Текст книги "Витки"

Глава третья

Закат и вечерняя звезда, горизонт, увенчанный гирляндой увядших роз…

Нам повезло с рейсом на Детройт и недолго пришлось ждать самолета до Майами. Кора попросила меня сесть у иллюминатора, и я наблюдал, как чернильную тьму прокалывают светящиеся колодцы звезд.

– Ты не собираешься обратиться к помощи, когда мы вернемся?

– К чьей помощи? – спросил я, уже догадываясь. – И по какому поводу? – догадываясь и об этом.

– Тебе нужен врач, разумеется. Специалист по подобным вопросам.

– Думаешь, я сумасшедший?

– Нет. Но мы оба знаем, что-то у тебя определенно не в порядке. Если автомобиль барахлит, его показывают механику.

– А если правый глаз обманет тебя?

– В роль Эдипа можешь не входить. Я говорю о психиатре, а не о психоаналитике. Предположим, какое-то повреждение органического характера… Куда-нибудь давит осколок кости – последствие твоего несчастного случая – или что-нибудь в этом роде.

Я долго молчал. Ничего лучшего в голову не приходило, однако…

– Просто душа не лежит, – признался я.

– «И остается лишь разгладить эту прекрасную пустоту», – почти что с горечью сказала Кора.

– Что?

– «Тихая Лета – моя обитель. Я никогда, никогда, никогда не вернусь домой!» Сильвия Платт, из поэмы об амнезии. Предпочитаешь жить без памяти?

– За цитатой у преподавателя литературы дело не станет, – пробормотал я, но последняя ее фраза мне не понравилась.

Нельзя попросту забыть о поездке в Мичиган и вновь соскользнуть в счастливое неведение, сказал я себе. Нет.

И тут же опять пришло странное чувство – а может, отмахнуться от всего этого и плыть по течению, никогда, никогда, никогда не возвращаясь домой?..

Мне стало страшно.

– Ты знаешь хорошего специалиста в этой области?

– Нет. Но, безусловно, найду.

Я потянулся и тронул ее за руку. Наши глаза встретились.

– Хорошо, – сказал я.

Кроме плавучего дома, у меня на Флориде-Кис есть собственная квартира. Но мы остановились в гостинице в Майами, где выбор врачей значительно шире. Кора сразу же села за телефон и разыскала приятеля одного знакомого, каким-то образом связанного с администрацией медицинского института. По ее теории, надо обращаться к тому специалисту, к которому приходят с собственными проблемами другие врачи. Через несколько часов после нашего приезда я был записан на прием к психиатру, доктору Ралфу Даггетту, на следующее утро.

Словно готовясь к предстоящему испытанию, мое подсознание услужливо высыпало калейдоскоп снов. Из-за бензоколонки в какой-то дикой глуши выглянул Малыш Уилли Мэтьюс, предупредил меня, что следующий полет в самолете добром не кончится, и превратился в медведя. Кора, раздевшись, чтобы легче было залезть в мой домашний компьютер и починить его, объявила, что на самом деле она – моя мать. А когда я – во сне, разумеется, – пришел в кабинет психиатра, в засаде за столом меня поджидало толстое черное чудище.

Настоящий психиатр, с которым я встретился, в подобающее время проснувшись, побрившись и позавтракав, оказался вовсе не таким страшным. Доктор Даггетт был радушным обаятельным мужчиной лет сорока, невысокого роста, скорее плотно сколоченным, чем полным, – этакий лощеный хоббит, увеличенный в размере.

Пока у нас шел ни к чему не обязывающий разговор о причинах, побудивших меня к нему обратиться, Даггетт с непроницаемым лицом профессионального картежника изучал лежащую перед ним на столе медицинскую анкету, которую я только что заполнил. Собственно, изучать там было нечего. Насколько мне известно, всю жизнь я был до отвращения здоров.

Доктор передал анкету медсестре для введения в компьютер, а сам уставился мне в глаза, подсвечивая маленькой лампочкой. Он поинтересовался, часто ли мучают меня головные боли, а я мог припомнить лишь недавний приступ в плавучем доме. Даггетт проверил мои рефлексы, координацию движений и артериальное давление. Наконец усадил меня на неудобный стул и развернул над спинкой и моей головой стереотактическую раму, а сестра вкатила аппарат КОГ-ЯМР (компьютеризованная осевая голография посредством ядерно-магнитного резонанса) для сканирования мозга. В отличие от рентгеноскопии новая методика, появившаяся в последние годы, давала голографическое изображение исследуемого органа – вне поля вашего зрения, если вы брезгливы, и на виду, если вас от этого не тошнит.

К счастью, мой психиатр оказался современных взглядов, а я – не из брезгливых. Сначала он рассматривал изображение за складным экранчиком, но по моей просьбе его убрал.

Серо-розовый цветок на толстой ножке (прежде никогда не приходилось лицезреть собственный мозг). Весьма хрупкий на вид. Вот, значит, каков я – «заколдованный ткацкий станок» по Шеррингтону, где неустанно ткут сознание миллиарды клеток? Или радиостанция, материализующая душу? Или «компьютер из плоти» Минского? Или…

Как бы то ни было, Даггетт оборвал мои размышления, вынув изо рта трубку и пользуясь ею как указкой.

– В височной доле, похоже, шрам, – заявил он. – Однако аккуратный. Любопытно… Судороги случаются?

– Насколько я знаю, нет.

– Не замечали по утрам прикуса языка, самопроизвольного мочеиспускания, болей в мышцах?

– Нет.

Даггетт ткнул трубкой в изображение, и я невольно поморщился.

– Возможно, гиппокамп… – заметил он. – Повреждения в этой области могут сказываться на памяти самым невероятным образом, но… – Доктор замолчал и что-то подрегулировал в аппаратуре. – Расскажите-ка мне подробнее о вашей поездке в Мичиган… Вот! Что ж, внешне гиппокамп в порядке… Давайте, говорите.

Он продолжал измываться над изображением моего мозга, а я излагал все связанное со злополучной поездкой. Кора была рядом, чтобы подтвердить, что по крайней мере эти воспоминания – не ложные.

Наконец доктор щелкнул тумблером, и парящий в воздухе мозг исчез. Мне даже стало не по себе.

– Я бы хотел попробовать гипноз, – сказал Даггетт. – Не возражаете?

Впрочем, времени возражать он не дал – признак того, полагаю, что мой случай его заинтересовал.

– Вас раньше гипнотизировали?

– Никогда.

– Тогда давайте устроимся поудобнее.

Даггетт высвободил меня из рамы и, подведя к мягкому креслу, откинул его спинку чуть ли не до горизонтального положения. Аппаратура в кресле определила ритмы моего мозга, подстроила под некоторые из них свое собственное слабое излучение и стала постепенно наращивать мощность, вызывая в то же время тончайшие изменения. Я словно чувствовал деятельность компьютера, управлявшего этим устройством. Волны текли через меня, как вода, а потом внутри головы вспыхнул белый шум, и я потерял сознание.

– Как ваше самочувствие? – Надо мной нависало профессионально внимательное лицо доктора Даггетта. Рядом, выглядывая из-за его плеча, стояла Кора.

– Полагаю, неплохо, – отозвался я, промаргиваясь и потягиваясь. Мне казалось, что я спал очень долго и при этом видел сны – из тех, что немедленно бледнеют и ускользают, когда пытаешься их осознать.

– Что вы помните о Багдаде? – спросил Даггетт.

У меня все еще сохранялось два набора воспоминаний: город, который я действительно видел, и уже изрядно потускневший, будто призрачный Багдад, какой якобы я запомнил с детства. И теперь за почти неосязаемой пеленой ощущалась некая другая реальность, какие-то движущиеся за занавесью тени. Какие – пока я определить не мог. И сказал об этом доктору.

Он задал мне несколько простых вопросов – какой нынче год и тому подобное, чтобы убедиться, что я более или менее ориентируюсь в происходящем (по крайней мере, не хуже, чем до начала сеанса). При каждом моем ответе Даггетт кивал.

– Сколько же вы действительно живете во Флориде?

Тени за занавесью всколыхнулись. Что-то очень важное показалось на мгновение и тут же растаяло.

Я покачал головой.

– Не уверен… Несколько лет точно. Что со мной происходит?

– Во-первых, – начал Даггетт и замолчал. – В анкете вы указали, что травм головного мозга у вас не было.

Шрамы… Конечно. И хотя для меня они почему-то связывались с какими-то иными обстоятельствами, очевидно, логично и неизбежно предположение, что, раз они есть, получил я их в какой-то передряге.

– Итог сканирования совершенно однозначен, Дон, – продолжал доктор Даггетт. – У вас был по меньшей мере один серьезный перелом основания черепа. Может, все же припомните?

Почти осязаемые видения пришли – и растворились. И больше не приходили. Я снова покачал головой. Теперь я, во всяком случае, знал, что в моем прошлом что-то скрыто, – уже немалое достижение.

– Из того, что я видел и слышал, – продолжал он, – осмелюсь сделать вывод, что былые травмы – не единственная ваша беда. И даже не самая большая. Вполне вероятно, что они вообще не играют сколько-нибудь серьезной роли в этиологии вашего состояния. Налицо признаки умышленного воздействия на вас гипнозом; возможно, в сочетании с наркотиками.

«Зачем?» – спросил я себя. Все это казалось просто диким. Вначале я даже не поверил. Но Даггетт показал мне распечатку. Перед моим пробуждением он пропустил результаты обследования через терминал своего компьютера, соединенного с большим банком диагностических данных в Атланте.

– Видите, электронный коллега согласен со мной.

Я посмотрел на Кору.

Она кусала губы и глядела на распечатку, словно на невесть откуда взявшегося покойника.

– Что все это значит? – в конце концов выдавил я.

Прежде чем ответить, Даггетт раскурил трубку.

– Я думаю, над вами кто-то поработал, – проговорил он. – Не могу сказать, была ли умышленно нанесена травма головного мозга. Но фальшивую память вам, безусловно, имплантировали.

– Кто?

– Любой мой ответ был бы на данном этапе достаточно беспочвенным предположением.

– Так предполагайте!

Даггетт слегка пожал плечами.

– Известно, что так относятся к людям некоторые правительства. Но потом эти люди, как правило, не ведут беззаботную и обеспеченную жизнь. – Он сделал паузу. – Судя по вашему говору, вы коренной уроженец Америки.

– Я тоже так думаю. Однако не из Верхнего Мичигана.

– Истинные воспоминания о том периоде пока не появились?

На миг, лишь на какой-то краткий миг, пока он говорил, мне почудилось, что я сумел что-то ухватить, почти уже держал в руках – и вдруг все. Исчезло. Капут. Истина издевательски скалилась мне из-за угла.

Я состроил зверскую гримасу – плотно сжал веки, свел брови, стиснул зубы.

– Черт побери!

На мое плечо легла рука Даггетта.

– Придет, придет в свое время. Не мучайтесь так.

Доктор отвернулся и стал чистить трубку над большой пепельницей.

– Я мог бы загипнотизировать вас глубже, – сообщил он. – Но существует опасность создания новой конструкции. Если отчаянно пытаться что-то найти, можно вызвать к жизни иную фальшивую память – для восполнения нужды. Так что на сегодня все. Приходите через три дня.

– Я не в силах ждать три дня. Завтра.

Даггетт отложил трубку и скребок.

– Лед тронулся, – сказал он. – Лучше бы некоторое время не торопиться. Дать настоящим воспоминаниям, если можно так выразиться, шанс, возможность проявить себя.

– Завтра, – повторил я.

– Я не хочу вмешиваться так скоро.

– Доктор, мне необходимо знать.

Он вздохнул, признавая поражение.

– Хорошо. Завтра утром. Условьтесь о встрече с моим секретарем.

Я взглянул на Кору.

– Полагаю, мне следует пойти в полицию.

Даггетт то ли фыркнул, то ли хохотнул.

– Не могу, разумеется, вам указывать, – медленно произнес он, – но позвольте заметить, что, если вы не в состоянии рассказать полиции больше, чем знаете сейчас, они лишь порекомендуют вам обратиться к врачу.

Уловка 22 не пропала даром. Секретарь Даггетта, которая, должно быть, привыкла ко всякому проявлению эмоций у пациентов, и глазом не моргнула, видя несоответствие между выражением моего лица и непрерывным хихиканьем. Она назначила мне время и кивнула на прощанье.

Выход – в сопровождении наряженных клоунами фурий, толпой рванувшихся мне вслед.

Реакция наступила через несколько кварталов.

– Мне страшно, Дон, – сказала Кора.

Она вела машину. Я сидел, понуро свесив голову, и вызывал демонов, чтобы с ними бороться. Тщетно – те не обращали на меня внимания.

– Мне тоже.

И это была правда, хотя и не вся. Кора, судя по ее поведению, была напугана сильнее меня. Я же глубоко внутри стал испытывать чувство, от которого совсем отвык. Отвык настолько, что первые его прикосновения казались почти незнакомыми.

Это была злость.

Ангелы? Может быть, я мертв и нахожусь в раю? Нет. Мелодичные звуки не напоминали струнное пение арф, да и не должна бесплотная душа чувствовать кислый привкус во рту.

Я простонал и вернулся на бренную землю, к тренькающему телефону – забыл поставить его в режим записи, когда, ложась спать, еще надеялся на возвращение демонов. Если они и являлись, то конечный счет был примерно таким: демоны – 6, Белпатри – 0.

Часы показали 8.32 и повели отсчет дальше. Я ответил на звонок.

Знакомый голос. А, секретарь Даггетта… Но что-то определенно стряслось.

– …вынуждены отменить вашу встречу, – говорила она. – Доктор Даггетт ночью скончался.

– Что?!

– Доктор Даггетт скончался. Мы… я обнаружила его в кабинете утром, когда пришла. Сердечный приступ.

– Неожиданно?..

– Совершенно неожиданно. Он никогда не жаловался на сердце.

– Допоздна работал?

– Изучал истории болезни некоторых пациентов. Прослушивал записи…

Больше она, по сути, ничего не знала. Разумеется, я не мог отрешиться от мысли, что именно мои записи прослушивал он перед смертью.

Я встал, умылся, оделся и приготовил кофе. Кора с благодарностью приняла его и бросила на меня вопросительный взгляд. Я рассказал все, что только что узнал.

– Это дело дурно пахнет, – проговорила Кора после паузы. – Что… как… Черт побери! Начинать сначала с другим врачом? Или, быть может, попытаться заглянуть в твою историю болезни?

Я покачал головой.

– Сегодня это точно не получится… А другой врач лишь повторит то, что сделал вчера Даггетт, – зачем? Даггетт ведь предупредил, что воспоминания скоро вернутся. Мне кажется, он прав, поэтому лучше подождать. Я уже чувствую себя иначе, будто в моей голове что-то приходит в порядок, проясняется.

– Но, черт побери, мы были так близко – к чему-то! Просто невероятное совпадение! Может, стоит обратиться в полицию? Рассказать им все, и пусть проверят…

– Слухи и догадки, – перебил я. – К тому же исходящие от предполагаемого душевнобольного. Даже если они отнесутся серьезно, за что ухватиться? Сердечный приступ – это не удар тупым орудием. Для полиции у нас ничего нет. Как и у них для нас.

Кора сделала глоток кофе, опустила чашку на прикроватную тумбочку.

– Ну и что ты собираешься делать?

– Вернуться в Ки-Уэст. Послезавтра в банк должен поступить следующий платеж. Мы можем позволить себе успокоиться и ждать результатов лечения.

– Успокоиться? – переспросила она, сбросила ноги с постели и встала. – Как это возможно, зная то, что мы узнали?

– А что же еще делать?

– Когда уляжется шум, постараться заглянуть в твою медицинскую карту. Даггетт мог записать туда больше, чем сказал нам.

– Навести справки можно по телефону через несколько дней, уже из дома. Приводи себя в порядок и пойдем завтракать – если ты не предпочитаешь поесть здесь. Потом складываем вещи и уезжаем.

– Нет, – сказала Кора, решительно откинув назад волосы. – То есть да – завтраку и нет – «уезжаем».

– Что ж, одевайся. Остальное обсудим за завтраком.

Сошлись на компромиссе: мы задерживаемся здесь, ночуем, днем пытаемся добраться до моей истории болезни и, если ничего не получится, утром уезжаем.

Ничего не получилось.

Я хочу сказать, что приемная Даггетта была закрыта. Справочная не могла или не хотела связать нас с его родственниками. Разыскать его секретаря я не сумел. В конце концов нашел медсестру, и она сообщила, что то, что мне нужно, получить немедленно я не смогу. Архивы носят весьма деликатный характер; они опечатываются в случае кончины психиатра и выдаются лишь по решению суда или запросу нового лечащего врача. Ей очень жаль, но…

Ничего не получилось.

– Давай обратимся в суд, – предложила Кора.

– Нет, – ответил я. – Не надо вмешивать посторонних. Я сдержал свое обещание – мы ждали, мы пытались. Завтра уезжаем.

– Так и не узнав?

– Все придет. Я чувствую.

– Ты и Багдад «чувствовал».

– Иначе.

– Вот как?

Тяжелый был вечер. Вдобавок ко всему снова вернулись демоны, прихватив с собою запас кошмаров. К счастью, большинство из них с первыми лучами солнца бесследно исчезли. За исключением сценки последнего танца войны вокруг бензоколонки «Ангро энерджи» с участием всевозможных ужасов; и земля разверзлась под ногами, когда какой-то толстяк пылающим топором разрубил гигантскую голограмму моего мозга… Словом, были все те маленькие прелести, которые превращают сон в захватывающее приключение.

Кора не очень радовалась нашему отъезду, но я выполнил свои обязательства, и она сдержала обещание. Почти всю дорогу нас преследовал моросящий дождь. Патетично – природа будто прониклась нашими чувствами. Мы оба были далеко не в блестящем настроении, когда приехали домой.

И едва пришли в себя, как Кора вновь завела разговор об адвокатах. Нет ли у меня надежного юриста, способного заняться этим делом?

– Нет, – солгал я, потому что был уверен, что Ралф Даттон, с которым я иногда встречался, не отказал бы мне в просьбе. Просто не хотелось идти этим путем, и поперек горла стояли подобные разговоры.

А она не унималась. Я вновь почувствовал злость, на сей раз направленную на Кору, но боялся дать ей выход. Я сказал Коре, что устал, что у меня опять разболелась голова и что мне нужно побыть одному. Я извинился и вышел на улицу.

Прогулка привела меня в бар, возле старого дома Эрнеста Хемингуэя, куда я изредка заглядывал. Неужели Хемингуэй в самом деле утащил отсюда писсуар и сделал из него дома поилку для своих котов?

Я потягивал пиво, когда ко мне подошел Джек Мэйс. Рослый, веснушчатый, вечно улыбающийся; песочные волосы, выгоревшие до белизны… Он имел вид неунывающего школьника и с первой же встречи производил на многих неотразимое впечатление. Пожалуй, более несерьезного человека я не встречал. Он часто влипал во всякие неприятности, хотя, в сущности, ничего порочного в нем не было. По натуре Джек был искателем удовольствий и, подобно мне, каждый месяц получал вклад на текущий счет. Только он знал, откуда приходят деньги. Ему их переводили родители – за то, чтобы он не возвращался в Филадельфию.

Мы с ним всегда прекрасно ладили, возможно, потому, что Джек находил между нами много общего – если вообще об этом задумывался. В тех редких случаях, когда я выбирался в свет, я приветствовал его общество. Джек, не теряя головы, мог выпить гораздо больше меня и присматривал за мной, вытаскивая из щекотливых ситуаций.

– Дон! – Он хлопнул меня по плечу и сел на соседний стул. – Сколько лет, сколько зим! Куда ты пропал?

– Немного попутешествовал. А как у тебя?

– Слишком хорошо, чтобы хотелось уезжать. – Джек ударил по стойке. – Эй, Джордж, принеси-ка кружку!.. Ко мне тут прибились две крошки, – продолжил он. – Заходи попозже. Тебе это пойдет на пользу.

Мы пили пиво и болтали. Я ничего не рассказывал – он не из тех, с кем делятся неприятностями. Зато в пустопорожних разговорах ему не было равных, и меня это вполне устраивало. Мы обсудили общих знакомых, прелести рыбалки – порой выбирались вместе, – политику, кино, спорт, секс, питание, а потом пошли по второму кругу. Господи, какое же это облегчение – не думать о том, что тревожит больше всего!

Не успел я опомниться, как уже стемнело. К тому времени мы успели поесть – даже не скажу где – и посидели в другом заведении. В голове у меня все плыло, но Джек выглядел свежим как огурчик и беспрерывно трепался, пока мы не дошли до его дома.

Потом он знакомил меня с девушками, включал музыку, готовил коктейли, снова готовил коктейли… Мы потанцевали. Немного погодя я заметил, что он и высокая – Лаура – куда-то исчезли, а я сижу на диване с Мэри, обнимая ее за плечи, со стаканом на коленях, и второй раз выслушиваю историю ее развода. Периодически я кивал и время от времени целовал Мэри в шею. Не думаю, что это отвлекало ее от захватывающего рассказа.

Еще немного погодя мы каким-то образом оказались в одной из спален. Позже я на несколько секунд выплыл из забытья, смутно припоминая, что девушка осталась мною недовольна, и никого рядом с собой не обнаружил. И снова заснул.

Наутро я чувствовал себя больным и разбитым и потащился за исцелением в ванную, оснащенную Джеком лучше любой аптеки. Пока я глотал попадавшиеся под руку витамины, желудочные, болеутоляющие и успокоительные средства, магическая занавесь в моем сознании колыхнулась, неожиданно пропустив вперед какие-то картины. Я даже не сразу понял какие. А когда понял, застыл – прямо в процессе полоскания рта, – испугавшись захлебнуться.

Из прихожей донесся шум. Я выплюнул пахнущую мятой жидкость, сполоснул раковину и вышел.

Это был Джек, в желто-оранжевом пляжном полотенце направляющийся в туалет.

– Джек! Я работал в «Ангро энерджи»!

Он поднял мутные глаза, пробормотав: «Прими мои соболезнования» – и исчез в туалете. Интеллектуал, сразу видно…

Я направился на кухню и, пока варился кофе, оделся и выпил апельсинового сока вместе с сырым яйцом. А потом с чашкой кофе вышел на балкон.

Солнце висело в нескольких метрах над горизонтом, но утро было прохладным. Лицо обдувал влажный соленый ветер. В кустарнике по обеим сторонам дома перекликались птицы.

При мысли о Коре мне становилось стыдно, но в целом я чувствовал себя лучше, чем когда-либо. Я вспоминал, и это отодвигало все остальное на второй план.

Да, я работал на «Ангро». Не охранником, не бурильщиком, вообще не в поле. Не на разведывательной станции. Чуть не сказал себе «ничего технического», но что-то меня остановило. Это было бы неправдой.

Я сделал еще глоток кофе. Возможно, переработка информации? Я определенно разбирался в компьютерах…

Где-то в управленческом аппарате или в лаборатории… Да, в какой-то лаборатории, точно.

Затем, на миг, мне явилось видение – то ли воспоминание, то ли воображение, то ли смесь того и другого: дверь, дверь со старомодным матовым стеклом. Она как раз закрылась перед самым моим носом, показав черные буквы – «ВИТКИ: ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ОТДЕЛ».

Разумеется, дроссели индуктивности еще нужны в некоторых устройствах типа реле, их не заменили процессоры и микропроцессоры…

Как насчет такой версии: несчастный случай в лаборатории? В результате – шрамы, черепная травма, затем имплантация ложной памяти, покрывающей значительный период моей жизни; шаг, возможно, необходимый для сокрытия вины определенных руководителей компании. И пенсия – чтобы я сидел тихо и не лез на рожон.

Однако очень многие попадают в того или иного рода происшествия, а о столь экзотических последствиях я что-то не слышал. Крупные фирмы могут позволить себе уладить все честь по чести; и делают так.

Нет, неубедительная версия. Но я чувствовал, что главное еще впереди.

Я допил кофе и поднялся, поставив чашку на перила. Пора просить прощения у Коры. По крайней мере я принесу ей добрые вести.

Я вошел в дом и позвал:

– Кора?

Тишина. Что ж, понятно: дуется. Я ведь просто сказал, что иду гулять, и она, вероятно, беспокоилась.

На душе у меня стало совсем муторно, и я сразу решил сделать ей что-нибудь приятное – обед, цветы и…

– Кора?

И во второй комнате пусто. Неужели она так разозлилась, что переехала в гостиницу?

«ВАС ОЖИДАЕТ ПОСЛАНИЕ» – светилась надпись на экране телефона-компьютера, как всякий раз, когда кто-нибудь звонил или, уходя, оставлял записку. В желудке возник ледяной ком, во рту прорезался привкус кофе.

Я пересек комнату, коснулся клавиши, и экран показал:

«ДОН ОБСТОЯТЕЛЬСТВА СКЛАДЫВАЮТСЯ ТАК ЧТО МНЕ ПОРА ЕХАТЬ. У НАС БЫЛ ЧУДЕСНЫЙ ЛЕТНИЙ РОМАН, НО ДУМАЮ НЕ СЛЕДУЕТ ПРИДАВАТЬ ЕМУ ОСОБОГО ЗНАЧЕНИЯ. ТЫ ОСТАНЕШЬСЯ В МОЕЙ ПАМЯТИ. КОРА».

Я осмотрел весь дом и удостоверился, что ее вещей нет. Потом вернулся и сел у экрана. Конечно, по дисплею не проверишь почерк и роспись не сличишь. Но преподаватель языка, который так соблюдает пунктуацию…

Я был почти удивлен собственной реакцией. Не отчаяние, не грусть, не истерия, не страх. Нечто совершенно иное.

Во рту, однако, пересохло. Я открыл холодильник, достал пиво, вырвал крышечку и в несколько глотков осушил всю банку.

Рука дрожала – похмелье плюс волна нахлынувшего адреналина. Адреналина – от ярости, не от испуга. Я почти забыл, что такое ярость.

Пальцы слушались меня идеально. А почему, собственно, нет? И все же где-то глубоко внутри это казалось странным… Позже, позже… Об этом будем думать позже… Я смотрел, как жестянка хрупким цветком сминается в кулаке.

Физическое напряжение будто очистило путь для другого – не только для логики и здравого смысла…

Всматриваясь в экран, я попытался почувствовать на клавиатуре пальцы Коры, вводящие это послание. Время поступления информации на центральный процессор…

Сознательно я не отдавал себе отчета в своих действиях. Но на более глубоком уровне знал, что заглядываю в компьютер, воспринимаю его электрическую жизнь – чувство сродни той полудремотной эмпатии, которую я недавно испытал к электронному навигатору плавучего дома.

Потрясение от открытия или, вернее, повторного открытия такой силы внутри меня отступило на задний план перед иной, необоримой нуждой. Я не мог найти пальцев Коры. Здесь были чужие пальцы…

Пришло время думать. Адреналин тут плохой помощник, и даже мой вновь обретенный талант оказывался бессильным. Я проклинал нашу ссору, ругал себя за то, что оставил Кору одну, беззащитной перед нападением, перед похитителями. Я вернулся в Ки-Уэст, как на родную землю, в мой дом – мою крепость, где можно стоять насмерть – вовсе не из-за денег (как я пытался уверить Кору), которые должны сегодня поступить в банк…

Банк.

Перед глазами, как во вспышке, вновь предстала захлопывающаяся дверь со старомодным матовым стеклом. То, что много лет назад я тайно обозначил, – только для себя, мысленно! – язык моего сна, моего подсознания назвал – «ВИТКИ: ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ОТДЕЛ».

Банк.

Я вышел из дома, сел в машину и подъехал к банку, встав на площадке в тени кокосовой пальмы. Я взглянул на часы. Деньги должны поступить в полдень – в виде электрических импульсов по оптоволоконным кабелям, что тянутся под теми же длинными мостами, по которым несутся легковушки и грузовики.

В машине было жарко и душно. Не выключая мотора и кондиционера (никто не смотрел на это косо теперь, когда мир так стремительно завоевала солнечная энергия – и «Ангро энерджи»), я откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.

Компьютер в банке был целым городом по сравнению с крохотным электронным форпостом у меня дома. Но городом, выстроенным логически, с четко обозначенными проспектами.

С каждым часом, с каждой минутой ко мне возвращалась память. Мысленно я потянулся к банковскому компьютеру. Начался «эффект витков».