Текст книги "Похищенный. Катриона"

Глава 9. Человек с поясом, полным золота

Прошло чуть более недели, и стало очевидно, что нас преследует злой рок. В иной день судно подвигалось вперед, но на другой – его на многие мили относило в сторону. Наконец нас отнесло так далеко к югу, что весь девятый день напролет мы кружили, лавируя неподалеку от скалистых берегов мыса Рат, которые виднелись справа и слева по борту. Собрались на совет шкипер и его помощники и вынесли решение, суть которого я не мог уяснить себе толком, но последствия его были явны: обратив противный ветер в попутный, мы стремительно шли на юг.

На десятый день после полудня волны постепенно утихли, море затянуло белым туманом, да таким плотным, что с кормы не стало видно бака[15]15
  Бак – носовая часть верхней палубы.


[Закрыть]. Все это время, когда случалось мне выходить на палубу, я видел, что шкипер с помощниками и матросы толпятся у фальшборта[16]16
  Фальшборт – продолжение борта выше палубы.


[Закрыть] и настороженно к чему-то прислушиваются. «Буруны!»[17]17
  Бурун – волна, разбивающаяся о подводные препятствия.


[Закрыть] – расслышал я, и, хотя значение этого слова было для меня темно, мысль о грозящей опасности взволновала меня несказанно.

Около десяти часов вечера я подавал ужин шкиперу и мистеру Райчу, как вдруг послышался страшный треск – похоже, бриг на что-то наткнулся, – и вслед за тем раздались пронзительные крики. Оба моих начальника вскочили со своих мест.

– Неужели разбились? – проговорил мистер Райч.

– Ошибаетесь, сударь, – отвечал шкипер. – Это всего лишь лодка. Как видно, мы ее опрокинули.

И они поспешили на палубу.

Шкипер оказался прав. В тумане мы наскочили на лодку, и она, разлетевшись надвое, пошла ко дну со всею командой. Уцелел только один человек. Он, как я потом узнал, был пассажиром и сидел на корме; остальные ж, гребцы, сидели на банках. В момент столкновения корму лодки подбросило в воздух, и пассажир (руки его были не заняты, и мешал ему разве что фризовый плащ, длинный, по самые щиколотки) подпрыгнул и ухватился за бушприт[18]18
  Бушприт – горизонтальный или наклонный брус, выступающий перед носом корабля.


[Закрыть] брига. То, что он умудрился выйти целым и невредимым из столь опасной для него переделки, свидетельствовало не только о его удачливости, но также о его незаурядной ловкости и силе. А между тем, когда шкипер ввел его в каюту и я увидел лицо незнакомца, ничто не выдавало его волнения и он казался не более обеспокоен случившимся, нежели я в ту минуту.

Росту он был невысокого, зато великолепно сложен и легок и быстр в движениях, как олень. Лицо его было покрыто темным загаром, сквозь который обильно проступали веснушки и следы оспы, но оно было приятно благодаря открытому взгляду. Глаза, необычайно подвижные, светлые, искрились каким-то безумным блеском; они притягивали к себе и вместе с тем настораживали. Сняв плащ, незнакомец положил на стол пару пистолетов с великолепной серебряной отделкой, и я заметил, что к поясу его пристегнута длинная шпага. Манеры его были изящны и благородны; надо было видеть, как выпил он чарку за здоровье шкипера. При первом же взгляде на этого человека я понял, что гораздо лучше быть его другом, чем недругом.

Шкипер, со своей стороны, тоже, казалось, присматривался к незнакомцу, но скорее не к нему самому, а к его одежде. И в самом деле, как только фризовый плащ был снят, незнакомец предстал в наряде чересчур пышном для торгового брига. На нем была шляпа с перьями, красный камзол, черные плисовые штаны и синий кафтан с серебряными пуговицами и с серебряными галунами, правда несколько пострадавший от морского тумана и долгого путешествия, – очевидно, его обладатель спал в нем не одну ночь.

– Примите мое искреннее сожаление по поводу гибели вашей лодки, – сказал шкипер.

– Храбрые были люди, – заметил незнакомец. – Я предпочел бы, чтобы с моря вернулись они, а не лодка, пусть даже дюжины две таких лодок.

– Там были ваши друзья? – спросил Хозисон.

– В ваших краях таких друзей не найти, – последовал ответ. – Они были преданы мне, как собаки. Головы готовы были за меня сложить.

– Да, сэр, – проговорил шкипер, не спуская глаз с лица собеседника. – Людей на свете много, чего не скажешь о лодках.

– Что ж, справедливое замечание! – воскликнул незнакомец. – Я смотрю, вы не лишены проницательности.

– Я был во Франции, сэр, – отвечал шкипер с явною многозначительностью.

– Не вижу в этом ничего удивительного. Там побывали многие удальцы.

– Несомненно, сэр, но кое-кого влекут туда пышные мундиры.

– О, так это намек! – вскричал незнакомец, и рука его опустилась на пистолеты.

– Не горячитесь, сударь, – промолвил шкипер. – Не вижу повода. Выстрелить – дело нехитрое. На вас французский мундир, но язык-то вас выдает. Сразу видно: шотландский. Что ж, ваша судьба – судьба многих честных людей в наше время. Я не осмеливаюсь их осуждать.

– Так, стало быть, вы принадлежите к честной партии? – спросил джентльмен в синем кафтане. Он подразумевал партию якобитов[19]19
  Якобитами называли сторонников шотландской королевской фамилии Стюартов, католиков по вероисповеданию. Названы так по имени короля Якова Второго.


[Закрыть], ибо в междоусобных раздорах каждая из противоборствующих сторон закрепляла за собой привилегию именоваться честной.

– Я ревностный протестант, сэр, и благодарю Бога за это…

Никогда прежде Хозисон не говорил о религии, но, как я узнал впоследствии, он был набожен и, когда только сходил на берег, спешил в церковь.

– Но у меня достанет сочувствия к человеку, – продолжал он, – который приперт к стене.

– Что ж, хорошо, коли так. Должен вам откровенно признаться, я один из тех честных дворян, которые в сорок пятом и в сорок шестом годах потерпели крушение[20]20
  Имеется в виду самое крупное и последнее восстание шотландских якобитов 1745–1746 гг. за престол.


[Закрыть]. И чтобы быть уж до конца откровенным, скажу вам прямо: если я попаду в руки господ в красных мундирах[21]21
  Красные мундиры носили английские солдаты.


[Закрыть], мне придется не весело. Так вот, сударь, я направлялся во Францию. Меня встречал в этих водах французский корабль, но в тумане он нас не заметил и прошел стороной, чего, весьма сожалею, не сделали вы. И вот что остается добавить: если вы доставите меня к месту моего назначения, я вас щедро отблагодарю за труды и проявленную заботу.

– Во Францию? – переспросил шкипер. – Нет, сэр. Это никак невозможно. Но в ваши родные края, извольте, доставлю. Это мы еще успеем обтолковать.

Тут, к сожалению, шкипер заметил, что я стою и слушаю в углу каюты, и тотчас отослал меня в камбуз[22]22
  Камбуз – корабельная кухня.


[Закрыть] принести джентльмену ужин. Надо ли говорить, что я обернулся единым духом. Войдя в каюту, я увидел, что незнакомец снял с себя пояс с деньгами и, развязав его, бросил на стол две гинеи. Шкипер поглядел на гинеи, потом на пояс, потом на его обладателя и, мне показалось, пришел в волнение.

– Половину этого, и я к вашим услугам! – воскликнул он.

Незнакомец быстро смахнул со стола гинеи и, положив их обратно в пояс, повязал его под камзол.

– Я, кажется, говорил вам, сэр, ни один пенс не принадлежит мне. Это деньги предводителя нашего клана. – При этих словах он гордо заломил шляпу. – Я был бы нерадивым посыльным, если бы поскупился толикой этих денег и не довез в целости остальное. Но я оказался бы последним негодяем, канальей, если бы столь дорого оценил свою голову. Тридцать гиней за высадку на ближайший берег или же шестьдесят, если доставите меня в Линни-Лох. Решайте, это мое последнее слово. Если вам этого не довольно, что ж, весьма сожалею, вы же и прогадаете.

– Ах так! – сказал Хозисон. – А если я выдам вас кому следует?

– Вы поступите весьма опрометчиво, – отвечал незнакомец. – Да будет вам известно, что, как и у всякого честного дворянина в Шотландии, земли моего вождя конфискованы. Его имение прибрал к рукам некто, именующий себя королем Георгом, а собирают доходы чиновники, вернее, пытаются собирать. Но, к чести Шотландии, бедные арендаторы еще не забыли своего вождя, который томится в изгнании. Эти гинеи составляют часть той ренты, которую с нетерпением ожидает король Георг. Так вот, сударь, судите сами (вы кажетесь мне человеком смышленым): вы привозите эти деньги туда, где рыщут чиновники, и что же, спрашивается, вам от них останется?

– Гроши, что правда, то правда, – отвечал Хозисон и, подумав, сухо примолвил: – Если они узнают, но ведь могут и не узнать. Придержи я только язык за зубами…

– Превосходно, но я-то выведу вас на чистую воду. Придумано хитро, но я-то вас похитрее. Как только меня возьмут под стражу, я не стану скрывать, что за деньги я вез.

– Что ж, хорошо, я согласен. Шестьдесят гиней – и дело с концом. Так что, по рукам?

– По рукам, – сказал дворянин, и они обменялись рукопожатиями. Затем шкипер удалился (мне показалось, довольно поспешно), и я остался наедине с незнакомцем.

В те времена, когда свежи еще были в памяти события сорок пятого года, многие дворяне-изгнанники, невзирая на грозившую им смертную казнь, приезжали тайком на родину, чтобы повидаться с друзьями и родственниками, а иногда и затем, чтобы собрать себе некоторое вспоможение. Что касается вождей кланов, лишенных своих владений, то приходилось нередко слышать, что их арендаторы, случалось, отказывали себе во всем, лишь бы отослать им денег, а их сородичи, дабы собрать эту сумму, совершали дерзкие переходы под самым носом у королевских войск и, перевозя ее, проплывали сквозь строй великого сторожевого флота нашей державы. Конечно, все это я знал из рассказов, но вот предо мною был человек, которого ожидала смертная казнь не только за контрабанду и участие в мятеже, но за еще более тяжкий проступок, ибо служил он французскому королю Людовику! Сверх того (хотя казалось бы, куда уж больше) на нем был пояс с золотыми гинеями. Каково бы ни было мое мнение об этом человеке, я не мог не взирать на него с нескрываемым любопытством.

– Так, стало быть, вы якобит? – сказал я, подавая ему ужин.

– Да, – отвечал он, принимаясь за трапезу. – А ты, судя по твоему печально вытянутому лицу, не иначе как виг?

– Да так, ни то ни се, – сказал я, не желая досадить ему своим ответом, хотя на самом деле я был вигом, насколько, конечно, мистеру Кэмпбеллу удалось из меня такового сделать.

– Иными словами, ничто, – улыбнулся он. – Однако послушайте, мистер Ни-то-ни-се, эту бутылку уже осушили. Будет весьма прискорбно, если с меня возьмут шестьдесят гиней и еще вдобавок изморят жаждой.

– Погодите минуту, я схожу за ключом, – сказал я и вышел на палубу.

Туман еще больше сгустился, волны почти утихли. Поскольку определить наше точное местонахождение не было никакой возможности, а ветер, каким бы слабым он ни был, не мог удерживать на верном курсе, мы были вынуждены лечь в дрейф[23]23
  Лечь в дрейф – расположить паруса так, чтобы судно оставалось почти неподвижным.


[Закрыть]. Несколько матросов по-прежнему прислушивались к бурунам, но шкипера и помощников среди них не было. Они стояли на шкафуте[24]24
  Шкафут – часть верхней палубы между фок-мачтой и грот-мачтой.


[Закрыть] и с жаром совещались о чем-то. Не знаю отчего, но мне показалось, что замышляют они недоброе. И точно, подойдя ближе, я услыхал слова, которые подтвердили мои подозрения.

Говорил мистер Райч, который после некоторого раздумья, казалось, напал на нужную мысль:

– А нельзя ли нам как-нибудь выманить его из каюты?

– Нет уж, пускай остается там, – возразил шкипер. – В каюте довольно тесно, там шпагою не размашешься.

– Да, но и взять его будет не просто.

– Отчего же. Попытаемся отвлечь его разговором, зайдем с боков. А не выйдет, так чего проще: ворвемся в двери. Он и опомниться не успеет.

При этих словах меня охватил страх, но его заглушила ненависть к моим похитителям, жадным, вероломным убийцам. Я хотел было убежать, но жажда мести придала мне решимости.

– Господин шкипер, – воскликнул я, – джентльмен в каюте просит вина, а в бутылке ничего не осталось. Позвольте ключ, я подам ему другую.

Все трое вздрогнули и обернулись.

– Ба! Вот случай достать оттуда оружие! – воскликнул мистер Райч и обратился ко мне со словами: – Послушай, Дэвид, ты ведь знаешь, где хранятся у нас пистолеты?

– Дэвид знает, – ответил за меня Хозисон. – Дэвид славный малый. Видишь ли, Дэвид, мой мальчик, этот дикий горец очень опасен, он тут на судне натворит бед. И к тому же он враг королю Георгу. Да хранит Господь нашего короля.

Никогда прежде на «Ковенанте» мне не оказывали такого внимания. Я отвечал согласием, как будто все, о чем они только что говорили, было для меня в порядке вещей.

– Вся беда в том, – пояснил шкипер, – что все огнестрельное оружие находится в каюте, у него под носом. Там же и порох. Если я или кто-либо из моих помощников станет у него на глазах собирать оружие, он явно заподозрит недоброе. Другое дело ты, Дэвид. Что тебе стоит прихватить пару пистолетов да рог с порохом. Он тебе и слова не скажет. Если ты это дело умно обделаешь, я уж как-нибудь о том не забуду, когда там, в Каролине, ты вспомнишь про добрых друзей, а друзья-то твои далеко.

Тут мистер Райч что-то прошептал ему на ухо.

– Это вы верно, сэр, изволили заметить, – сказал шкипер и обратился ко мне: – Запомни, Дэвид, у этого человека имеется пояс с золотом. Так вот, и тебе кое-что из него перепадет. Слово тебе даю.

Я отвечал, что готов исполнить его поручение, хотя у меня едва доставало духу говорить с этим человеком. Шкипер дал мне ключ от винного рундука, и я тихо пошел к каюте. Что же мне делать, раздумывал я. Воры и негодяи, они похитили меня и везут на чужбину. Они убили бедного Рэнсома. Так неужели мне им потворствовать? Пособничать им в еще одном убийстве? Но с другой стороны, было страшно. Смерть, неминуемая смерть ожидала меня, ибо разве могли устоять один человек да юнец, будь они даже храбры как львы, против всей команды.

В смятении вошел я в каюту и увидел при свете лампы моего якобита, неспешно поедающего свой ужин. Я взглянул на него и вмиг решился. Нет, не моя заслуга в том, я ни на что не решился, но совершенно невольно, движимый некою силой, подошел к незнакомцу и, положив ему на плечо руку, спросил:

– Вы хотите, чтобы вас убили?

Он вскочил и устремил на меня вопросительный, полный недоумения взгляд.

– Здесь все убийцы! – вскричал я. – Они убили юнгу. Теперь пришел и ваш черед.

– Так-так! Однако ж прежде им надо будет меня одолеть, – сказал незнакомец и, оглядев меня с любопытством, воскликнул: – А ты? Ты за меня?

– Да, за вас. Я не хочу быть вором, я не хочу запятнать себя кровью. Я буду держать вашу сторону!

– О, ваше имя, юноша?

– Дэвид Бальфур, – отвечал я и, подумав, что обладатель столь изысканного кафтана, несомненно, привык к порядочному обществу, почел нужным прибавить: – Бальфур из Шоса.

Ему же и в голову, видимо, не пришло усомниться в моем ответе – горцы привыкли видеть цвет своего дворянства прозябающим в нищете. Но поскольку поместья у него, разумеется, не было, то мои слова уязвили ребяческое тщеславие, коим в избытке был наделен этот человек.

– Я из рода Стюартов, – приосанясь, объявил он. – Алан Брек – честь имею представиться. Довольно того, что я принадлежу к королевскому роду, и, хотя имя мое звучит просто, я не прибавляю к нему названий унавоженных ферм, которых у меня нет.

И, отпустив эту колкость, как будто решалось дело первейшей важности, он приступил к обсуждению наших возможностей.

Шкиперская каюта сбита была на славу, так прочно, что ей не страшны были даже морские валы. Из пяти проемов ее войти можно было лишь в световой люк и две двери. Двери можно было закрыть наглухо; были они из крепкого дуба, с крюками, так что при случае их можно было и запереть. Одну дверь я уже запер и хотел было приняться за другую, но Алан остановил меня.

– Дэвид, – сказал он, – к сожалению, не могу припомнить название твоего поместья, а потому осмелюсь называть тебя попросту Дэвид, – эта открытая дверь – лучшее средство защиты в моей стратегии.

– А не лучше ли будет все же закрыть ее?

– Ни в коем случае! – воскликнул Алан. – Видишь ли, у меня, как известно, одно лицо. И коль скоро эта дверь останется открытой, а я буду стоять лицом к ней, то главные неприятельские силы окажутся прямо передо мной, чего я им и желаю.

Затем после тщательнейшего осмотра он взял с козел кортик (кроме огнестрельного оружия, там было несколько кортиков) и, покачав головой, заметил, что отроду не видал таких скверных клинков.

Тогда он усадил меня за стол и велел заряжать все пистолеты, снабдив меня пороховницей и сумкою с пулями.

– Позволю себе заметить, – сказал он, – человеку благородного происхождения эта работа куда больше к лицу, чем скрести тарелки и подавать вино неотесанным морякам.

С этими словами Алан стал посредине каюты, лицом к двери, обнажил свою шпагу и сделал выпад, как бы желая удостовериться, можно ли фехтовать в каюте.

– Придется только колоть, – покачав головой, сказал он. – А право, жаль. Я не смогу показать вполне свое фехтовальное искусство и наносить им удары сверху, которые мне особенно удаются. А теперь дозаряди пистолеты и слушай меня.

Я отвечал готовностью. Сердце мое стеснила тревога, во рту пересохло, в глазах потемнело. Мысль, что многочисленный неприятель скоро ворвется в каюту, повергала меня в трепет. Море, плещущее за бортом, куда в скором времени, не успеет еще заняться рассвет, выбросят мое охладелое тело, пронеслось невольно перед моим мысленным взором.

– А каковы силы неприятеля, интересно узнать? – спросил Алан.

Я подсчитал, но в голове у меня была такая сумятица, что пришлось пересчитать еще два раза.

– Пятнадцать человек, – наконец проговорил я.

Алан присвистнул:

– Что ж, делать нечего. А теперь слушай меня внимательно. Я буду оборонять дверь, где предстоит главная баталия. Ты в это дело не вмешивайся. И прошу в эту сторону не стрелять, стреляй только тогда, как увидишь, что я упаду. Уж лучше иметь перед собою десятерых противников, чем позади союзника, который, того и гляди, прострелит тебе спину.

Я сказал, что стрелок я и вправду скверный.

– Браво! Достойный ответ! – вскричал он в восторге от моего чистосердечия. – Немногие из храбрецов решились бы на такое признание.

– Однако, сэр, позади нас еще одна дверь, они могут ее выломать.

– Верно. Эту дверь ты возьмешь на себя. Как только зарядишь пистолеты, полезай на эту койку – оттуда лучше приглядывать за окном. А начнут ломиться в дверь – стреляй без промедления. Что ж, сударь, пора вам набираться солдатского опыта. Что ты еще должен оборонять?

– Люк. Но право, мистер Стюарт, надо иметь глаза на затылке, чтобы не выпускать из виду и люк, и дверь. Если я повернусь лицом к двери, то не замечу, как они полезут в люк.

– Верно, но уши-то у тебя для чего?

– И вправду! – воскликнул я. – Я услышу, как разобьется стекло.

– Ты не лишен некоторой сообразительности, – мрачно сказал Алан.

Глава 10. Осада шкиперской каюты

Между тем время мирных бесед кончилось. На палубе долго ждали моего возвращения и, не дождавшись, решили проверить, в чем дело. Не успел Алан договорить, как в открытых дверях показался шкипер.

– Стоять! Ни с места! – крикнул Алан и направил на него острие шпаги.

Шкипер остановился, но не дрогнул, не отпрянул назад.

– Обнаженная шпага? – усмехнулся он. – Странный ответ на гостеприимство.

– Знаете ли вы, кто перед вами?! – вскричал Алан. – Я потомок королей! У меня королевское имя. На моем гербе – дуб. Видите эту шпагу? Она отправила на тот свет столько вигов, сколько вам по пальцам не пересчитать. Зовите шайку ваших приспешников, сударь, и нападайте. Чем скорее начнется дело, тем скорее вы почувствуете вкус моего стального клинка.

Шкипер ничего не сказал Алану, но зловеще взглянул поверх его плеча на меня.

– Я припомню тебе это, Дэвид, – проговорил он сквозь зубы, и от его голоса у меня по спине пробежала дрожь.

С этими словами он удалился.

– А теперь, – сказал мне Алан, – гляди в оба, держись, сейчас начнется.

Он вынул из ножен кинжал и оставил его в левой руке на случай, если его противникам удастся проскочить под поднятой шпагой. С тяжелым сердцем я влез на койку, прихватив заряженные пистолеты, и растворил окно. Из окна видно было лишь небольшую часть палубы, но для наблюдения этого было достаточно. Волны спали, ветер совсем утих, паруса даже не трепетали, на бриге царила мертвая тишина. Но вот послышался приглушенный говор, а через несколько мгновений отрывистый звон упавшего кортика. Как видно, в неприятельском стане раздавали оружие. Затем все опять стихло.

Боялся ли я? Не знаю, как выразить мое тогдашнее чувство. Сердце мое билось, точно у птицы, мелкою, учащенною дрожью, перед глазами все плыло, мутнело, меркло; я протирал глаза, но снова все на миг затемнялось. Была ль у меня надежда? Да нет, никакой, лишь мрак отчаяния и лютое ожесточение на весь белый свет – чувство, одушевлявшее меня желанием продать свою жизнь как можно дороже. Помню, я попытался молиться, но страшный сумбур, мельтешение мыслей, что обыкновенно бывает при стремительном беге, – все это рассеивало и поглощало слова молитвы. Нет, одного я хотел, одного жаждал, чтобы дело началось поскорее и поскорее уж кончилось.

И оно началось – я едва опомнился. Топот, рев толпы, а затем воинственный крик Алана, звон стали и чей-то надсадный вопль – вопль раненого. Я обернулся и увидел в дверях мистера Шуэна, скрестившего свой клинок со шпагой Алана.

– Это он убил юнгу! – воскликнул я.

– Назад! К окну! – прокричал Алан, и не успел я оборотиться, как его клинок пронзил помощника шкипера.

Настало время и моим действиям. Едва я повернулся к окну, как мимо с топотом пробежало пятеро, таща запасной рей, чтобы таранить дверь. Никогда прежде не доводилось мне держать пистолета, стрелял я раз или два из ружья, но чтобы стрелять в человека… Я и помыслить о том не мог. Однако рассуждать было нечего: теперь или никогда. Они уже были у двери, рядом, раскачивали рей.

– А-а, получайте! – вскричал я и выстрелил через окно в самую гущу нападавших.

Как видно, пуля не прошла мимо: один застонал, попятился; остальные пришли в замешательство. Не успели они опомниться, как я снова выстрелил – пуля прожужжала над их головами, а после третьего выстрела, хотя я и промахнулся, матросы бросили рей и обратились в бегство.

Я обернулся и окинул взглядом каюту. Все заволокло пороховым дымом, в ушах моих звенело от грохота выстрелов. Но Алан стоял, как и прежде; шпага его была в крови, а сам он был так преисполнен торжества победы и застыл в такой гордой позе, что походил на изваяние триумфатора. Перед ним на четвереньках медленно оседал мистер Шуэн; изо рта у него хлестала кровь, бледное лицо искажено было судорогой. Тут его подхватили и выволокли из каюты за ноги. Вероятно, в эту минуту он испустил дух.

– Принимайте вашего вига! – воскликнул Алан и, обернувшись ко мне, осведомился о моих победах.

Я сказал, что кого-то ранил, похоже шкипера.

– А я уложил двоих. Нет, мало еще крови. Вот увидишь, они снова повалят. К окну, Дэвид. Пока это только глоток вина перед трапезой.

Я вернулся на свое место, перезарядил три пистолета и стал дожидаться.

Наши враги находились поблизости. Они стояли на палубе, с жаром споря о чем-то. Средь плеска волн я расслышал несколько слов.

– Шуэн испортил все дело, – проговорил один голос.

– Э, приятель, он свое уж сполна получил.

После этого голоса вновь понизились, загудели, только теперь большею частью говорил один человек, как бы излагая план действий, ему отзывались коротко, сперва один, потом другой голос – они выражали готовность. Из всего этого я заключил, что готовится новый приступ, и поспешил предупредить Алана.

– Молю Бога, чтоб они поскорей начали, – сказал он. – Если мы не отвадим этих гостей, нам в эту ночь не уснуть. Но на сей раз держи ухо востро. Дело будет жаркое.

Пистолеты были наготове, оставалось только слушать и ждать. В суматохе боя мне недосуг было рассуждать, страшно мне или нет; теперь же в грозовой тишине страх подступил с удвоенной силой и нераздельно овладел всем моим существом. Мысль об острых клинках, о холодной, отточенной стали была неотвязна; и вскоре, как только послышались во тьме крадущиеся шаги, шорох матросских курток, ползущий вдоль стены каюты, и стало ясно, что наши враги становятся по местам, страх мертвою хваткой сдавил мне горло.

Шаги удалились к двери, которую оборонял Алан, и я уже было решил, что мое участие в деле кончилось, как вдруг кто-то тихо спрыгнул на крышу каюты прямо над моей головой.

В следующий миг раздался пронзительный свист боцманской дудки. То был сигнал наступления. В дверь с разбегу ударили, она зашаталась – целая ватага с кортиками в руках штурмовала ее. В ту же минуту световой люк разлетелся вдребезги и в каюту свалился матрос. Не успел он вскочить на ноги, как я приставил к его спине дуло и уж готов был выстрелить, но, прикоснувшись к живому телу, ощутил трепет. Я замер на месте, не в силах ни спустить курок, ни броситься прочь.

При падении мой противник выронил кортик и теперь, ощутив пистолет между лопаток, повернулся в прыжке и схватил меня за плечи, проревев жуткое ругательство. И тут, то ли собравшись с духом, то ли от ужаса, я пронзительно завизжал и выстрелил ему в грудь. Матрос захрипел и упал как подкошенный. В ту же секунду голову мою задели ноги другого противника, который завис в люке. Схватив второй пистолет, я выстрелил ему в бедро. Тот вмиг отцепил руки и рухнул на тело своего товарища. Хотя я стрелял не целясь, о промахе не могло быть и речи; я только и мог, что приставить дуло и выпалить, зажмуря глаза.

Не знаю, сколько времени я простоял бы, пораженный случившимся, если б не крик Алана. Мне показалось, он звал меня на помощь.

Алан долго оборонял дверь, сдерживая натиск толпы, но одному матросу все-таки удалось проскочить под шпагой и обхватить его спереди. Алан левой рукой пырнул его кинжалом, но матрос висел, как пиявка. Тут, размахивая кортиком, в каюту прорвался второй противник. В дверях колыхались разъяренные лица. Толпа наседала, казалось, что мы погибли. Схватив кортик, я устремился на неприятеля с фланга.

Но помощь моя была уже не нужна. Противник, повисший на Алане, наконец-то упал, а Алан отпрянул назад и, испустив яростный рев, точно бык, с разбегу ринулся в гущу матросов. Толпа отхлынула в обе стороны, смешалась и обратилась в бегство. Шпага Алана сверкала, как ртуть, разя направо и налево, и после каждого взмаха слышался вопль раненого. Я думал, что мы погибли, но и опомниться не успел, как вдруг вижу: наши враги бегут, а за ними по пятам Алан. Он гнал их по палубе, точно стадо баранов.

Погоня длилась недолго. Осторожность Алана, по-видимому, нисколько не уступала его отваге, и вскоре он вернулся в каюту. А между тем паника продолжалась, матросы кричали, как будто их настигают. Мы слышали, как они, отпихивая друг друга, рвались в кубрик и наконец захлопнули за собой люк.

Шкиперская каюта походила на бойню: трое убитых внутри, один тяжелораненый в предсмертной агонии на пороге, и только мы с Аланом, победители, живы и невредимы.

Алан подошел ко мне с распростертыми объятиями.

– Дай обниму тебя, друг! – вскричал он, крепко обнял меня и поцеловал в обе щеки. – Дэвид, душа ты моя! Ты для меня как брат. Страсть как люблю тебя! Ну что, каково?! – прибавил он в восторге чувств. – Каков я боец, а?!

С этими словами он повернулся к поверженным врагам и проткнул каждого из них шпагой, а затем принялся выволакивать из каюты. Выпихивая мертвецов за дверь, он насвистывал, напевал вполголоса, точно пытаясь припомнить забытую песню, вернее сказать, не вспоминал, а сочинял новую. Лицо его горело румянцем, глаза сверкали, как у пятилетнего ребенка, получившего в подарок игрушку. Вскоре он уселся прямо на стол, положив шпагу на колено, мелодия звучала все звонче и звонче, и наконец послышался зычный бас. Полилась гэльская песня.

Привожу ее в переводе, увы, не в стихах, по части которых, признаться, я не большой мастер, но, по крайней мере, почти слово в слово, ибо слышал я эту песню не один раз и слова ее были мне истолкованы. Это песня о шпаге Алана.

 
Кузнец сковал ее,
Огонь закалил,
И теперь сверкает она в руке Алана Брека.
 
 
Было много яростных глаз,
И сверкали они тут и там,
Много рук направляли они,
А шпага была одна.
 
 
Пятнистые олени взбираются на холм,
Их много, а холм один.
Прошли олени – и след простыл,
А холм – холм стоит.
 
 
Прилетайте ко мне с вересковых холмов,
Прилетайте с морских островов,
О, всевидящие орлы,
Будет вам здесь пожива!
 

Должно заметить, что в этой песне, которую сложил он в честь нашей победы, несправедливо замалчивается мое участие в схватке. Мистер Шуэн и еще пятеро были кто убит наповал, кто тяжело ранен. Причем двое из них, те, что пролезли в люк, пали от моей руки. Еще четверо были ранены, из них один, ни много ни мало шкипер, ранен был мною. Так что мой вклад в дело был не так уж мал, и я вполне мог бы претендовать на скромное место в поэтическом творении Алана. Но поэтов по большей части занимают рифмы, а что до языка, именуемого прозой, то тут, нужно признать, Алан расточал мне комплиментов гораздо больше, нежели я того был достоин.

В ту минуту я пребывал в полнейшем неведении относительно несправедливости, оказанной моим боевым заслугам, потому что не знал ни одного слова по-гэльски. К тому же, не успела еще смолкнуть песня, я, шатаясь, побрел к койке, чтобы перевести дух после долгого напряжения, сумятицы жаркого боя и, сверх того, непередаваемого ужаса, овладевшего мной при виде кровавых последствий моих стараний. На душе у меня был камень, дыхание спирало, мысль о двух убитых мною матросах терзала душу неотвязным кошмаром. И вдруг, совершенно непроизвольно, тело мое содрогнулось, и я заплакал, зарыдал, как малый ребенок.

Алан потрепал меня по плечу и сказал, что я настоящий храбрец и что теперь мне нужно только лечь и хорошенько выспаться.

– Я покамест покараулю, а ты поспи. Я тебе стольким обязан, Дэвид. Я не променял бы тебя на весь Аппин, да что там, на весь Бредалбейн!

Я постелил себе на полу и прилег, а Алан, вооружившись пистолетом, положив шпагу на колено, сел сторожить у двери. Ровно через три часа по шкиперским настенным часам он разбудил меня, и уже я должен был три часа охранять его сон. К концу моей стражи начало светать, волны мерно покачивали корабль, а с ним покачивались и кровавые лужи на полу каюты. По крыше застучали капли дождя. Никаких происшествий за время моей стражи не случилось. Слышно было, как стучит румпель[25]25
  Румпель – рычаг для управления рулем.


[Закрыть], из чего я заключил, что в команде не нашлось даже рулевого. Действительно, как я потом узнал, убитых и раненых оказалось так много, а остальные пребывали в таком унынии, что шкиперу и мистеру Райчу приходилось сменять друг друга на вахте столь же часто, как нам с Аланом, в противном случае бриг отнесло бы к берегу и мы или б разбились, или сели на мель. Но благо ночь выпала тихая; как только пошел дождь, ветер спал. Слышались стонущие крики чаек, во множестве круживших над бригом, из чего я понял, что мы, по-видимому, недалеко от берега, вероятно, где-нибудь у Гебридских островов. Распахнув дверь, я увидел справа по борту скалистые утесы Ская, а за кормой остров со странным названием Рам[26]26
  Скай и Рам – острова у северо-западных берегов Шотландии в составе Гебридских островов. «Рам» по-английски означает «ром».


[Закрыть].