Текст книги "Лесной маг"

Моя мать по-хозяйски ловко подхватила остатки анисового благовония черными щипцами и отнесла их в освященную чашу с водой. Угольки с шипением пошли ко дну. Мать постояла у чаши в благоговейном молчании, затем взяла чистую белую тряпицу из ровной стопки и тщательно вытерла нишу.

– Выбери следующее подношение, Невар, – предложила она мне, оглянувшись через плечо.

Она улыбнулась, и я едва не ответил ей тем же. В детстве я постоянно боролся с сестрами за право выбора и успел забыть, как это было для меня важно.

В комнате стоял специальный шкаф, украшенный изысканной резьбой, с сотней маленьких ящиков для разных благовоний. Я стоял перед ним, обдумывая, что выбрать, и вдруг спросил:

– А зачем ты приносила жертву во здравие? Кто-то болен?

– Зачем? – удивленно переспросила мать. – Ради тебя, разумеется. Чтобы ты выздоровел от своей болезни… от того, что с тобой случилось.

Я смотрел на нее, тронутый ее заботой и одновременно раздраженный тем, что она рассчитывала, будто ее молитвы и глупые ароматические подношения могут мне помочь. Лишь мгновение спустя я вдруг понял, что считаю ее жертву глупой. Это казалось игрой, чем-то вроде бессмысленного ритуала, затверженного наизусть, дар, который так мало нам стоил, что не имел никакого значения. Неожиданно мне захотелось узнать, какая доброму богу польза от горящих листьев, пропитанных маслом. Какому же бессмысленному божеству мы поклоняемся, если он готов дарить благословение в обмен на дым? Моя жизнь балансировала на шатком, источенном сомнением фундаменте. Я не знал, когда потерял веру в подобные вещи, чувствовал лишь, что ее больше нет. Когда-то добрый бог стоял между мной и мраком, и я считал его защиту крепостной стеной, а она оказалась всего лишь кружевным занавесом.

Украшенный изысканной резьбой, позолоченный и лакированный шкаф передо мной прежде казался мне блистающим прибежищем таинства.

– Это всего лишь мебель, – вслух произнес я. – Комод с ящиками, забитыми плитками благовоний. Мама, здесь нет ничего, способного меня спасти. И я не знаю, что сможет. Если бы знал, я бы не колеблясь это сделал. Я даже охотно предложил бы старым богам кровавую жертву, если бы считал, что это сработает. Как семья Сесиль Поронт.

Я впервые упомянул об этом. Со дня свадьбы у меня не было ни малейшего желания разговаривать с отцом о чем бы то ни было.

Мать побледнела, услышав мои слова.

– Теперь Сесиль носит фамилию Бурвиль, Невар, – осторожно поправила она. – Сесиль Бурвиль.

Она подошла и открыла ящичек с полынью. Полынь – для мудрости. Достала зеленоватый кирпичик размером с кулак и отнесла к жаровне. При помощи позолоченных щипцов она поднесла его к углям, а потом наклонилась и дула на них, пока темно-красное тление не разгорелось до алого сияния. Тонкая струйка ароматного дыма поднялась в воздух, когда пламя одарило поцелуем уголок полынного кирпичика. Не глядя на меня, мать поставила его в нишу, посвященную здоровью.

Она постояла там несколько мгновений с молчаливой молитвой; привычка требовала, чтобы я присоединился к ней, и я пожалел, что не могу этого сделать. Моя душа была иссушена и утратила веру. В ней больше не находилось слов для восхвалений и просьб, только безнадежность.

– Ты знала, что Поронты поклоняются старым богам, не так ли? – спросил я, когда мать отвернулась от стены. – А отцу это известно?

Она нетерпеливо покачала головой, и я не понял, ответила она на мой вопрос или пыталась от него отмахнуться.

– Теперь Сесиль носит фамилию Бурвиль, – настойчиво повторила она. – Больше не имеет значения, что она делала в прошлом. Она будет поклоняться доброму богу, как все мы, каждый Шестой день, а ее дети будут воспитаны в его почитании.

– Ты видела мертвых птиц? – резко спросил я. – Видела эту жуткую карусель в их саду?

Она поджала губы, подошла к скамье и села, похлопала по сиденью рядом с собой, и я неохотно присоединился к ней.

– Они пригласили нас стать свидетелями, – тихо проговорила она. – Мать Сесиль прислала приглашение твоим сестрам и мне. Завуалированное, но я поняла, о чем оно. Мы приехали слишком поздно. Сознательно. – Она помолчала немного, а затем искренне посоветовала: – Невар, забудь об этом. Я не думаю, что они на самом деле почитают старых богов. Это скорее традиция, некий ритуал, который нужно соблюсти, а не истинная вера. Женщины их семьи всегда совершали такие приношения. Сесиль отдала дар невесты Орандуле, старому богу равновесия. Мертвые птицы – это подношение стервятнику, воплощению Орандулы. Его собственных созданий убивают, а затем предлагают ему, чтобы накормить других птиц. Это равновесие. Надежда на то, что женщина, приносящая жертву, не потеряет детей во время родов или во младенчестве.

– Ты видишь смысл в том, чтобы предлагать мертвых птиц за живых детей? – сердито спросил я, а затем довольно резко добавил: – Неужели ты действительно видишь какой-то смысл в сжигании спрессованных листьев ради того, чтобы добрый бог дал нам то, о чем мы просим?

Она наградила меня странным взглядом.

– Это необычный вопрос для сына-солдата, Невар. Но возможно, ты его задаешь, потому что родился, чтобы стать солдатом. Ты пытаешься применить людскую логику к богу. Добрый бог не связан человеческой логикой или законами, наоборот, это нами руководят его законы и логика. Мы не боги и не можем знать, что доставляет богу радость. Нам дано Священное Писание, чтобы мы почитали доброго бога так, как это приятно ему, вместо того чтобы предлагать ему вещи, доставляющие удовольствие людям. Представь себе бога, который действовал бы, как принято у людей: что бы он потребовал у невесты в обмен на будущих детей? Что мог бы попросить такой бог за то, чтобы вернуть тебе утраченную красоту? И захотел бы ты ему это дать?

Она пыталась заставить меня думать, но ее последние слова меня укололи.

– Красоту? Утраченную красоту? Ведь дело вовсе не в тщеславии, мама! Я попался в западню этого неуклюжего тела; и что бы я ни делал, все без толку. Я не могу надеть сапоги или встать с кровати, не вспомнив о нем. Ты даже представить себе не можешь, что это значит – сделаться пленником собственного тела.

Она несколько мгновений молча смотрела на меня, затем улыбка мелькнула на ее губах.

– Ты был слишком маленьким, чтобы запомнить, как я вынашивала Ванзи и Ярил. Возможно, ты забыл, как я выглядела до рождения своих младших детей.

Она подняла руки, словно предлагая мне рассмотреть ее. Я взглянул на нее и тут же отвернулся. Время и роды изменили ее тело, сделали не таким изящным, как в молодости, но она была моей матерью. Она и должна так выглядеть. Я смутно помнил ее, когда она была моложе и стройнее и мы играли с ней в догонялки в молодом саду, едва поселившись в Широкой Долине. И я помнил ее последнюю беременность, когда она ждала Ярил, и как она с трудом передвигалась по нашему дому на болезненно распухших ногах.

– Но это совсем не то же самое, – возразил я. – Эти изменения, тогда и сейчас, они естественны. А то, что случилось со мной, – противоестественно. Мне кажется, будто я застрял в дурацком карнавальном костюме для праздника Темного Вечера и не могу его снять. Вас всех настолько занимает мое тело, что все вы – отец, Ярил и даже ты – не в состоянии разглядеть, что внутри я остался тем же Неваром! Изменилось только мое тело. Но вы со мной обращаетесь так, словно я и есть эти стены из жира, а не человек, запертый в них.

– Похоже, ты очень зол на нас, Невар, – немного помолчав, заметила мать.

– Конечно же! А кто не был бы зол в подобных обстоятельствах?

Она снова немного помолчала, а потом благоразумным тоном сказала:

– Возможно, тебе следует направить этот гнев против твоего настоящего врага и сильнее укрепить свою волю, чтобы вернуть себе прежний вид.

– Мою волю? – Я снова начал закипать. – Мама, это не имеет никакого отношения к силе воли. Я не забыл о дисциплине. Я работаю с рассвета до заката, а ем меньше, чем в детстве, но продолжаю становиться все толще. Разве отец не рассказал тебе о письме доктора Амикаса? Доктор считает, что моя неестественная полнота вызвана чумой. А если это так, что я могу поделать? Если бы я переболел оспой, никто не упрекнул бы меня за шрамы на лице. Если бы из-за чумы спеков я стал тощим и едва держался на ногах, все вокруг сочувствовали бы мне. Со мной случилось ровно то же самое, но меня почему-то все презирают.

Мне было невыносимо больно, что даже мать не понимает меня. Я надеялся, что отец объяснит моим родным и семье Карсины, что причиной моего состояния стала болезнь, но он никому ничего не сказал. Неудивительно, что Ярил не испытывает ко мне никакого сочувствия. Если же меня оставит мать, мой самый надежный и старый союзник, я останусь лицом к лицу со своей судьбой в полном одиночестве.

Она прибегла к последнему средству – заговорила со мной так, как будто мне семь лет и она поймала меня на очевидной лжи:

– Невар, я видела, как ты ел на свадьбе Росса. Как же ты можешь говорить, что теперь ты ешь меньше, чем в детстве? Ты съел столько, сколько хватило бы взрослому мужчине на неделю.

– Но… – Мне показалось, будто из меня вышибли дыхание.

Мать спокойно и так мягко смотрела прямо мне в глаза.

– Я не знаю, что произошло с тобой в Академии, сынок. Но ты не можешь спрятаться от этого за стеной жира. Мне ничего не известно про письмо от доктора твоему отцу. Но я знаю одно – я видела, как ты ешь, и это может изменить подобным образом любого.

– Неужели ты думаешь, что я ем так каждый раз?

Она продолжала сохранять спокойствие.

– Не кричи на меня, Невар. Я все еще твоя мать. А почему еще ты стал бы прятаться от семьи во время каждой трапезы, если не из-за стыда за свое обжорство? И это хорошо. Стыд – это добрый признак. Но вместо того чтобы скрывать свою слабость, ты должен сражаться с ней, милый.

Я резко вскочил на ноги – и впервые увидел тревогу на лице матери, когда она взглянула на меня снизу вверх. Она знала, что я могу раздавить ее.

Я заговорил медленно, обдумывая каждое свое слово:

– Я не обжора, мама, и не сделал ничего, чтобы заслужить такую судьбу. Это медицинское расстройство, и ты не права, думая обо мне так плохо. Ты меня оскорбляешь.

Со всем возможным достоинством я отвернулся и пошел прочь.

– Невар!

Прошло много лет с тех пор, как она произносила мое имя таким тоном. Он подействовал на мой гнев, словно холодное железо на магию равнин. Несмотря на свою решимость, я повернулся к ней и увидел, что ее глаза блестят от слез и гнева.

– Только что ты сказал – здесь нет ничего, способного тебя спасти. Ты ошибаешься. Ты мой сын, и я тебя спасу. Что бы ни стало причиной перемены в тебе, я буду сражаться с твоим врагом. Я не отступлю, не стану бежать от трудностей и никогда от тебя не откажусь. Я твоя мать и, пока мы оба живы, останусь ею. Верь в меня, сын, потому что я верю в тебя. И я не позволю тебе разрушить свою жизнь. И сколько бы раз ты от меня ни отвернулся, я всегда буду рядом. Я тебя не подведу, верь мне, сын.

Я посмотрел на нее. Она сидела прямая, словно меч, и, несмотря на слезы, катившиеся по ее щекам, от нее исходило ощущение силы. Мне хотелось верить, что она сможет меня спасти. Сколько раз, когда я был маленьким, она становилась между мной и гневом отца. Сколько раз утешала и направляла в жизни. Но я мог ответить ей только одно…

– Я попытаюсь, мама.

Я развернулся и ушел, оставив ее наедине с благовониями, ароматным дымом и добрым богом.

Выходя из комнаты, я знал, что я по-прежнему один. Невзирая на добрые намерения матери, мне придется в одиночестве вести сражение за прежнюю жизнь. Она моя мать и очень сильна, но магия заразила мою кровь, словно болезнь. И что бы она ни делала, ей меня не излечить. Магия захватила меня, и я должен сражаться с ней сам. Я отправился в свою комнату.

Однако и там я не нашел утешения. Отброшенные письма по-прежнему лежали на столе. Мне отчаянно хотелось сесть и погрузиться в них, но у меня было неподходящее настроение, чтобы на них отвечать. Кровать жалобно застонала, когда я лег на нее, и я посмотрел на голые стены, простую мебель и одинокое окно. Моя комната всегда была суровой, лишенной уюта, комната, которая должна подготовить мальчика к жизни солдата. Сейчас же она превратилась в голую тюремную камеру, где мне суждено жить до конца дней. Каждую ночь я буду ложиться в одиночестве в постель, каждое утро вставать, чтобы выполнять приказы отца, а когда он умрет – Росса. Что еще может меня ждать? Неожиданно я задумался о побеге. Я представил, как мчусь галопом верхом на Гордеце, направляясь на восток, туда, где заканчивается Королевский тракт и начинаются горы. Эта мысль меня захватила настолько, что я едва не собрался встать с кровати и отправиться в путь этой же ночью. Сердце бешено заколотилось от этого безумного плана, но уже в следующее мгновение я пришел в себя и удивился собственному глупому порыву. Нет, я еще не готов отказаться от своей мечты. Пока вера моей матери поддерживает меня, я останусь здесь. Я буду сопротивляться магии и попытаюсь вернуть себе прежнюю жизнь. С этой мыслью я закрыл глаза и, сам того не желая, провалился в глубокий сон.

Мне ничего не снилось. Ощущения, наполнявшие меня, так же отличались от снов, как бодрствование от дремоты. Внутри меня бродила магия, как дрожжи бродят в тесте для хлеба. Я чувствовал, как она разрастается и ускоряет свой бег, распухает в моих жилах. Она набиралась сил в моем теле, пронизывала плоть, прибегая к помощи накопленных ею запасов. С растущим страхом я признался самому себе, что уже испытывал нечто подобное. Магия и раньше шевелилась во мне, и не просто шевелилась – она действовала. Что она сделала без моего понимания и согласия? Я вспомнил молодого человека с корабля и как он упал на лестнице после нашей перебранки. Это один случай, но наверняка были и другие.

Скопившаяся во мне магия что-то делала.

В языках, которые я знал, не было слов, чтобы это выразить. Могла ли моя плоть выкрикнуть слово беззвучно, не произнося его вслух? Могла ли магия, живущая где-то вне плотского мира, отдавать через меня приказы, чтобы где-то происходило нечто, чего она желала? Именно так это ощущалось. Я смутно чувствовал начало чего-то. Первое событие, которое вызовет цепь последующих, уже произошло. Закончив, магия успокоилась и затаилась во мне, а я вдруг ощутил страшную усталость и провалился в сон.

Когда я проснулся, солнце уже зашло. Получалось, что я проспал почти весь день. Я встал, тихонько спустился по лестнице и остановился внизу, прислушиваясь. Из кабинета отца до меня доносился его резкий голос. Росс уехал; я задумался, кого же он отчитывает. Вскоре я услышал тихий ответ матери. Ясно. Я быстро прошел мимо двери в кабинет, мимо музыкальной комнаты, где Элиси играла на арфе грустную мелодию. Молодой человек на свадьбе Росса не сделал ей предложения. Виновен ли в этом я? Наш дом стал средоточием печали, и все из-за меня. Я открыл входную дверь и шагнул в ночь.

Я прошел по знакомому темному саду и сел на скамейку, пытаясь осознать, что у меня больше нет будущего. Мне некуда пойти и нечем заняться. Паром ночью не ходит, и я не могу перебраться через реку в Приют Бурвиля. Я уже давным-давно прочел большую часть книг в нашей библиотеке, никаких идей в голову не приходило, друзей у меня не было. И так будет до конца моей жизни. Я буду заниматься тяжелым физическим трудом на наших землях, а потом бесцельно бродить по ночам. Я стану тенью в родном доме, бесполезным лишним сыном, и ничем более.

Я тряхнул головой, чтобы избавиться от печальных глупостей. Затем подтянул брюки и, выйдя из сада, направился к дому, где жили слуги-мужчины. Отец возвел его отдельно от особняка, и мать не уставала жаловаться, что он больше похож на военный барак, чем на жилище для слуг. Она была права, но я не сомневался, что отец добился этого сознательно. Одна дверь вела в длинную, открытую спальню для сезонных рабочих. В другом конце строения имелись комнатки для слуг. Я подошел к двери сержанта Дюрила. Как ни странно, за все годы, что он учил меня, я стучался сюда всего несколько раз.

На мгновение я замер в нерешительности, вдруг сообразив, что, несмотря на годы, проведенные вместе, я многого о нем не знаю. Например, спит ли он сейчас или, может, отправился в Приют Бурвиля. В конце концов я отругал себя за глупую трусость и решительно постучал.

Внутри царила тишина. Затем я услышал скрип стула и шаги. Дверь открылась, наружу пролился свет лампы. При виде меня брови Дюрила поползли вверх.

– Невар? Что тебя сюда привело?

Он был в нижней рубахе и брюках, босиком. Я застал его, когда он уже собирался ложиться спать. Неожиданно я понял, что стал выше сержанта Дюрила. Я привык видеть его в сапогах или верхом на лошади. Сейчас, когда он был без шляпы, я с удивлением обнаружил заметную лысину на его голове. Я пытался не глазеть на нее, а он старательно отводил взгляд от моего живота. Я пытался придумать, что же ему сказать – кроме того, что мне ужасно одиноко и я уже никогда не смогу вернуться в Академию.

– Твоя подпруга в последнее время не начала ослабевать? – спросил я.

Он, прищурившись, смотрел на меня пару мгновений, а затем у него вдруг изумленно приоткрылся рот, словно он что-то осознал.

– Заходи, Невар, – пригласил он меня и отступил от двери.

Комната сержанта многое могла бы о нем рассказать. В одном углу стояла пузатая печка, но в это время года огня он разводить не стал. Разобранное ружье занимало почти все место на столе. Я разглядел несколько полок, но вместо книг на них лежали самые разные предметы. Интересные камни валялись вперемешку с дешевыми снадобьями от болей в спине и ногах, приносящая удачу резная фигурка лягушки соперничала с большой морской раковиной и чучелом совы, а свернутая рубашка дожидалась починки рядом с катушкой ниток. Сквозь открытую дверь я разглядел в соседней комнате аккуратно застеленную кровать. Пустая комната, где проходит пустая жизнь, подумал я про себя и тут же поморщился. Эта комната носила куда более заметный отпечаток личности хозяина, чем моя. Я представил себя сержантом Дюрилом, немолодым человеком, без жены и детей, обучающим чужого сына, одиноким.

Комнатка была такой крошечной, что, когда я вошел, в ней не осталось свободного места, и я почувствовал себя особенно неловко из-за своего огромного тела.

– Садись, – предложил мне Дюрил, придвигая один из стульев.

Я осторожно опустился на него, проверяя, выдержит ли он мой вес. Дюрил взял себе другой стул и тоже сел. И без всякого смущения заговорил:

– За последний месяц мне пришлось подтягивать подпругу три раза. А вчера, когда я помогал рабочим поднять особенно тяжелый камень, я обвязал его веревкой и сделал знак «Держись крепко», но узел распустился. Знаешь, я не могу припомнить, чтобы такое со мной случалось прежде. Я старею и потому решил, что забыл сделать знак или что-нибудь перепутал. Не слишком серьезная неприятность, чтобы об этом беспокоиться, сказал я себе. Но ты думаешь иначе. Почему? Твоя подпруга тоже в последнее время плохо держится?

Я кивнул.

– С тех пор, как Танцующее Веретено больше не танцует. Мне кажется, магия равнин теряет силу, сержант. А еще я думаю… – я прервался и похлопал по своему животу, – что это каким-то образом связано.

Он нахмурил брови:

– Ты стал толстым из-за магии. – Он произнес эти слова так, словно хотел убедиться, что правильно меня понял.

Должен признаться, прозвучало это довольно глупо. Как жалкое оправдание ребенка, вопль «Смотри, что ты наделал!», когда рассыпается башня из кубиков. Я смотрел на край его стола и отчаянно жалел, что пришел к нему и задал этот дурацкий вопрос.

– Ладно, не важно, – торопливо проговорил я и встал, собираясь уйти.

– Сядь. – Он произнес это не как приказ, но куда настоятельнее, чем просто приглашение. – Любое объяснение будет лучше, чем ничего, – глядя мне в глаза, проговорил он. – Чем то, что я только что услышал. И я хочу знать, что ты имел в виду, сказав про остановившееся Веретено.

Я медленно опустился обратно на стул. Эту историю можно было начинать с любого места.

– Ты видел когда-нибудь Танцующее Веретено?

Он пожал плечами и сел за стол напротив меня.

– Два раза. Впечатляет, правда?

– Когда ты на него смотрел, ты думал, что оно вращается?

– О да. Точнее, нет, в смысле, я не поверил, что оно движется, когда увидел его, но издалека выглядело так, как будто оно действительно вращается.

– Я подошел к нему совсем близко, но мне все равно казалось, что оно вращается. А потом один придурок с ножом в руке и стремлением вырезать на чем-нибудь свои инициалы его остановил.

Я ожидал, что он недоверчиво фыркнет или рассмеется, но сержант лишь кивнул:

– Железо. Холодное железо могло его остановить. Но какое это имеет отношение к моей подпруге?

– Я не знаю наверняка. Мне показалось, что… ну, я предположил, что, если железо остановило Веретено, магия равнин могла исчезнуть совсем.

Дюрил с некоторой тревогой вздохнул и облизнул губы.

– Невар, что тебе известно? – осторожно спросил он.

– Все началось с Девара, – ответил я, немного помолчав.

Дюрил кивнул, словно самому себе:

– Меня это не удивляет. Продолжай.

И впервые я с начала и до конца рассказал о том, как меня захватила магия равнин, как она на меня влияла в Академии, про чуму, про то, как я решил, что смог освободиться, как Веретено подняло меня, открыв мне свою мощь, а потом злая выходка мальчишки и мое другое «я», которое я не в силах сдержать, остановили танец Веретена.

Дюрил оказался хорошим слушателем. Он не задавал вопросов, но вздыхал в нужных местах и выглядел вполне впечатленным, когда я рассказал ему про видения Эпини. А самое главное, пока я говорил, мне ни разу не показалось, что он считает мои слова ложью.

Он прервал меня только один раз, когда я говорил про танец Пыли на карнавале Темного Вечера.

– Твоя рука поднялась и подала сигнал? Ты приказал им начать?

Я опустил голову от стыда, но лгать не стал.

– Да. Точнее, та часть меня, что стала спеком. Это трудно объяснить.

– О, Невар. Ужасно, когда тебя вот так используют против собственного народа. Это очень плохо, мальчик мой, куда хуже, чем я опасался. Если ты еще способен это сделать, надо положить этому конец. Иначе ты можешь оказаться гибелью для всех нас.

Услышав от него об истинном значении того, что я сделал, я замер на месте. Я сидел, глядя сквозь него в жуткое будущее, в котором всем станет известно, что я предал Гернию. Вольно или невольно – не имеет значения, когда речь идет о таком страшном предательстве.

Дюрил наклонился вперед и слегка подтолкнул меня пальцем:

– Договаривай, Невар, а потом подумаем, что тут можно сделать.

Когда я закончил, он с мудрым видом кивнул и откинулся на спинку стула:

– По правде говоря, до меня доходили слухи о колдунах спеков, огромных и толстых. Их называют великими мужами. И наверное, великими женщинами, хотя мне не доводилось слышать про женщин. Мне рассказывал о них один парень, который почти весь срок своей службы провел в Геттисе. Он даже утверждал, что видел одного такого, и тот, по его словам, был размером с лошадь и страшно этим гордился. Солдат говорил, что великий муж считается полным магии и поэтому он такой большой.

Я задумался над его словами:

– Толстяк в балагане уродов сказал мне, что стал таким толстым из-за чумы спеков. А доктор в Академии, доктор Амикас, написал, что такая прибавка в весе является редким последствием болезни, но такие случаи известны. Тогда как все это связано с магией?

Сержант Дюрил пожал плечами:

– А что вообще такое магия? Ты понимаешь? Я – нет. Я видел несколько вещей, которые не могу объяснить разумно или доказать. Возможно, именно поэтому я называю их магией. Возьми заклинание «Держись крепко». Я не знаю, как оно действует и почему, мне известно только, что оно много лет меня не подводило. А в последнее время что-то пошло не так. Так что, возможно, эта магия разрушена. Возможно. Или я стал не таким сильным, как прежде, и плохо затягиваю подпругу, или ремни износились. Происходящему можно найти тысячу объяснений, Невар. А можно просто сказать: «Это была магия, и она больше не действует». Или, например, пойти к человеку, который верит в магию и считает, что понимает, как она работает, и спросить у него.

Мне его предложение показалось интересным.

– К кому пойти? – спросил я.

Дюрил сложил на столе руки.

– Все началось с Девара, так?

– Ну да. – Я откинулся на спинку стула, он протестующе заскрипел, и я поспешно выпрямился. – Пытаться его искать бесполезно. Отец потратил на это несколько месяцев, после того как он вернул меня домой еле живым. Либо никто из его соплеменников не знает, где он, либо они не говорят. Отец предлагал награду и угрожал. Никто ему ничего не сказал.

– Возможно, я знаю другой способ задавать вопросы, – проговорил Дюрил. – Иногда даже за деньги всего не купишь. И тогда приходится платить совсем другую цену…

– Чем, например? – спросил я.

Он лишь покачал головой и хитро ухмыльнулся, радуясь, что знает больше меня. Оглядываясь назад, я предположил, что старому солдату нравилось быть моим учителем. Надзирать за работниками, расчищающими от камней поле, – совсем не подходящее занятие для бывалого военного вроде него.

– Позволь мне кое-что попробовать, Невар. Я дам тебе знать, если у меня получится.

Я кивнул, прогоняя надежду прочь.

– Спасибо, что выслушал меня, сержант. Не думаю, что кто-нибудь еще поверил бы мне.

– Ну, иногда это лестно, когда кто-то хочет тебе что-то рассказать. И кстати, Невар, я не говорил, что поверил тебе. Ты должен понимать, все это звучит довольно нелепо.

– Но…

– Однако я не сказал, что я тебе не верю. – Он покачал головой, улыбаясь моему смущению. – Невар, я хочу тебе кое-что сказать. На мир можно смотреть с разных точек зрения. Именно это я имел в виду, когда говорил про магию. Для нас это магия, а для кого-то другого, возможно, так же естественно, как дождь, льющийся с неба. Но зато что-нибудь из того, что делаем мы, представляется магией им, потому что они не могут найти этому объяснения в своем мире. Ты понимаешь, о чем я?

– Не совсем, но я попробую. – Я предпринял попытку улыбнуться. – Я готов пробовать что угодно. Я уже собирался взять Гордеца и сбежать на восток, в горы.

Сержант фыркнул:

– «Сбежать в горы»! А дальше что? Не будь дураком, Невар. Ты должен остаться здесь и продолжать сражаться. И позволь мне кое-что попробовать. А пока делай то, что говорит тебе отец. Выходи из дома, двигайся. Покажи ему, что ты прежний Невар, если сможешь. Не серди его еще больше. Он по-своему справедлив. Выполняй его волю, а если ничего не получится, возможно, он признает, что в этом нет твоей вины.

– Наверное, ты прав.

– Ты знаешь, что я прав.

Я посмотрел на него и медленно кивнул. В его глазах снова вспыхнула искорка. В них зажглась цель. Возможно, придя к нему, я сделал для него не меньше, чем он для меня, выслушав мою историю.

Я поблагодарил его, и мы расстались.