Текст книги "Герцогиня и «конюх»"

Бестужев делал все усилия, чтобы овладеть собой.

– Ну, хорошо, допустим! – произнес он. – Он, этот великий магистр, предсказал вам блестящую будущность. Но при чем же тут непременно Анна? Разве вы – раз вам это суждено – не можете играть такую же выдающуюся роль при другом русском венценосце? Ведь он, ваш Джиолотти, именно про Анну вам не говорил?

– Совершенно верно. Но вы отлично понимаете, что ни при ком ином, кроме Анны, мне не суждено возвыситься на такую ступень власти, – бросил Бирон. – А если вы сомневаетесь в этом, то ведь не так трудно проверить еще раз все это.

– Каким образом? – живо спросил Бестужев.

– Очень простым: я выпишу этого Джиолотти из Италии сюда, к нам. Конечно, это будет сопряжено с большими деньгами, но что они в сравнении с тем великим будущим, которое нас ожидает?

Слово «нас» Бирон особенно подчеркнул.

– Нет, нет! Этого быть не может! – схватился за голову Бестужев. – Это пахнет волшебной сказкой, – по-немецки вырвалось у него.

Он не видел лица Бирона, а оно было злоторжествующее и особенно вызывающее.

IV. Царевна и «презренный раб»

На следующее утро Бестужев, сильно взволнованный, вошел, по обыкновению, без доклада к Анне Иоанновне.

– Что это означать должно, Петр Михайлович, что вы все меня покинули? Я скучала одна, – стала пенять герцогиня.

– Теперь не до скуки, ваше высочество, – раздраженно вырвалось у резидента.

Анна Иоанновна, испуганно поглядев на него, спросила:

– Что такое опять? Что случилось?

– Более чем серьезное: Меншиков прибыл в Ригу.

Герцогиня схватилась за сердце; неясное предчувствие беды властно охватило все ее существо.

– Это он для чего же? – растерянно прошептала она.

– Для и ради этого проклятого курляндского дела, по которому я, ваше высочество, из-за любви и преданности к вам рискую сломать себе шею, – угрюмо произнес Бестужев. Он прошелся по будуару Анны и, вдруг круто остановившись перед ней, сказал: – Сию же минуту вам надо собираться в дорогу, ваше высочество.

– В какую дорогу? Куда? – обомлела Анна Иоанновна.

– На свидание со светлейшим в Ригу. Будет гораздо лучше, если вы увидитесь с ним до его приезда в Митаву.

– На свидание с ним, с этим презренным рабом? А если я этого не желаю?

– Мало ли что приходится делать помимо своего желания! Слушайте!.. Меншиков приехал с целью круто повернуть курляндское дело. Нечего и говорить, что он употребит все свое влияние, дабы Мориц не был утвержден в герцоги ее величеством. Мало того: он вам сообщит одну преинтересную новость. Так вот вымаливайте у Меншикова милость, чтобы он не противился избранию Морица и вашему браку с ним. Хлопочите, плачьте, но помните одно: что бы ни случилось, вы должны крепко держаться за меня, так как без меня вам солоно придется, ваше высочество. И помните еще одно: если вы убедитесь, что никакие мольбы не помогают, – покоритесь, потому что ничего другого вам не остается.

Митавская царственная затворница, тихо заплакав, промолвила:

– Так вот оно что!.. Стало быть, конец моим мечтам?.. Так, так!.. Вот почему и корона с головы моей упала.

Бестужеву вдруг с поразительной ясностью вспомнился вчерашний разговор с Бироном, которого он ненавидел, но силу и ум которого вчера оценил.

– Не плачьте об этой короне, ваше высочество! Для вас мы найдем иную, более блистательную! – вырвалось у него, и он принялся подробно пояснять Анне Иоанновне все то, что она должна говорить светлейшему о нем, Бестужеве.

Давясь слезами, но с глазами, полными злобы и непримиримой ненависти к «подлому рабу-пирожнику», выскочке-временщику, под дудку которого она – русская царевна – должна плясать, Анна Иоанновна принялась снаряжаться в короткий путь. А перед ее глазами, словно нарочно, вставал дерзко-красивый, блестящий образ «сказочного принца» Морица.

* * *

Анна Иоанновна остановилась за Двиною, в пустом старом замке, и послала Меншикову записку:

«Уведав о прибытии вашей светлости, почла за приятную нужду повидать вас; поелику прошу пожаловать вас ко мне. Анна».

В мучительном волнении ожидала герцогиня Курляндская свидания с ненавистным ей человеком.

– Господи! – вырвалось у нее негодующим стоном. – До чего довели меня, до какой конфузии, до какого срама!.. Я перед ним, точно девка подлая, стоять на допросе должна. И по какому праву он пытать совесть и желание мое осмеливается? – Все больше и больше озлобление подымалось со дна души Анны. – Я покажу тебе, презренный раб, как надо обходиться с племянницей императора! – настраивала она себя на воинственный лад.

– Ваша светлость! Ваша светлость! – вбежала служанка. – Светлейший приехал! Идет сюда!..

И тут вдруг случилось то, что должно было случиться: рыхлая, безвольная русская царевна, воспитанная в полутюремном укладе тогдашней варварской русской жизни, сразу почувствовала прилив страха, робости. Куда девалась воинственная, горделивая спесь царевны перед властным мужчиной, могущественным временщиком? Ее ноги задрожали, руки похолодели, сердце неровно заколотилось…

Распахнулась дверь – и на пороге выросла фигура светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова.

Он был в парадной форме, при всех регалиях, с лентой через плечо.

Тяжело опираясь на трость с золотым набалдашником, подходил он к племяннице того, кто из грязи, ничтожества своей державной волей сделал его могущественнейшим человеком империи.

Анна Иоанновна не выдержала и торопливо сама пошла к нему навстречу.

– Благодарю вас, князь Александр Данилович, что так скоро изволили вы пожаловать по моему зову, – взволнованно начала она.

Меншиков низко поклонился и, поцеловав протянутую руку герцогини, произнес:

– Не вам, ваше высочество, следует благодарить меня, а мне вас за ту высокую честь, которую вы изволили оказать мне вашим неожиданным прибытием сюда. Я полагал свидеться с вами немедля по моем прибытии в Митаву в вашем герцогском замке.

Анна Иоанновна закусила губу. Она поняла, что удар отпарирован искусно и что Меншиков подчеркивает то обстоятельство, что она первая прибыла к нему на поклон, а не наоборот.

– Разрешите мне сесть, ваше высочество… Нога что-то у меня побаливает. – И, не ожидая ответа Анны, светлейший грузно опустился в кресло. – Как вы, ваше высочество, изволите себя чувствовать в Митаве? Ее величество изволит живо интересоваться…

Анна Иоанновна вспыхнула. Эту, казалось бы, невинную фразу она истолковала как прямую над собой насмешку, «издевку».

«И он, и они еще спрашивают об этом?!» – пронеслось в ее голове.

– Благодарю ее величество и вашу светлость за столь лестную заботу и внимание о моем митавском заключении, – с сарказмом и неподдельной горечью ответила она. – А я, признаюсь, так полагала, что, упрятав меня в Митаву, обо мне совсем позабыли. Что думать о какой-то несчастной вдовке какого-то захудалого немецкого герцога?..

Меншиков и бровью не повел, а только пытливо, зорко вскинул на Анну Иоанновну свой взгляд и продолжал:

– Напрасно изволите так полагать, ваше высочество! Вы не только вдова немецкого принца, но и русская царевна.

Наступило молчание.

Знаменитый сподвижник Петра со значением смотрел на герцогиню, как бы предоставляя ей первой начать настоящую беседу.

«Ты вызвала меня на свидание, так говори, что тебе надо от меня», – стоял немой вопрос в глазах светлейшего.

Анна Иоанновна поняла это и, собравшись с духом, начала:

– Вы вот, князь Александр Данилович, упомянули, что ее величеству благоугодно интерес иметь к моему житью в Митаве.

Меншиков молча наклонил голову.

Видя это, герцогиня продолжала:

– Услыхав о вашем прибытии, я поспешила к вам навстречу, желая обратиться через вас к ее величеству с всепокорнейшей просьбой. Дозвольте мне питать надежду, что вы со своей стороны окажете мне содействие.

О, с каким трудом вырвались у Анны Иоанновны последние слова!

– Ваше высочество, вы можете быть уверены в том, что я рад служить вам, – произнес светлейший. – В чем дело?

– В моей судьбе, я хочу учинить перемену, князь Александр Данилович.

– Это какую же, ваше высочество?

Анна Иоанновна почувствовала необъяснимую робость и, запинаясь, ответила:

– Вам, конечно, ведомо, что принц Мориц Саксонский пожелал сделаться герцогом Курляндии?

– Да, я знаю это, ваше высочество.

– Так вот я желала бы выйти замуж за него, – выпалила Анна Иоанновна сразу, быстро, решительно. – Теперь Мориц Саксонский избран сеймом в герцоги… Но, поелику я не вольна сама распоряжаться своей судьбой, и я прибегаю с покорной просьбой к ее величеству об утверждении Морица герцогом и о всемилостивейшем разрешении вступить мне с ним в брак.

Словно гора свалилась с плеч герцогини-царевны.

Меншиков спокойно высморкался в шелковый платок, после чего бесстрастно спросил:

– Это все, ваше высочество?

– Да.

– В таком случае я глубоко сожалею, что ваша первая и единственная просьба к ее величеству ни в каком случае не будет исполнена императрицей.

Анна Иоанновна порывисто встала с кресла.

– Это почему же?

– По трем причинам, ваше высочество, – ответил Меншиков, тоже вставая с кресла.

– Как вы можете знать наперед, угодно будет ее величеству или нет снизойти до моей слезной просьбы? – крикнула Анна Иоанновна.

В этом «вы», которое она швырнула с особым подчеркиванием в лицо Меншикову, зазвучало презрение царевны к худородному, надменному вельможе.

Глаза великого «выскочки» засветились злобой и раздражением.

– Ваше высочество, вы изволите забывать, что я по моему положению являюсь ближайшим и главным руководителем планов ее величества, – резко отчеканил Меншиков. – И, если угодно вам знать, я именно по этому делу и прибыл сюда.

Анна Иоанновна спохватилась, что сразу зашла слишком далеко, и поспешила смягчить свою вспышку.

– Ах, князь Александр Данилович, вы, кажется, могли бы понять ту ужасную ситуацию, в которой я пребываю, – вырвалось у нее. Слезы уже готовы были брызнуть из ее глаз, но страшным усилием воли она поборола себя: ей стало противно плакать перед этим человеком. – Постойте, Александр Данилович, выслушайте меня. Неужели у ее величества не дрогнет сердце нанести удар мне, которая столько лет пребывает во вдовстве? Ведь каждая ее придворная дама живет лучше и счастливее меня. – Голос Анны стал заметно дрожать. – Что это за жизнь вы устроили мне здесь? Не могу я больше так, не могу, не хочу! – бешено закричала она, после чего, гордо выпрямившись, продолжала с удвоенной энергией: – Блаженные и вечно достойные памяти государь император Петр Алексеевич имел всегда обо мне попечение… Вам, Александр Данилович, должно быть, ведомо, что о супружестве моем с некоторыми особами и трактаты уже были подписаны. Или не так я говорю?

– Вы изволите говорить, ваше высочество, сущую правду, и на нее я позволю себе выразить лишь одно: иногда и предреченное меняется волею рока, – почтительно ответил Меншиков.

– Почему же из всех только именно одна я должна испытывать всю тяготу этого рока? – опять вспылила Анна Иоанновна.

– Не огорчайтесь, ваше высочество: после годов испытания всего вернее ожидать счастия.

– Ха! Вы все толкуете о счастье для меня, а где же оно, когда оно придет? Вот теперь, когда я по своему желанию пытаюсь устроить свою судьбу, вы первые мешаете ему.

Как ни крепилась Анна Иоанновна, она не выдержала: ее грудь заколыхалась, веки задрожали, губы запрыгали, и она с громким рыданием опустилась в кресло и забилась головой о его высокую спинку.

На что уж был прожженный «царедворец» Александр Данилович Меншиков, какую, кажется, суровую муштру с петровской дубинкой прошел он, как, казалось бы, должен был закалиться он «при всех видах», но и он невольно смутился перед этим взрывом отчаяния герцогини Курляндской.

Что думал он, глядя на царственную племянницу своего великого благодетеля, бившуюся головой о кресло, исходившую слезами?

– Ваше высочество… Бог с вами… придите в себя!.. – заговорил он. – Негоже русской царевне предаваться такому отчаянию… Сейчас я приведу те резоны, по коим вам не стоит печься о браке с сим графом Саксонским, а пока скажу одно: иной, может, найдется.

– Не надо мне вашего выбора! – крикнула Анна Иоанновна. – Опять, может быть, такого же мужа, как и первого, изберете… Опять через месяц вдовой оставите… Опять споите его до смерти…

С герцогиней сделался сильнейший истерический припадок.

Вбежала служанка, Меншиков совсем растерялся.

Но мало-помалу Анна Иоанновна стала приходить в себя. Слезы облегчили ее вконец измученную грудь.

– Ваше высочество, – произнес светлейший, – не чаял я, что вы все это столь близко принимаете к сердцу. На меня вы не должны гневаться: я являюсь лишь исполнителем воли ее величества.

Анна Иоанновна, иронически усмехнувшись, возразила:

– Такая скромность не идет к лицу вам, князь Александр Данилович! Если прежде вы действительно являлись только исполнителем державной воли, то теперь представляете собою полновластного хозяина ее, распорядителя. А о сердце моем больше не тужите: окаменело оно с сей минуты на веки вечные. Одно скажу вам: действительно, многое меняться может в жизни каждого человека. Так вот, если когда-нибудь случится и вам нелегко – вспомните тогда нашу сегодняшнюю встречу и не забудьте о слезах, которые проливала перед вами несчастная герцогиня Курляндская. А теперь, ваша светлость, милостивый государь князь Александр Данилович, потрудитесь поведать мне те резоны, по коим ее величеству не угодно будет исполнить мою просьбу.

Анна Иоанновна встала и царственно-горделиво выпрямилась всей своей пышной фигурой перед «подлым рабом».

Меншиков по свойству своей «подлой» натуры невольно пригнулся перед этой величественной осанкой. Но и, пригибаясь, он не удержался, чтобы не умалить захудалой царевны следующими словами:

– В вашем высочестве произошла изрядная перемена после того, как вы изволили быть на коронации в Москве в сопровождении обер-камер-юнкера Бирона. Довольны ли вы им, ваше высочество? Он, кажется, имеет большую осведомленность в лошадях.

– Да, да, каждый должен быть чем-нибудь, Александр Данилович: кто – пирожником, кто – лошадником, – усмехнулась герцогиня.

Меншиков побагровел. Однако поборол свой гнев и произнес:

– Так вот-с резоны, по коим ее величество не может согласиться на вашу слезную просьбу: первое – что избрание Морица герцогом Курляндским вредило бы интересам российским и польским, а второе – что вступать вам с ним в супружество неприлично, так как он рожден от метрессы, а не от законной жены. От такого брака произошло бы великое бесчестие и ее величеству, и вашему высочеству, и всему государству. Я удивляюсь, как Петр Михайлович Бестужев не предупредил вас об этом. Вообще многое мне является странным в поведении господина резидента. Как мог он, имея указ ее величества и ведая сего дела важность, допустить избрание Морица сеймом? По-видимому, он чинил факции, и об этом я имею особенный указ.

Анна Иоанновна вспомнила, что наступил момент начать «заступу» за своего старого, верного друга, и в бурных, горячих словах стала обелять Петра Михайловича, принимая ответственность за все совершившееся только на себя.

– Я покорно прошу ее величество и вас, ваша светлость, Бестужева ни до какого бедства не допустить и чтобы он был при мне по-прежнему, – закончила герцогиня.

Меншиков, поклонившись, сказал:

– Я обещаю это вам, ваше высочество, при непременном условии: вы должны постараться опровергнуть усердие Морица и вместо того учинить деяние, которое ее величеству будет благоугодно.

На секунду Анна Иоанновна задумалась. Глухая, тяжелая внутренняя борьба происходила в ней.

«Я, я сама, своими собственными руками должна рушить то, что так дорого и мило моему сердцу! Это ль не искус великий, не пытка? До чего они жестоки!» – закружились мысли в голове несчастной женщины.

– А ежели я не соглашусь на это? – подняв голову, спросила она.

– Тогда Бестужев понесет суровое наказание за свою вину, а вам, ваше высочество, придется испытать на себе всю силу гнева и опалы государыни императрицы. Вам будут предстоять тяжелые дни, – спокойно ответил всесильный временщик.

– Но как же я могу помешать случившемуся? – воскликнула вконец измученная герцогиня Курляндская.

– Вы, ваше высочество, потрудитесь по приезде в Митаву призвать к себе канцлера Кейзерлинга[17]17
  Кейзерлинг (Кайзерлинг) – канцлер Курляндии.


[Закрыть] и приказать ему представить курляндским управителям и депутатам те резоны в опровержение избрания Морица, которые я имел честь только что сообщить вам. Тогда все дело окончится благополучно: вы заслужите особенное благоволение ее величества. Бестужев останется при вас…

– А герцогом Курляндским кто же будет?

– Или герцог Голштейнский, или я.

– Вы?! – вырвался у Анны Иоанновны возглас удивления.

– Да, я, ваше высочество.

Герцогиня провела рукой по лбу.

– А-а… теперь все понимаю… все, все!.. – вырвалось у нее, она круто повернулась и пошла к выходу из зала, но в дверях остановилась и глухо бросила светлейшему: – Хорошо!.. Я согласна. Я уезжаю в Митаву. Прощайте, Александр Данилович!

– А разве не до свидания, ваше высочество? Я тоже скоро прибуду в Митаву.

– Но ведь мы уже обо всем переговорили, – надменно произнесла Анна Иоанновна и скрылась за дверью.

V. «Вы меня обманули, Мориц…»

До Митавы оставалось всего версты три-четыре.

Темнее тучи возвращалась в свою резиденцию Анна Иоанновна после «постылого свидания» со светлейшим.

Легкая коляска, в которой она сидела со своей служанкой, быстро неслась по шоссе. Сумерки роскошного июньского вечера уже падали на поля, от которых несло чудесным запахом свежескошенной травы.

Вдруг позади коляски послышался топот бешено скачущей лошади.

– Кто это, ваша светлость? – испуганно воскликнула трусливая служанка.

Анна Иоанновна обернулась и стала пристально всматриваться.

– Не вижу… пыль идет столбом… Ах да, неужели?.. Нет, нет… ошибаюсь я!.. – В смущении и робости она откинулась на спинку коляски.

А топот становился все ближе, ближе… Уже доносился храп взмыленной лошади.

Всадник догнал коляску и, крикнув кучеру: «Стой!», склонился с седла к сиденью.

– Ваша светлость! Моя обожаемая невеста Анна! – послышался вздрагивающий красивый голос Морица.

Все задрожало в Анне Иоанновне – и руки, и ноги, и сердце. Кровь горячей струей забилась в жилах… И жутко, и до смерти сладостно сделалось ей.

– Я поджидал вас здесь, в лесу, Анна, – по-французски сказал граф Саксонский. – Я ведь узнал, куда вы поехали. Вы виделись с этим проклятым медведем Меншиковым. И знаете, что со мной произошло сейчас? Какие-то наемные убийцы стерегли меня. Они из засады стреляли в меня, – смотрите, я ранен в руку, Анна! Но что такое какая-то жалкая царапина в сравнении с моей к вам любовью!

Любовь и тревога за участь этого человека всколыхнули душу Анны Иоанновны, но это был лишь один момент.

– Мне неудобно разговаривать с вами здесь, на проезжей дороге, ваше высочество, – сухо промолвила она. – Вы видите, я – не одна. Если вам угодно побеседовать со мной, я прошу вас пожаловать ко мне сегодня попозже, часа через три, в мой замок…

Мориц был удивлен холодным тоном герцогини.

– А как я могу приехать к вам? Открыто? – с неудовольствием спросил он.

– Совершенно открыто. Вас будут ожидать, вас встретят, – ответила Анна Иоанновна и по-немецки крикнула кучеру: – Пошел!

Старый замок Кетлеров, резиденция-тюрьма вдовствующей герцогини, был освещен.

Первым лицом, которое встретила Анна Иоанновна при входе в свои покои, была ее гофмейстерина Клюгенау. Заметив смертельную бледность, покрывавшую лицо ее повелительницы, красавица баронесса всплеснула руками.

– О, Боже! Вам дурно, ваша светлость? – засуетилась она.

Анна Иоанновна отвела ее рукой и твердо произнесла:

– Позовите ко мне Бирона, если он находится в замке.

Гофмейстерина изменилась в лице и круто отвернулась от ее светлости.

В глубоком изнеможении, бессильно опустив руки, сидела царственная митавская затворница в кресле. Она не переменила туалета, в котором ездила на свидание со светлейшим. Не до того, должно быть, было ей. Глубокие складки бороздили ее лоб. Какая-то тревожная мысль залегла на ее лице.

Раздался стук в дверь.

– Войдите! – крикнула Анна Иоанновна по-немецки.

На пороге стоял Бирон.

Пожалуй, никогда, даже впоследствии, когда этот «конюх» находился на высших ступенях власти, на его лице не играла столь торжествующая улыбка, полная удовлетворенного самолюбия, злорадства, как в этот момент. Взор его красивых, выразительных глаз впился в скорбно-понурую фигуру сидящей Анны Иоанновны.

– Это – вы… это – ты, Эрнст Иванович? – тихо проговорила она.

– Как видите, ваша светлость… – ответил Бирон, не трогаясь с места.

– Подойди сюда… поближе… мне надо сказать тебе несколько слов…

Бирон подошел.

– Вот что, Эрнст Иванович! Скоро сюда прибудет принц Мориц Саксонский… Я назначила ему свидание сегодня вечером.

Глубокое изумление отразилось в глазах Бирона.

– Что же вам угодно от меня, ваша светлость? – насмешливо спросил фаворит, которого Анна Иоанновна в этот период времени держала еще «в черном теле».

– Так как мой обер-гофмаршал Петр Михайлович сегодня отсутствует, ибо он отправился к светлейшему, то его обязанности я возлагаю на тебя. Я поручаю тебе встретить и проводить в парадный зал Морица и доложить мне о его прибытии.

Бирон побледнел.

– Ваше высочество, ваша светлость! – дрогнувшим голосом проговорил он. – Рискуя навлечь на себя ваш гнев, я тем не менее отказываюсь исполнить ваше приказание.

Он ожидал вспышки злости, бешенства и был поражен кротким голосом, каким герцогиня апатично и спокойно спросила его:

– Почему ты отказываешься, Эрнст Иванович?

– Да потому, что это свыше моих сил! Неужели вы полагаете, что здесь, – Бирон стукнул себя по сердцу, – что здесь находится не сердце, а камень? Или вы, порфироносицы, твердо убеждены, что любовь, ненависть и ревность составляют исключительно вашу привилегию? А простые смертные, дескать, рабы только? – Бирон преобразился. Как большой и умный актер, он нашел для этого случая особые интонации голоса. – Я не могу встречать Морица, потому что я глубоко ненавижу его, потому что он грубо оскорбил меня. Ваша светлость! Не забывайте, что тот человек, которому хоть единый раз довелось увидеть солнечный луч, страшится и ненавидит тьму. Видеть торжество другого человека в то время, когда твое собственное сердце обливается кровью из-за одной и той же причины, – это та пытка, до которой не дошли даже святые отцы инквизиции…

Всю эту тираду Бирон произнес тем гневно-проникновенным голосом, с тем пафосом, который сильно действует на глупых, рыхлых женщин.

– Ах, ты вот о чем… – печально улыбнулась Анна Иоанновна. – Только ты неправду говоришь: и у нас, носящих горностай, есть чувство и сердце, Эрнст. Принеси мне вина, мне что-то не по себе.

Бирон послушно вышел.

Тогда герцогиня в отчаянии заломила руки.

– Не иметь права никогда принадлежать себе! – воскликнула она. – О, этот горностай…

Бирон вернулся с вином.

– Налей! – приказала Анна Иоанновна.

Он налил кубок.

Герцогиня с жадностью выпила мелкими глотками и воскликнула:

– Хорошо!.. Теперь я понимаю, почему у нас на Руси так любят прибегать к сей отраве. Мутится ум, а на душе светло так становится… Да ты, Эрнст Иванович, не волнуйся: сегодняшнее свидание будет последним с ним… с Морицем. Понял?

– Ваша светлость!.. Вы не шутите? – бросился к ногам герцогини Бирон. – Правда это?

– Правда.

Бирон стал осыпать поцелуями руки Анны Иоанновны, а она, задумчиво склонив голову, тихо промолвила:

– Да, да, все кончено, мой верный вассал. Ступай, скажи Эльзе Клюгенау, чтобы она пришла помочь мне одеться, а сам ожидай Морица.

* * *

Сильно дрожали руки красавицы Эльзы Клюгенау, когда она помогала герцогине облачаться в ее парадный туалет.

– Ваша светлость, разве вы наденете корону? – удивленно спросила она.

– Да, надену. Сегодня я должна быть в парадной форме, моя милая баронесса.

– По какому случаю? – не удержалась Эльза.

– По случаю приема графа Морица Саксонского, – возбужденно ответила Анна Иоанновна.

Большой приемный зал замка был ярко освещен. Засветились свечи в причудливых, огромных люстрах, отражаясь сотнями огней в высоких стенных зеркалах. В глубине зала возвышался герцогский трон.

Анна Иоанновна в сопровождении обер-гофмейстерины вышла, сверкая бриллиантами, в зал и поднялась по ступеням трона.

– Давно я не сидела здесь. Не правда ли, баронесса, не правда ли, Эрнст Иванович? – обратилась она к своим приближенным.

– Да, ваша светлость, – пробормотали оба.

Искреннее, глубокое изумление было на их лицах.

– Ты распорядился, чтобы его привели сюда? – спросила Бирона Анна Иоанновна.

– Да, ваша светлость…

– В таком случае встань здесь, около меня, около трона!.. А вы, баронесса, займите место с другой стороны.

Прошло несколько минут. Откуда-то издалека, из-за анфилады комнат, послышались приближающиеся шаги, бодрые, резкие, уверенные. Дверь в тронный зал распахнулась – и на пороге в сопровождении камер-фурьера выросла фигура блестящего авантюриста, полупринца, полуграфа Морица Саксонского.

Камер-фурьер, низко поклонившись сидевшей на троне герцогине, удалился.

Мориц сделал несколько шагов вперед.

Его глаза широко раскрылись в сильнейшем изумлении. Он как-то растерянно оглянулся по сторонам, словно не понимая, куда он попал и что должна означать эта необычно торжественная обстановка.

Главное, что поразило его, – это то обстоятельство, что герцогиня, его Анна, назначившая ему свидание, была не одна.

«Что должно это означать? – молнией пронеслось в его голове. – Для чего эта корова окружила себя этими глупыми, смешными фигурами? – И вдруг он понял, а поняв, усмехнулся. – Неужели она желает, чтобы я в присутствии ее придворных и в столь торжественной обстановке официально попросил ее руки? О, глупая, рыхлая баба!»

А с высоты «трона» вдруг раздался резкий, чуть-чуть насмешливый голос Анны Иоанновны:

– Я привыкла, что те, которые являются ко мне, не забывают правил вежливости – приветствовать меня.

Мориц вздрогнул, точно под ударом хлыста. Он горделиво выпрямился и, отвесив элегантный поклон герцогине, впился горящим взором в ее лицо.

Что это? Ему чудится или это – правда? Неужели это – лицо той самой Анны, которая еще так недавно глядела на него восторженно-влюбленно?

Теперь это лицо бесстрастно, холодно, как мрамор, с жестким выражением глаз, со злобно-насмешливой улыбкой на губах.

«Измена!» – ожгла Морица мысль, и он, едва сдерживая себя, произнес:

– Я очень благодарен вам, ваша светлость, за преподанный мне урок вежливости, в отсутствии которой меня не упрекали ни при одном блистательном дворе Европы. Если я на одну секунду замедлил склониться перед вами, ваша светлость, то это произошло исключительно потому, что я был поражен необычайным блеском всей здешней обстановки. – В голосе Морица зазвучала насмешка. – Этот пышный тронный зал… вы, ваша светлость, в таком сверкающем наряде… ваша блестящая свита…

Взор Морица встретился со злорадным, торжествующим взором Бирона.

Лицо Анны Иоанновны покрылось румянцем гнева.

– Я узнала, что вы, ваше сиятельство, действительно переезжали и переезжаете от двора к двору, – сухо произнесла она. – Очевидно, вы очень любите любоваться чужим блеском и критиковать его?

– Как сын польского короля, – вспыхнул в свою очередь Мориц, – я достаточно попривык любоваться собственным блеском…

– Ну а я, как всего лишь племянница русского императора и вдова герцога Курляндского, довольствуюсь малым. С меня и этого довольно! – Анна Иоанновна тихо, беззвучно рассмеялась. – Я очень обязана, что вы, ваше высочество… ваше сиятельство, удостоили меня своим посещением. Но не будет ли вам угодно сообщить, что вы имеете сказать мне?

Невыразимое, глухое бешенство охватило все существо Морица. Так грубо, откровенно еще никто и никогда над ним не издевался, и еще никогда его ставка не была столь позорно бита, как сейчас.

– То, что я желал сказать вам, ваша светлость, носит характер конфиденциальности, и поэтому я желал бы иметь честь беседовать с вами без свидетелей.

Анна Иоанновна обратилась к Бирону:

– Мой милый Эрнст Иванович, будьте добры поднять мой носовой платок. – Слова «мой милый» она особенно подчеркнула, а затем, снова обращаясь к Морицу, продолжала: – Вы говорите о беседе без свидетелей? Это к чему же? Как вдовствующая герцогиня Курляндская, как русская царевна, я совершенно не вмешиваюсь ни в какие политические дела, а потому не вижу причины делать секрет из наших разговоров.

Мориц заскрежетал зубами.

«О, это уж слишком! Quelle mouche a pique cette vache russe?[18]18
  Какая муха укусила эту русскую корову? (фр.)


[Закрыть]» – подумал он, после чего резко спросил:

– А разве, кроме политических тем, нам не о чем говорить, ваша светлость?

– Не о чем.

– А почему же на днях там, в вашем будуаре и в вашей гостиной, вы более чем любезно беседовали со мной о предметах, совсем не относящихся к политике? – злобно вырвалось у «царственного авантюриста».

– Наглец! – довольно явственно прошептал Бирон.

Он побледнел и сделал резкое движение по направлению к своему врагу и сопернику.

Однако. Анна Иоанновна властным взглядом остановила своего тайного фаворита и твердо произнесла:

– Вы ошибаетесь: я с вами не говорила там, граф!

Злобный, сардонический хохот Морица прокатился под мрачными сводами тронного зала замка Кетлеров.

– Как? Вы станете это отрицать, ваша светлость? – нахально взглянув в лицо русской царевны, воскликнул иностранный «прынц».

– Стану. Безусловно.

– А-а! – весь дрожа от бешенства, продолжал Мориц. – Так, так!.. Вы правы: вы говорили не со мной, а с каким-то таинственным доктором? Ха-ха-ха!

– Вы и тут ошибаетесь, ваше сиятельство, я говорила не с доктором, а…

Анна Иоанновна приподнялась и выпрямилась во весь рост. Царственная осанка, которой впоследствии любовались в ней чужеземцы, сказалась и теперь.

Жуткое молчание, точно грозный предвестник бури, воцарилось в зале. И только свечи бесстрастно горели в диковинных, чудных люстрах. И этот трепетный, красновато-желтоватый свет накладывал какие-то таинственные блики на лица присутствующих.

Наконец Анна Иоанновна громко, резко бросила прямо в лицо своему «жениху»:

– Я говорила тогда не с доктором, а с лукавым искателем приключений, скрывшим от меня свое истинное происхождение![19]19
  Мориц Саксонский был побочным сыном курфюрста Августа II. В молодости он предавался беспутной жизни, что, впрочем, не помешало ему отлично изучить военное дело и впоследствии проявить на службе Франции блестящий талант полководца.


[Закрыть]

Мориц отшатнулся.

– Что?! – воскликнул он, бросаясь к ступеням герцогского трона с рукой на эфесе шпаги.

– Осторожнее! – крикнул Бирон, тоже хватаясь за шпагу. – Не всякий может подходить столь близко к священным ступеням трона, хотя бы и не королевского. Назад!

– Встаньте на ваше место, обер-камер-юнкер! – крикнула Анна Иоанновна и снова обратилась к Морицу: – Да, ваше сиятельство, там, у себя в будуаре, я полагала, что говорю с человеком, чье происхождение безупречно. Там русская царевна и герцогиня видела в своем госте принца чистой крови, с которым она может связать себя узами брака. Но вот сегодня я узнала, что не имею права вступить с этим человеком в брак потому, что он, этот брак, может покрыть несмываемым бесчестием и меня, и все Российское государство.