Текст книги "Кандидат. Избранный. Книга первая"

– А что твоя мама? В гости прилетает?

– Да нет, мы как-то привыкли друг без друга, отец ещё приезжает время от времени, а маме, видимо, недосуг.

– А сама что же не слетаешь?

Оля пожала плечами.

– У нас странные отношения. Время от времени я начинаю думать, что же будет с нашим старым домом, вот, в прошлый раз даже собралась, слетала. Промаялась пару дней. Мама на меня поглядела и сказала, что «летела бы ты обратно, Оленька, нечего тут дурью маяться». Такая вот договорённость сформировалась.

Рэдди обратил внимание на странный фокус. С момента начала чаепития число булочек на его стороне стола всё увеличивалось, он никак не мог уследить, когда же Оля их к нему пододвигает.

– А у тебя с родителями как?

– Они у меня погибли. Авария на одной из южных подстанций. Об этом много сообщали.

Он и вправду ничего особенного не чувствовал, когда это говорил. Слова, они слова и есть. Придавать им особый смысл… в этот раз было не нужно. Да и времени прошло. Сложно сознавать, что он знал родителей только чуть больше половины собственной жизни.

– Сожалею.

Оля сказала это так, что он понял, какая внутренняя работа была проделана за это мгновение. Ни тени эмоции в голосе, ни единого касания чужих потаённых, болезненных струн. Он должен ей сперва разрешить это делать.

Рэдди удивлённо поднял брови. Оля была вторым человеком в его жизни, кто чувствовал его, как собственную ладонь. И умело пользовался этим. Она, и раньше Эстра. Но тут всё было иначе. Сестра росла с ним и растила его, Оля же просто появилась рядом, и всё сразу поняла. Чего даже он сам ещё не понимал.

– Ничего.

Рэдди если и опасался в разговорах вспоминать родителей, то именно из-за треклятой паузы неловкости, обязательно возникавшей и длившейся долгие разбухающие минуты.

С Олей такого не случилось, спустя мгновение она уже выспрашивала что-то у Рэдди о его «подчинённом», том самом, которого он ходил навещать в госпитале. Рэдди отвечал, переводя дух. Она поражала его.

– Да ерунда, Оля, ну что ты в самом деле, попросту в моём звене, как назло, оказалось полно не прирученных, диких, разжиревших на эвкалиптовой листве ленивцев. И я – главный из них. У нас вечно так, чуть расслабишься – тут же кто-то кому-то срежет выхлопом левый обтекатель.

– Ха! Скажешь тоже.

Ей действительно было весело. Вся эта скучная даже самому Рэдди галиматья отчего-то раз от разу отражалась в Олиных глазах искорками смеха. Или он, и вправду, настолько глупо при этом выглядел?..

– Ну, мы редко выбираемся за границы ЗВ, всё-таки – Планетарная оборона, что нам на орбите делать? Но зато летаем по-настоящему.

– Рэдди, но отметь же, ПКО – пережиток прошлого. Прибежище мальцов вроде нас с тобой, которым делать нечего. А так, какая-никакая, а романтика.

– Нет, ну почему, по статистике большая часть регулярного Флота и войск ГКК набирается из состава местных Корпусов Обороны. Мы – как бы ступенька туда, в космос. Шансы велики…

– А я вот так и не смогла в себе побороть боязнь к этому вот «шансы велики». Не могу я так. Мне подавай полную определённость. Вот и подалась в конце концов делать карьеру на поприще ГИСа. Хотя иногда и жалею, что забрала заявление из Кадетского.

– Так ты что, хотела к нам поступать?! Я тебя недооценил.

В который раз.

О, да, если бы прошла стартовые тесты, военная карьера её, как мог оценить на свой взгляд Рэдди, могла пойти вверх просто на загляденье.

– Только зря ты отказалась от такого шанса, уж я-то могу оценить твой потенциал.

Оля заулыбалась. Очередной класс улыбок. На этот раз улыбка убийственная.

– Вот уж не могла раньше предположить, что можно вот так – самым неприкрытым образом льстить другому и одновременно самого себя нахваливать!

Рэдди замялся. Да, что-то он, и вправду, не то сказал.

– Ой, Рэдди, перестань смотреть такими отчаянными глазами, не нужно измышлять из моих слов невесть что, не загружайся. Пошли лучше на свежий воздух!

Странно, Рэдди оглядел стол и невольно отметил, сколько уже выпито и съедено. Такая гора всего! И когда это они только успели?! Он замучается теперь себя обратно в форму приводить.

Он начал было вылезать из своего кресла, но тут почувствовал под ногой какой-то небольшой твёрдый предмет, вязко заскользивший от касания его ноги по полу.

Согнувшись в три погибели он попытался разглядеть, что там такое. Пришлось высвобождаться из пластиковых объятий мебельного монстра с удвоенной осторожностью. Ещё чего не хватало, в чужом доме что-то поломать. Оля в этот момент что-то выговаривала гному, подбежавшему убирать со стола, и Рэдди этим не преминул воспользоваться. Наклонившись, он заглянул под низкую столешницу. Что же там такое?

Это было блюдце, самое обыкновенное перевёрнутое блюдце, а вокруг него розовая лужица чего-то густого и молочного. И во все стороны – разводы от его ботинок.

Рэдди выпрямился, ошарашено посмотрел по сторонам, на эту царившую вокруг идеальную чистоту, на эти белоснежные потолки и стены, на этот тщательно подсвеченный таинственными узорами пол, после наткнулся на вопрошающий взгляд Оли. Но он же ничего не переворачивал! Выходит, оно тут так и было.

– Что?

– Да так, ничего, там у тебя… блюдце… – Рэдди старался сдержаться изо всех сил.

Оля изобразила удивление.

– Я же сказала, что у меня кошечка!

И правда, откуда-то из темноты на свет выбралось хвостатое существо неопределённой породы.

Зато вполне определённых повадок. Кися грациозно подобралась к перевёрнутой посудине и брезгливо сделала несколько лакающих движений языком, показывая, что она это, оказывается, ест.

Рэдди не мог больше терпеть, он изнемогал.

– Кошечка с блюдечком?

Было не совсем чёткое ощущение, что его душит смех, да что там, его просто плющит от смеха об эту самую стену, по которой он сейчас в конвульсиях сползал.

По далёким слабоосвещённым комнатам раскатился дикий хохот. Эти звуки просто не могли принадлежать человеку. Вернее, людям, – Оля тоже, вытянув ноги, в изнеможении села на пол и, содрогаясь в спазмах смеха, размазывала по лицу выступившие на глаза слёзы. Так они и смеялись, глядя друг на друга, а вокруг настороженными кругами ходили кошка и гном.

Они никак не могли взять в толк, что же такое происходит.

Он нечасто позволял себе вспоминать родителей, их прежнюю жизнь в старом доме, далёкое детство, вот так, однажды ушедшее, чтобы никогда больше не возвращаться.

Что-то забылось само, что-то он постарался забыть, но временами к нему что-то подступало, буквально заставляя оборачиваться и из-под прикрывающей глаза от слепящего света ладони вглядываться вдаль.

Когда-то было и вот так. Только потянись, и память вернётся, оживляя то, что исчезло. Так может, оно никогда и не исчезало?

У большинства его сверстников родители были куда старше. Галактика была велика, возможности человека безграничны, первые сто лет отведённого срока каждый с горящими глазами стремился покорить самые неприступные вершины, сделать карьеру, внести свою лепту в величие Галактики Сайриус, и перечислить все мириады путей, которые вели к этим вершинам, было невозможно.

Молодые люди щедрой рукой, горстями рассыпали вокруг годы и годы, пробуя различные поприща, совершенствуясь в науках, искусствах, ремёслах и умениях. Впереди была целая жизнь, позади – лишь былые надежды, овеществившиеся или позабытые, легко или с горечью. О прошлом не было принято жалеть, о будущем было принято мечтать.

Лишь сменив два-три мира и пригоршню профессий, люди Третьей Эпохи, наконец, оседали, отыскав себе какой-нибудь уютный мирок, где рожали и растили детей, не стремясь к недостижимому, но помогая своим скромным трудом тем, кто нуждался в такой помощи.

Родители Рэдди не тратили времени на покорение Галактики, словно чувствуя, что этого времени им отведено совсем не так много, как это было принято считать. Они нашли друг друга, растили детей и тихо радовались своему счастью, трудясь инженерами эксплуатации на энергетических подстанциях Пентарры. Работа эта им нравилась, ведь постоянно растущие потребности молодого мира ложились и на их плечи, временами заставляя засиживаться на пуско-наладочных работах оп нескольку суток кряду.

Они возвращались домой усталые, приветствуя молчаливую Эстрельдис и громогласного Рэдди, перекусывали наскоро, целовали детей на ночь, а потом удалялись к себе – отсыпаться.

Те дни, когда семья была в сборе, всегда вспоминались Рэдди как праздник – веранда, выходящая на их Аллею Семи Сосен, с утра наполнялась гулом голосов, все говорили одновременно, перебивая друг друга и захлёбываясь смехом. Самым смешливым из всего семейства был отнюдь не Рэдди, хотя его ужимок всегда хватало на троих. Когда семья была в сборе, верховодил ею отец.

Мистен Ковальский был невысокого роста, довольно хрупкой комплекции, но по напору лучившейся из него энергии дал бы фору любому здоровяку из числа своих университетских друзей-приятелей, что заглядывали частенько в гости, оказываясь на Пентарре по каким-то своим делам. Отец бесконечно травил анекдоты, всё время норовил подколоть окружающих, не исключая собственную любимую жену, чем часто ставил в тупик людей непривычных к его манерам.

Буквально подпрыгивая на своём любимом колченогом табурете, отец рассказывал, кажется, три истории одновременно, вовлекая в них с каждой минутой всё больше персонажей, половина из которых была смутно знакомой по прежним излияниям, а ещё половина, кажется, была придумана им на ходу. И в тот момент, когда аудитория уже окончательно запутывалась, теряя интерес к повествованию, отец вдруг резко замолкал, требуя гробовой тишины, после чего корчил загадочную мину, медленно и нарочито извлекая из кармана очередную свою головоломку.

У него был несомненный талант фокусника. Только не того фокусника, который заранее прячет в цилиндр кролика, чтобы его потом оттуда извлечь на потеху публике. Чудеса Мистена Ковальского были куда более техногенного характера.

Где он добывал детали для этих штук и по каким чертежам их собирал, никто в семье не знал, разве что мама догадывалась, но предпочитала помалкивать.

Эти блестящие штуки жужжали, вращались, бегали по столу или зависали над ним под немыслимым углом, опираясь на какую-то невозможную с точки зрения привычной механики точку. Это были головоломки, которые невозможно было разгадать, сколько ни верти в руках. При этом они вызывали именно это самое желание – повертеть эту штуку в руках и попытаться понять, как же она сделана и самое главное – зачем она нужна, такая.

Ни разу Рэдди не удавалось угадать, ни разу он не смог из разобрать, несмотря на многочисленные попытки это сделать. При этом завороженным взглядом всё семейство могло часами наблюдать, как Мистен Ковальский ловко собирал и разбирал эти штуки, превращал одну в другую, соединял их в одно целое или делал из одного непонятного механизма три ещё более непонятных механизма, которые ходили друг за другом по столу паровозиком, не обращая никакого внимания на зрителей.

Цепкие руки Рэдди хватали ближайшее к нему сверкающее чудо и уносили его в дальний угол веранды, где было побольше солнца, чтобы там вдосталь повертеть, потрясти и даже пару раз укусить неподатливый механизм. Разгадать их вновь не удавалось, зато отец жонглировал своими игрушками с невероятной ловкостью, разряжаясь своеобычным заливистым смехом и пугая белок-эйси.

Особенно его смешило недоумённое выражение лица Рэдди, которое, впрочем, никогда не перерастало в разочарование отцовыми подарками – в эту игру он готов был играть вечно, ибо Мистен Ковальский был неиссякаем на выдумку.

За всем этим бедламом с обязательной чуть саркастической улыбкой наблюдала мама. Она традиционно задвигала любимое плетёное кресло в дальний тёмный угол и оттуда качала головой, наблюдая за мужниными излияниями. При всём её инженерном образовании она была главными лириком в их семье, с удовольствием читала вечерами, глядя поверх светящегося эрвэ-экрана на чёрное, подсвеченное лишь редкими яркими звёздами небо Пентарры, любила побродить в одиночестве или поворковать с дочерью о чём-то своём. Поговаривали, что она в тайне от всех писала стихи и даже переписывалась по этому поводу с кем-то из старых галактических знакомых, шумные же эти семейные ликования ей не то чтобы были не по нраву, просто ей будто было приятнее наблюдать их чуть со стороны, размышляя о своём.

Они были очень разными, Мистен и Катлин Ковальские, и Рэдди во множестве своих воспоминаний часто видел их чуть в стороне друг от друга, занимающихся каждый своим делом, и вместе лишь уходящих по очередным делам планетарных эксплуатационных служб, но в чём он никогда не сомневался, это как сильно они любили друг друга.

Каждый случайный взгляд двух взрослых людей, что они бросали друг на друга, был полон почти тайного, но очень сильного чувства. Что происходило между ними там, на их половине дома, где они запирались вечерами от детей и проводили время одни, он мог только догадываться, их же гости, коллеги, старые друзья и многочисленные родственники отца – все они, кажется, вообще мало догадывались, что связывает между собой этих двоих, такими они были на случайно брошенный взгляд разными.

В отличие от шумного отца, с которым Рэдди в детстве проводил много времени, с мамой наедине он бывал нечасто, обычно любой их разговор быстро переходил в молчаливый долгий взгляд, которым мать словно искала на дне его души что-то, невидимое ему самому. Таким же точно взглядом на него смотрела временами и Эстра, окончательно смешиваясь с матерью в единый образ, невозможно щемящий, даже вспоминать который Рэдди было ужасно больно.

Шли годы, уходили на задний план детали, менялся сам Рэдди, с каждым годом переставая быть частью той, прежней жизни. Иногда он пытался задумываться, какой была бы дальнейшая жизнь его родителей, если бы не та авария. Да и как бы жил он сам. Быть может, они дождались бы, когда дети встанут на ноги, и сорвались бы снова в Галактику? Или нашли бы себе какое-нибудь другое занятие по душе. Жили бы они до сих пор одной семьёй, или Рэдди так же решился бы построить себе свой дом.

Гадать можно было до бесконечности. В этой вселенной такой вариант развития событий и судеб не был реализован. Всё оставалось так, как оставалось.

И потому Рэдди предпочитал и дальше – стараться как можно реже вспоминать прошлое и как можно больше думать о будущем. Которое казалось ему тогда куда более радостным и светлым, чем саднящая боль воспоминаний об их разрушенной семье.

Его встретила на холодная пустота космоса, вокруг него бурлила непроглядно-чёрная плотная масса.

Стоило автоматике распахнуть створки шлюза, как это нечто хлынуло внутрь, бросаясь в бой навстречу тлеющей подсветке тамбур-лифта, захлёстывая рецепторы скафандра, заливая пол и стены скользкой упругой тьмой.

Ошеломлённый, он замер, медленно приходя в себя.

Справиться с подступающей паникой. Вдох-выдох. Нештатная ситуация. Прочитанные в академии мегабайты инструкций в одну секунду становятся бесполезными, а всё, чему тебя так долго учили сводится к простой максиме – соберись и выживи. Замри, осознай задачу, не соверши ошибок, вернись, расскажи.

Вводная.

Он находится в шлюзовой камере тамбур-лифта новейшего истребителя-заатмосферника «Аэртан» класса «Экстерис», экипаж 5 человек, масса покоя две килотонны. По причине физического контакта с инородным телом неизвестного происхождения произошла разгерметизация обшивки рабочих камер ходовых генераторов поля. После каскадной волны вторичных отказов повреждённый борт остался без средств автомониторинга. Во избежание саморазрушения корабля до прибытия спасательной партии экипажем принято решение выйти в пространство через тамбур-лифт, визуально осмотреть повреждения и принять решение о целесообразности «холодной» остановки генераторов. На борту остаются: второй пилот, бортинженер-навигатор и два баллистика.

«Ребятки, на связь».

Тишина и темнота.

Да что ж такое. Слепой, глухой, без связи. В двух гигаметрах холодной пустоты пространства от Базы.

Если бы в пустоте.

Силовая перчатка вязко елозила по упругой склизкой массе, заполнившей всё вокруг. Так. Тут должен быть поручень для закрепления вторичных манипуляторов. Хороший, армированный, монолитом вмонтированный в н-фаз корабля. Двадцать сантиметров левее раскрывшейся створки.

Есть!

Экзоскелет намертво заклинил захват, теперь даже скользкое это месиво не сможет его оторвать от корпуса. Необходимое разрывное усилие – порядка одной десятой меганьютона. Плохо другое. Если его сейчас попробуют поднять на борт, озаботившись загадочно воцарившимся в канале молчанием, то может случиться одно из двух – или створки не закроются, и тогда ему висеть здесь, слепому и глухому, пока их не спасут или пока генераторы всё-таки не пойдут вразнос, либо эта чёрная каша не такая упругая, как кажется, и тамбур всё-таки поползёт наверх… вот этот вариант ему точно – не нравился категорически.

Завязший наверху тамбур в лучшем случае не даст раскрыться запасному шлюзу, попросту его блокировав, а значит, по прибытии спасатели обнаружат намертво закупоренный боевой истребитель с повреждёнными ходовыми, запертыми выходами и активированной внешней защитой.

Вскрывать эту плывущую по инерции и мерно тикающую бомбу…

Пискнуло рабочее поле систем ориентации скафандра. Нужно отсюда выбираться наружу, что бы это ни было. Мелькнули трассировки подсистем сканирования пространства. Видимый спектр – кромешная тьма, радиоволны – коротковолновые молчат, ИК – пусто. Электрические поля минимальны, гравитация под брюхом истребителя, как и положено, почти на нуле… рентгеновский сканер показывает одно серое пятно со едва заметным светлым прямоугольником в направлении раскрытых створок.

Так. Он заметным усилием подавил в себе нахлынувшее чувство беспомощности. Выход – там, осталось только понять, чего же он теперь хочет добиться. И что это может быть за дрянь.

Мелькнула неприятная догадка, пальцы пробежали по сенсорам на внутренней стороне перчаток-активаторов. Та-ак. Вот это уже хорошо. Фоновый рентген и прочие ионизирующие излучения молчали. В теории, «защитник» мог выдержать многое, но если окружающий слой начнёт фонить всей своей массой… на активную излучающую среду пространственные версии «защитников» рассчитаны не были. Вакуум и баллистическая невесомость требовали точности каждого движения, а массивные генераторы поверхностного слоя делали подвижный биологически нейтральный мирок летающим гробом. С грехом пополам летающим.

Погодите…

Молчание сенсоров продолжилось. Эта штука поглощает даже нулевой фон по всем спектральным. Так вот во что они влетели.

Штука, с которой имели дело только спецы в своих лабораториях. Накачанный свободными нейтрино до трансморфного состояния н-фазный коллоид. Универсальная квантовая энергопоглащающая субстанция, использующая любое излучение для обратного перехода, превращающего мета-стабильные нейтринные квинтеты в свободный нейтринный газ. Поглотитель. Кубометра такого коллоида достаточно, чтобы погасить термоядерный реактор мощностью в полторы килотонны горячей массы. Сколько же здесь этой штуки…

Он продолжал мучительно вспоминать таблицы сопоставления масс покоя. Как раз их в памяти «защитника» не было. Также как и не было таблиц критической плотности, после которой начинается сверхтекучая фаза.

Перед глазами тикал отсчёт. Полторы минуты, и его начнут отсюда вытаскивать. И это будет плохо, очень плохо. А ведь решение – так близко…

Должно же быть решение. Неважно, откуда взялся коллоид. Предположим, столкновение было не касательным на пролёте, как они думали, а физическим, бортовым импактом. Невесть откуда взявшаяся бесхозная банка, полная коллоида. При почти нулевой массе покоя эта штука не могла причинить большого вреда, но она тут же, разгерметизировавшись, намертво присосалась к кораблю, жадно поглощая любое его излучение, каждый квант испускаемой в пространство энергии.

А это значит – корабль не только слеп, он ещё и не различим на обычных детекторных радарах. А искать их в нейтринных полях и по гравитационному следу – при такой-то скромной массе – при расстоянии двух тиков их не будут даже пытаться.

«Проклятье. А ведь стоит теперь заглушить генераторы – корабль просто вымерзнет. Мы же это и собирались сделать».

А ведь это идея. Они опасались срыва защиты. А теперь эта защита – их единственный шанс. Дать ей просесть по полой, пока не выбьет предохранительные клапаны – и через них скормить всю рабочую массу треклятому коллоиду, а пока он переваривает остатки – изо всех сил и последней энергии звать на помощь!

Словно в ответ на принятое решение, его потащило куда-то, завертело, вспыхнул яркий свет и наконец снова зазвучали вокруг звуки.

Рэдди стоило большого труда отключиться от тренажёра.

Происходящее вокруг него было слишком правдоподобно, в настоящей реальности тебе не придёт в голову вдруг бросить управление ревущим от нерастраченной мощи истребителем или прервать другое из сотен и сотен заданий, что ему доводилось получат от командиров. От твоей концентрации слишком много зависит, слишком многие жизни поставлены на карту, и слишком мало из этого всего держится на твоём собственном сознании.

Душа как бы растворяется в движущем тобою почти рефлекторном чувстве долга, остальное же делают инстинкты. Именно поэтому пилот каждый раз, оказываясь в тренажёре, невольно сживается с несуществующим кораблём, с придуманными товарищами по оружию, с воображаемым заданием, он снова и снова на самом деле чувствует радость безвестных побед и трагедию ненастоящих поражений. Он на самом деле живёт в несуществующем мире и там же не в шутку умирает.

Рэдди мучительно вспоминал, как он беспомощно барахтался в глубинах искусственного сна, пытаясь что-то успеть, решить какие-то головоломные задачи, борясь за свою жизнь и жизнь своих товарищей. Ему что-то мешало, всегда что-то мешало, но он должен был найти единственно верный выход, в этом и состояла его тренировка.

Рэдди ворочался на ложементе тренажёра, будто просыпающийся от спячки зверь. У него перед глазами ещё мелькали какие-то остаточные образы, однако память уже делала своё дело, Рэдди выбирался. Через пару минут он вряд ли вспомнит хотя бы отрывочный образ из внушённого ему мира.

На этот раз его что-то разбудило, видимо, не позволив отработать задачу до конца. Что-то заставило Рэдди сознательно укоротить сегодняшнюю программу, что-то важное, вышедшее отсюда, из реального мира.

Реальность… да, он просто спал.

Рэдди для верности тряхнул головой, ощупал пространство вокруг себя. Было темно.

– Проснулся?

Олин голос звучал непривычно громко в этой темноте, нужно приходить в себя побыстрее, в самом деле, сколько можно?..

– Проснулся… Домовой, можно немного света?

Прозрев, он поднялся с удобно развернувшегося ложемента, слегка нетвёрдой походкой подошёл к любимой, обнял её за плечи, прижался к ней, почувствовал щекой её кожу, втянул ноздрями аромат её волос.

– Что с тобой, Рэдди?

– Ласточка моя… Мне сегодня приснилось нечто ужасное. Я… я опять не помню.

Оля осторожно коснулась пальцами его мокрой от пота спины, провела, оставляя кожу трепетать от ласки.

– Ты же сам соглашался, ничего реального, сплошные учения, трамплин в Галактику. Что ж тебе такое снится, счастье моё?

Рэдди потряс головой, разгоняя предательский туман.

– Со мной бывает… я иногда начинаю чувствовать что-то… страшное. Это невозможно понять, от этого невозможно избавиться. Лишь ждать, как оно скажется. Тебе никогда не приходило в голову, что тот мир, что мы творим в силу своих способностей вокруг себя, на наших планетах, в наших домах, в наших душах… что он – очень хрупок, дунешь, рассыплется. Или оно само… дунет.

– Рэдди, не нужно… ты способен перетерпеть и не столь тривиальную мысль. Не нужно скорбеть о том, что могло бы быть. Давай просто жить. Хорошо?

Она вопросительно взглянула на него. Галактика, она любила его именно за это, за поразительную силу, что таилась в нём, время от времени выглядывая из-под пёстрой шкуры капральчика Рэдди. Пилот Ковальский был весёлым симпатичным парнем, каких много, но такой Рэдди был единственным во всей Вселенной. Её Рэдди. Она любила из этих двоих именно его. А со вторым… ну, просто дружила.

– Пойдём, Оль, чего тут торчать…

– Погоди, никого ещё нет, они связывались со мной только что, пять минут лёта. Сказали, что вся честная компания на борту, где они только такую громадину сажать собираются. Рэдди, я давно тебе говорила, что твои друзья – беспринципные и злобные нахалы, каких мало.

Рэдди улыбнулся, его уже отпускало.

– Да уж… с них станется прилететь на тридцатиместной посудине с громом и молниями в качестве завершающего аккорда. Но ведь за это мы их и ценим, не так ли? Без них, пожалуй, станет скучновато…

– Вечно ты их защищаешь! Кстати, тебе было письмо от сестры, она скоро отправляется в Галактику вместе со своим Мишей. Вроде бы им нашлась пара вакансий на «Сайриусе-5».

– Отлично, я рад за неё! – Рэдди просиял, ему всегда было приятно слышать новости об успехах Эстры. – Не забыть бы связаться с ней, пока они не улетели…

Напоследок он взмахом ладони отключил чутко дремавшую технику, проследил, чтобы всё аккуратно улеглось в гнёзда, после чего вслед за Олей вышел в коридорчик.

– А что касается моих, как ты говоришь, «приятелей»… На самом деле они и меня бы давно умучали, но ты же знаешь, эти паршивцы всяко умудряются придумать что-то новенькое, «как вы мне надоели» не скажешь… даже не знаю каждый раз, что и поделать.

– Да уж, чего ты завсегда хочешь, так это лишний раз позвать Мака-Увальня в гости. Только учти, Рэдди, уж к себе я его даже на порог не пущу!

– Ага, он тебе котят всех перепугает… ты мне вот что скажи, где твоя пигалица достаёт себе кавалеров на наших широтах? И почему они все такой поразительно дурацкой окраски?

– Эй, уважаемый, придержите язык! Окрас этот называется тиккированный тэбби! А матримониальные потуги моей киси есть исключительно её и её ухажёров дело. Не суйте туда свой длинный нос! Кто подговорил гнома выслеживать несчастную кошечку?! А? Отвечай!

Рэдди состроил сокрушённую физиономию.

– У… разоблачили. Всего, как есть. Вывели, так сказать, на чистую воду.

– Ехидничает… Ладно, я тебе потом устрою.

– Ой ли?

Рэдди уже полностью восстановил весь свой обычный задор и привычно нёс какую-то чушь. Оля смотрела на это и тоже не могла нарадоваться. Вечеринка наверняка удастся. Если и Мак будет в такой же форме – обязательно удастся. Нужно будет не забыть поднять вокруг поляны звуковой барьер, а то всю живность распугаем.

Не прекращая перепалки, они вышли на поляну, Рэдди слегка покривлялся, восторгаясь той куче всяких вкусностей, которую Оля приготовила для «всесожрания», как любил говорить Мак-Увалень, сегодня вечером.

– Эх, пир – горой! – орал он на весь окрестный лес. Оля тут же пожалела, что не включила шумовой экран заранее. Нет, ну эти мужики совершенно невоздержаны!

Тут же раздался мелодичный перелив, это домовой предупреждал о прибытии гостей.

– Ого!

Рэдди и Оля стояли, изумлённо задрав головы. Гости и на этот раз застали их врасплох.

– Рэдди, какой гений это придумал, только не говори, что это опять Мак…

– Сейчас узнаем. Автор будет хвастаться больше всех.

Удивление было обоснованным. Гости на этот раз не стали пользоваться обычными скаутами. Они просто взяли и прилетели на… самодельном дирижабле.

– Эй, на берегу! Закрепите швартовый покрепче, вон та сосенка подойдёт. Эй, быстрее, нас же ветром сносит!!!

Жуткий смех нарушил тишину заката. Веселье началось.

Оля подняла лицо к небу, некоторое время что-то там высматривала, потом вздохнула и уселась на перилах крыльца, свесив ноги в темноту. Рэдди осторожно подошёл к ней, съёжившейся, напряжённой, его взгляд скользнул по стройной линии её руки, потом по шее, подбородку…

– И всё же, человек слишком слаб, чтобы испытывать такие чувства, – прошептала она. – Когда ты не уверена в своих силах… пойми, Рэдди, ответственность будет давить на тебя каждый миг, нельзя ни переступить эту неуверенность, ни забыть её.

Оля разом обернулась, подавшись к нему, Рэдди с большим трудом заставил себя не отпрянуть, будем надеяться на врождённую выдержку, его выражение лица в тот момент могло оказаться совершенно… неподходящим. Что может быть общего между ними? Столь же разные, как камень и река, что его омывает, они… Что он может ей дать? Что ему принять от неё, какой ещё драгоценный подарок останется незамеченным, пылящимся на подоконнике в свете равнодушного вечно-тёплого солнышка?

Эти мысли сводили с ума.

– Это не так, не совсем так. Пойми же, в этом и заключена вся суть! Любовь – не состояние, когда ты, раз в него угодив, пребываешь там некоторое время, только для того чтобы потом неотвратимо его покинуть, оставляя за собой невозвращённые долги, боль в сердце… Поверь, я тоже долгое время так думал, но это ложная посылка, она сама по себе приносит несчастье человеку, уверовавшему в неё. Любовь – непременно процесс, когда ты день за днём сам себе доказываешь, что тебя избрали на этот путь не просто так, что выбор твоей любимой или любимого был правилен, что ты вправду можешь принести близкому человеку толику того, что люди называют счастьем.

Она смотрела на него, не отрываясь, в её глазах горело что-то… постороннее, нечитаемое, тайное. Как и всё остальное в ней, оно не казалось неорганичным, наносным. Это выражение глаз было истинно её. Рэдди вдруг почувствовал, что он принимает Олю. Такой, какая она есть, без остатка, без сожаления, без упрёка. Со всеми её причудами, гримасками, лихим разлётом бровей и грустным изгибом губ, с её дурацким зверем, которую он уже готов был тоже любить всей душой, с вечным поиском стульев, застарелым огрызком яблока посреди стола и этим перевёрнутым блюдцем.

Текли секунды, Рэдди поймал себя на том, что уже нескончаемое количество времени он вот так вещает в эти блестящие в полумраке глаза, несёт какую-то заумную нудоту, которая в иной раз показалась бы ему самому страшно неуместной. Кто он такой, чтобы таким непозволительно уверенным тоном рассуждать тут на темы вселенских масштабов?!

– Человек умеет главное – ценить в себе искренность побуждений. И заблуждений. Неважно, что будет в результате, важно, каким путём этот результат достигнут. И если ты честен перед собой, честен перед другими, то – бросайся в любой омут, тебе ничего не страшно!

Рэдди осторожно отнял её ладонь от перил, которые та сжимала, потом очень быстро, чтобы самому не передумать, поднёс её к губам и поцеловал, потом прижал к щеке, прикрыл сверху своей ладонью, нельзя отпускать, нельзя!