Текст книги "Мастер Баллантрэ"

Мы находились в критическом положении, и радость наша была безгранична, когда мы вдалеке увидели небольшой корабль, шедший к нам навстречу, и когда мы убедились, что он подходит все ближе и ближе к нашему кораблю «Sainte-Marie».

Но радость наша продолжалась недолго. Когда корабль остановился и спустил лодку, чтобы перевезти нас к себе, мы увидели, каков экипаж этого корабля: это были какие-то грязные, полупьяные парни. Они с криком, пением, гиканьем и проклятиями влезли к нам на палубу и, обнажив кортики, принялись хозяйничать у нас.

Капитан корабля был грубый, неопрятный мужик, со смуглым лицом и черными курчавыми волосами. Имя его было Тиич. Это был известный морской разбойник. Он также явился к нам на палубу и без стеснения принялся командовать и кричать. Кличка его была «Сатана», а корабль свой он называл «Ад», хотя название корабля было «Сарра». Человек этот походил на какого-то полоумного, и в то время, как я смотрел на него, меня охватывал ужас. Я шепнул мастеру Баллантрэ на ухо, что я не желал бы быть одним из последних, которых убивают, так как ждать подобной очереди ужасно, и что я молю в душе Бога, чтобы пытка наша скорее кончилась и чтобы, если нам суждено быть убитыми, нас убили бы уже поскорее, а не мучили.

Мастер Баллантрэ в знак согласия кивнул мне только головой.

– Эй вы, мастер Тиич, – обратился я к атаману пиратов, – если вы сатана, то вот к вашим услугам черт.

Эта шутка чрезвычайно понравилась ему, и, благодаря ей, меня, Баллантрэ и еще двоих из нас, в качестве служителей сатаны, перевезли на корабль в лодке, так как других, между прочим и шкипера, заставили перейти на корабль по доске, перекинутой с одного борта на другой. Так как один корабль от другого находился на далеком расстоянии и доска, вследствие волнения, качалась, то перейти по ней и не упасть в воду было большим подвигом.

Глядя на эту опасную переправу моих спутников, я страшно побледнел. Я не помню кто, мастер ли Тиич, или кто-то из пиратов, сделал по этому поводу замечание, и поэтому я знал, что я побледнел; помню только, что в то время я был в таком страхе, что у меня даже мысли путались.

Чтобы загладить впечатление, которое произвела моя бледность, и не подать виду, что я испугался (иначе меня непременно заставили бы пройтись по доске), я, набравшись храбрости, принялся шутить и болтать всякий вздор и таким образом угодил Тиичу и спасся от перехода по доске; но когда я уселся в лодку, которую огромные волны так и подбрасывали и которая должна была доставить меня на корабль пиратов, и я очутился в обществе полупьяных негодяев, я испытывал такой страх, что едва в силах был говорить. Но, несмотря на то, что ноги у меня были словно налиты свинцом, а язык у меня еле-еле ворочался, я все-таки сказал несколько удачных шуток и острот.

К счастью, как только мы перешли на корабль пиратов, я увидел лежащую на палубе скрипку. Я тотчас схватил ее и принялся наигрывать различные пляски, и этим произвел на пиратов очень хорошее впечатление. Они прозвали меня «скрипач Пэт», но мне было решительно все равно, какую кличку я получил, главное было спасти свою жизнь.

Описать корабль, на котором мы находились, я не берусь, скажу только, что кораблем его даже назвать нельзя, а его скорее можно было сравнить с домом сумасшедших, несшимся по волнам и командуемым безумцем. Мы все время или пили, или пели, или ссорились, или дрались, или плясали, а главное, никогда не были трезвыми, так что я уверен, что если бы нас застиг шквал, мы непременно лежали бы на дне моря, а если бы какой-нибудь королевский военный корабль напал на нас, то мы не могли бы даже защищаться, а сдались бы ему прямо в руки без боя.

Один или два раза мы видели издали судно, которое мы могли бы отлично догнать, если бы вся наша команда, а во главе всех наш командир, не были окончательно пьяны. И в то время, как мы кутили и пили, корабль все дальше и дальше уходил. Я, по правде сказать, в душе благодарил святых, что никаких морских сражений не происходило, так как по натуре был отнюдь не пират.

Тиич управлял кораблем, но что это было за управление! Несмотря на то, что все его боялись, беспорядок на корабле был поразительный, а о дисциплине не могло быть и речи. А между тем он воображал, что он отличный капитан, и был о себе чрезвычайно высокого мнения. Я знал многих французских маршалов и шотландских полководцев, которые мнили о себе куда меньше, чем Тиич.

Действительно, чем дольше мы живем, тем более мы ценим ум древних философов, вроде Аристотеля и ему подобных ученых, и теперь, когда я уже стар и оканчиваю свою карьеру и, стало быть, на своем веку видел много людей, я должен сказать, что мне ни разу за всю жизнь не приходилось видеть человека, который не кичился бы чем-нибудь, хотя редко кто из них имел на это право.

Прошло довольно много времени, прежде чем мне удалось перекинуться с мастером Баллантрэ двумя-тремя словами без свидетелей, но, наконец, мы ночью как-то тайком взобрались на бугшприт, в то время как товарищи наши спали или пили, и принялись беседовать о нашем печальном положении.

– Никто, за исключением святых, не может спасти нас, – сказал я.

– Я другого мнения, – ответил Баллантрэ, – и спасу себя сам. Этот Тиич – самое противное существо на свете. Что он делает? Какая нам от него польза? Он только пьет и ползает себе по морю. Я вовсе не желаю быть больше грязным, вымазанным дегтем пиратом и находиться в зависимости от этого пьяного негодяя.

И он сообщил мне свой план. Он хотел стать во главе разбойников, завести на корабле строгую дисциплину и вместо того, чтобы ничего не делать, заняться преследованием кораблей, ограбить их и, запасшись хорошими средствами к дальнейшему существованию, бросить это дело и отстать от разбойников.

После этого я сообщил ему, в свою очередь, что все случившиеся с нами события сильно повлияли на меня, что нервы мои очень расстроены и что ему не следует рассчитывать на мою помощь, так как едва ли я в силах буду принять участие в каком бы то ни было серьезном деле.

– Меня не так легко расстроить или напугать, – ответил Баллантрэ.

Вскоре после этого разговора с нами случилось происшествие, во время которого мы чуть-чуть не погибли все без исключения, и которое может служить доказательством того, в каком состоянии находились умственные способности всей нашей команды, а более всего нашего атамана.

Мы все были порядочно пьяны, когда один из безумцев, составлявших наш экипаж, заметил плывущее вдали судно.

Тиич велел идти в погоню за ним, и мы, размахивая руками и горланя, в надежде на успех нашего предприятия, бросились в погоню за кораблем.

Баллантрэ стоял как раз на носу корабля и, держа руку над глазами, не принимал участия в нашем гоготании, а смотрел в даль, в то время как я потешал всю команду дикарей своими шуточками и веселыми, не совсем приличными анекдотами.

– Подними наш флаг, покажи этим свиньям, кто мы такие! – закричал мне Тиич.

Несмотря на то, что Тиич был хвастун, он был большой трус, и мне поэтому чрезвычайно странно было слышать подобного рода приказание в ту минуту, когда мы гнались за чужим кораблем, но я не стал с ним спорить, а взял черный флаг и прикрепил его к мачте.

Баллантрэ с насмешливой улыбкой взглянул на меня и сказал:

– Разве ты не видишь, пьяный пес, что судно, за которым мы гонимся, военное судно?

Тиич с пьяных глаз сначала было заспорил и заорал, но его ошибка была столь очевидна, что, как ни был пьян он сам и все его люди, они тотчас убедились воочию в том, что Баллантрэ был прав. Он бросился к борту, и все другие устремились за ним. Произошло необычайное явление – все эти пьяные мгновенно протрезвились; никогда в жизни я не видывал, чтобы совсем пьяные люди могли так скоро отрезвиться. Военный крейсер шел прямо на наш столь бесстыдно поднятый флаг; нам был ясно виден его флаг. И вот над крейсером взвилось облачко дыма, раздался выстрел, и ядро упало в воду около нашего судна. Люди бросились к снастям и им удалось повернуть нашу «Сарру», и теперь она изо всех сил уходила от военного судна.

Выстрел этот наделал на нашем корабле страшный переполох. Команда наша со страху не знала, куда ей скрыться. Один из пиратов, не зная, что ему делать, схватил бочонок с ромом, стоявший на палубе, и швырнул его за борт, я схватил черный флаг и бросил его в море и готов был, кажется, сам броситься туда же, до такой степени я был поражен нашей неудачей. Тиич же побледнел как мертвец, и немедленно после выстрела убежал в свою каюту. В продолжение этого дня он только два раза выходил на палубу, подходил к бакборту и, посмотрев на плывущее вдали военное судно, уходил снова в свою каюту. Он даже не заботился о том, что с нами происходит, и если бы случайно на корабле не было чрезвычайно опытного пирата, который стал за руль и управлял нашим судном, и погода была бы более бурная и менее ясная, то мы, наверно, попали бы на виселицу.

Подобным поведением Тиич, разумеется, скомпрометировал себя в глазах своей команды, и это он, по всей вероятности, понял, потому что на следующий день после описанного мною случая он, желая снова приобрести авторитет, который он накануне потерял, вздумал выкинуть чрезвычайно оригинальный фокус. Рано поутру он зажег в своей каюте серу, и в то время, как она пылала, закричал: «Ад, ад!». Пиратам, по-видимому, уже не раз приходилось видеть этот фокус, и они знали, что он означал, потому что, как только они услыхали этот крик, они пришли в ужас. Тотчас после этого Тиич выбежал на палубу: лицо было покрыто сажей и совсем черное, волосы и борода всклокочены, за кушак было засунуто несколько пистолетов, а в руке он держал обнаженный кортик, которым он размахивал во все стороны. В то же время он жевал стекло, от этого кровь текла по его губам и по его подбородку. Вероятно, он научился этому фокусу у индейцев, живущих в Америке, потому что он был родом оттуда и, по-видимому, применял этот способ, когда желал наводить ужас на всю команду и имел намерение совершить какое-нибудь злодеяние.

Первый, кто попался ему навстречу, когда он выбежал на палубу, был пират, выбросивший накануне бочонок с ромом за борт. Тиич набросился на него, ни с того, ни с сего назвал его мятежником и всадил ему кортик прямо в сердце, так что тот упал мертвым. Перескочив через труп несчастного, Тиич, ругаясь и размахивая своим кортиком, так и норовил пырнуть в сердце кого-нибудь из нас. Это был какой-то дикий зверь, выскочивший из клетки.

Но вдруг, совершенно неожиданно, Баллантрэ вышел вперед и обратился к атаману.

– Перестань дурачиться! – закричал он. – Быть может, ты воображаешь, что мы тебя боимся? Нисколько. Вчера, когда мы нуждались в твоей помощи, ты спрятался, ну, так и убирайся обратно, откуда пришел, мы отлично обошлись без тебя вчера, обойдемся и сегодня.

Среди толпы пиратов послышалось какое-то бормотание, послышались одобрительные возгласы, а вместе с тем и какой-то шепот, выражавший страх. Тиич же как-то особенно завыл и поднял руку, в которой он держал кортик, желая, по-видимому, с обычной ловкостью опытного моряка вонзить его в грудь Баллантрэ.

– Выбей из его руки оружие! – кричал мне Баллантрэ таким голосом, что, прежде чем я успел одуматься, я исполнил уже его приказание, и кортик был у меня в руках.

В то же время Тиич стоял передо мной как дурак и забыл даже о том, что у него в кушаке торчат пистолеты.

– Убирайся в свою каюту, – закричал Баллантрэ, – и не смей показываться на палубе, раньше чем ты отрезвишься! Ты что, воображаешь, что мы желаем гибнуть из-за тебя, черномазая, полоумная, пьяная, злая бестия? Убирайся вон сейчас!

С этими словами он толкнул его ногой с такой силой, что тот в страхе бросился бежать в каюту.

– Ну, а теперь, господа матросы, я желаю сказать вам два слова, – обратился Баллантрэ к пиратам. – Не знаю, как на ваш взгляд, но, по моему мнению, подобного рода шутки, какие позволяет себе атаман, отнюдь не уместны. Кроме того, мы проводим время в праздности, ничего не делаем и ничего не добываем, и это мне также не нравится. Я желаю нажить деньги, затем пристать к берегу и разделить, как честный человек, добычу между вами. Но только я нуждаюсь в вашей помощи. Дайте мне совет, как мне поступить. Я новичок в морском деле. Как нам устроить, чтобы у нас на корабле была дисциплина и дело наше пошло бы на лад?

Один из пиратов вышел вперед и сказал, что, по его мнению, им необходимо иметь руководителя, и что без руководителя дело на лад не пойдет. Все в один голос согласились с ним в этом отношении. Решено было избрать руководителя или, как они выражались, начальствующее лицо, и Баллантрэ единогласно был выбран в «начальники».

Бочки с ромом были переданы в его распоряжение, были установлены известные правила, которым пираты, по отношению к своему начальнику, должны были подчиняться, и в конце концов кто-то предложил вышвырнуть за борт Тиича и отдать его каюту Баллантрэ. Но Баллантрэ воспротивился этому: он тотчас сообразил, что если он не в состоянии будет угодить пиратам, то они в будущем поступят с ним так же, и эта мысль страшила его. Он сказал, что Тиич все-таки может приносить им пользу тем, что он будет действовать устрашающим образом на экипаж чужого корабля, что он своим смуглым лицом, черными всклокоченными волосами, своими ругательствами и проклятиями будет своего рода пугалом для чужих. Так как Тиич был теперь разжалован и, так сказать, смещен со своего председательского места, то в случае если бы нам удалось захватить хорошую добычу, решено было выдать ему несравненно меньшую часть, чем другим, даже гораздо меньшую, чем мне.

Теперь остались еще только два пункта, относительно которых мы никак не могли прийти к общему соглашению, а именно: как заставить Тиича принять предлагаемые ему условия и кому взять на себя ответственность объявить ему о том, что его смещают.

– Не заботьтесь об этом, – сказал Баллантрэ, – я пойду к нему и объявлю ему обо всем.

И он преспокойно отправился вниз в каюту к пьяному Тиичу, совершенно один.

– Вот это человек так человек! Вот такого атамана нам и нужно! – закричал один из пиратов. – Да здравствует наш новый предводитель!

Мы все принялись аплодировать и кричать «ура», и я, кажется, кричал громче всех.

Эти рукоплескания произвели впечатление на Тиича и заставили его опомниться и бросить свою спесь, подобно тому, как в прежнее время крики и восклицания собравшейся на улице толпы заставляли не одного законодателя изменить данный им закон.

Что происходило между Тиичем и мастером Баллантрэ, в точности никто не узнал, хотя впоследствии кое-какие отрывки из их беседы и дошли до нашего сведения; знаю только, что все мы были крайне изумлены, когда вскоре после того, как Баллантрэ ушел в каюту, он под руку с бывшим атаманом вышел на палубу и объявил, что все улажено.

Я не буду долго останавливаться на описании тех двенадцати или четырнадцати месяцев, которые мы после этого провели в Атлантическом океане. Мы занимались тем, что нападали на различные корабли и грабили их. Не говоря уже о том, что мы таким образом добывали себе провиант, мы заработали даже кое-какие барыши. Описывать подробно, как мы грабили, я также не стану, так как не думаю, чтобы кому-нибудь могло доставить удовольствие читать мемуары пирата, хотя бы даже такого, как я, сделавшегося пиратом совершенно помимо своей воли.

Дела наши шли несравненно лучше, чем под предводительством Тиича, и Баллантрэ, к великому моему удивлению, отлично командовал и возбуждал всеобщий восторг.

Я невольно пришел к тому заключению, что дворянин всюду должен занимать первое место, даже на корабле пиратов. Хотя сам я по своему происхождению стою нисколько не ниже шотландского лорда, а между тем на корабле морских разбойников занимал место отнюдь не почетное. Я оставался все тем же «скрипачом Пэтом» или, иначе говоря, шутом пиратов.

Это происходило по той причине, что мне не представлялось случая чем-нибудь отличиться. Я не моряк и не люблю моря, а поэтому чувствую себя на море отвратительно, и если говорить откровенно, я в продолжение всего нашего путешествия по морю боялся его и своих товарищей-разбойников. Я человек отнюдь не трусливый, я сколько раз участвовал в сражениях на суше и на глазах весьма почтенных, заслуженных генералов отличался своей храбростью, и чинами перегнал весьма многих товарищей, но когда мы сцеплялись, один корабль с другим и начинался грабеж другого корабля, у меня каждый раз душа уходила в пятки. Маленькая лодка, в которую мы садились с тем, чтобы попасть на чужой корабль, волны, поднимавшие ее кверху, и, наконец, веревочная лестница, по которой мы взбирались на судно, которое решено было ограбить, – все это неимоверно страшило меня. Кроме того, мы никогда раньше не могли знать, сколько народу на чужом корабле и со сколькими людьми нам придется сражаться, и поэтому в то время, как мы порою в бурную погоду взбирались на чужой корабль по лестнице и над нами висели серые тучи и ветер громко ревел и гудел, я считал себя самым несчастным человеком в мире. К тому же у меня натура несколько чувствительная, и вследствие этого мне противны были сцены, которые происходили во время нашего грабежа. Два раза мы застали на корабле, на который мы взобрались, женщин, и, несмотря на то, что мне в жизни приходилось видеть, как разоряли целые города, и на моих глазах во Франции происходили ужасные народные мятежи, мне было неприятно видеть, как грабили и обижали эти несчастных слабых существ, и морские разбойничьи похождения, в которых было так мало привлекательного и так много дурного, крайне возмущали меня. Я откровенно признаюсь, что меня можно было подбить на эти грабежи только тогда, когда я был пьян.

То же самое было и с пиратами. Они ленились, и поэтому их также надо было напоить, прежде чем пуститься в погоню за кораблем, иначе они ленились работать, а чтобы заставить Тиича преследовать и грабить корабль, его надо было напоить допьяна. Вот поэтому-то самая трудная задача для Баллантрэ заключалась в том, чтобы добывать нам спиртные напитки. Но он справился и с ней. У него всегда были хорошие запасы. Он был человек действительно гениальный: несмотря на всю трудность своего положения, он умел поставить себя по отношению к шайке разбойников в совершенно особое положение. Он не заискивал перед ними из боязни, как я, а, напротив, держал их строго и на почтительном отдалении от себя и обращался с ними наподобие того, как отец обращается со своими детьми или учитель со школьниками.

Мастеру Баллантрэ очень трудно было держать в руках свою команду еще по той причине, что они были страшные ворчуны и крайне дерзкие люди. Когда они были пьяны, они ни о чем не думали, но когда они отрезвлялись, они начинали размышлять. Иные из них начали даже раскаиваться в том, что они занимались таким гадким промыслом; один пират в особенности, так как он был очень религиозен, жалел о том, что соблазнился таким дурным делом, как морской грабеж. Мы с ним порою удалялись куда-нибудь в сторонку от других и усердно молились, в особенности в дурную, ненастную погоду, во время ливня или тумана, и я думаю, преступники в тюрьме, раскаивающиеся в своих преступлениях, наверное, не более усердно молятся, чем молились мы. Большинство же разбойников, которым уже надоело разбойничать и не иметь от этого ровно никакой выгоды, так как они были люди не религиозные, только и занимались тем, что ворчали на то, что на их долю не приходилось никакого барыша, и что поэтому им надоело без толку носиться по морю.

Дело в том, что хотя мы и ограбили множество кораблей, нам от этого было весьма мало пользы, так как ни на одном мы не нашли того, в чем нуждались, а именно денег. Сколько раз мы с величайшим трудом влезали на корабль с целью грабежа и не находили там ничего, за исключением земледельческих орудий или груза табака, который корабль перевозил по назначению. Досадно вспомнить, но сколько раз бывало, что мы, перелезая по доскам и балкам и рискуя жизнью, попав на чужой корабль, не находили ровно ничего, за исключением маленького количества сухарей и одного или двух анкеров спирта.

Между тем, нападая корабли и ничего не находя, мы двигались все дальше вперед, пока корабль наш не сделался тяжелым от грязи. Гнаться на нем за другими кораблями нам было уже трудно, это мы отлично понимали, и понимали также, что нам в скором времени надо будет ввести его в док для очистки. Мы вошли в рукав какой-то грязной реки и спустили якорь. Сознание того, что нам скоро придется делить добычу, а добыча крайне ничтожная, раздразнило еще сильнее аппетит пиратов; они желали во что бы то ни стало поживиться чем-нибудь ценным, и поэтому мы все не решались пристать к берегу и стояли на месте в надежде, не появится ли корабль, который можно было бы ограбить. Мы бы, быть может, еще долго стояли без толку на одном месте, если бы один неожиданный случай не решил, так сказать, нашей участи.

Но раньше, чем рассказать о нем, я должен еще кое о чем упомянуть. Я должен сказать, что, несмотря на то, что мы ограбили множество кораблей, нам почти ни на одном из них не оказывали противодействия, так что мы обыкновенно забирали все, что мы находили, без боя, в особенности, когда на корабле находились женщины. Только один раз, когда мы напали на один корабль, несмотря на то, что на нем были женщины, без боя не обошлось. Мы двух людей даже убили и нескольких ранили, и нас бы, пожалуй, даже отбили и мы проиграли бы сражение, если бы Баллантрэ своей храбростью не подал примера другим пиратам и они не дрались бы с таким мужеством. Мы все-таки добились своего и ограбили корабль, забрали даже несколько человек на наш корабль; пленные наши тотчас согласились помочь нам перейти на наш корабль и подавали нам канаты и все, что мы от них требовали, когда мы пригрозили им, что в противном случае мы заставим их перейти на наш корабль по доске. Этим способом, по всей вероятности, и Тиич, когда он был еще атаманом, наводил на своих подчиненных страх, и таким образом он заставлял их делать то, что он желал.

Общество Тиича, этого полоумного человека, положительно отравляло нам существование, и выходки его много раз причиняли нам неприятности.

Теперь расскажу о неожиданном случае, который с нами произошел.

Отдохнув некоторое время, мы пустились лавировать по реке, и скоро неподалеку от нас увидели корабль, который, несмотря на густой туман, плыл так же хорошо или, вернее сказать, так же дурно, как наш. Один из пиратов стал на нос корабля и посмотрел, на каком расстоянии чужой корабль находится от нас и нельзя ли нам пустить в него ядро. Волнение было очень сильное, и наш корабль так и поднимало волнами. Мы три раза выпалили из пушки, но, несмотря на это, из-за густого тумана не могли разобрать, попали мы в цель или нет. В то время, как мы еще рассуждали о том, что нам дальше предпринять, с чужого корабля раздались пушечные выстрелы; ядро попало в наших канониров и убило их, а затем влетело и врезалось в переднюю часть корабля.

В этом выстреле и в том, что наших канониров убили и все мы на палубе были обрызганы кровью, не было ничего особенного, что могло бы повлиять в дурном смысле на нашу команду, а тем более на Баллантрэ; но между тем наш молодой атаман тотчас понял, что дело проиграно, и что нам нечего вступать в бой с кораблем, команда которого так хорошо вооружена. Люди, плававшие на том корабле, с которого раздался выстрел, по-видимому, также поняли, что имеют дело с разбойничьим кораблем, и поэтому поспешили отплыть как можно дальше вперед, в то время как наша «Сарра» («Ад» была только кличка корабля, его настоящее имя было «Сарра»), по причине своей ветхости, еле-еле поспевала за ним. Обогнать какой-нибудь корабль она ни в каком случае больше не могла; я думаю, что в том состоянии, в котором она находилась, она не могла бы даже обогнать плавающую на воде бутылку.

Надо было видеть, какой восторг выражался на лицах матросов чужого корабля, когда они увидели, что наши канониры упали; отплывая все дальше и дальше вперед, они хохотали, шутили и смеялись, как будто они совершили какой-нибудь особенный подвиг.

Девять дней мы стояли на якоре и отдыхали, выжидая ясной погоды, но на десятый день туман рассеялся и мы отправились снова в путь. Вскоре после этого туман снова спустился на воду, а затем снова рассеялся, и в эту минуту мы увидели на совсем близком расстоянии от нас крейсер.

Когда на крейсере заметили появление нашей «Сарры», на нем поднялась суматоха; ясно было, что команда узнала наше судно, и что «Сарра», как судно пиратов, пользовалось известностью.

Прежде, когда наш корабль был еще не поврежден и мы перегоняли множество кораблей и грабили их, о нем хотя и ходили слухи, но никто в точности не мог дать верного отчета о том, какой вид он имеет, так как мы, ограбив корабль, на который нападали, убивали или брали к себе на судно экипаж; теперь же, когда, по причине ветхости нашего корабля, мы потерпели уже несколько поражений, весть о нем дошла во многие места, и о нем публиковалось даже в газетах.

Я был уверен, что в самом скором времени мы должны были погибнуть. Корабль наш не мог уже выдерживать продолжительные путешествия, нас рано или поздно должны были настичь, и, разумеется, о пощаде с чьей бы то ни было стороны не могло быть и речи.

Но тут опять-таки поразительная гениальность мастера Баллантрэ спасла нас.

Я много раз удивлялся тому, каким образом Баллантрэ достиг того, что Тиич слушался его беспрекословно и делал все, что он желал, но никогда не мог добиться от него по поводу этого вопроса определенного ответа. Он отвечал мне на это только шуткой:

– Если бы наш экипаж узнал, при помощи чего я держу Тиича в повиновении, то он был бы крайне удивлен, так же точно, как и я, в свою очередь, буду очень удивлен, если исполню то обещание, которое я дал ему, Тиичу, так как вовсе не имею намерения его исполнить.

Это было все, что я слышал, но из этого я, разумеется, ничего не понял.

Одним словом, как бы то ни было, Тиич и мастер Баллантрэ шли рука об руку.

Когда они увидели неподалеку от нашего судна корабль, они потребовали, чтобы якорь был спущен, а как только приказ их был исполнен, Тиич и Баллантрэ начали угощать команду ромом. Пьянство началось страшное. К вечеру экипаж был до такой степени пьян, что едва мог держаться на ногах. Сцены при этом происходили самые разнообразные: матросы то дрались, то пели, то плясали, то ругались, то мирились и скорее походили на безумных, чем на здравомыслящих людей.

Баллантрэ потихоньку шепнул мне, чтобы я не пил ни одной капли рома, если жизнь моя мне дорога, но чтобы я притворился пьяным. Я должен сказать, что, кажется, никогда в жизни не провел еще такого скучного дня, как этот. В продолжение нескольких часов я ровно ничего не делал, а лежал только на носу корабля и смотрел на воду, на тину и на водоросли, поднимавшиеся со дна реки.

Вскоре после того как стемнело, Баллантрэ, прикидываясь пьяным и шатаясь, подошел ко мне и затем, как бы не будучи в силах держаться на ногах, упал на нос корабля рядом со мной. При этом он шепнул мне:

– Встань, сделай вид, будто ты шатаешься, спустись в каюту и, бросившись на ящик, прикинься спящим; вскоре ты мне будешь нужен.

Я исполнил в точности приказание Баллантрэ: шатаясь, спустился в каюту и бросился на ближайший от двери ящик.

На этом ящике лежал уже человек; он приподнялся и оттолкнул меня. На мой взгляд, человек этот не был пьян, но как только я улегся на другой ящик, он также лег и, по-видимому, снова крепко заснул.

Мое сердце сильно забилось. Я понял, что Баллантрэ решился на какой-нибудь отчаянный поступок.

Вскоре после того, как я улегся, Баллантрэ вошел в каюту, зажег спускавшуюся с потолка лампу, кивнул одобрительно головой и снова ушел на палубу, не сказав никому ни слова.

Я посмотрел сквозь пальцы и увидел двух матросов, лежавших на ящиках и спавших или прикидывающихся спящими. Матросы эти были Деттон и Грэди, очень храбрые люди.

В то время как мы лежали внизу, в каюте, остальной экипаж предавался на палубе пьянству. Я много раз слышал, как на этом самом корабле шумели и пировали, но такого крика, такого шума и гама я еще никогда не слыхал. Это была оргия каких-то совершенно невменяемых людей, и в то время как я прислушивался к этой оргии, я решил, что в ром, который пили пираты, было, наверно, примешано какое-нибудь скверное, возбуждающее мозги вещество.

Прошло довольно много времени после того, как Баллантрэ зажег лампу, а шум на палубе все еще продолжался. Но вдруг наверху раздался какой-то стон, после которого мгновенно настала полная тишина, и спустя долгое время после того Баллантрэ снова вошел в каюту, но в этот раз уже в сопровождении Тиича.

Последний, увидев нас, принялся ругаться.

– Тсс… – сказал Баллантрэ, – не ругайтесь. Эти люди нам не помешают. Вы можете смело стрелять над их ухом, и они все равно не проснутся: ведь вам известно, какой сонный порошок мы им подмешали в ром.

В полу каюты был сделан люк, и под ним находилось помещение, в котором хранилась захваченная нами добыча и ждала, пока мы ее разделим. Люк закрывался железной крышкой, которая запиралась тремя висячими замками; ключи же от этих замков для того, чтобы более обезопасить добычу от кражи, находились у трех лиц: у Тиича, Баллантрэ и у одного матроса по имени Гаммонд. К моему великому удивлению, все ключи оказались у Баллантрэ в руках, и еще к большему моему удивлению я, взглянув сквозь пальцы, увидел, как Баллантрэ и Тиич, спустившись в люк, вернулись оттуда, неся в руках четыре тюка. Тюки эти были тщательно увязаны, и к каждому из них была приделана из веревок ручка, чтобы тюк удобнее было держать.

– Ну-с, а теперь поспешим уйти, – сказал Тиич.

– Еще одно слово, – сказал Баллантрэ. – Я узнал, что кроме вас есть еще человек, который так же хорошо, как вы, знает путь, как пройти на лодке по болоту, и мне кажется, что он знает путь даже лучше вас.

– О, в таком случае мы пропали! – закричал Тиич.

– Вовсе нет, – ответил Баллантрэ, – и я положительно не понимаю, почему вы так думаете. А теперь выслушайте, что я вам скажу: во-первых, скажу вам, что ваш пистолет не заряжен; вы помните, что я взялся утром зарядить ваш и мой пистолеты; ну-с, свой-то я зарядил, а ваш – нет; во-вторых, не воображайте, пожалуйста, что я отправлюсь в путь с таким полоумным человеком, как вы, когда есть на свете другой человек, которому так же хорошо известен путь, как вам; в-третьих, эти три человека, лежащие здесь в каюте, делающие вид, как будто они спят, и которым теперь незачем больше прикидываться спящими, мои союзники и помогут мне зажать вам рот, чтобы вы не кричали, и затем привяжут вас к мачте, а когда ваши товарищи проснутся, в случае, если они проснутся после того зелья, которое мы им намешали в ром, то они освободят вас, и вы расскажете им, как вас надули.