Текст книги "Каштак"

10. Отъезд

Последняя осень, последнее родео… Нет, ФИНАЛЬНОЕ родео, так будет точнее. Паша, как и многие, невзлюбил слово «последний», и, разумеется, не по своей воле – таковы веяния времени. Всё его нутро протестовало против идиотских лингвистических вывертов, но язык уже поворачивался сам собой.

В субботу ребята отзванивались уже с раннего утра, докладывали о степени готовности и спрашивали, что еще нужно с собой взять. Милка, похоже, собиралась под завязку набить свой туристский чемодан с колесиками: «А кастрюлю надо? У меня есть одна старая алюминиевая, походная такая. Ну, супчик с тушенкой сварганить на костре или еще что. Ложки, вилки?» «Нужно, наверно, пару теплых кофт и ватные штаны взять, ночами сейчас холодно». «А если я вот еще…» – и так далее. Пашка со смехом отмахивался: бери что хочешь, но таскать будешь сама.

Вася хотел взять с собой ноутбук, чтобы «поработать на природе». Паша ответил, что тамошние пейзажи не способствуют писательскому вдохновению, но если Васька собирается в своем блоге разоблачать коварные замыслы пятой колонны, то вполне сойдет и айпад. Блогер простонал что-то из оперы «грешно смеяться над убогими», но разрешению захватить планшет был рад.

Аскет Семен как всегда был немногословен. Он просто коротко доложил, что готов к сдаче нормативов ГТО (готов к «готову к труду и обороне» – черт бы побрал этот язык!) и спросил, когда подъезжать.

Сам Пашка приготовил спортивную сумку еще вечером в пятницу. Сунул туда связку шампуров, пару кружек с символикой своей конторы, три пачки сигарет, пару теплых шмоток (тут Милка была права – не застудиться бы ночью) и еще какую-то мелочь, которая казалась необязательной, но могла неожиданно понадобиться. Трехместная палатка и широкий надувной матрас еще с лета валялись в багажнике.

Кузя смотрел на его приготовления с тревожным вниманием. Своим собачьим сердцем он чуял, что хозяин собирается слинять, причем надолго, и в связи с этим возникает вопрос: а его он возьмет с собой, или ему, несчастному одинокому мопсу, придется скулить под дверью и гадить на коврик в прихожей?

– Чего вылупился, ошибка природы? – спрашивал Паша. – Едешь ты, едешь. Но учти: сбежишь в лесу – искать не стану, будешь белками питаться.

Кузя сказал «вуф» и успокоился.

В десять утра друзья уже ждали во дворе. Паша увидел их из окна, помахал рукой. Они помахали в ответ.

– Интересно, что он готовит? – спросила Милка. – Так ведь и не раскрыл детали.

– Каверзу очередную, – предположил Васька. Он уже заранее начинал кукситься, представляя, как друзья будут накатывать стакан за стаканом, а он обнимется с пакетом яблочного сока. Хуже нет пытки для алкоголика в завязке. Вот как бы так бросить пить, чтобы просто НЕ ХОТЕЛОСЬ пить? Чтобы не мучиться, не насиловать свою и без того издыхающую волю? Вася отдал бы за это левую руку.

– Паша оставил на финал самое вкусное и жирное, – сказал Сеня. – Я это понял, когда он сказал, что будет последним. И у него было три года на подготовку. Я весь трепещу.

– Что это за место хоть, я так и не въехала?

– А вот по дороге его и расспросим. Я понял только, что это его старый пионерский лагерь. Там сейчас почти ничего нет, только несколько гнилых сараев.

– Весело, – сказала Милка, закуривая. – Палатка-то у него есть?

– Есть. На три туловища.

– И кто будет ночевать снаружи?

Сеня и Милка не сговариваясь посмотрели на Васю. Тот сначала не понял, чем привлек их внимание, а потом до него дошло.

– А вот постный шиш вам баян! Ладно, у Милки пожизненная бронь, а мы будем тянуть спички!

– О да, – улыбнулся Семен, – тебе всегда везло с лотереями. Выиграл два раза по рублю…

Наконец вышел Паша. Кузя деловито семенил рядом. Паша огляделся вокруг, посмотрел на ясное синее небо, прищурился.

– А погоды-то какие стоят, ребяты! «Уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало, короче становился день, лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась»…

– С солнышком все в порядке. – Милка вышла навстречу. – Привет, дорогой!

Паша по очереди обнял друзей, открыл с брелка машину.

– Загружайтесь потихоньку.

Мопс деловито присел возле заднего колеса. Он четко знал свое место в тачке.

– Кузя! – воскликнула Милка. – Иди ко мне, мой маленький! Иди, пучеглазик!

Она сгребла пса в охапку, начала тискать за мордочку. Кузя ничего не имел против, женщин он любил.

– Берешь его с собой? – спросил Семен.

– Да. Никто не хочет приютить.

– Замучаешься ведь.

– Да ничего, Кузя тварь послушная. Дашь ему кусок шашлыка, он пропердится и спать ляжет.

Ребята загрузили багаж. Вопреки ожиданиям, Милка обошлась обычной сумкой. Семен и Василий закинули в багажник компактные рюкзаки.

– Так, сейчас в магазин за едой, – сказала Милка. – Примерный список продуктов я набросала. Там на месте посмотрим, что еще добавить.

– Хорошо иметь в компании девочку, – отметил Вася.

Перед посадкой друзья выстроились у машины, постояли пару минут. Все чувствовали необъяснимое возбуждение. Сезон вылазок на природу давно закончился, и тем ценнее казалась эта внеплановая поездка, когда деревья начинают лысеть, а землю, как пел Розенбаум, устилает ковер из желтых листьев. И солнце в октябре совсем другое. Мягкое, что ли…

В гипермаркете ребята закупили еды на два дня. «С запасом! – сказала Милка. – Знаю я вас, всю закуску подрубите за полчаса, а потом будете кору от деревьев отдирать». С выпивкой проблем тоже не должно было возникнуть: Сеня пил мало (впрочем, на природе и под мясо – кто знает), Милка предпочитала красное вино, взяла себе одну бутылку, а Васька… ну а что Васька, с ним все ясно. Наверно.

– Как думаешь, – спросил Сеня у Паши, когда они крутились возле алкогольного прилавка, – сломается наш пишущий друг? Выпивку рассчитывать на него?

Они могли говорить свободно, потому что Вася остался в машине с мопсом.

– Черт его знает, – ответил Паша. – Мне кажется, нам же будет проще, если он сломается. Трезвый Болотов – та еще заноза. Его пьяная ахинея веселее трезвой ахинеи.

– Согласен. Беру еще одну.

– Бери две, лишним не будет.

– Тебе за руль завтра, не забывай.

– Милку посадим.

Подруга, услышав свое имя, присоединилась к ребятам:

– Чего вам Милка?

– Ты права захватила? – с невинным видом поинтересовался Паша.

– Не в первый раз с вами гуляю. Захватила.

– Умничка ты моя!

С покупками было покончено. Друзья погрузили в багажник четыре увесистых пакета и бумажный мешок с углем. Уселись в машину. Сеня впереди, Милка, Вася и невозмутимый мопс расположились сзади. Наступил самый волнительный момент загородной поездки – долгожданный старт.

– Ну что, трогай, – сказал Сеня.

Паша завел двигатель, и серебристый «шеви» поехал по Свердловскому проспекту на север.

11. Пионэр

– Ну а теперь давай рассказывай. Всем интересно, что нас ждет. И выключи эту шнягу.

Сеня развернулся к Паше и уставился на него в ожидании. Они только что проехали развязку на въезде в Металлургический район. Паша сделал звук на магнитоле потише, но выключать не стал.

– Это не шняга, это «Garbage», «Push It». Помолчал бы, поклонник «Бутырки»!

– Учтем. Так чего?

– Короче, ребята…

Паша не знал, с чего начать. Вопреки предположениям Семена, он не готовился три года, чтобы потрясти друзей чем-то необыкновенным. Он вообще не думал, что до него дойдет очередь – не раз и не два их инициативы растворялись в воздухе. Но тут палка выстрелила, друзья не на шутку увлеклись и даже достигли на поприще «коневодства» определенных результатов.

Милка отсадила мопса к Ваське и подалась вперед, положив локти на спинки кресел.

– Давай, не томи.

– Ладно. – Паша решил начать тупо и просто, с главного. – Я отдыхал в «Каштаке» шесть раз, где-то с восемьдесят третьего до восемьдесят восьмого. То есть по возрасту захватил отряды с самых задних до самых передних. Кажется, до пятого дошел или до третьего, точно не скажу.

– До элиты первого, значит, не дотянул, – заметил Семен.

– Точно. В лагере мне было весело и хорошо, и у меня об этом месте остались самые теплые воспоминания. – Он коротко обернулся. Милка слушала с интересом, даже высунула кончик языка. – Когда я говорю «самые теплые», я имею в виду, что теплее воспоминаний у меня в жизни не было вообще.

– А мы? – подал голос Васька. – С нами тебе было плохо?

– Василий, с тобой всегда праздник. Может, по пятьдесят?

– Отвали, змей!

Друзья посмеялись.

– В общем, вкусил я прелести пионерского детства по полной: барабаны, горны, линейки по утрам, кружок по авиамоделированию, сборы у костра, танцы… что там еще…

– Паш, мы все отдыхали в таких лагерях, – заметила Милка.

– Вот именно, – согласился Семен. – Давай к сути.

– А суть проста, как узел пионерского галстука. – Паша взял паузу. Они как раз стояли на перекрестке Богдана Хмельницкого и Конноспортивной.

– Пионерский галстук еще хрен завяжешь, – заметил Вася. – Кстати, кто-нибудь помнит, как это делается?

– Я помню, – сказала Милка. – Так в чем суть?

– В восемьдесят восьмом, в свою последнюю смену, а мне тогда тринадцать было вроде, я спрятал в лагере капсулу времени. Взял бутылку из-под «Чебурашки», сунул в нее записку и закопал на территории.

– Вау, – сказала Милка.

– Что в записке? – спросил Сеня.

– Мое видение себя в сорок лет. Вы же помните, что в юности твои сорок кажутся далекой-далекой галактикой, до которой ты еще, может, и не долетишь. Как выяснилось, долетели, и со свистом. Сейчас я хочу узнать, что я там понаписал и насколько соответствую своим детским представлениям о себе. Я почти уверен, что не соответствую по всем статьям.

Они уже ехали по Конноспортивной. Слева и справа простирался густой лес, отделявший город от поселка Каштак.

– Хорошо, понятно, – сказала Милка. – Но в чем тут испытание? Зачем тебе мы?

– Видишь ли, душа моя Ставицкая, я должен был отыскать капсулу еще четыре года назад, когда мне стукнуло сорок. Но что-то я дрейфанул. Увидел фоторепортаж в Интернете из Каштака, а там… разруха и песец, вокруг одни коттеджи. Не хотел душу бередить, да и не было уверенности, что я найду эту чертову бутылку. Помню, что зарыл где-то недалеко от стадиона, а где именно, убей не скажу.

– Предлагаешь всё там перекопать? – усмехнулся Семен. – Лопата хоть есть?

– В багажнике, с коротким черенком. Но дело не столько в раскопках, сколько в том, чтобы найти в себе силы пройти через ворота, если они там остались. Судя по фотографиям, очень важная часть моего детства разрушена до основания… и это оказалось больно.

Друзья молчали. Только Кузя хрюкал на заднем сиденье, играя с Васькой.

«Шеви» миновал лес, подъехал к кольцу на конечной автобусной остановке. Паша остановился, но двигатель не заглушил. Он смотрел вперед округлившимися глазами. Перед ребятами высились современные многоэтажки.

– Тут ведь лес был…

– Сколько ты здесь не появлялся? – спросила Милка.

– Тридцать лет.

Васька присвистнул. Кузя сказал «вуф!» и пукнул.

– Твою мать, – простонал Паша, – все из машины бегом!

Кое-как разобравшись с навигацией и миновав жилой микрорайон, друзья выехали на узкую лесную дорогу. Паша сбросил скорость до двадцати.

– Ни черта не помню. В детстве все казалось простым и понятным…

– …и деревья были выше.

– Угу.

Дорога тянулась вдаль, как натянутая проволока, и примерно в полукилометре от них упиралась во что-то неясное – то ли живую изгородь, то ли ворота. Слева и справа тянулись высокие глухие заборы, за которыми прятались роскошные особняки. И всюду таблички с надписями: «Проезд запрещен», «Внимание, охраняемая территория».

– Всё распродали, – проворчал Паша, – приличному человеку негде с лопухом на корточки присесть.

– Какой дурак при бабках будет селиться в промышленном районе, – вставил Васька. – Им свежий воздух подавай, и чтобы сосна за окном покачивала мохнатыми ветвями, и чтобы солнце золотило верхушки деревьев по утрам, и чтобы, понимаешь…

– Вася! – оборвал его Семен. – Возьми планшет и напиши что-нибудь гадкое.

– Вот так всегда, подрезаете на взлете.

Коттеджи остались позади, теперь перед ними была только дорога и неразличимый объект впереди.

– У меня нет других вариантов, – сказал Паша. – Кажется, я с родителями шел пешком от ворот лагеря к автобусу именно по этой дороге. Или нет?

Они проехали сотню метров. Неожиданно обнаружился поворот направо. Паша остановился, задумчиво побарабанил по рулю.

– Блин…

– Ты карту смотрел? – спросил Сеня и обернулся назад. – Вась, открой «Гугл» или хоть «Дубль ГИС».

– Бесполезно, – отмахнулся Павел, – я смотрел, на схеме никаких отметок, а на спутнике ни черта не видать, сплошная зелень и какие-то крыши кругом… Блин, вот куда сейчас – прямо или направо?

– Ну давай попробуем сначала направо, – предложила Милка. – Потеряем десять минут, вернемся.

Паша так и поступил. Сдал немного назад и свернул.

Пейзаж не изменился – всё та же лента дороги и высоченные сосны вокруг. И тишина.

– И мертвые с косами, – заметил Васька. – Правда, еще не ночь.

– Кстати, насчет ночи, – сказала Милка, – почему ты решил остаться здесь до завтра? Посидели бы под солнышком, поели-попили, поработали лопатой, и вечером домой. А?

Повисло интригующее молчание. Паша сделал вид, что изучает окрестности, но друзья слишком хорошо его знали, чтобы понять: ночь – еще одна причина, по которой он их сюда притащил. Уже третья по счету. Пожалуй, Павел действительно припас на финальное родео все самое жирное и хорошо прожаренное.

– Паша, ау! – Милка толкнула его кулачком в плечо.

– Кхм… ладно, поймали, черти полосатые. Дело в том, что в ту последнюю смену я на прощальном костре, когда было уже темно и весело, попытался впервые в жизни признаться в любви к девочке и, если повезет, поцеловать ее. Дожил до тринадцати лет, а губы не расчехлил. Чувства такие нахлынули, знаете… ну, как это обычно бывает в юности, – любовь до гроба, и только мамы разлучат нас. Всю смену глазел на нее, хотел подойти, пригласить на медленный танец, присесть в столовой поближе. В общем, пляски с бубном… Ничего не смог сделать, не решился. Но в прощальный вечер сказал себе: или ты ей во всем признаешься, или ты тварь дрожащая…

– И?

– Подошел. Признался. Она рассмеялась мне в лицо и убежала к подружкам…

Паша умолк, продолжая сосредоточенно смотреть на дорогу. Семен и Милка многозначительно переглянулись. Они поняли, что будет значить для друга предстоящая ночь. Милка поджала губы, откинулась на спинку сиденья и уставилась в окно.

– Как ты намерен это исправить? – спросил Семен.

– Пока не знаю. Война план покажет.

Они проехали еще пару сотен метров. Никаких признаков жизни не обнаружилось. Кроме того, дорога еще и повернула резко влево, открывая перед ними еще один длинный коридор, который далеко впереди уходил резко вправо.

– Чует мое сердце пионерское, не туда мы едем, – сказал Паша.

– Развернемся, не проблема…

Они помолчали немного. Каждый думал о чем-то своем.

Вдруг в повисшей тишине раздался вопль Васьки. Друзья чуть не подпрыгнули.

– Стой! Стой, говорю!

Паша резко затормозил.

– Ты чего, блаженный?!

– Смотрите!

Василий, сидевший справа, указал рукой за окно. Милка подтянулась к нему, посмотрела через плечо. Их примеру последовали Семен и Павел.

– Йо-майо, – сказала Милка, – вот так увидишь его ночью и в штаны навалишь.

– Господи, кто это? – спросил Васька.

– Призрак, – ответил Семен и открыл дверь. – Пойдем глянем.

Все четверо вышли из машины.

Метрах в пяти от дороги из-за густых зарослей торчало туловище человека. Ноги его по пояс скрывала желтеющая листва, а торс и голова тускло отсвечивали серебром. Половина лица парня была будто вырвана лапой какого-то хищника. Руки отсутствовали – точнее, правую руку тоже кто-то откусил вместе с доброй половиной груди, а от левой, оттянутой слегка назад, осталась лишь культя. От шеи до плеча фигуры тянулась толстая «тряпка» цвета запекшейся крови. В районе сердца была выбита звезда.

Парень смотрел куда-то вдаль, не обращая на гостей никакого внимания.

– Ты права, – произнес Сеня, – с него в темноте кондрашка хватит. Айда познакомимся.

Они перешагнули небольшую земляную насыпь, вошли в заросли ежевики. Впереди шел Семен, за ним Паша, а Милка замыкала шествие – она всегда пропускала мальчиков вперед. Васька по дороге наткнулся лицом на паутину, расплевался.

Наконец перед ними предстала скульптура пионера высотой с человеческий рост. Друзья смотрели на нее с немым благоговением.

– Кажется, я узнаю чувака, – произнес Паша. – Такие стояли у нас на главной аллее лагеря. Там были еще какие-то салютующие девчонки, точно не скажу, а вот этот… да, такой или похожий точно стоял.

– Зачем его сюда сослали? – спросил Васька, избавившийся от паутины. – Туристов пугать? Я реально чуть не родил, когда его увидел.

– Или пошутили, или просто избавились от хлама.

– А может, здесь тридцать лет назад какое-нибудь капище пионерское было, – добавил Сеня, – место паломничества юных строителей коммунизма. Или в «Зарницу» играли, а он был пленником.

Оглядев скульптуру с близкого расстояния, ребята убедились, что и ее нижней части досталось: постамент, на котором стоял пионер, раскололся между его ног, а половина левой ступни была словно обрублена топором.

– Что это, гипс? – поинтересовался Паша, ощупывая бурую проплешину на голове.

– Если и гипс, то чертовски выносливый, – сказал Сеня. – Умели же делать. Хотя, может, он относительно свежий, не из восьмидесятых, например, а что-то вроде ностальгической реплики, которая быстро рассыпалась. Их сейчас по заказу коммунистов много шлепают.

Он постучал костяшками пальцев по груди пионера. Звук был такой, будто постучали по пустому кувшину.

– Так он полый, что ли? Что там внутри?

– Я не скульптор, конечно, – ответил Паша, – но мне кажется, гипс нанизывают на каркас. Так что он вполне может быть пустым.

Семен уперся в скульптуру ладонью и слегка подтолкнул. Вопреки ожиданиям, пионер легко откинулся назад и чуть не завалился.

– Похоже, он транспортабелен. Паш, давай погрузим его на крышу твоей тачки, домой отвезешь. Поставишь в углу вместо торшера, будешь детство вспоминать.

– Завязывайте свое искусствоведение, – фыркнул Вася, – поехали, а то обоссусь сейчас.

– Ты в лесу, – откликнулась Милка, не сводя глаз со скульптуры, – под любым тебе кустом…

Вася махнул рукой, обошел пионера и исчез за деревьями.

– Какой же он страшный, – произнесла Милка, – хотя, казалось бы, ничего необычного в нем нет.

– Самое страшное всегда кроется в самом обыденном, – ответил Сеня. – Ладно, действительно, черт с ним. Щелкни его, и пойдем.

Паша сделал несколько снимков пионера на смартфон и снова стал молча на него смотреть, скрестив руки на груди. Наверно, предавался воспоминаниям, решили друзья. Они начали тревожиться за Павла: если уже на этой безобидной чурке, выброшенной в лес за ненадобностью, его так выключает, то что же их ждет в самом лагере, который, если верить фоторепортажам, пришел в катастрофическое запустение?

Возле машины Милка закурила.

– Не нравится мне всё это, – тихо сказала она Семену. – И я не знаю, что ему ответить, если он попробует… ну ты понял.

– Понял, не дурак. Доверься процессу, Мил, и решай вопросы по мере их поступления.

Доехав до конца нового лесного коридора, друзья поняли, что ошиблись поворотом: они уперлись в площадку перед воротами действующего детского пансионата «Солнечная поляна». Сейчас, в октябре, он пустовал, но было видно, что он жив-здоров и даже «в меру упитан».

Пришлось возвращаться обратно к развилке, на которой их одолели сомнения.

– Ну что, вариантов больше нет. Он там.

Паша мотнул головой вперед, где в самом конце дороги виднелось что-то неразборчивое. Несмотря на яркое солнце, лесной коридор был погружен в полумрак и выглядел довольно мрачно, почти как в фильме ужасов. Дорога в никуда…

– Ехай, – сказал Сеня.

С каждой стометровкой Павел все больше нервничал – кусал кубы, кусал палец, кусал ногти. Друзья смотрели на него с беспокойством.

– Паш, ты как, в порядке? – спросила Милка.

– В полном.

– Чот не похоже.

Павел не ответил.

До тупика оставалось триста… двести… сто метров. Лес быстро редел. Теперь уже можно было увидеть, что от главных ворот остались лишь ржавые боковые стойки с лохмотьями зеленой краски и валявшаяся на земле перекладина, когда-то служившая основанием для приветственной арки с названием лагеря. От левой стойки вдоль дороги метров на десять тянулась сетчатая изгородь, оборванная с краю. Было видно, что впереди за линией ворот жизнь отсутствовала от слова «совсем».

– Бл… – выдохнул Паша.

«Шеви» выехал на поросшую травой гравийную площадку, остановился. Павел заглушил двигатель и сразу вышел из машины, не приглашая никого за собой и вообще не говоря ни слова. Он медленно прошагал вперед, пересек линию ворот. Сунул руки в карманы. Замер, как та скульптура пионера, которую они видели в лесу.

Это было печальное зрелище.

– Пусть постоит один, – сказал Семен.

– Да, – согласилась Милка.

– Вуф, – добавил Кузя.

Васька же не смог удержаться от язвительного комментария. Он уже сейчас начинал распаляться из-за своей проклятой трезвости.

– Друзья, вы меня простите великодушно, но я не понимаю этих его сантиментов, хоть убей! Детство в жопе заиграло, блин. Ну, все мы были пионерами, всем девочки не давали, что теперь ныть.

Сеня повернулся к нему, глянул укоризненно.

– Я – физрук. Милка – стилист. И мы его понимаем. Ты – писатель, мать твою, и ты не понимаешь? Прости, но я не буду читать твои книги.

– Почему это?

– Потому что ты сам не веришь в то, о чем пишешь.

– Ну правда, Вась, – вмешалась Милка, – выпей уже и прекрати скулить.

Обиженный Болотов забился в угол.

Паша стоял несколько минут неподвижно, как изваяние. Даже со спины он всем своим видом излучал какую-то неизбывную тоску. Наверно, так и встречаются лицом к лицу с детством сорокалетние мужчины и женщины, помнящие свой нежный возраст лишь по фотографиям и размытым образам в голове.

– Я сейчас заплачу, – выдавила Милка.

Внезапно Паша развернулся, посмотрел на друзей с грустной улыбкой, махнул рукой.

– Что, Паш? – крикнул Сеня.

Павел неспешно подошел к машине, заглянул в приоткрытое окно.

– Ребята, сядьте кто-нибудь за руль и езжайте за мной потихоньку. Поищем место, где бросить кости.