Текст книги "Дожди-пистолеты"

Драки

Потихоньку о группе «Асимметрия» стали узнавать в городе. Она уже «вышла» с чердака. Мы выступали на всяких самодеятельных концертах в связи с какими-то праздниками или политическими мероприятиями вроде выборов. Местный комитет по делам молодежи выделял какие-то средства. Их часть шла на организацию мероприятий, где играли местные группы.

Что играть, мы не знали, и как это делать – тоже. Я начал писать песни, когда из группы ушел Леша Черный. Не было у нас с ребятами никакой конкуренции! О чем ты говоришь! Была просто идея. Мечта. Играть вместе. Причем играли все, кто хочет. Не было такого – сесть, прислушаться друг к другу, чтобы как-то все зазвучало ритмичнее. Мы даже об этом тогда не думали. Мы просто играли, кто как умел и как хотел. Что-то из этого получалось. То есть лидером-то был я. Приносил песню, мы ее кое-как делали. Но я не мог отследить и понять многих музыкальных вещей. Кто на что был способен, тот так и играл. Вот и все.

Профессионализм как рос? В тех условиях он не очень как-то рос. Заниматься особых возможностей не было. В этой «Радуге» время было все расписано. Так что чаще мы тусили. Брали гитары и шли во Францию. В центре Таганрога был сквер, мы его называли Франция. Почему? Ну а ты-то как думаешь почему? Почему мы не называли его Собачеевка или Урюпинск? Потому что Франция – это прекрасно! Богема, шарм.

Там собирались неформалы – человек по пятьдесят. Бывало, по сто. А скверик очень маленький, открытый, с фонтанчиком. Там сходятся две главные улицы – Ленина и Греческая (раньше Интернациональная), где проститутки стоят. И на пересечении этих улиц – парк Горького, а с краю маленький скверик с фонтаном. Там все время было несколько гитар. Были всегда девчонки. Люди играли, пели песни. Ставили коробку для мелочи. Играли по очереди, менялись. Тусили, словом. На вырученные деньги брали вино и спускались к морю. Десять минут ходьбы. И там выпивали, терли, пели песни. Кто-то с кем-то крутил. Жгли костры. Утром расходились. Часто туда приезжала милиция и винтила народ.

Забирали в милицию часто. И с компанией, и по одному. Больше не по делу, а для отчетности. Писали заявление о хулиганстве и просто отпускали. Все для галочки. Много было историй, когда забирали в милицию. Посидим в отделении полчасика – и на свободу с чистой совестью. Мы что-то там подписывали типа «больше такого не повторится». И отпускали. По сути, ни за что, а формально – хулиганство. Нет, мы не дрались, просто громко матерились на улице. Составляли протокол, внизу него подписываешься – и на выход. Такая работа была у милиции. Меня там знали оч-ч-чень хорошо, не удивлялись новой встрече, здоровались даже. Один раз в колледж приходила бумага, но все как-то замялось. Что такого? Ничего плохого в этом нет. Если б я украл там…

Вот тебе пример. Шли мы как-то из театра, обсуждали спектакль «Эзоп»: как этот Эзоп поступил, в чем мораль и т. п. Вдруг подъезжает милицейская машина, нас забирают. За что? Сказали, что мы громко ругаемся матом. Нас забрали, отвезли в кутузку, в отделение, написали заявление, рассказали два очень пошлых анекдота и отпустили. Вот так.

Как раз после того случая нас вызвали с родителями в детскую комнату милиции в нашем районе. Меня и Ивана. Мы-то взрослые люди практически. Нам по шестнадцать-семнадцать лет было. Но все равно вызвали, чтобы родители заплатили административный штраф и чтобы им прочитать нотацию. И мы садимся в трамвай с мамами, сейчас типа начнется. Мамы о чем-то друг с другом трещат. Приезжаем, заходим в кабинет. Там сидит тетушка лет пятидесяти-шестидесяти, такая вся правильная, в очках. Мымра. Мы сидим вчетвером напротив нее, и она начинает читать мораль: «Вы знаете, алкоголизм… все дела… а кем они вырастут? Почему не следите за своими детьми? Сегодня они ругались матом, а завтра они станут преступниками! Нужно следить за воспитанием детей! Как не стыдно!»

Мы сидим, втыкаем. А напротив нас на стене висят разные агитационные плакаты типа «Мама, не пей!». И висит среди них один плакат здоровый: на черном фоне желтый цыпленок, а вместо лапок у него – два штопора. И что-то написано. Мы переглянулись с Иваном, и у нас началась истерика. Мы начинаем давиться – ведь нельзя же смеяться. А мамы все поняли, тоже сидят и сдерживают смех, их тоже давит слегка.

Мымра видит, что нам нехорошо, говорит: «Вам стыдно, ребята, да?» Ну и после этого мы, закрыв лица руками, мычим типа: «Да, да, нам так стыдно!» Она такая: «Выйдите, ребята!» Мы выбежали с диким хохотом на улицу, нам было стыдно туда возвращаться. Выходят мамы: «Что же вы делаете! Хоть бы дослушали до конца!» И мы заплатили какой-то там штраф и поехали по домам. Нет, мама не грузила меня. Мама хорошая…

Меня вообще мало воспитывали. Мама говорила: «Это плохо, сынок, а это хорошо. А так лучше не делать». Воспитание в основном проходило на улице. Всем же понятно, что такое дружба, что такое добро, что такое зло. У нас была хорошая компания, мы все прекрасно понимали. А ссать в мыльницу в сортире первого в Таганроге казино – это не зло. Это ребячество. Для того чтобы было весело. Для адреналина. Чтобы потом не выйти с ножом и кого-нибудь не порезать. Я прекрасно понимал, что это плохо, но единственное зло я причинил умывальнику. Это предмет неодушевленный. Убрать стул из-под друга – тоже не зло. Насыпать соседу в лимонад соли, перца и всякого говна – тоже не зло.

Бывало, в городе люди выходили с ножом, бывало. Время такое было. Ростов, все знают, криминальный город. А Таганрог был изначально милицейский город. Но разницы никакой – милиция все держит вместо банд. Вместо братков – одна большая крыша, которая называется милиция. Но даже при милиции все равно бывали случаи. Вспышки насилия. И все сразу знали, по городу говорили. Типа того порезали, этого. Но просто так тоже не резали. Задолжал кому-то. Не на ту бабу напал, не на того пацана нарвался, кого-то обидел. Повел себя некрасиво. Просто так не резали, только психи. Это было очень редко. В основном драки.

Самое главное, если не хочешь драться, нужно базарить. Шанс не драться есть всегда. Ну а если не выходит, дерись. Я обычно говорил: «А что случилось? Что мы сделали? Давайте отдубасим друг друга, и будут у вас синяки, у нас синяки, потом кто-то кого-то бутылкой». Они: «Ты че, бля, пугаешь? Войны хочешь?!» Обычно это подпитые люди, которые уже берегов не наблюдают. Обычно хоть один, но находится, до которого доходят слова: «Петя, на кой он тебе нужен? Идите, бля!»

Я, вообще-то, не был любителем подраться. Да и люди достаточно уважительно относились, с интересом. «О, ты на гитаре играешь!» – «Играю». – «Круто! А «белый снег – серый лед» сыграешь?» Обычные человеческие понятия. Музыканта трогать нельзя – тоже такое правило было. И оно действовало. Если ты сидишь с гитарой, тебя не тронут. Потому что ты поешь песни, вокруг тебя люди, они слушают, подпевают, радуются. Это какой-то авторитет. Если ты тронешь гитариста, то двадцать человек, которые сидели вокруг, скажут: «Ты не оборзел ли?» И тебя так отделают. Музыкант – это некий статус в обществе: тебя слушают двадцать человек. Эти двадцать человек могут за тебя постоять, даже если они не друзья твои. Поэтому гитариста никогда не будут трогать. И вообще, это позорно, он же держит внимание этих людей. Все равно что подойти к ним и по очереди плюнуть каждому в лицо. То же самое.

С ребятами из ПМК я не конфликтовал. Да я и не знал там никого. И знакомиться не хотел, у меня были свои друзья. Противостояние было между ребятами из разных районов. Мы в этом противостоянии старались не участвовать. Но когда приходится драться, надо драться.

Про драки тебе рассказать? Драка длится очень быстро. Это очень короткое мероприятие. Буквально один удар трубой или палкой, и все, финиш. На этом твоя драка заканчивается. «Ты дрался?» – «Дрался!» – «А что помнишь?» – «Помню один удар». Вот и вся драка. Жесткие были драки. В основном район на район. На дискотеках. Я представлял район центра. Я же года через два после возвращения в Таганрог осенью переехал в центр, на улицу Фрунзе.

На дискотеках? Нет, мы не играли. Там же совсем другой репертуар. Нас все это не очень привлекало. Есть в центре города место, называется «пятак» – огороженная площадка, залитая бетоном. Там сцена, на которой стоят колонки. Плюс какая-то простая светомузыка. И крутятся песни. Вход на «пятак» стоил рублей пять. Весь город съезжается вечером на дискотеку. Все танцуют на этом «пятаке». По краям стоят лавочки. Народ сидит, курит, что-то выпивает. Возле самого «пятака» на площади тусуются люди: встречаются, расходятся. Некоторые приезжают на дискотеку драться. Не танцевать приезжают, а реально драться. Ну да, типа того – мужики не танцуют. Они приезжают просто на разборки. Для начала драки нужен очень маленький повод. Если ты вдруг подойдешь к какой-то незнакомой девушке, начнешь общаться и вдруг окажется, что это девушка тех парней. А они в принципе и используют эту девушку как приманку, для того чтобы получить повод к драке. И начинается пиздиловка. Очень серьезная.

Мы попали только один раз. Совершенно случайно. Такая атмосфера! Я стою и понимаю, что никто не танцует. Все ждут, когда начнется. Они, конечно, танцуют, но практически на пределе, в ожидании. Все ожидают удара. И так озираются по сторонам – ничего еще не началось? Не, ничего, можно танцевать. И все ждут, откуда же в этот раз начнется волна. И начинается! Один на другого: «Ты откуда?» Подтягиваются друзья, постепенно человек двадцать-тридцать. Начинают бузить. Мочилово начинается – район на район. Потом с клетки всех выгоняют наружу. Эта толпа сама выходит, и там уже вступают зрители, ожидавшие начала. И тогда начинается очень большая пиздиловка. Дискотека пустеет, остаются девочки, какие-то парни непонятные. Девочки начинают визжать: «Перестаньте!» Некоторые девочки пытаются разнять, часть остается на танцполе. Драка большая длится полчаса, по-разному бывает. Потом потихонечку рассасывается, люди возвращаются на «пятак» и снова танцуют. Вот такая дискотека.

Дрались до крови. Бывало, разбивали головы. Менты никогда не вмешивались. Они просто в конце уже приходили, забирали несколько человек: кого отправляли в больницу, кого в отделение. Мочили друг друга серьезно: кастеты, цепи, трубы. Пару раз под раздачу попадал. Было дело. Просто когда несется такая волна, ничего ж непонятно. Получаешь свое, падаешь, встаешь – о, круто, подрался. А с кем дрался, не видно, не разберешь. Волна захлестывает. Идет толпа дерущаяся, кто-то кого-то зовет, к тебе подбегают: «А ты че сидишь, бля?! Получай!» И хрясь в пятачину! Я ходил на дискотеку не драться, танцевать. Там, конечно, не каждый день были драки, раз на раз не приходилось. Бывало, что и попадало.

Подо что танцевали? Под песни разные. Доктор Албан – помнишь такого чувака черного? «It’s my life»? А позднее какой-то рейв пошел. Тун-тун-тун. Скутер… Попсы откровенной не было. Рядом же Ростов – город, который всегда отличался музыкальной культурой, столица электронной музыки. Оттуда много разных групп вышло.

Да я не особо помню, как на эти дискотеки народ одевался. Ну как? Парни – рубашечки всевозможные, белые, черные, с золотом воротничок стоечкой. Помнишь, на рынках продавались? Тут еще цепочка на воротнике. Или просто майки… треники, кроссовки. Пытались выглядеть «правильно». Обычные черные туфли, черные брюки, черная майка. Наряжались, в общем. А девочки тем более. Все, что было модно. Не то чтобы с шиком. Мини-юбки, кофты – побольше секса. Чтобы красиво.

Но чтобы попасть под раздачу, необязательно надо было идти на дискотеку. Бывало так: сидим в центре где-нибудь, на лавочке в парке или еще где. Подходят ребята. Типа сигаретку стрельнуть: «Привет, пацаны. А вы ваще откуда? С кого? Че делаете тут?» Сначала по-доброму. Мы говорим: «Да мы из центра, здесь живем недалеко». – «Ну, пойдем отойдем, поговорить надо…» И сразу понятно, что сейчас будет. Так спокойно говорят: «Пойдем поговорим». Все! Значит, нужно либо убегать, либо идти и драться. Но чаще пытались как-то замять. Когда начинаешь пытаться с человеком разговаривать, то можно найти каких-то общих знакомых, Таганрог-то – город маленький, и в принципе все друг друга знают. Даже если ты с другого района, ты можешь назвать пару кличек с района, который против твоего. Клички дворовых авторитетов, достаточно взрослых людей, которые что-то там делают, машины воруют, например, хрен его знает. Так вот тогда есть шанс замять типа: «Брат, а ты знаешь Васю Кривого?» – «Все нормально, братан. Извини». Я с такими авторитетами не общался. У нас была своя дружная компания, тем более мы занимались музыкой, редко ходили на дискотеки, где основное мочилово и проистекало. Мы играли на гитарах и хотели заниматься музыкой. Мы, конечно, видели все, что происходит в городе. Но в этой криминальной волне не участвовали.

Но так было везде. Когда к Лехе в Мариуполь приезжал – тоже. Один раз я приехал к нему, и мы шли по району Ильича недалеко от его места. И там проходная металлургического завода и рядом кинотеатр с тиром. И мы туда часто ездили. Кто больше выбьет – вроде соревнования, прикольно. Не было такого раньше – выбьешь пять фигур и получишь игрушку. Не додумались тогда еще.

Мы с Лехой зашли выпить чуть-чуть в кафешку. А кафешка – пивнушка банальная на три столика. Заходит чувак, смотрит на нас долго, подходит: «Пойдемте, ребята, выйдем». Леха говорит: «Все, мы попали, короче, сейчас нас будут рубить. Бабло забирать…» Мы подходим к официантке, спрашиваем, есть ли черный ход. Нету. И мы понимаем, что нужно выходить. Мы посидели, что заказали, так и не выпили от нервов. Вышли. Там еще один стоял. Они взрослее нас были. Два пацана: «А чего вы у нас тут делаете?..» «Да вот сидим…» – говорим по-мирному. А они ни с того ни с сего: «А деньги?» – «Да у нас мало денег. Че скрывать-то? Мы, конечно, можем дать, но так чтобы не все. Сами понимаете…» То есть мы не нарывались. И тут один из них дает мне в лицо. Сильный удар в скулу. Такой «тыдыщщщ» с призвуком, что в кость бьется. Второй Лехе врезал. Деньги они так у нас и не взяли. Просто вломили слегонца и ушли.

Потом мы сидели с Лехой, выпивали. Он орал матом типа: «Я их найду, я приду с ребятами!». Прошло уже месяца три-четыре. И когда я в очередной раз приехал в Мариуполь, он меня встретил с автовокзала, говорит: «Ромка, я разобрался! Помнишь, к нам приходили? Я разобрался…» А он, короче, молодец, собрал своих ребят, вычислил этих чуваков – они все время там паслись и у пацанов, которые, видать, послабее и помоложе, отбирали деньги. Он их нашел, причем рядом с этим кафе практически. Приехал туда вместе с ребятами с Горького. Со взрослыми и большими. У него был пистолет газовый, баллончик. Леха практически один их «учил», а старшие стояли и смотрели. В общем, отомстил. То есть он не бросил все это дело, типа, ну, избили и избили. Нет! Он тех чуваков наказал жестко: они уже встать не могли, когда надо было срочно сваливать, потому что милиция приехала.

Настя

Все произошло очень быстро. Года полтора, не больше. В городе было несколько коллективов, которые были по местным меркам достаточно известны. Их знали, допустим, человек пятьсот. Была такая группа «Апогей», на тот момент самая известная в Таганроге. Ее знали даже в Ростове, где она периодически выступала. Много поклонников у них было, много девочек вокруг. И мы думали: «Да! Реально крутая группа!» Но проходит год, и мы становимся не то что конкурентами, мы становимся даже круче. Это было очень удивительно для меня.

Как-то после концерта мы с ребятами идем на пляж и слышим, как две чуть поодаль идущие девушки болтают: «А я знаю Рому Белого!» – «Круто!» – «Да, он такой…» А чуть ли не в метре от них идем. И я слышу их разговор, смотрю на эту девочку и понимаю, что в первый раз в жизни ее вижу. А ведь город Таганрог настолько маленький, что почти все друг друга знают. И девушек, которые знают меня, я уж точно знаю. И мне было очень приятно! Я подумал, вот он – миг настоящей славы! Про меня уже байки по городу расходятся.

В общем, действительно, парни для этого и играют на гитарах – чтобы девчонкам нравиться. А зачем играл я… Я тогда не задумывался. Просто писались песни, просто хотелось петь, выступать на сцене. Я не хотел, выйдя на сцену, завоевывать девушек, которые сидят в зале. Потому что и без этого уже круто. Что бы ты ни пел, это уже круто. Я пел, во что-то верил, непонятное даже мне самому. Но во что-то верил! В дух какой-то. В песни. О чем песня, сам даже не понимал. Мне было круто их петь, они что-то несли. Было несколько групп, и вот они все соревновались. Кто как. Кто громче зарычит, кто круче, техничнее сыграет. Или у кого, наоборот, смешнее. Все выпендривались, показывали себя с разных сторон. А я пел песни.

И все это время ко мне приезжал мой друг Леха. Он очень обижался на меня, когда я из Мариуполя уехал. Я часто приезжал к нему, а он ко мне, в Таганрог. Помню, поехал к нему Новый год встречать. Говорю маме:

– Я к Лехе, в Мариуполь.

– Будь там аккуратней!

Она же видела меня с Лехой много раз. И знает его замечательно. И Лехина мама знает меня прекрасно. Знают они, что эти два человека – неразлейвода.

– Надолго?

– На два дня. На три – максимум.

Отметили мы Новый год в Мариуполе и так увлеклись, что я вернулся домой только через восемь дней. Мы с ним жестко тогда бухали. Причем денег у нас не было. А день начинался с того, что мы просыпались в двенадцать, выпивали с ним бутылку водки на двоих под лимончик и приходили в норму. Это был у меня первый и последний запой в жизни. Когда я пил восемь дней подряд и очень жестко. У меня больше такого не было. Организм больше не позволил такого – перепил по молодости.

Леха часто приезжал, следил за всем, что у меня происходит. Даже на некоторых концертах в Таганроге он мне подыгрывал на трубе, он же профессиональный музыкант. Кстати, эта песня, которую мы тогда играли, будет на третьем альбоме. Чуть-чуть текст видоизменен, но песня та самая. Леха приезжал и грустил: «Круто, у тебя музыка!» А я ему: «Леха, ну какая музыка, тут болото, никакого выхода. Ничего больше». – «Да у меня в Мариуполе вообще ничего нет, меня никто не понимает. Мы сидим с гитарами, пытаемся группу сделать, но ничего не получается». А он в таком заводском районе тогда жил. Мариуполь – город работящий. Там в основном работяги. Культуры, такой, как в Таганроге, нет. Богемы, которая ленится и ничего не делает, тоже нет. Ему очень нравилось в Таганроге. Он говорил: «У вас тут круто. Друзья хорошие. Цивильно. Вроде выпивают, но при этом песни поют…» В общем, он очень грустил. Он там остался, в том районе, а я тут в Таганроге чем-то занимаюсь. Ему казалось, что у меня тут круто. Но я понимал, что это тоже не круто. Ненамного лучше.

По городу наши записи практически не ходили. У нас были записи, но не студийные, а с концертов. У одного известного в городе музыканта был бобинный магнитофон «Ростов». И он как-то с пульта на концерте записал выступление всех групп, в том числе и нашей. И вот по вечерам мы слушали. Приходили к нему в гости, себе переписывали.

Кое-как по нашим поклонникам разошлось, но проще было прийти и вживую послушать те же самые песни. Кроме этой плохой записи с концерта, ничего не было. Группа «Апогей» однажды ездила записываться в Ростов на какую-то частную студию. И у них был вроде как свой альбом. А у нас не было. Завидно немного было. У них как-то все чистенько… Мы пробовали записаться сами, забивали электронные барабаны на машинке, живых не было. Было два микрофона «Электроника» с шапочкой…

Многие музыканты Таганрога, многие творческие люди работали сторожами в школах, в каких-то конторах. И по вечерам в этих школах, которые они сторожили, народ играл на гитарах, пел. Был в городе такой парень – Дима Селегин, музыкант. Он тоже был сторожем в школе. И у него там собиралась вся эта так называемая таганрожская музыкальная элита, начиная с людей тридцатилетних и заканчивая нами, семнадцатилетними пацанами. Конечно, все всё друг про друга знали, кто какие песни поет, что играет.

Иван одно время тоже сторожем работал. Нет, не в детском садике – в женской консультации! Изредка по вечерам мы собирались у него на работе, до утра выпивали, играли на гитарах там в холле. Читали всевозможную литературу медицинскую, спускались в подвал, смотрели женские заспиртованные органы. Ну да, не очень приятно, конечно, было, но очень интересно. Практически изучили всю женскую анатомию. Ну тебя! Не то что помогало… все равно прикольно. Было же интересно, как это все устроено. И что где находится. И откуда дети появляются. Мы там прикалывались. Наряжались в белые халаты. Очень смешной был случай. Просто отменнейший! Мы как-то сильно выпили и заснули, так получилось. Вот мы спали в кабинете у какой-то старшей медсестры. Небольшой такой кабинет был. А когда поутру проснулись, консультация уже работала. Иван меня будит: «Рома, вставай! Нам кабздец!»

Тут мама его заходит: «Вы че тут лежите, быстро уходите!» Обычно мы без проблем оттуда сливались утром. Но в тот раз консультация-то уже работала, народ уже сидит в коридорах! Я говорю:

– Как будем уходить?

– Надо надеть халаты, типа мы работаем здесь – аспиранты или еще кто!

– Давай!

Мы надеваем халаты, которые нашли в кабинете. Выходим. А от нас перегар – просто нереальный! Молодые парни в женской консультации, блин! Мы выходим, какая-то женщина подходит и говорит:

– А Мария Ивановна уже принимает?

А Иван такой:

– Ее еще нет.

– А вы мне не подскажете, как ее найти?

Смотрю, Иван задумался, говорю:

– Пройдите в регистратуру!

Вот так. Не, слава богу, до консультирования пациенток не дошло! Она еще что-то там стала выспрашивать, я говорю: «Это в регистратуру!» И мы потихонечку, потихонечку, по стеночке выходим на улицу и бежим в этих халатах к Ивану домой переодеваться. Было очень смешно, ржали очень долго. Мы пытались сделать умные лица, когда выходили из консультации, но как-то не очень у нас получалось…

Плюс в этой музыкально-артистической среде вращались еще разные девочки. Тогда так было: в эту тусу приходили девочки, которые учатся в педлицее, педучилище или институте. Они любили поэзию, музыкантов, художников. И все время были проблемы у пацанов, потому что они на девушек западали, а те нередко переходили от одного к другому. Такие тусовые телки. Эти девушки сильно отличались от тех амазонок из училища. Они слушали, были достаточно умного вида. Типа интеллигентные. Нормальные девчонки. Но они были такие музы, принцессы. И при этом могли пить из горла. Муза, которая пьет из горла, – что еще нужно музыканту для счастья? Красивая девчонка и понимает тебя по-пацански. Еще и песни слушает твои. С одной такой у меня потом был роман.

Настя… Настя… Она была тусовщицей. Музой. Она была очень нежной. Пользовалась благородной, как мне тогда казалось, репутацией, не блядь то есть. Очень красивая. Очень добрая. Очень позитивная. Хиппи. Хипповая герла. Была вся в косичках. Она мне очень понравилась своим поведением, своей легкостью. Такая кошка добрая была…

Я помню, мы лежали в траве за зданием редакции газеты «Таганрожская правда», на лугу. Там еще был такой скос к морю. Мы легли на траву и начали целоваться. И я просто обалдел. Вот… Сразу влюбился безумно.

Мы гуляли, я часто приводил ее домой. Говорю: «Мам, это Настя!» А с Настей еще ее ребенок, мальчик маленький. Мама в шоке, глаза на лоб: «Господи! Рома, что ты делаешь?!» Ну, как обычно… Настя была не намного старше меня, ей было года двадцать два – двадцать три. В принципе можно сказать, что первый сексуальный опыт – взрослый, который я прекрасно помню, все ощущения, все эмоции – был с ней.

Она была очень красивая. Худенькая. Загорелая. Она носила сарафаны. Вся была в бусах, в фенечках из бисера. Волосы темные, выжженные слегка. Лицом похожа на модель, которая играла в «Последнем герое», взрослая баба. Гомес, да? Только у Насти лицо было слегка более вытянутое и очень доброе. Она на кошку была похожа. Очень романтичная девочка. Все время мурлыкала. Фыррррр, фыррррррррр – вот так вот делала на ушко. Все время улыбалась. Выгибалась… кошка!

Она меня наряжала в бусы. У меня были длинные волосы, и она заплетала мне косы. Фенечки, бусы дарила. Настоящая хипповая девочка на полном позитиве. То есть вся в облаках. Мне это так нравилось. Безумно. Такая была у меня девушка…

Мы гуляли, ходили босиком по городу. Дети цветов – это так называется. Два долбоеба. Тогда я не думал, что это долбоебизм. Да мне и сейчас нравится. Можно и по Москве походить, но… Не то, что тогда, вера какая-то была. Просто проблем не было ни с чем. Больших проблем. Ну и что, что босиком? Меня не волнует. Мне нравится, и все тут. Я не задумывался, плохо это или хорошо. Да у нас и теплее…

Потом еще был момент, когда мы пришли ко мне домой. Почему-то никого не было. И она начала ко мне в комнате приставать. Это было что-то. У меня в голове картина до сих пор! У нее была очень длинная юбка в цветочках. Блузка и юбка… И она… В общем, так села на меня, не снимая юбки…

С Настей мы как-то поехали выступать на стадионе в городе Новошахтинске, куда съехались музыканты из разных городов. По случаю каких-то выборов местных. Из Таганрога поехало два автобуса. В одном как бы тусовые ребята – просто молодежь города. Но они были все наши знакомые, все в контакте. А во втором мы – музыканты. С нами ехала тяжелая металлическая группа «Сакрум». Солистом у них парень, которого звали Кэб. Он читал жесткий рэп наподобие Дельфина. Или типа «Red Hot Chili Peppers». Чего-то там тараторил та-та-та-та-та. Еще от Таганрога были «Асимметрия», еще какая-то группа, я не помню уже, и баянист.

Баянист был залетный, он периодически заезжал в Таганрог. Звали его Суса. Такой взрослый человек: ему лет тридцать с копейками было, когда нам по девятнадцать. И он как-то залетел в Таганрог, ему очень понравился город, как и многим заблудшим поэтам и музыкантам. Он снимал в городе квартиру, а летом уезжал на юга, на моря – на заработки, играл на улице и много денег зарабатывал. Он периодически то появлялся, то исчезал… Очень хороший музыкант был. Я иногда ему говорил:

– Суса, приходи к нам на концерт, подыграешь на своей гармошке.

– Да без проблем.

– Суса, хочешь песню послушать перед концертом, которую играть будем?

– А зачем?

И он приходил, звучала абсолютно не знакомая ему песня, а он подыгрывал с лету и очень в тему, без каких-то излишеств, как будто долго репетировал с нами перед концертом. И вот этот Суса тоже поехал с нами в Новошахтинск.

Это был такой обычный немецкий автобус, который по городу ездит. Мы веселые, все друг друга знаем, приезжаем в город. Там на стадионе стоит сцена, на ней какой-то аппарат. По тем временам мне это казалось очень круто! Что-то с чем-то! И мы за сцену заезжаем, там еще ростовские музыканты приехали. И еще какие-то совершенно не известные мне «гости из Москвы», как представил ведущий концерта. Но это такие гости из Москвы, я тебе скажу… Какой-то танцевальный коллектив, какая-то дурочка поет под фонограмму, и все. То есть не «Иванушки» какие-нибудь, а вообще непонятно кто. Левые люди.

И вот публика собралась на этом стадионе. А стадион такой: очень старый, по двум сторонам невысокие трибуны, лавки, а остальное – забор. Стадион – не стадион. Мы вылезли из автобуса, гитары начинаем настраивать – скоро выходить играть. Ведущий выбегает к нам, кричит: «Времени не хватает, давайте играть!»

А Настя меня нарядила: на меня всяких фенек понавешала – на руках, на ногах. Я оказался такой… как елочка новогодняя, весь сверкал и блестел. Весь был увешан какими-то цветочками. Весь в бисере. У меня рубашка и брюки бисером все расшиты. Настя на меня все эти бусы повесила, у меня на шее был нереальный пучок бус разной длины. Фенек было по локоть на каждой руке. Да, я не шучу – феньки в несколько слоев. В волосы она мне заплела какие-то бусинки. У меня тогда волосы длинные были, так что полголовы – в бусах. Такой настоящий хиппи. Да и песни у меня были такие… немного с народным уклоном. Достаточно простые, даже не про любовь, а просто про весну, которая пришла в город, спустившись по какой-то там тропе. Ручейки, бабочки…

И вот мы выходим, начинаем петь. А людей немного на стадионе. Человек, может быть, восемьсот. Или тысяча, не больше. Но по тем нашим временам это было очень много. Люди, которые пришли, потому что скучно в городе: с колясками, с детьми. Мужики расстелили на поле газетки, сидят, выпивают. Хотят посмотреть диковинку.

Всего мы спели пять песен. Люди хлопают. Я думаю: о, круто! А после нас выступали металлисты из группы «Сакрум». Я спустился со сцены, радостный такой, иду к автобусу. И тут подходят два здоровых пацана. Огромные такие.

– Ну, чувак, ваще, прикольно. Чой-то на тебе – дребедень какая-то?

Настя подходит, говорит:

– Ром, пойдем!

– Подожди, тут ребята спрашивают. Ребята, это бусы.

– Бля, бусы в натуре! Во, даешь, красава, бля! А че ты так вырядился? Весь в блестяшках каких-то?

– Ну это, понимаете… – И я с чистой душой стал объяснять, что это направление в музыке, стиль хиппи, миру – да, войне – нет. Мы за мир, мы – дети цветов. Вся фигня.

Настя первая поняла, что они не врубаются, и буквально уволокла меня в автобус, когда они уже пытались снять с меня все эти бусы на память.

И когда мы уже уезжали с поля, в нас полетели стеклянные бутылки, банки, кто-то с кем-то хотел драться, за нами бежали, пытались на мотоциклах догнать. В общем, чем-то мы им не понравились…

Мы ехали ночью обратно в Таганрог часов пять-шесть, такие радостные. Вина какого-то накупили, у бабок самогона взяли. Нас отсутствие успеха вообще не расстроило. Как нам казалось, мы выступили замечательно. Нам главное выступить, и мы выступили. Когда туда ехали, конкуренты были друг другу. А на обратном пути уже наоборот. Этот вокалист группы «Сакрум» уже пел под баян вместе с Сусой «Соловьи, не тревожьте солдат». Мы остановились в поле – не то колесо пробилось, не то еще что-то. Развели костер. Допили все, что осталось. Ну и остаток времени до Таганрога спали вповалочку в автобусе. Приехали, радостные, утром. Так мы съездили в Новошахтинск. Дети цветов, короче.

А потом, помню, был какой-то праздник. Мы гуляли, шли компанией. Догулялись до глубокой ночи. Домой идти было уже нельзя, потому что там брат, мама. Нет, чтобы ночью, с девушкой – я такого себе не позволял! И я решил пойти с Настей на дачу. У нас была дача, даже не за городом, а в районе Русское поле. Мама купила, когда мы с ПМК переехали на Фрунзе, у нее оставались какие-то деньги. Она купила дачу чуть ли не за тысячу рублей – смешные деньги.