деннисон обнаглел. Он шумно рассказывал англичанину с замороженной физиономией, что такое архипелаг Туамото.

– Дыра страшная! Атоллы, подводные рифы, все острова похожи друг на друга, как две капли воды. Течений на карте и в помине нет. Какое там плаванье, о чем вы говорите! Эти проклятые течения угробят тебя, и глазом моргнуть не успеешь. Там чуть не остался «Чарльз Морган»!

– Осмелюсь заметить, там нужно быть осторожным, – сказал англичанин.

Друзья-австралийцы задумали бороться. Они кружили и топтались на скользкой крыше каюты, стараясь обхватить друг друга. Наконец Том сгреб Алекса и швырнул его через мостик прямо в каюту. Казалось, тот должен был переломать себе все кости, но он тут же вскочил, засмеялся и, схватив Тома за шею и ногу, бросил его чуть ли не на середину судна. Том угодил на ванты, которые провисли под его тяжестью. Кеч закачался. Гости столпились за спасательными тросами, чтобы австралийцам было где разгуляться. Том вскочил на ноги, похожий на огромного ухмыляющегося кота, и двинулся к Алексу.

Деннисон повидал много драк, но подобного видеть еще не приходилось. Эти молодые великаны швыряли друг друга с такой силой, что неизбежно должны были посворачивать себе шеи. Но их спасало то ли опьянение, то ли здоровые могучие тела, то ли долгие тренировки на этом поприще. Австралийцы падали на палубу, перепрыгивали через канаты, швыряли друг друга на ванты и мачты, и неизменно поднимались на ноги, снова бросаясь в атаку.

«С ума сойти, – подумал Деннисон. – А ведь они даже не разозлились! Дерутся себе, как два ленивых тигра, без капли злости. Подобные приемчики запросто могут угробить обычного человека, а они даже не разошлись как следует!»

Это кровожадное сражение, с шутками и прибаутками, с безумными захватами, без видимого вреда для драчунов и без малейшей примеси гнева, сбило Деннисона с толку. Ничего подобного в своей жизни он еще не видел.

Наконец Том ухватил Алекса за бороду, сбил его с ног и перевалил за борт. Гости ринулись посмотреть, что стало с побежденным, от чего яхта сильно раскачалась. Секунды шли одна за другой, а он не показывался.

– Как ты думаешь, с ним все в порядке? – забеспокоился Деннисон.

– Он плавает, как акула, – отмахнулся Том. – Его хоть топором бей, все нипочем!

Но время шло, а Алекса все не было. Французский моряк забормотал что-то насчет барракуды, а швед грустно покачал головой, видимо припомнив похожий случай, когда кто-то упал за борт и утонул. Алекс не появлялся.

Том перегнулся через борт, готовясь нырнуть. Неожиданно в фонтане брызг из-под воды вырвался Алекс, схватил Тома за шею и увлек за собой. Все гости пришли в восторг.

Так закончилась битва гигантов. Австралийцы вскарабкались на палубу, протрезвевшие и освеженные. Старый Финнерти, совсем уже прикорнувший в каюте, приподнял голову и спросил, что там стряслось.

Деннисон все никак не мог осмыслить увиденное. Эти двое великолепных полуголых героев, кровь с молоком, бросали друг друга по всей палубе, не боясь причинить вред, совсем как дети...

Точно, как дети! Но как веселились эти дети с телами взрослых мужчин и собственной яхтой в качестве игрушки! Они в шутку воспринимали игры, в которые взрослые играли всерьез. Как, должно быть, здорово быть таким ребенком!

Вечеринка подходила к концу. Писатель уже смылся, потому Деннисон вернулся на берег вместе с четой англичан. Когда угар пирушки развеялся, они тут же вспомнили, кто они, и кто такой Деннисон. Он почти кожей ощущал их неодобрение.

– Да, хороший вечер, – сказал Деннисон, когда они пристали у пирса.

– Гм-м, – отозвался англичанин. Его жена вообще не удостоила его ответа.

– Ну, пока! – добавил Деннисон и быстро зашагал по причалу. Его разбирала злость. Они презирают его? Ха, да этот долбаный англичанишка едва ли когда-нибудь держал в руках больше, чем сто долларов! Все, что у него есть – эта посудина. А его жена спит с каждым, кто состроит ей глазки!

Деннисон шагал по дороге, ведущей к Бич-Ков, расшвыривая ногами прибрежную гальку. «Нет, в самом деле, – думал он, – пора что-то предпринять. Я тут всем до того намозолил глаза, что со мной никто и разговаривать не желает. Разве что такая пацанва, как эти австралийцы. Теперь удача улыбнулась мне, и я своего не упущу. Владеть собственностью – вот что ценится в этом поганом, богом забытом мире!»

Он сбился с быстрого шага, и слезы навернулись ему на глаза. Пришла пора честной самооценки.

«Боже мой, я ведь не хуже всех остальных! У меня даже образование лучше, чем у многих из них. Загвоздка в том, что у меня шило в заднице. Я никогда не гнался за вещами и деньгами. У меня бы все это было, если бы я поставил себе целью нагрести побольше и удрать подальше! Вот, как тогда, в Шанхае... Конечно! Или в тот раз, в Малакке? Черт возьми!»

За то, что ты – просто хороший парень, никто тебе денег не отвалит. Люди привыкли судить ближних по размеру бумажника и шмоткам, им глубоко плевать, что там у тебя внутри.

Я слишком долго был хорошим парнем. Двенадцать лет я строил из себя славного и доброго бродягу. Но я заставлю их считаться с собой, черт возьми!

Я многое видел в жизни, если не вообще все.

Помотался по всему миру. Многие ли могут этим похвастаться?

Три года в универе. Диплом бакалавра.

Прошел войну. Немногие видели то, что видел я.

Я прочел много книг, чертову прорву разных книг – трудных и полегче. И, между прочим, не только по программе. Я вам не какой-нибудь необразованный ублюдок.

Я был капитаном сухогруза и рабочим на лесопилке. Я пережил любовные и военные баталии. Я плаваю как рыба. Я запросто могу превратить человека в отбивную и хорошо управляюсь с ножом.

Деннисон достал свой складной нож с костяной рукоятью, внимательно оглядел его и спрятал обратно. Снова побрел вперед по темной дороге.

Я бродил по миру, как восточный дервиш, потому что мне всегда претила мысль о тихой жизни в маленьком домике, вместе с милой женушкой, о тихой и незаметной работе. Я всегда стремился познать мир и себя; я сделал все, что мог.

Но теперь мне все это смертельно надоело. Да, я помню, что уже не раз это говорил. Но сейчас я действительно так думаю. Теперь я хочу что-нибудь сделать, кем-нибудь стать, обзавестись чем-нибудь. Мне это необходимо, и я добьюсь всего! И не такое приходилось совершать.

Я доберусь до Нью-Йорка и займу денег. Открою там свой бизнес. В бизнесе я соображаю, у меня получится.

«Главное – не забыть об этом, – твердил себе Деннисон. – Главное – не забыть! Как на меня смотрят все эти пижоны! Я это запомню!»

Впереди он увидел смутный контур приближающегося человека. Когда он подошел поближе, Деннисон разглядел его. Здоровенный негр в лохмотьях, абсолютно пьяный. Его шатало туда-сюда по дороге.

С такими нужен глаз да глаз...

Негр подрулил к Деннисону и загородил путь.

– Эй! – начал он.

– С дороги, приятель, – очень спокойно произнес Деннисон, достав нож и раскрыв его за спиной.

– Пжалста, дайте мне... – Негр протянул обе руки, сложив ладони горсточкой. Взгляд не фокусируется. Пьян в дымину.

– Мистр... пжалста, дайте мне... мне...

Обнаглел, блин! Черт возьми, я сейчас покажу ему, на кого он нарвался!

Деннисон выставил перед собой открытый нож, ладонь охватывет рукоятку, указательный палец – на безопасной стороне клинка. Он принял боевую стойку, с ножом наперевес, готовый полоснуть или пырнуть. Он слегка повернул нож так, чтобы негр увидел блеснувшее в лунном свете изогнутое лезвие.

– Нет, мистр...

Совсем как в ту ночь, с Эррерой. Но про Эрреру лучше забыть. Про Джейни и про все остальное тоже. Настал час доказать свою способность на решительный поступок, отплатить за все былые обиды и заглушить сомнения, раз и навсегда.

– Мистер!

Негр попятился. Деннисон двинулся на него мягким кошачьим шагом, поводя ножом вправо-влево, словно змея, готовящаяся ужалить.

Потому что меня ничто не может остановить! Я – человек действия, и плевать я хотел на все на свете. Какого черта?! Полоснуть по этой черной жирной шее, выпустить ему кровь, пнуть эту тушу в дорожную пыль...

Человек, способный на убийство – способен на все!

Негр споткнулся, едва не упав, затем замер. Его вытаращенные глаза поблескивали в лунном свете, голова запрокинулась, открывая доступ к беззащитному горлу.

Пальцы Деннисона побелели на рукоятке ножа. «Давай, – подзуживал он себя, – врежь ему, покажи, чего ты стоишь, докажи, что ты способен на все!»

Но время было упущено. Всего мгновение назад запах крови буквально носился в воздухе, он даже чувствовал его. Но время было упущено, минута – пока его нож бездействовал, и что-то изменилось. Что-то произошло, втиснулось между двумя мгновениями и двумя напряженно застывшими фигурами на дороге, и запах крови улетучился.

Ничего себе приключеньице! Деннисон внезапно ощутил, насколько он пьян и как нелепо выглядит с ножом в руках перед человеком, который уже начал приходить в себя.

– Иди-ка ты отсюда подальше, – буркнул Деннисон и быстро прошагал мимо негра. Тот какую-то минуту пялился ему вслед, потом пожал плечами, хихикнул и, шатаясь, побрел своим путем.

«Каким идиотом я был бы, – убеждал себя Деннисон. – Ну, сделал бы я его, и что? Это ничего бы не доказало».

Он взобрался на небольшой холм посреди сада, где утром завтракал вместе с австралийцами. Прилег под деревом и принялся размышлять о прошедшем дне, о вечере, о пьянке, хихикающем негре и об открывшихся перед ним перспективах.

«Мой Бог, ну и нажрался же я! Остается надеяться, что к завтрашнему утру я просплюсь. Главное не забыть, что завтра мне нужно поговорить с Джеймсом. От его решения зависит все.

Если бы я захотел, я бы спокойно пришиб этого черномазого. Раз плюнуть! Меня голыми руками не возьмешь! Посмотрите мое личное дело и убедитесь. Вот, например, в Корее, когда...»

4.

Я смотрел, как ко мне подходит этот здоровяк Эррера, с ухмылкой на пьяной толстой роже, и знал, что ничего хорошего это не сулит, а может, что и похуже. Правую руку он не вынимал из кармана. В этом кармане он обычно держал нож. Ему хотелось подраться, и на этот раз козлом отпущения он выбрал меня.

Стычка между мной и сержантом Эррерой назревала давно. Этот головорез и забияка был поваром и любимцем команды. С тех самых пор, как меня перевели из Северной роты в Сеул, в роту «Лисы», он все присматривался ко мне, сбитый с толку, принюхивался, пытаясь решить, кто я такой – рыба, птица или отборное жаркое?

Проблема заключалась в том, что я закончил колледж. Остальные солдаты, кому повезло, едва-едва дотянули до конца школы. Надо мной витала аура высшего образования, накладывая свой неизгладимый отпечаток на мою речь и образ мысли, возводя неодолимую преграду между мной и всеми остальными.

Ребята из роты «Л» недолюбливают тех, кто выделяется из толпы. Быть таким, как все – это не цель, а закон выживания, введенный в действие с подачи громил-садистов, вроде Эрреры. Они сметают с пути всех, кто хоть чуть-чуть отличается от шаблона. Таких, как Элгин, который всегда носил с собой Библию, или Моран, этот несчастный придурок в военной форме, совсем еще мальчишка, или Томкинс, который тосковал по дому и влюбился в одну корейскую проститутку...

Боже, спаси и сохрани, я ведь тоже не такой, как все!

Я же по натуре не борец! Я старался, как мог. Я говорил, как говорят они, делал все, как делают они, разговаривал их дурацким языком и смеялся вместе с ними над похабными шуточками. Но моя солидарность с ними не стоила и выеденного яйца, и сквозь нее наверняка проступала презрительная отрешенность. Наконец Эррера сделал вывод: я не такой, как все. А следовательно, настала пора со мною разобраться.

Я провел рукой по поясу, чтобы удостовериться, что мой тесак при мне. Так и есть, на месте. Эррера не спеша двигался ко мне, ухмылка на его роже расплылась еще шире.

– Встать! – приказал он.

Я не двинулся с места.

Вы не представляете, каково было в Корее зимой 1946-го года. Холод был нешуточный, почти все время температура не подымалась выше нуля, а форма нам полагалась чисто символическая. В Вашингтоне какой-то идиот, должно быть, решил, что раз Корея находится в тропиках, куртки, зимняя выкладка, теплые носки и перчатки будут совершенно лишними. Думаю, что все это отослали в Бирму.

В наших сборных домиках было не теплее, чем снаружи. Все, на что они годились, это защищать от ветра, который, бывало, достигал такой силы, что сметал человека с холма, где был разбит наш лагерь. От ветра они, конечно, защищали, зато внутри всегда было сыро и промозгло. Ты запросто мог отморозить себе конечность, если приложишь голую руку или ногу к обледенелому металлическому каркасу раскладушки. Потому мы спали полностью одетыми, запихнув свои бутсы под одеяло, чтобы они не промерзли насквозь к утру. И умывались мы нечасто.

Мы постоянно рыскали в поисках горючего. Разобрали на дрова наши рундуки, пустили в ход всю древесину, которую могли отыскать на ближайших склонах, и все щепочки, которые умудрились стянуть из столовой. Единственное горючее, до которого мы могли дотянуться, было предназначено для нашего транспорта. Потому мы воровали бензин.

Мы разводили небольшой огонь в самодельной печурке. Потом плескали туда кружку бензина и захлопывали заслонку. Бензин взрывался в печке, и минут на пять-десять нам становилось теплее. Затем процедура повторялась.

Иногда кто-то не успевал закрыть заслонку, и язык пламени в восемь-десять футов вырывался из нутра печки, поджигая одеяла, тумбочки и всех, кто стоял рядом. Так сгорели радиобудка и два домика, номер три и номер семь. Шестеро ребят получили довольно серьезные ожоги, так что пришлось отправить их в Сеул, в главный госпиталь. Конечно, жечь бензин в буржуйках строго воспрещалось. Но нас это не останавливало, мы мерзли, как цуцики, а другого топлива под рукой не было.

Кормили тоже не ахти как. Мы стояли в самом конце списка по снабжению из Сан-Франциско. Продовольствие шло к нам через Йокагаму, Инчхон, Йонгдонпо, Сеул и Мунсан. Толкачи налево и просто воры регулярно паслись по всему курсу следования, а потому к нам, в Кейсонг, доходило немного.

Был бы у нас приличный старший офицер, он бы, возможно, сумел изменить бедственную ситуацию к лучшему. Но наш командир спился на корню, он втихую заливал глаза в своей теплушке и мечтал о славных боевых временах, когда он носил звание полковника. Война окончилась, и его понизили до обычного капитана. Поэтому он пил, оставив нас на произвол судьбы и сержантов, которые обучали нас кулаками и сапогами.

Короче, в ту зиму мы больше походили на стаю полуголодных, замерзших волчар. Красные не рыпались со своей стороны, они еще не подготовились к атаке. Так что нам ничего не оставалось, как сидеть, сложа руки, на нашем маленьком заснеженном холме. Сражаться было не с кем, кроме своих. И драки были единственным развлечением, они заменяли кино, книги, девчонок и танцы.

Если ты не умел хорошо драться – пиши пропало, поскольку рота «Лисы» предоставляла отличный курс выживания, где побеждал сильнейший, тот, кто не был отягощен современными предрассудками и руководствовался незамысловатыми принципами неандертальцев. Мозги могли пригодиться тебе где-нибудь в другом месте, так же как личностные качества или способности. Только не здесь. В роте «Лисы» все, что тебе было нужно – это сила, мышцы, умение драться и хладнокровие. Все остальное – лишний груз.

Система работала, как гигантский шлифовальный станок, только в роли деталей выступали люди. Вверху крутились такие жернова, как Эррера, Смит и Рэмслер. Если они сумеют размазать тебя по стенке, то за тебя принимаются садюги из второго эшелона, такие как Лаферти или Блейс. Если и у них это получится, тебя берут в оборот тихенькие, осторожные и жестокие шестерки, вроде Томпсона, Хаздейла и Нея. И так далее, до самых мелких шестеренок этой махины.

На самом дне находились перемолотые жерновами, а оттого самые ничтожные – отбросы. Об них каждый мог вытирать ноги, они служили на побегушках, к ним цеплялись по пустякам, у них забирали одеяла и одежду, их гоняли на мороз по любому капризу, затюкивали и не давали жить. Фуфло.

Когда ты достигал дна, из тебя уже выбивали все остатки самоуважения, ты был раздавлен. Можно, конечно, продолжать строить из себя нечто, забыв о человеческом достоинстве. Например, отключиться от всего, как сделал Элгин, который зарылся в свою Библию, или двинуться мозгами, как малыш Моран. Один черт.

Скрыться от этой машины было невозможно. Все зависело от твоего характера и мужества. Либо ты один из винтиков, либо – фуфло.

Теперь настало время испытать на прочность меня.

– Встать! – повторил Эррера.

Я усмехнулся и разлегся на раскладушке.

– Быстро встал, щенок! – взревел он.

Я продолжал улыбаться, хотя челюсти у меня свело. Я не хотел свары. Я не желал приобщаться ни к машине, ни к отребью. Мне претило иметь что-то общее с системой, которая перемалывала людей в покорную и мягкую труху. Но шансов у меня не было никаких. Это видели все, даже я сам. Эррера был побольше меня, выше ростом и, наверняка, мог спокойно разделать меня под орех. Но если даже я как-то вывернусь сейчас, эта чертова машина все равно, рано или поздно, меня расплющит.

Тем не менее я обдумывал свой план спокойно и отстраненно, словно безумец. А план был нехитрым: не подавать виду, как мне страшно и держаться до конца, чего бы это ни стоило.

– Трахни себя с разбега, – ответил я.

У повара отвалилась челюсть. Никто еще не говорил ему ничего подобного. Он ведь такой большой, такой ловкий, так здорово работает кулаками и своим расчудесным ножом!

– Хор-рошо, Деннисон, – процедил он. – Прекрасно. Вот что я тебе скажу, мальчик мой. Ты ведешь себя, как сопливый засранец. И я скажу, щенок, что пришла пора выбить из тебя всю дурь, всю эту всепрощающую любовь Христа-Спасителя. Как тебе удобней – сидя или стоя?

Я встал, не сводя с него глаз. Сердце стучало, как барабан, но внешне я оставался спокойным. И внезапно я осознал истинную весомость этой минуты, этой самой минуты: в промерзшем сером домике, когда передо мной стоял здоровый и красномордый Эррера, и с десяток парней сидели на своих раскладушках, наблюдая за нами. С неожиданной и пронзительной ясностью я понял, что в действительности формирует человека.

Младенчество и детство почти не оставили своих следов в моей душе. Сейчас, именно сейчас я подошел к последнему и окончательному этапу. Я знал, что мое поведение в последующие несколько минут – каждое слово, жест, мысль и движение – впечатаются в душу навечно; что спустя годы эти минуты станут еще отчетливей, весомей и важнее, чем в настоящий момент, когда я поднялся в полный рост против страшных челюстей этой шлифовальной машины. Настал момент истины, и то, как я поведу себя сейчас, станет краеугольным камнем всей моей жизни, моей библией, философией, моим личным доказательством – тварь ли я дрожащая или право имею? В эти несколько мгновений я обрету душу или покажу полное ее отсутствие.

И когда я понял это, когда осознал всю опасность, которая нависла над моим внутренним миром, я уже больше не колебался. Эррера и его нож не могли меня испугать. Меня сильнее беспокоил я сам, то новое, что я могу открыть в себе и для себя.

– Я готов, Эррера, – сказал я твердо, как и требовал данный момент. И вынул из-за пояса свой тесак.

– Даже так? – удивился он, достал свой нож и раскрыл его.

– Да, – подтвердил я.

Мужики приподнялись на своих раскладушках, словно стервятники, учуявшие падаль. Этим сволочам нравилось глядеть на драки. По лагерю молниеносно разнеслось: «Деннисон и Эррера выходят на круг! С ножами!» В дом начали набиваться зрители, не желающие пропустить редкую развлекуху.

– Я только хочу предупредить тебя, – обратился я к сержанту.

– О чем же, сучонок?

– Всего один момент. Я, видишь ли, чокнутый.

– И что?

– А то, – сказал я. – Ты сам заварил эту кашу, ну что ж. Но только хлебать будем до конца. Уловил? До донышка. Тебе, Эррера, лучше убить меня, потому что я размениваться не буду и сам постараюсь тебя кокнуть.

Он, похоже, опешил. Обычно подобные стычки заканчивались, когда кто-то слегка полоснет соперника. Но до смертоубийства дело никогда не доходило.

– Чего это с тобой? – спросил Эррера.

– Я уже сказал. Я чокнутый. Я не люблю драться, детка, но уж если начинаю, то дерусь до конца. Либо ты меня убьешь, либо я прикончу тебя. Вот так. Уловил мою мысль?

Эррера уловил, и моя мысль ему не понравилась. Он уставился на меня, пытаясь сообразить, не блефую ли я. Мне было плевать, о чем он там думает. Меня раздирали холод и голод, и мне не улыбалось оказаться среди отбросов команды. Может, в тот момент я действительно был немного чокнутым.

– Давай врукопашную, на кулаках, – наконец предложил Эррера.

– Не пойдет, – ответил я. – Рукопашкой пусть детки балуются. На ножах. Или, если хочешь, возьмем М-один?

– Винтовки? Ты что, и правда сдурел?

– А ты что думал? Я ведь сказал, что чокнутый. И давай закончим это поскорее. Ножи, винтовки, штык-ножи? Выбор за тобой, щенок.

Он молча пялился на меня. Дело стало приобретать нехороший оборот. Он ведь не собирался биться до смерти. Но и не хотел жертвовать своей репутацией. К тому же Эррера никогда не был трусом. Тот, кто сказал, что все задиры – заведомые трусы, плохо в них разбирался. Однажды на станции в Кейсонге Эррера напоролся на группу красных корейцев. И сделал из них винегрет. Я видел Эрреру во многих схватках с ребятами нашей команды, и не изо всех он выходил победителем; но спуску он никому не давал и сам пощады не просил. И самое смешное, что он, в целом, был неплохим парнем, вполне симпатичным, когда бывал трезвым. Но если он надирался так, как сейчас, то превращался в дикого зверя.

И все же хладнокровное смертоубийство ему претило. Не каждый человек способен на такое. Это у кого какой характер.

Следующие несколько мгновений атмосфера была напряженней некуда. Он стоял совсем рядом со мной, готовый полоснуть меня ножом по животу. Я держал свой тесак перед собой, лезвием вниз, и положив указательный палец вдоль незаостренной части клинка. Если бы он сделал одно движение, я бы всадил ему нож в брюхо, снизу вверх, прямо под ребро.

Мы застыли, не шевелясь. В комнате отчетливо завоняло смертью. Все вокруг затаили дыхание, ожидая, что будет дальше. «Вот это приключеньице!» – подумал я тогда. Замереть в боевой стойке, на волосок от смерти, секунды стучат в висках, отсчитывая, может быть, последние мгновения твоей жизни!

Неожиданно я понял, что Эррера готов отступить. И, что важнее всего, я понял...