Текст книги "Каштановый омут"

Адам хмурился в замешательстве, видя явное раздражение Джеффри. Он нежно любил сестру, но не слишком боялся за нее, потому что никогда не сомневался в ее способностях справиться с чем угодно. Разумеется, он понимал, что некоторые вещи находятся за пределами ее физических сил, но это нисколько не принижало сестру в его глазах, как не принижало, скажем, Джеффри то, что он не мог поднять такую же тяжесть, как сам Адам. Адам признавал, что Джоанна не может надеть доспехи и повести людей в бой или находиться среди защитников на стенах замка, и, тем не менее, он знал, что, как его мать могла прекрасно руководить обороной Роузлинда, так и Джоанна справилась бы с этой задачей в Хемеле.

Затем он, однако, понял главную причину беспокойства Джеффри. Достоверно известно, что большинство женщин – круглые идиотки, годные лишь кувыркаться в постели. Он сам тоже посчитал бы замок, защищаемый женщиной, легкой добычей. А мужчина, у которого не было такой матери и сестры, как у него, имевший дело с заурядными женщинами, тем более, никогда не поверит, что женщина способна руководить воинами. Такой мужчина с большим жаром будет пытаться взять замок, чем сильнее ему будут сопротивляться, и, значит, тем значительнее окажется ущерб. В еще большей мере это относилось к такому замку, как Хемел, менее мощному, чем Роузлинд – тот своими размерами и расположением отбивал всякую охоту атаковать его. Это нечто такое, сказал себе Адам, о чем ему нужно будет помнить, когда он обзаведется собственной женой.

При этой мысли он нахмурился. Адам был все еще холост отнюдь не от недостатка предложений. Мужчины охотно предлагали ему в жены своих сестер и дочерей, как только ему минуло четырнадцать и по закону он стал совершеннолетним. И не отвращение к браку как таковому подтолкнуло его настоять перед матерью и отчимом, чтобы они отвергали все такого рода предложения. На самом деле Адам очень даже хотел жениться. Он вырос в семье, где царствовала любовь, и глубокие, подсознательные воспоминания раннего детства пробуждали в нем желание обрести такой же теплый, надежный рай для собственных сердца и души, какой, как он чувствовал, окружал его мать и отца. Даже после смерти Саймона любовь осталась. Иэн пришел в их семью вроде бы только для того, чтобы защитить их от злобы короля (так он сказал), но на самом деле его брак с Элинор был основан на любви, и спустя более чем десять лет эта любовь продолжала вспыхивать между ними, как молния вспыхивает между двумя холмами.

В доме Лестеров, где Адам служил пажом и затем оруженосцем, тоже царствовала любовь, но именно в этом доме Адам понял, что есть разные женщины. Граф Лестерский был нежен к своей жене, как и она к нему, и жили они мирно. Однако леди Лестер была беспомощна во всех делах, не относившихся к непосредственным обязанностям женщины, и не интересовалась ими. Кроме того, у Адама еще не успел вырасти черный пушок между ног, когда его принялись совращать похотливые служанки. Это было приятно, и он давал им все, что им хотелось, но знал, что у многих из тех, кто с такой легкостью впрыгивал к нему в постель, были мужья, и это беспокоило его. Ненамного старше он был и тогда, когда выяснил, что похоть свойственна не только низшим классам.

За девушками леди Лестер следила внимательно, не давая им возможности испытать на себе аллюр Адама, но глаза их открыто говорили, что они были бы не прочь оседлать его. Кроме того, были и те, на кого не распространялся контроль леди Лестер, – гости или родня, останавливавшиеся у них временами. Адам многому научился у них – как искусству доставлять наслаждение женщинам, так и пониманию того, что постоянная потребность в наслаждениях и стремление к ним неизбежно превращают женщину в шлюху. Некоторые из тех, кто вздыхал и кричал под его телом, уже обладали грубой и грязной душонкой, но другие были просто легкомысленными и глупыми, играя в любовь за неимением лучшего занятия.

Собственно говоря, именно это отвращало Адама от женитьбы. Он был богат сам по себе. Следовательно, и дамы, которые предлагались ему в жены, обладали высоким положением в обществе и соответствующим этому образованием – им не подобало заниматься ничем, кроме как рожать детей. Ах, да, они еще умели петь и играть, мило щебетать, искусно вышивать. Адам от всего сердца ценил все эти достоинства – его мать и сестра тоже прекрасно умели поддерживать разговор и хорошо владели иголкой. Однако это у них было, между прочим, так сказать, легким кружевом над плотным материалом их настоящих способностей. Ведь Элинор и Джоанна умели еще и вести дела в замке и на фермах без помощи и не хуже любого управляющего, лечить больного или раненого человека получше любого врача, торговать и вести бухгалтерский учет не хуже любого торговца и даже, как он подозревал, замечая часто по утрам мутные глаза их мужей, исполнять роль распутниц не хуже самых дорогостоящих проституток.

Адам проследил взглядом за Джоанной, вернувшейся из комнатки, где обитал отец Фрэнсис, неся в небольшом письменном приборе то, что заказала мать. Ему вдруг пришло в голову, что Джеффри был прав, беспокоясь за безопасность своей жены. Такая женщина, как его сестра, была бесценной жемчужиной. За четыре года бесчисленных брачных предложений, всех Адам и упомнить не мог, ему не попалась ни одна девушка, с которой он хотел бы соединить жизнь. Каждая из них, какой бы красивой и милой она ни казалась, была бы для него не более чем обузой или, хуже того, за несколько недель довела бы его до сумасшествия. Адам мысленно пожал плечами. Он хотел жениться и понимал, что должен как можно скорее родить наследника своих владений и своего имени. Он был последним мужчиной в роду Леманей, его сводный брат Саймон был сыном Иэна, де Випоном. И все-таки Адам был еще не готов взять любую из лучших. Где-то должна быть девушка, которая полностью соответствует его представлениям о том, какой необходимо быть женщине.

4

В тот же самый день в замке Тарринг Джиллиан сидела одна у огня и покорно вышивала воротник на одном из нарядов Саэра. Ее отвращение к такого рода долгу уже не было таким сильным, как в недалеком прошлом. Она, конечно, с большим удовольствием поработала бы над одеждой своего мужа или своей собственной, но, в общем, оставалась вполне довольной нынешним положением, чтобы без особой злости сослужить службу своему опекуну. Ей нужно было решить сложную головоломку насчет Саэра, так что для злобы в ее голове просто не оставалось места; к тому же она, наконец, начала понимать, что Саэр был единственным барьером, отделявшим ее от Осберта.

Вспомнив это имя, она задрожала от страха и омерзения. Жестокость и трусость этого мерзавца вызывали в ней неприязнь и отвращение куда большие, чем бедный Гилберт, но трусость Осберта была в то же время и ее единственной защитой. Он не посмеет тронуть ни ее, ни Гилберта, пока жив Саэр. По этой причине Джиллиан молилась за успех Саэра в том предприятии, в которое он ввязался. Кроме того, Саэр переменился. С тех пор, как Джиллиан обвенчалась, он ни разу не ударил ее, а однажды, неожиданно приехав в замок и обнаружив ее защищающей Гилберта от жестоких издевательств Осберта, он одним ударом сбил сына с ног и пригрозил разорвать его на части, если он когда-нибудь еще обидит или напугает Гилберта.

Джиллиан была удивлена. Она не могла поверить, что в характере Саэра произошла внезапная перемена, однако он явно так же, как и она, был доволен тем благотворным эффектом, который произвела на Гилберта женитьба. Первым признаком происходящих в несчастном изменений была попытка Гилберта утешить Джиллиан в их брачную ночь. Вторым – Джиллиан слегка покраснела – был сам акт совокупления. Когда она поцеловала его на свадебной церемонии, его реакция была чисто животной – безумным, инстинктивным движением. В постели, однако, на первый план вышел другой набор воспоминаний, если туманный водоворот в мозгу Гилберта можно было назвать воспоминаниями.

Гилберт ответил на поцелуй Джиллиан, но уже нежно. Он поцеловал ее в ответ, мягко поглаживая ее тело. Краска сбежала со щек Джиллиан, и в глазах ее появилось беспокойство. Она была виновна в грехе плотского вожделения, и знала это. Это похоть, чистой воды похоть заставляла ее изгибаться и стонать от удовольствия в объятиях Гилберта. Не в тот, не первый раз, конечно. Но и тогда ей, вопреки ожиданиям, больно не было… Снадобье Кэтрин оказалось очень действенным. А, через несколько дней, потребность в нем вообще отпала. Как только Гилберт начинал ласкать ее, звенящее, болезненное наслаждение, зарождавшееся в груди и пояснице Джиллиан, поглощало все ее тело. Бедра ее начинали непроизвольно раздвигаться, и влага смазывала проход, делая вторжение Гилберта лёгким и приятным, а она с готовностью приподнималась, встречая его толчки, которые несли ей необыкновенную негу.

Это была похоть. Джиллиан не притворялась перед собой, что любит своего мужа. Хоть Гилберт уже не казался ей полным идиотом, мужчиной он тоже не был. Она испытывала к нему какую-то жалостливую привязанность, но это была не любовь. Таким образом, наслаждение ее было результатом похоти. Однако сдерживать себя она не могла. Ее долг – угождать мужу; ее долг – зачать ребенка от него, если она сможет.

Это вернуло ход мыслей Джиллиан к Саэру, и беспокойство на ее лице усилилось. Казалось неразумным, неестественным то, что Саэр был рад успехам Гилберта. Правда, они были не так уж велики – он научился произносить, запинаясь, несколько слов, узнавал Джиллиан, научился пользоваться клюкой, чтобы ходить, а не ползать по замку. И все-таки даже такой прогресс свидетельствовал, что травма его головы понемногу заживает. И если к Гилберту вернутся умственные способности, не потеряет ли Саэр свою власть над Таррингом и людьми Гилберта?

Кроме того, было совершенно ясно, что Саэр очень хотел, чтобы Джиллиан зачала ребенка. Он регулярно спрашивал ее, не беременна ли она, и не скрывал разочарования, когда она отвечала ему, что месячные начались у нее в положенный срок. Джиллиан казалось в такую минуту, что он вот-вот ударит ее, но опекун опускал уже занесенную для удара руку и говорил только, что ей нужно больше стараться заиметь ребенка. Она должна подстрекать Гилберта и никогда не отказывать ему. Ей больше не позволялось закрывать дверь в спальню. В передней постоянно сидела служанка, имевшая задание слушать и убеждаться, что Джиллиан и Гилберт исполняют свой супружеский долг хотя бы раз за ночь. Джиллиан снова залилась румянцем. Даже это не смогло убить ее вожделение. Она кусала себе губы, чтобы держать себя в руках, но сильное, пульсирующее наслаждение приходило все равно.

Не было никаких видимых причин для перемены в Саэре. Это беспокоило ее, но, как она ни думала, не могла увидеть никакой пользы для Саэра в выздоровлении Гилберта или в рождении его ребенка. Эта головоломка была неразрешимой для Джиллиан, потому что она не знала о настроении людей Невилля. Саэр всегда был уверен, что сумеет приструнить их с помощью брачного контракта. Беспокоил его следующий шаг. После того, как он убьет Гилберта, как он сумеет добиться согласия людей Невилля на брак Джиллиан с Осбертом?

Прежде всего, им должно быть ясно, как это было ясно самому Саэру, что Осберт – далеко не подарок. Это, однако, могло в равной мере обернуться как на пользу Саэра, так и против него, поскольку эти люди будут полагать, что сумеют легко избавиться от Осберта, как только его могущественный отец исчезнет. Саэра это не волновало. Он чувствовал не меньшую неприязнь к Осберту, чем Джиллиан. Беспокоило Саэра только то, чтобы Тарринг и доходы от него принадлежали ему до конца жизни. Саэр жаждал собственного величия, а не основания династии, и только этому будет служить такая тварь, как Осберт.

Решение проблемы пришло вскоре после того, как он упомянул в разговоре с сэром Ричардом о кратких периодах просветления у Гилберта. То, что он пытался выброситься из окна, было неправдой – так Саэр оправдывался, почему он держит его взаперти, но как только эти слова слетели с его губ, они принесли ему решение части его проблемы – как объяснить смерть Гилберта. А вторая часть проблемы затем решилась сама собой.

Перед самым рассветом в брачную ночь Джиллиан Саэр тихонько поднялся с постели служанки, которой часто пользовался, и пошел убедиться, что на простынях брачного ложа осталась кровь как свидетельство того, что Гилберт исполнил супружеский долг. Джиллиан испуганно проснулась, когда Саэр раздвинул занавеску и осветил кровать свечой, и принялась шепотом успокаивать Гилберта. Как ни странно, этот идиот не обделался от ужаса и не свернулся в позу зародыша. Он потянулся к Джиллиан – одновременно ища защиты и желая защитить ее. Девчонка явно положительно повлияла на него.

Первым порывом Саэра было избить Гилберта и довести снова до состояния полного идиотизма, но он сдержал себя, так как не было способа скрыть следы побоев, а крики Гилберта могли разбудить гостей. Грязно ругаясь про себя, он ушел. Однако к тому времени, как Саэр добрался до собственной постели, он уже широко улыбался. Все его проблемы были решены. Выздоровление Гилберта убедит людей Невилля в его, Саэра, добрых намерениях. Потом, как только Джиллиан забеременеет и появится гарантия, что она доносит плод до положенного срока, Гилберт умрет.

Саэр понял теперь, как он объяснит эту смерть: узнав, что его жена сумеет продолжить его род, бедный калека решил, что теперь он вправе покончить со своим несчастным существованием. Потом Саэр предложит Осберта в качестве нового мужа Джиллиан как гарантию того, что Саэра не лишат роли защитника и опекуна, так как если молодая вдова будет захвачена кем-то другим и насильно обвенчана, этот другой получит законные права на управление Таррингом. Саэр охотно подсластит свое предложение обещанием отослать Осберта подальше, даже во Францию, чтобы не возникало никаких подозрений, что он сделает что-то плохое наследнику Невилля. Это была великолепная идея. Вассалы и кастеляны Невилля наверняка пойдут на такой компромисс, и Саэр станет большим человеком в округе.

Все шло по плану, пока неожиданно восемнадцатого октября не умер король Джон. Сначала новость обрадовала Саэра. Это, казалось, могло лишь укрепить позиции Людовика в Англии, а, стало быть, и позиции Саэра. Однако к концу следующей недели ситуация стала выглядеть менее привлекательной. По стране распространился слух о том, что множество людей покинули Людовика, чтобы принести клятву верности на коронации Генриха III, а рассказы об упорной обороне Дувра и в других местах во славу юного короля подкрепляли достоверность этих слухов.

Когда Людовик снял осаду Дувра, Саэру пришло в голову, что неплохо было бы ему совершить что-нибудь, чтобы своим собственным могуществом произвести впечатление на людей Невилля. Он не думал, что они способны организовать восстание – разве только, если Людовик сдастся и покинет Англию, что казалось неправдоподобным. Однако, если период передышки затянется и отряды короля Генриха приблизятся, кому-либо из людей Невилля может прийти в голову идея убить Саэра и, получив контроль над идиотом, продемонстрировать свою верность королю.

Саэр не должен допустить, чтобы такая мысль пришла им в голову, а сделать это можно, только победоносно подавив единственный сохранившийся в этих местах очаг верности королю Генриху. Этим он дополнительно убьет еще двух зайцев – уничтожит плацдарм, с которого король сможет атаковать окружающие французские бастионы, и представит самого себя в выгодном свете в глазах Людовика.

Трудность состояла в том, что земли принадлежали все тому же проклятому молокососу Адаму Леманю. Саэра охватило очень неприятное предчувствие. Он никогда не боялся ни одного человека, пока не встретился с Адамом. Саэр всегда был достаточно осторожен, чтобы не вызывать враждебности тех, кто могущественнее его, вроде графа де ла Марша, и никогда еще не был так близок к паническому ужасу, как в тот момент, когда оказался в клещах между двумя отрядами Адама. Стыд при воспоминании о той поспешности, с какой он покинул поле боя, и ярость, что ему приходится стыдиться самого себя, подавили беспокойство. Гнев пришел на смену осторожности и принялся сверлить мозг Саэра, утверждая его в мысли, что Адама сейчас не должно быть в его землях. Он наверняка уехал приносить клятву королю Генриху.

На следующий день Саэр созвал расквартированных по окрестностям наемников, обложил очередной данью и без того страдающих крепостных и к концу недели двинулся в поход. Джиллиан никогда прежде не думала, что может сожалеть об отсутствии Саэра, но на этот раз его отъезд действительно напугал ее. Осберт остается без сдерживающей силы. Однако и Саэр помнил об этом. Перед отъездом он очень осторожно еще раз разъяснил Осберту свои планы, кроме того пункта, что отошлет его во Францию, настаивая, чтобы Гилберта оставили в покое. Он также предупредил Осберта, что тот обязан позволять любому из людей Невилля посещать замок – Саэр был уверен, что кто-нибудь обязательно наведается, как только до них дойдут известия об изменившейся политической ситуации.

Предположения Саэра оправдались. Как только до людей Невилля дошла весть о смерти короля Джона и отходе войск Людовика от Дувра, они начали сомневаться, правильный ли выбор сделали. Может быть, теперь настала пора переметнуться обратно к английскому королю? В то же время люди Людовика продолжали удерживать большую часть графства. Осторожность – важнейшая составляющая доблести. Сэр Ричард решил для начала посетить Тарринг и понаблюдать за Саэром, насколько тот покажется уверенным в своем будущем, а также разузнать, по возможности, о дальнейших планах Людовика.

На большую часть вопросов сэра Ричарда ответили действия Саэра. Казалось очевидным, что Саэр не воспринял снятие осады Дувра как признак приближающегося поражения Людовика. Если бы он считал так, то скорее принялся бы укреплять оборону Тарринга, вместо того чтобы уводить своих людей на захват новых земель. Из этого следовало, что Саэр ожидал начала нового наступления своего сюзерена против юного английского короля, а вовсе не сдачи его позиций. Таким образом, было бы небезопасно, решил сэр Ричард, пытаться в такое время испытывать Саэра на прочность.

Это решение подкреплялось и явными свидетельствами улучшения состояния Гилберта, на что и рассчитывал Саэр. Хотя юноша еще не узнавал старого друга своего отца, он заметно окреп физически, не так уже боялся всякого мужчины и был абсолютно предан Джиллиан. Она же со своей стороны оставалась удивительно ласковой и терпеливой в отношениях со своим неполноценным мужем. Сэру Ричарду показалось, что было бы серьезной ошибкой уничтожить такого внимательного и заботливого покровителя, каким показывал себя Саэр, ведь сам сэр Ричард не мог справиться с этим несчастным, как ни пытался.

Единственную ошибку Саэр допустил, рассчитывая на то, что злоба Осберта может быть побеждена разумом. С отъездом отца тот, конечно, не освободился до конца от страха перед ним, но тут же принялся просчитывать в мозгу возможности обойти наложенные запреты. Поэтому Осберт оказался единственной проблемой, которая продолжала беспокоить сэра Ричарда. Ему не нравилось, как Гилберт принимался хныкать при появлении Осберта, а Джиллиан мгновенно срывалась с места, чтобы в полном смысле слова встать между Осбертом и своим мужем. Было ясно, что Осберт развлекается, терроризируя калеку, и способен исподтишка попытаться обидеть его. Сэру Ричарду не нравилось выражение лица Осберта, когда он посматривал на Джиллиан, и то, что она оставалась наедине с ним в замке, не имея защиты от этого, очевидно, абсолютно безнравственного человека. Не нравилось ему также, как Осберт разговаривал с ним самим.

Именно оскорбительность его тона стала последней каплей. Сэр Ричард выбрал момент, когда Джиллиан осталась одна, и подошел к ней. От его внимания не ускользнуло, как расширились ее красивые темные глаза, и напряглось тело. Сэр Ричард был строгим мужем и отцом – при необходимости он немилосердно учил уму-разуму свою жену и дочь. Однако он не запугивал живших в его доме женщин, и они не испытывали страха перед ним, если, конечно, не знали за собой какой-либо провинности. Тем не менее, он немало встречал забитых женщин и легко узнал эти признаки.

– Прошу вас, леди Джиллиан, не бойтесь меня, – начал сэр Ричард. – Я желаю вам только добра. Я очень признателен вам за доброту к моему несчастному господину.

Лицо Джиллиан просветлело.

– Ему становится лучше, не правда ли, сэр Ричард? Я полагаю, что рана на его голове постепенно заживает. Как вы думаете, он может выздороветь?

– Не знаю, миледи. Все в руках Господа. Поначалу я считал это невозможным, но теперь у меня появляется какая-то надежда на выздоровление, если никто умышленно не вернет его в начальное состояние.

– Я делаю все, что в моих силах, – слабым голосом произнесла Джиллиан. – И слуги помогают, чем могут. Они предупреждают меня, если… если…

– Поверьте, я видел, как много вы делаете. Вы делаете гораздо больше, чем стали бы делать большинство женщин, имея такого супруга. Я знаю также, что в такое время неосмотрительно оставлять замок без способного защитить его мужчины. Однако я предпочел бы, чтобы Саэр оставил здесь кого-нибудь другого вместо своего сына.

Глаза Джиллиан заблестели от слез.

– Я тоже предпочла бы, – прошептала она. – Я боюсь… – она не решилась закончить фразу. – Мы в безопасности, пока кто-нибудь есть в замке, – ее лицо стало задумчивым. – Сэр Ричард, если бы у нас бывали частые и нежданные гости, возможно, Гилберта оставили бы в покое, особенно, если бы стало известно, что эти гости ожидают видеть улучшение в здоровье Гилберта. Ведь постоянный страх приносит ему большой вред. Когда он наедине со мной, он разговаривает намного лучше и не забывает так быстро.

Сэр Ричард выглядел взволнованным.

– Я сделаю все, что смогу, чтобы устроить это, – сказал он, – но я обещал жене отвезти ее к дочери, которая скоро родит. Я смогу приехать сюда снова на следующей неделе, но потом мне придется уехать. Однако мой сын останется в Глинде. Если вам понадобится помощь, вы можете послать за ним, и он постарается приехать.

– Благодарю вас, – прошептала Джиллиан.

По крайней мере, две недели она будет в безопасности. Пока Осберт оставался в замке, сбежать она не могла, да и польза от ее побега после смерти короля Джона значительно уменьшилась. Джиллиан ничего не знала о людях, которые правят от имени несовершеннолетнего короля, не знала даже их имен. Однако сэр Ричард вроде бы симпатизировал ей и, безусловно, беспокоился о бедном Гилберте. Джиллиан осмелела до такой степени, что уже собиралась вслух высказать свои подозрения насчет мотивов Саэра, но сэр Ричард своей следующей фразой отбил у нее такую охоту.

– Я искренне надеюсь, что сэр Саэр скоро покончит со своим делом и вернется, – сказал он. – Когда он окажется здесь, вы будете в безопасности.

Джиллиан прикусила губу. Может, сэр Ричард и прав. Все свидетельствовало о справедливости такой оценки. И все же долгий опыт жизни рядом с Саэром заставил сердце Джиллиан учащенно забиться от страха. У нее не было ни малейшего, даже крохотного доказательства, и все-таки она знала, что Саэр планировал что-то очень плохое для нее и Гилберта.

– Я надеюсь, что мы будем в безопасности, – вздохнула она. – Очень надеюсь.

Саэр де Серей имел все основания поздравлять себя с точным пониманием ситуации и скоростью, с какой действовал. Теперь он не тратил время на атаку Телси. На уме у него была более значительная цель. Он намеревался в отсутствие хозяина взять Кемп. Начало его похода было необычайно благоприятным. Пересекая земли Адама, Саэр не встретил сопротивления, и ему даже повезло по дороге перехватить отряд людей Адама, патрулировавший в окрестностях замка Телси.

Пленение прошло не без потерь. Малочисленный отряд сражался яростно, и семь из одиннадцати пали мертвыми или почти мертвыми на поле боя, пока удалось захватить их командира. Когда Саэр узнал, кто его пленник, ему показалось, что судьба решила вознаградить его за пережитые унижения, которым подверг его Адам. Когда шлем с пленника был снят, под ним оказалось лицо Роберта де Реми. Саэр хихикнул от радости при мысли о мести, которая излечит его от неприятных воспоминаний. Тем не менее, когда он заговорил с сэром Робертом, голос его был полон сердечности.

– Итак, мы снова встретились.

– Кажется, так, – бесстрастно ответил Роберт.

У него прежде не было возможности оценить личные достоинства этого человека. Во время его нападений на Телси ничто не указывало, порядочный человек Саэр или нет. То, что Адама обстреляли во время переговоров, указывало на некоторую гнилость корней Саэра, но это могло оказаться случайностью. Так или иначе, это Адам вызвал его на переговоры. Саэр не давал никакого обещания насчет перемирия. Раз уж нападение свершилось, не было ничего бесчестного в том, что заклятый враг, а Саэр был человеком Людовика, предпринял внезапную атаку или выбрал наилучшую тактику для своего нападения. И то, что он захватил отряд, который мог помешать внезапности нападения, нельзя было назвать иначе как здравомыслием. Поэтому у сэра Роберта не было оснований вести себя дерзко или вызывающе. Если Саэр – порядочный человек, сэр Роберт останется его пленником до конца кампании, а затем будет освобожден за выкуп.

Сэр Роберт истекал кровью. Саэр несколько мгновений смотрел на красные ручейки и затем приказал слугам снять с него доспехи, а лекарю обработать раны. Сэр Роберт был все еще слишком зол на самого себя за то, что так бездарно попался, чтобы почувствовать облегчение, но Саэр показался ему честным противником. Он немного удивился, когда Саэр заговорил с ним о той власти, которую он уже имеет, и о своих намерениях расширить сферу влияния, но ведь многие прекрасные во всех других отношениях люди не могут удержаться от похвальбы, особенно перед врагом. Поскольку было бы неразумно рассмеяться в лицо человеку, пленившему тебя, и совсем уж глупо возбуждать настороженность врага, сэр Роберт ничего не сказал Саэру о том, что не только сам Адам, но и все его могущественное семейство скоро прибудут сюда, чтобы раздавить французских захватчиков. Он прикусил язык и опустил глаза.

Саэр тоже ничего не знал о сэре Роберте. Правда, он закрылся в замке Телси и отбивался, но это ничего не доказывало. Вполне могло оказаться, что сэр Роберт в душе ненавидел и боялся своего сеньора, завидовал ему, как сам Саэр ненавидел, боялся и завидовал графу де ла Маршу. В существующих обстоятельствах, особенно если он знало том, что Лемань поблизости, то не осмелился бы сдать доверенный ему замок. Однако, если этому человеку предложить покровительство и вознаграждение, он может оказаться ключом, который откроет ворота Кемпа без кровопролития. Конечно, когда ворота откроются, замок придется сменить, а ключ выбросить, но сэр Роберт узнает об этой стороне плана Саэра, когда уже будет слишком поздно.

– Как вам понравилось бы стать вместо кастеляна вассалом? – спросил Саэр, закончив перечислять свои владения и планы на будущее, которые, по его мнению, достаточно убедили сэра Роберта в его, Саэра, возможностях осуществить подобное предложение. – Вассалом, обладающим несравненно более обширными владениями, чем этот клочок земли в Телси, вассалом, владеющим, скажем, Кемпом?

К счастью, в этот момент цирюльник сделал сэру Роберту больно. В его крике ярости было примешано достаточно физической боли, а затем та же боль отняла у него дар речи, не позволив произнести что-либо неблагоразумное. Он сумел скрыть свою реакцию, но не мог доверить своему языку сказать то, что должно было, по его мнению, быть сказано.

– Что? – задыхаясь, произнес он, словно от боли плохо расслышал.

Саэр любезно повторил свое предложение, продолжая приукрашивать его.

– Это будет достаточно просто и безопасно, – настаивал он. – Все, что от вас требуется, это отправиться в замок с полусотней моих людей. Там, без сомнения, запрутся, когда заметят вас, так как у меня есть все основания полагать, что Лемань отсутствует, отправившись на коронацию этого младенца, которого дураки намереваются представить в качестве короля. Вам нужно будет только сказать, что вас призвали на службу со своими людьми. А если Лемань все-таки там, вы можете сказать, что приехали поддержать его, поскольку получили известие, что я иду атаковать замок. В любом случае вас впустят. А затем будет совсем нетрудно наброситься на не ожидающих этого защитников и перебить тех, кто окажет сопротивление. Даже если вы не сможете захватить весь замок, то, по крайней мере, займете башни, контролирующие подъемный мост и решетку. Тогда я смогу войти с оставшимися у меня людьми, и мы быстро покончим с этим делом.

Сэр Роберт вытаращил глаза и инстинктивно, не успев совладать с собой, покачал головой.

– С человеком могут случаться вещи похуже, чем смерть, – намекнул Саэр. – Я достаточно богат. Ваш выкуп для меня – ничто.

Личная угроза была оскорблением, и сэр Роберт вместо омерзения почувствовал гнев. Он снова покачал головой.

– Я не имел в виду, что отказываюсь от вашего предложения, – процедил он, зная, что его сдавленный, неестественный голос будет воспринят как свидетельство страха. Во всяком случае, с презрением подумал сэр Роберт, Саэр в подобных обстоятельствах тоже испытывал бы страх и потому такие же эмоции не мог не переносить и на других людей. – Я имел в виду, что это не сработает.

– Вот как? – с подозрением спросил Саэр. – В чем же ошибка моего плана?

По правде говоря, план был хорош. Сэр Роберт понимал, что все прошло бы идеально, поскольку ему всецело доверяли. Ему даже не пришлось бы искать оправданий насчет сопровождавших его людей, сколько бы их ни было. Одно его слово, и вся армия Саэра могла бы преспокойно войти в замок Кемп. Сэра Роберта охватило странное, болезненное удовольствие. Теперь он не обманывал себя насчет собственного финала. Он умрет. Вероятно, умрет в мучениях, умрет в любом случае. Саэр не из тех, кто исполняет обещания, особенно обещания тому, кого уже знал как предателя. Поэтому сэр Роберт чувствовал своего рода радость перехитрить хитреца, которая облегчала страх, сосущий его сердце, горькое удовлетворение от осознания того, что он испытает вкус отмщения за свои муки, прежде чем они сломят его.

Чтобы месть и его собственная хитрость удались, сэр Роберт должен был предстать перед Саэром человеком беспринципным и трусливым, а, следовательно, склонным участвовать в планах Саэра. Что было бы, будь он не надежным другом, а лишь новым кастеляном Адама, не завоевавшим еще полного доверия хозяина? Как бы Адам отреагировал на появление такого человека во главе пятидесяти всадников? Как отреагировал бы Олберик, начальник гарнизона, на такую ситуацию в отсутствие Адама? Сэр Роберт начал вслух высказывать свои возражения против замысла Саэра. Они были справедливы, и Саэр признал это. Затем сэр Роберт внес свои предложения, которые помогли бы обойти трудности, сочиненные им самим.