Текст книги "Человек за бортом"

5.

Утром Деннисона разбудило солнце. Он обнаружил, что голова слегка побаливает, но если учесть количество спиртного, принятого накануне вечером, то самочувствие было еще сносным.

Он направился к яхт-клубу и увидел, что «Канопус», кеч капитана Джеймса, успел обогнуть остров и встать на якорь неподалеку от Главной пристани. Деннисон еще тешил себя надеждой, что тот не успеет прийти так скоро. Теперь от разговора не отвертеться.

Писатель сидел на своей посудине, потягивая «Севен-Ап», чтобы заглушить утреннее похмелье. Он одолжил Деннисону бритву и мыло и позволил подняться на борт, чтобы привести себя в порядок.

Деннисон осторожно поскреб бритвой свою длинную, щетинистую физиономию, вымыл руки и пригладил волосы. Его одежда порядком истрепалась – штопанные-перештопанные штаны и сияющая прорехами рубаха. С этим уж ничего поделать нельзя. Он принялся внимательно изучать свое лицо, которое в писательском стальном волнистом зеркале предстало по-дурацки вытянутым – исковерканный и нечеткий овал, заостренный сверху и снизу. Единственной примечательной чертой, судя по отражению, были глаза. Ясный и прямой взгляд, вобравший синеву и блеск озаренного солнцем моря. Хотя это поганое зеркало испохабило и их, заставив растекаться, становясь то шире, то уже, по всей волнистой поверхности.

– Какого черта ты не заведешь себе приличное зеркало?! – крикнул Деннисон.

– А мне нравится это! – проорал в ответ писатель с палубы.

Деннисон завершил утренний туалет, оглядел себя и решил, что все равно в данных условиях лучше подготовиться он не может. Если Джеймс его не примет, то пошел он к черту, старый козел! Есть и другие варианты.

Он позаимствовал у писателя шлюпку и погреб к «Канопусу». У его кормы были пришвартованы еще несколько шлюпок, а на кокпите, под тентом, сидела группа людей.

– Тоже претендент?

– Да, сэр.

– Я – Джеймс. Швартуйся и залезай на палубу.

Итак, перед Деннисоном стоял знаменитый Джеймс, который обогнул мыс Горн на трехмачтовике «Звезда Океана», которого знали в Африке, Индонезии и Южно-Китайском море, а также в Южной Африке и на островах Тихого океана. Тот самый Джеймс, джентльмен удачи, сражавшийся почти во всех войнах, которые прогремели за последние тридцать лет, мывший золото в Новой Гвинее, водивший торговую шхуну на Гебридских островах и пахавший вместе с рабами в Сенегале. Джеймс, который идет на риск, потому что так устроен, никогда не подстраховывается, делает свое дело и вообще не думает о себе. Путешественник до мозга костей – камень всегда остается камнем, картофель картофелем, а Джеймс вечным скитальцем. Поэтому неудивительно, что на Деннисона он произвел впечатление.

– Доброе утро, сэр, – поздоровался Деннисон.

Капитан Джеймс кивнул. Ему было слегка за пятьдесят, рост – повыше шести футов, крепко сбитый и массивный человечище. Одет в футболку и штаны цвета хаки, на ногах туфли на резиновой подошве. Старая капитанская фуражка сдвинута на затылок. На талии – полотняный пояс. Широкое загорелое лицо, толстые губы, крупный нос и массивный низкий лоб. Череп, где его не прикрывала фуражка, был совершенно лысый, нежно-розового цвета. Он напомнил Деннисону Эрреру и некоторых других армейских сержантов, которых он знал.

Двое других мужчин, устроившихся на кокпите, были претендентами на место. Первый – светлокожий негр, неплохо одетый, весь в белом. Второй – Билли Биддлер, один из местных пропойц.

– Так вот, капитан, – продолжил свою речь негр, – я учусь в Нью-Йорке, в Колумбийском университете. Я буду очень признателен, если смогу отработать стоимость проезда туда, поскольку у меня нет денег на покупку билета. Я буду стараться.

– Вы когда-нибудь работали на судне?

– Я регулярно выходил в море на рыбачьей шхуне моего отца.

– Ага.

Капитан Джеймс повернулся к Деннисону.

– Как вас зовут?

Деннисон назвался.

– Что, парень, сидишь на мели? – спросил Джеймс.

– Немного есть, – усмехнулся Деннисон.

– Выпиваешь?

– Нет. Но время от времени не откажусь пропустить стаканчик.

– Я сам такой, – рассудительно промолвил Джеймс. – Но сдается мне, что наш дружок не отказывается от стаканчика каждый вечер.

Билли Биддлер поднял голову и моргнул, когда сообразил, что речь идет именно о нем. Он был небрит, грязен, а белки глаз испещрены красными прожилками. Хотя руки он сжал на коленях, было видно, что они трясутся.

– Да, я пьяница, – признал Биддлер. – Ну так что? Я могу работать на судне, как любой другой. Я буду хорошим помощником, кэп. Возьмите меня, и увидите.

– На судне нет ни капли спиртного, – сказал Джеймс.

– Нет так нет, я могу обойтись без выпивки.

– У тебя может случиться белая горячка, – задумчиво проговорил Джеймс.

– Нет! Что вы! Здоровье просто железное. Парочка недель в море, и я избавлюсь от зависимости. Точно вам говорю.

Потом с надеждой добавил:

– Из этого плаванья я вернусь новым человеком.

– Не сомневаюсь, – сказал Джеймс, медленно и с ленцой. – Только я не собираюсь открывать филиал общества «Анонимных алкоголиков».

Негр подал голос:

– Капитан, я также работал на судне моего дяди, и еще...

– Минуточку, – остановил его Джеймс. – Я не люблю, когда меня перебивают. – Он повернулся к Деннисону. – Когда-нибудь ходил на паруснике?

– Случалось, – ответил тот. – Багамы, Флорида, Карибское море, южная часть Тихого океана.

Капитан Джеймс долго и пристально всматривался в лицо Деннисона. Он выглядел заинтересованным. Потом обернулся к остальным претендентам и сказал:

– Ладно, парни, спасибо, что пришли.

Минуту до претендентов доходило, что их бортанули. Затем они оба заговорили наперебой. Джеймс поднял руку, приказывая замолчать.

– Я сказал мягко, – промолвил он. – Сейчас я скажу без стеснения. Прежде всего, я предпочел бы идти до Нью-Йорка в одиночку, чем взять на борт любителя выпить. – Он усмехнулся, глядя на Биддлера. – Может, ты еще спокойно протянешь пару лет на суше, но до Нью-Йорка доплывет твой труп. Поэтому я тебе отказал. Что касается тебя... – он посмотрел на негра. – Ты хорошо разговариваешь, сынок, и идешь правильной дорогой. Все прекрасно, я таких люблю. Многие черные парни – хорошие моряки, и обычно я рад ходить с ними на одной яхте. Но не в качестве помощника, и не две недели один на один. Я ничего не имею против черных ребят, но я всегда не мог найти темы для разговора с ними. Все вы думаете только об одном – о цвете своей кожи. И подобные разговоры наводят скуку на всякого, если только он сам не чернокожий. То же самое относится и к тебе, сынок. Ты, похоже, славный парень, но я не могу тебя взять. Спасибо, что потрудился догрести сюда.

Билли Биддлер и негр полезли в свои шлюпки. Капитан Джеймс повернулся к Деннисону. На его лице отразилась легкая заинтересованность, словно у человека, засевшего рассматривать юмористический журнал.

– Итак, – начал Джеймс. – Ты сказал, что ходил по южным широтам Тихого?

Деннисон кивнул.

– Пробовал подработать на Туамото.

– Ловля жемчуга?

– Была попытка. Без аквалангов – гнилая затея.

– Это да, – подтвердил Джеймс. – Это точно.

Он дружелюбно улыбнулся. Деннисону он начинал нравиться.

– Так вот, я могу взять с собой одного человека, – сказал капитан. – Особенно человека, пошатавшегося по свету. Мне кажется, ты кое-чего повидал?

– Кое-чего, – уклончиво ответил Деннисон. – Но куда мне до вас!

– О, черт! Ни от кого не скроешься. Но сам-то ты, похоже, пережил за свою жизнь немало приключений.

– Да уж, пришлось.

– Наверно, побывал в горячих уголках?

– По крайней мере, мне так казалось, пока я там был, – ответил Деннисон, смущенно рассмеявшись.

– Мне нравятся люди, которые сталкивались с опасностью, – добавил Джеймс. – Это формирует характер. Полагаю, что ловля жемчуга на Туамото не слишком сильно повлияла на твой характер?

– Я задержался там не надолго, – признался Деннисон. – Вы же знаете, как там...

– Да уж, знаю, – кивнул Джеймс. – Такие занятия не окупаются. Вот и один мой приятель пролетел, Форестер Джонс. Он накропал пару книжек, может, ты и слыхал о нем.

– Имя мне знакомо, – сказал Деннисон. – Если именно он написал... э-э...

– У этого Форестера Джонса неплохой нюх на приключения. Сам он парень здоровый, глаза, как голубой лед. Может, тебе попадалась его фотография в какой-нибудь из его книг? Однажды он сорвался с места и как ты думаешь, куда рванул? В Аравию, к побережью Хадрамаута. Дохлый номер, по-моему. Хорошо, что он вообще оттуда ноги унес. Но такой уж он парень, этот старый пройдоха Форестер. Только расскажи ему о какой-нибудь дыре, куда трудно добраться, и этот паразит уже вострит лыжи. Он не смог раздобыть визу в Саудовскую Аравию, потому и пошел в Аден. Собирался проскочить на север через Йемен. Замаскировавшись под араба, или верблюда, или еще какую тварь...

– Я вспомнил его книгу! – воскликнул Деннисон. – «Роковые пески», вот как она называется!

– Точно, – согласился Джеймс. – Чертовски занимательная книжка. Я пять раз ее прочел. Самая смешная вещь из всех, что я читал.

– Смешная? Вы хотите сказать, что он неверно отразил факты?

– Откуда я знаю? – пожал плечами Джеймс. – Сам-то я никогда не был в Аравии. Все, что мне известно, так это то, что старина Форестер просидел шесть недель в Адене, шатаясь по всем кабакам, какие только мог найти. И, должно быть, насобирал целую кучу интересных историй. Потом он вернулся домой и написал книгу. Что ты на это скажешь?

– Гм... Я могу понять человека, который...

– Слушай, пива хочешь?

– Капитан, я...

– Я собираюсь пропустить порцию, – перебил его Джеймс. – Присоединишься? Вот и славно!

Капитан Джеймс спустился по сходням и вернулся с двумя баночками пива. Открыл и передал одну Деннисону.

– Начинай, – сказал Джеймс. – А эту историю я рассказал тебе, поскольку подумал, что парню, который ловил жемчуг на Туамото, должна понравиться история про то, как мой старый дружок Форестер навешал всем лапшу на уши. Забавная ведь история, разве нет?

– Да, забавно, – согласился Деннисон. – А вы когда-нибудь рассказывали ее самому Форестеру?

– Ясное дело, нет, – сказал Джеймс. – Ему сразу же захотелось бы подробно объяснить мне, что я не прав. Кроме того, книги он пишет хорошие. Ты читал о том, как он прожил полгода с данакилами в южной Эфиопии?

– Кажется, нет. А что, он и вправду там жил?

– Понятия не имею, – ответил Джеймс. – Что я, черт возьми, знаю об Эфиопии? Но Форестер клянется, что он там был. И все, о чем написал, он сам видел в Эфиопии.

– Вы тоже так считаете?

– Я же уже сказал, не знаю. Да меня это и не волнует. Никому это не важно, кроме старины Форестера Джонса. Наверное, он придает этому большое значение.

– Думаю, да, – сказал Деннисон.

– Наверняка. – Джеймс допил пиво и швырнул пустую баночку в воду. – А может, и нет. Может, он и сам уже не помнит, где он действительно побывал, а где и приврал. Ты уже допил?

Деннисон медленно дотянул пиво. Он был сбит с толку и обескуражен. На что Джеймс намекал? Ишь умник выискался! Черт побери, этот Форестер Джонс наверняка хотел рассказать правду, так же, как любой другой на его месте. Но даже у самых лучших и самоотверженных возникают затруднения в этом вопросе. Даже самые правдоподобные истории вызывают подозрения. Само приключение налетает на тебя и уходит, и частенько ты даже не понимаешь, что с тобой что-то случилось, пока все не заканчивается. Тогда ты пытаешься припомнить свои истинные чувства и действия, тебе предстоит вспомнить свои решения, которые ты тогда принимал, и их результат для себя самого. Ты ищешь ответы в кривом зеркале памяти, и вынужден довольствоваться отголоском ответов, жалким подобием настоящих слов и действий. Безнадежное занятие! Память постоянно подсовывает что-то другое, подшучивает над тобой, и слова, которыми ты пересказываешь случившееся, не отражают и десятой части того, что происходило в действительности.

Но лучше это, чем ничего. Все, что человек сохраняет через многие годы, прошедшие со времени настоящего приключения, – это память. Человеческая память разворачивает картину происшествия, яркую и подробную, придавая ценность долгой и, в общем-то, бесполезной жизни.

Если даже Форестер Джонс немного и приврал? Что с того? Ведь самые правдоподобные истории вызывают сомнения, а уж выдумок тем более нечего стыдиться: они отражают человеческие надежды, страхи и желания, показывают путь, каким формировался характер автора.

Чего Деннисон боялся, так это грани между сомнительной правдой и благой ложью, грани, на которой человек может сломаться, потерять все критерии истины. Он страшился минуты, когда правда и ложь сольются в одно, и человек уже не сможет определить, что он только рассказывал о себе, а что было на самом деле. Он уже видел такое. Этому может способствовать алкоголь или наркотики, или однообразное, скучное существование. Когда выдумки и реальность станут для тебя неразделимы, можешь спокойно перерезать себе глотку, пока какой-нибудь ублюдок не сделал это за тебя.

Здесь таилась главная опасность для всех путешественников, более смертельная, чем любой шторм, кораблекрушение или подводные рифы. Но Деннисон гордился своим умением держаться по ветру при любом курсе.

– Ладно, чего уж там, – сказал Джеймс, после продолжительного раздумья. – Если уж начать развозить кашу по чистому блюдцу, то какая, в принципе, разница? Человек поступает так или иначе, потому что это в его характере. Вот и все. Если ты разбираешься в судах и подводном плавании, я мог бы предложить тебе потом работу. Собираюсь заняться поиском затонувших кораблей.

– Я не против, капитан, – ответил Деннисон.

– Отлично, – закончил Джеймс. – Пока нам надо дойти хотя бы до Нью-Йорка. Отплываем послезавтра, а до этого у нас будет куча работки. Приходи вечером, часов в девять, в яхт-клуб. Я выставлю тебе выпивку.

В яхт-клубе была просторная, обшитая деревом комната с современной пластиковой стойкой. Деннисон пришел около девяти. Капитан уже сидел за одним из больших столов. Рядом расположились двое австралийцев, англичанин с женой, швед, писатель и капитан Финнерти.

– Присаживайся, Деннисон, – позвал его Джеймс. – Ты со всеми знаком?

Деннисон кивнул, отыскал свободный стул и заказал себе то же, что пили все, – «Том Коллинз».

Говорил Финнерти.

– Значит, ты собираешься обосноваться в этом полушарии, а, Джимми?

– Ага, – ответил Джеймс. – Через какое-то время Восток становится у тебя поперек глотки.

Англичанин и его жена страстно закивали, соглашаясь, а Финнерти рассмеялся. Он повернулся к австралийцам.

– Вы, ребята, должно быть, считаете, что пережили кучу приключений? Вот этот старый капитан – один из самых знаменитых путешественников нашего времени! Кэп, почему бы тебе не написать книгу о своих приключениях? Да не одну, а по меньшей мере дюжину?

Джеймс усмехнулся и покачал головой.

– Расскажи им, как было дело с теми кули, – настаивал Финнерти. – Тогда, в Вест-Индии.

– Этим ребятам будет скучно выслушивать бред старых дураков, – ответил Джеймс. Но он был явно польщен, и австралийцы без труда его уговорили. Джеймс откинулся на спинку стула, раскурил сигару и заказал по новой для всей честной компании. Он подождал, пока установится полная тишина.

– Я считаю, что ничего особенного в этой истории с кули нет. Подобные случаи в те времена не были редкостью. Давно, двадцать пять лет назад. Я тогда был совсем мальчишкой. Это случилось в Куала-Риба,

6.

В тех краях, которые назывались Датской Индией, а сейчас стали Индонезийской республикой. С датчанами было приятно работать. Я сам наполовину датчанин. Я управлял каучуковой плантацией в диких джунглях, на берегу грязной речушки, которая текла в море Флорес. Я был единственным белым на сотни миль окрест. У меня имелся помощник – наполовину датчанин, наполовину яванец. Пока дела шли хорошо, он вел себя спокойно. Еще там жили четверо полицейских-яванцев – они следили за порядком, и несколько сотен китайских кули, работавших на плантации.

В то время каучук приносил солидный доход. Я был молод и полон энергии, и я действительно поклялся кули, что хорошо им заплачу. Хотел произвести впечатление. Молодым соплякам это свойственно.

Да, лучше бы я вообще никогда не связывался с этими кули. Это были ребята из Кантона, и они черт знает сколько лет в глаза не видели женщин. Яванцы были, впрочем, довольно спокойные парни, с ними вполне можно было ладить. Но китайцы, особенно те кули, что происходили из окрестностей Кантона, были помешаны на общественной и политической сознательности. Собственно, по-моему, все эти китайцы были отъявленными коммунистами. И они у меня вкалывали на совесть, не разгибаясь – уборка каучука, сами понимаете.

Они знали, конечно, что я здесь новенький – последний белый, который был управляющим до меня, недавно загнулся от лихорадки. И эти парни решили, что со мной можно шутить шутки. Они заикнулись было о повышении платы – я послал их ко всем чертям. Я и так платил им ровно столько же, сколько получали все остальные кули на архипелаге. Парни пошумели малость, но в конце концов им пришлось заткнуться.

И все бы шло, как по маслу, если бы баркас из Батавии, на котором привозили их зарплату, пришел вовремя. Но баркас не пришел. Я потом узнал, что его перехватили пираты-даяки и, соответственно, грабанули и пустили на дно. Эти даяки промышляли по Сулу и морю Флорес. От них просто житья не было – пока, пару лет спустя после того случая, Друикшир со своими ребятами не прошелся рейдом вдоль всего побережья Борнео и не перевернул вверх дном все их поганые деревушки. Я тоже приложил к этому руку, и, должен вам сказать, ребята, эта операция прошла, как по нотам. Славное было дельце!

Но тогда даяки были еще в силе, и, как на зло, перехватили мой баркас с серебришком кули.

И, когда подошел срок, я не смог с ними расплатиться, как обещал. Я предложил им расписки, но чертовы кули не соглашались брать никакие бумажки. Эти узкоглазые тупицы верили только в полновесное серебро, они считали деньгами только то, что можно попробовать на зуб. Я говорил, что деньги обязательно прибудут, но мне не верили. Поползли слушки, что, дескать, я вообще не собираюсь им платить. И мерзавцы стали просто невыносимыми.

Я считал себя человеком спокойным и рассудительным, и думал, что всегда сумею договориться с людьми. Но эти негодяи меня вконец достали, и я озверел. Когда кули в сотый раз приперлись капать мне на мозги, я заорал, чтобы они заткнулись, или я в самом деле не заплачу им ни цента. А баркас с серебром все не приходил.

Смешно сказать, но в чертовых джунглях эти деньги и потратить-то было не на что! Все, что кули могли с ними делать – так это складывать в кубышки или, того лучше – продувать друг другу в трик-трак. Но мерзавцы желали получить свое серебро на руки точно в день зарплаты, словно какие-нибудь заводские рабочие.

Мне, конечно, пришлось туго. Эти гады избили до полусмерти одного из полицейских. Я в наказание на три дня вполовину урезал им пайку риса и добавил лишний час рабочего времени. Стоит только раз позволить кули сесть тебе на голову – и все, ты пропал. Даже я, сопляк, успел это понять.

Мой бедный помощник, на которого и раньше-то не особенно можно было положиться, чуть не наложил в штаны от страха. Парень умолял меня выступить перед работягами, толкануть речугу или что-то вроде этого, предлагал снарядить специальную лодку и послать в Батавию. Как я мог на такое согласиться? Пришлось и ему втолковывать, что баркас прибудет со дня на день. «Там и моя зарплата, и твоя, – говорил я ему. – Эти чертовы кули прекрасно знают, что в конце концов получат свои вонючие монеты. Им бы только найти повод, чтобы поскандалить».

Но тут кули начали отлынивать от работы. Я вызвал их десятников и сообщил, что дневная норма должна выполняться в любом случае. Мерзавцы-десятники только разводили руками. Дескать, что они могут поделать? Я сказал, что каждый из них мне лично за это ответит.

На следующий день они не собрали и половины нормы. Желтомордые ублюдки собрались вокруг конторы и скалились, ожидая, что я на это скажу. Ну, я им и показал. Велел помощнику прикрывать меня с револьвером наготове, а сам кинулся на десятников с кулаками. Я расквасил до черта желтых рож, и сказал, что назавтра они получат то же самое, если не выполнят норму. Эти вонючие китаезы такие тощие – одна кожа да кости, поэтому то, что я устроил, даже и дракой не назовешь.

Вечером они прислали ко мне парламентера. Представьте, они требовали увеличить дневную пайку риса! Я ответил, что пусть они сперва ее заработают. А когда этот ублюдок вздумал со мной препираться, я врезал ему как следует и заставил заткнуться.

Теперь у моего помощника действительно появился повод трястись. Он лепетал, что, дескать, нам опасно ходить поблизости от бараков кули, как стемнеет. Я сказал, что мы не должны показывать слабину, если хотим удержать положение под контролем. Но откуда было взяться храбрости у этой бесхребетной мокрицы?

Мы теперь ни на минуту не расставались с револьверами и постоянно держали наготове винтовки. Что-то такое носилось в воздухе, знаете ли. Я обычно не очень доверяю таким предчувствиям. Но в этих диких джунглях, когда под боком пара сотен озверевших кули, которые бредят убийством, ошибиться трудно. Я прижал их еще крепче прежнего, заставлял вкалывать с утра до ночи. По моему разумению, если этих людишек как следует заморить работой, у них просто не останется сил, чтобы затевать бунты. Кроме того, я по-прежнему рассчитывал на этот чертов баркас.

И тут вмешалась глупая случайность. Я как раз убирал в сейф какие-то бумаги, когда в контору забрел один из этих кули. Он увидал открытый сейф, а в нем – кучу мешочков. У этой желтой образины глаза враз стали круглыми, чуть на лоб не вылезли. Ясное дело, он решил, что в мешочках – их денежки.

Естественно, никаких денег там не было и в помине. В этих мешках я держал образцы минералов и горных пород, которые, согласно инструкциям, должен был отослать в Батавию. Но попробуйте втолковать тупому кули, что в бугристых холщевых мешочках можно держать что-нибудь другое, кроме талеров Марии-Терезии.

– Наши деньги? – спросил он.

– Деньги еще не прибыли, – ответил я.

– А мешочки...

– Послушай, ты, идиот! – разозлился я. – Ты видел, как приходил баркас? Сверху по реке? Или снизу?

– Нет. Но...

– Так откуда, черт возьми, тут взяться деньгам? Когда придет баркас – прибудут и ваши деньги! А теперь убирайся отсюда ко всем чертям!

– Что в мешочках?! – заверещала эта желтая обезьяна.

Я едва удержался, чтобы не развязать один из мешков и не ткнуть его туда мордой. Пусть бы понюхал свое серебришко! Но я решил этого не делать. Нужно было держать себя в руках. В конце концов, порядок – прежде всего. Если я покажу ему, что в мешках, то каждый из этих двух сотен кули тоже захочет посмотреть. И, если бы я так сделал, я полностью утратил бы контроль над ситуацией.

– Пшел вон! – заорал я, и пинками выкинул наглеца из конторы.

А надо вам сказать, что как раз тогда меня прихватила лихорадка. Любой белый, который попадает в джунгли, рано или поздно ее подхватывает. Поэтому я, должно быть, вел себя несколько несдержанно – хотя, надо признаться, характер у меня и в лучшие времена не ангельский.

А баркас с деньгами все не приходил. И через трое суток, ночью, начались настоящие неприятности. Толпа кули окружила контору и начала ломиться внутрь. Меня тогда в конторе не было. Только помощник, у которого поджилки тряслись от страха, да пара полицейских-яванцев. Эти идиоты запросто могли спокойно отсидеться в конторе – у каждого было по винтовке, а контора была построена весьма основательно, и вполне могла сойти за маленькую крепость. Так нет, они совсем потеряли голову, и решили удрать через заднюю дверь.

Кули искрошили их в капусту своими мачете. Потом попробовали было взломать сейф, но не тут-то было. Желтомордые сволочи вконец озверели. Они поняли, что терять больше нечего, и решили закончить начатое, а потом свалить все на даяков. И рванули искать меня.

А я со своими двумя полицейскими торчал тогда ниже по реке – мы спустились на каноэ, посмотреть, нет ли каких следов этого чертова баркаса. И тут на пригорок вывалилась толпа кули, и хлынула вниз, прямо на нас. У каждого был при себе мачете, а пара-тройка разжилась теперь еще и винтовками и револьверами. Смотрелись они внушительно, скажу я вам!

Мои полицейские хотели свалить вниз по реке – мы же были на каноэ. Но я не разрешил. Будь я проклят, если позволю узкоглазым ублюдкам разнести весь лагерь вдребезги! У нас были винтовки и пара ящиков с патронами. Кроме того, я заранее тихонько припрятал в джунглях еще кучу патронов. Совсем близко, всего в полумиле отсюда. Быстрым шагом мы добрались бы туда в считанные минуты. Место надежное, хорошо укрытое. Я сказал полицейским, что если мы сами сумеем утихомирить мятежников, нам выдадут в Батавии особое вознаграждение. Парням это не очень-то понравилось, но спорить они не стали и пошли со мной.

Мы рванули прочь от реки, напролом через джунгли. А сзади за нами неслись две сотни кули, вереща и улюлюкая. Они палили нам вслед из винтовок – к счастью, совершенно без толку.

Так они за нами и гнались, пока мы не добежали до моего тайничка с боеприпасами. Я оставил копов в засаде, а сам бросился через заросли обратно, в обход. Решил напасть с фланга. Копы должны были ждать, пока я не начну стрелять, а потом поддержать меня огнем.

Три человека против пары сотен кули! Что ж, моя уловка сработала. Во-первых, чертовы кули никак не могли сообразить, откуда я стреляю. А у меня был прекрасный выбор мишеней, и я не тратил патронов попусту. Когда эти одуревшие желтые дьяволы меня, наконец, заметили, они ринулись ко мне. Никогда не думал, что узкоглазые негодяи имеют понятие о мужестве, но тут волей-неволей задумаешься – я стрелял, а они перли на меня, как сумасшедшие. Я еле успевал менять рожки, мой автомат раскалился так, что держать было больно. Не знаю, как бы я выбрался из этой переделки, если бы не гранаты.

Понимаете, у меня была с собой пара-другая гранат. Я приберегал их на самый крайний случай. И когда патронов почти не осталось, а автомат так нагрелся, что выгорела вся смазка, я перестал стрелять. Китаезы снова сгрудились в кучу и полезли на меня. И тогда я кинул гранаты, в самую гущу желтожопых обезьян. Пару старых добрых гранат, оставшихся с Первой Мировой войны, таких, знаете, с длинными деревянными ручками. Они сработали что надо!

Короче, остались одни лохмотья – и от кули, и от доброго куска джунглей. В лунном свете это смотрелось потрясающе! Я для верности кинул еще одну гранатку. На том все и закончилось.

Когда я вернулся к своим копам, оказалось, что китаезы успели их обойти, и теперь в живых оставался только один, да и тому изрядно досталось. Но парень все же выжил.

Я послал запрос на новых работников. На этот раз брал только яванцев. Эти китайцы такие неуживчивые, все им не так!