Текст книги "Лишь тень"

Лишь тень
Роман Корнеев

© Роман Корнеев, 2023

ISBN 978-5-0056-4314-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Лишь тень

Ещё до изобретения и постройки «Теллура»… мы ушли с Земли, как уходят из жизни умершие… За то, что мы впервые прикоснёмся к невиданным ещё глубинам космоса, мы умерли для Земли на семьсот лет.

И. Ефремов «Сердце Змеи»

– Но ведь цель – не самый полёт, а добыча нового знания, открывание новых миров, из которых когда-нибудь мы сделаем такие же прекрасные миры, как наша Земля. А вы, Низа, чему вы служите?

И. Ефремов «Туманность Андромеды»

Пачка скомканных листков, пожелтевших от времени. Неровные скачущие строчки, кое-где упирающиеся посреди фразы в зигзаг обрыва. Вместе с тем – ни единого вычеркнутого слова, словно автор считал недостойным исправлять то, что писал. Только вырывать, жестоко, с кровью и мясом. Текст страшный сам по себе, если же вспомнить руины объекта, в недрах которого мы его обнаружили, то по его прочтении отверзаются поистине чёрные бездны чужого безумия. Безумия, погубившего в итоге целый мир.

Последний Полёт был назначен.

Я не очень отчётливо помню, что чувствовал тогда, выходя из Центра Управления. Это было такое особое настроение… представьте себе, что вам заранее раскрыли тайну поступка, который, буде вы его совершите тогда-то и там-то, увековечит вас на все времена. Сложно, конечно, подобное представить, но, в общем, так это и было.

Лёгкий ветер тёрся мне в лицо своим влажным носом, а белые пушинки облаков, там и сям разбросанные по небу, рождали во мне такое ощущение свободы, что я позволил себе на минуту выйти из роли сурового звездолётчика и громко рассмеялся. Невероятность произошедшего, по-видимому, переполняла меня, как ни одно чувство до того. Я прошёл Полётный Тест! Я был тем, кто впервые за полсотни лет совершил это! Невероятно…

[обрыв]

Мир вокруг меня больше не был цельным и замкнутым! Таким маленьким, светлым, беззащитно открытым перед тем морем темноты, куда мне предстояло отправиться, он не казался мне ни до того, ни после. …Что я воображаю себе сейчас, по прошествии стольких лет… да уж. Но в тот момент Центр Управления больше не был для меня темницей, где могли быть похоронены мечты не только мои, но и всех людей на планете. Теперь он стоял вечным памятником моим грёзам, предназначенный своими древними строителями единственно таковые воплощать. Вам странно, правда? Хотя, да, вы же, мои читатели, его не видели и видеть не могли… Как бы его нагляднее описать?.. Белокаменное здание заполняло собой ровным счётом половину видимого пространства, узорная лепнина на его стенах, гротескные детали архитектуры, всё это нависало над тобой и тянулось в обе стороны, насколько только хватало глаз. Даже облетая его на аэроне ты не можешь удержаться от мысли, что оно заметно прогибает землю своим основанием… Таким был построен Центр Управления.

Можете мне поверить, нужно было обладать невероятной внутренней силой, чтобы преодолеть тяжесть, которой наделяло твои ноги это строение. В тот же раз энергии мне хватало с избытком. Я, быть может, плохо помню, как сбежал по мраморным ступеням и понёсся куда-то, не разбирая дороги… но радость свою помню хорошо, простую человеческую радость, рвавшуюся из моей груди неудержимым криком. Меня не могли в тот миг заметить посторонние, так что не сочтите всё это за недостаток воспитания, или что я тогда ещё не перерос в себе несдержанного мальчишку, ничего подобного. Мне было просто необходимо избавиться от излишка внутренней, распирающей меня гордости, а не то я попросту взорвался бы на глазах у общественности, а это никуда не годится.

Бежал я долго. Утро тогда было свежее, полуденная жара ещё казалась чем-то далёким и полузабытым, так что – во всю прыть по пологим нашим холмам, покрытым молодой весенней травой! Ноги как бы жили от меня отдельно. Я сам по природе своей – не любитель физических телодвижений, а в тот раз даже небольшая усталость, проявившаяся в мышцах после добрых пары миль, казалась частью всеобщего праздника, который бушевал во мне и вокруг меня. Кончилось всё тем, чем и должно было закончиться. Я уткнулся носом в Белый Забор.

Довольно.

Знаете, иногда это творение поднебесного зодчества мне кажется чрезвычайно символическим. Представьте, тривиальный белый пластик, высота – пять ярдов, гладкий такой, невероятно скользкий на вид, не за что глазу зацепиться. Куда ни беги, всегда на такой наткнешься, подобным образом устроен наш мир, устроены наши холмы. Куда ни беги…

Вот я сейчас, знаете, что подумал… когда создавался «Тьернон», его конструкторы, должно быть, не зря использовали в его внутренней отделке всё тот же маслянисто-белый цвет, кто его знает, что случилось бы со мной за эти проклятые годы… Ладно, не стоит отвлекаться, а не то у меня повествование затянется сверх всякой меры.

В общем, я направил свои стопы обратно, на этот раз чинно приняв соответствующий моему новому положению в обществе вид. Вообще, я очень нравился себе в этой новенькой чёрной униформе с голубой полосой на правой стороне груди, ступать в ней с высоко поднятым подбородком доставляло мне тогда не меньшее удовольствие, чем за пару минут до того – бежать. Заряд неуёмной энергии исчерпался сам собой, будем изыскивать в ситуации что-нибудь ещё, способное поддержать моё хорошее настроение. Вокруг было просторно и пусто. Но всегда остаюсь я сам. Довольствуемся малым!

Ноги что-то там вышагивали строевым, которому научили меня ещё в бытность пионером, а голова уже сама собой принялась рисовать разного рода радужные картины. Комиссия, вручающая мне Стартовый Ключ, Праздник Урожая у Старой Мельницы, где моё присутствие в качестве почётного гостя отныне – лишь дело времени… Ну, и кое-что менее скромное, вроде моей аудиенции на Совете. То есть я сижу, такой смелый и сильный из себя, излучаю решимость и непоколебимую уверенность, а седовласые старцы из Совета глядят на меня и не нарадуются. Интерес подобного времяпрепровождения отныне не был чисто академическим – всё это действительно произошло позже, попутно окончательно разочаровав меня, но – не буду торопить события, всему своё время.

А тогда мне вдруг отчётливо представилась улыбка Мари, как она смотрит на меня сквозь сбившуюся на лоб чёлку, и её тигриные глаза эдак отчаянно сверкают. И чего только нет в этом ярком свете, и радость, и гордость, и свойственная ей, возрастом на целый год младше меня, невероятная материнская ласка, и, в конце концов, просто нежность, которая оставалась бы в её обращённом ко мне взгляде, даже если я бы вовсе не прошёл Полётный Тест.

И голова моя вздорная так ловко подгадала, когда мне подсунуть это видение! Я уже подходил к стоянке аэронов. Славно, не пришлось себя торопить. Я обвёл глазами эту небольшую группу механизмов, которая, нервно подрагивая, попеременно тянула сверкающие лепестки батарей к светилу, степенно набирающему на небе высоту. Рановато для полётов, устали они за ночь, но, как говорится, сюда довезли, значит и отсюда тоже заберёте. Мне нужно скоренько к Мари, поймите меня правильно.

Вообще, наши аэроны… они на меня производили странное впечатление. Примитивные механизмы, груда железа и пластика, но, поди ты, иногда они воспринимались именно как живые существа. Нечаянный гений их создателя сделал так, что даже такой технологический процесс, как зарядка батарей на свету, превращается у них в действо, в котором было что-то и от полёта бабочки, и от дрожания листвы на ветру. Как тут не мелькнуть шальной мысли, как не почувствовать сожаления оттого, что тебе приходится прерывать этот трепет и сияние своими нелепыми бытовыми неудобствами вроде необходимости куда-то лететь.

Но это всё так, лирика… к слову сказать, я по-прежнему не совсем понимаю, как же всё-таки вас, мои читатели, воспринимать. То есть, конечно, завсегда можно решить, что вы-то уж точно будете невероятно далеки от всего того сумасшествия, что будет происходить перед вами на этих страницах, вы запросто можете подумать, что старик выжил из ума и плёл невесть что… всё вполне вероятно, но ведь когда-то всё это – было моей жизнью. И потому привело к слишком серьёзным итогам, чтобы так… вольно к нему относиться. Я не могу предложить вам ничего другого, кроме как попытаться стать на моё место, попытаться прочувствовать сердцем то, что я, при всей слабости своих сил, пытаюсь до вас донести. Воспоминания того далёкого времени – вот всё, что мне досталось на оставшуюся жизнь, и когда я пишу эти строки, я снова там, где мне ещё быть?

Ну, так вот. Я забрался в мягкое, с очень высокой спинкой кресло аэрона, проследил за медленно закрывающимся колпаком, затем настойчиво постучал по тускло мерцающей контрольной панели. Да, я понимаю, тебе лениво, но будь так добр, собери вместе все свои лапки и давай трогаться!

Аэрон, конечно же, мысли улавливать не мог, однако послушно высветил запрос: «Куда лететь изволите?» Это была последняя мода, напичкать несчастную технику подобными вот оборотами. То ли Департамент Образования постарался, то ли сам Совет. Я ответил в том смысле что, мол, к Мари вези, телега. Аэрон постарался выразить ответным мерцанием панели выражение досады. Мне хватило ума не вступать в пререкания, а попросту ещё раз требовательно щёлкнуть по ней ногтем. Тут же откуда-то снизу просочился гудящий звук и аэрон плавно приподнялся над площадкой, дав малый вперёд по направлению к югу, стараясь, однако, облететь Центр Управления.

Вообще, наша архитектура отнюдь не отличается большой любовью к излишним деталям, и крыша Центра, с её простирающимися на сотни ярдов вверх антеннами, из-за этого воспринималась как что-то совершенно непривычное и даже чужеродное. Подсознание выдавало совершенно гротескные ассоциации, как будто в праздничный пирог взяли да понатыкали разом кучу вилок, и не просто так, а зубьями кверху. Бред, конечно, но благоговение моё перед величественным зданием от этого только возрастало, и я не стал мешать аэрону дать петельку, облетая Центр.

Ладно, нужно отвлечься. Сознательно абстрагируясь от белокаменной глыбы, проплывающей подо мной, принялся разглядывать окрестности. Аэрон набрал уже приличную высоту, так что всё было видно, как на ладони. А вот и Белый Забор – тянется с севера на юг, медленно выгибаясь по краям на запад. Я мысленно представил себе свой маршрут туда, а потом к стоянке, и присвистнул. Эка тебя понесло… совсем от радости голову потерял. Нет, к Мари я прибуду в исключительно собранном и сдержанно-философском настроении. Пусть она во мне увидит не шалопая с горящими щеками, а будущего, то есть уже настоящего, Пилота. При регалиях и всём присущем, подозреваю, мне шарме. Тут я снова вышел из роли и идиотским образом заржал.

И что мне было с собой, недотёпой, делать? Да, представьте, я был вот таким, я мог себе позволить счастье…

[обрыв]

Аэрон уже высвистывал отчаянно сопротивляющимся воздухом, а я, довольный, вертел головой. Собственно, кроме Здания Совета только Центр был полностью отделён от других областей наших холмов. Так что выбраться оттуда можно было только на аэроне (и это хорошо, я далеко не всегда, что бы вы ни подумали, такой любитель пеших марш-бросков, а ленты в качестве банального средства перемещения я просто не люблю), кроме того, приходится лететь некоторое время над вольными территориями. Нет, конечно, это способствует некоторому созерцательному настроению на душе, но в реальности у меня, не знаю даже, почему, даже теперь при воспоминании об этой клубящейся массе растительности начинают чесаться подмышки и кожа становится такая… вся в пупырышках. Попросту некомфортно. Хотя, нужно отметить, в тот раз ничего подобного не наблюдалось. Я спокойно провёл взглядом незамысловатую кривую и подумал, что, может быть, и правда то, что там тоже есть люди. Ну, пусть не такие, как мы, но просто – люди. Колонизация, согласно старым записям, сопровождалась довольно большими человеческими потерями, покуда не были возведены повсеместно Белые Стены. Может быть, там, снаружи, и выжил кто, приспособился… Эх, если бы я знал, чем именно для меня кончатся подобные размышления, так уж лучше б у меня не подмышки чесались, а что похуже… задним числом всегда подобные мысли приходят, вы уж простите.

Однако не прошло и минуты, как под аэроном снова блеснула лента Белой Стены, замелькала вдоль наших холмов, а потом и вовсе пропала далеко на юге, оставляя повсюду только радующую глаз гладкость и красоту изумрудного ковра травы. Нет, но что ни говори, а в полётах над вольными территориями есть один существенный плюс. Невозможно научиться ценить своё, родное в полной мере, не потеряв его перед тем хоть на миг.

Показались первые следы цивилизации, вот лента, спешащая к большому комплексу зданий, расположившемуся возле лесистого участка слева от меня. Вот сверкающая гладкостью стен башня белкового синтезатора, от которой во все стороны – площадка аэронов, пандус грузового транспорта, цилиндр распределителя, ещё какие-то служебные конструкции плюс (тёплая волна на сердце, как же – моя епархия!..) антенна связи. А вот и первый жилой комплекс. Много маленьких, в основном, двухэтажных и чуть побольше, домиков, окружённых ухоженными садами. Один чудак, я помню, целый дуб вырастил. Старался не меньше лет сорока, а на вид дереву было – все два столетия. Мне особенно нравилось наблюдать отсюда, с небес, за такими вот уютными штуками. Мари, когда дуется, начинает твердить, что это, мол, ты на всё сверху вниз смотришь и презираешь, так и знай.

Я на подобные вещи обычно не реагирую, что возьмешь, она летать не очень любит, я же просто… с высоты оно такое всё беззащитное, что поневоле чувствуешь одно лишь желание не дать никому в обиду, что ли. И гордость за то, что всё у нас так прекрасно устроено, а таковая защита, в общем-то, и не требуется. Совет за всем смотрит и так далее. Надеюсь, что вам из моих объяснений хоть что-то понятно, а то даже досадно становится, я тут пишу, а читатели мои потом пожмут плечами и скажут, что Мари была права. Ничуть того не бывало. Сказано же – она такое говорит, только когда злится…

Ладно, действительно, что-то я всё время отвлекаюсь. Поймите меня, когда пытаешься высказать горечь целой прожитой зазря жизни, нельзя не вдаваться в детали, я и так постарался сказать только главное. Может, постепенно разберётесь.

Повинуясь внезапному желанию, я снизил аэрон ярдов до пяти – чтоб под напряжённо растопыренными полозьями его лап трава мелькала. Вот теперь я чувствовал себя настоящим пилотом, который повелевает тонкими стихиями или тому подобное. Только теперь каждая травинка – как на ладони, а нежные бутоны цветов – вспышками цвета там, подо мной. Надо же, пусть неосознанно, я уже тогда начинал подспудно понимать всю бесполезность занятия, которому посвятил всю свою жизнь.

Космос. В его безмолвии и величии все твои силы – ничто, можно лишь наблюдать в зеркало собственную робость да вспоминать, насколько эта красота неизменна. Только там, совсем близко к любимой некогда земле, мне позволено быть кем-то непохожим на безмолвного раба судьбы.

Я открыл фонарь и зажмурился от неистового свиста в лицо. Надо же, а казалось, что я уже пришёл в себя от этой мучительной в чём-то для меня радости. Да, я прошёл Полётное Испытание, но и что с того? Может, ты собираешься теперь вечно прыгать вокруг этого факта? Нужно привыкать, так вот и жить. Колпак закрылся снова, и я, уже совершенно спокойный, чётко и уверенно, вернул аэрону свободу лететь так, как ему нужно. Тот в ответ изрядно заурчал турбиной и с удовольствием побил бы пару рекордов скорости, доставив меня по назначению, только кто ж ему даст.

Когда я выбрался из кабины, то не смог удержаться чтобы с минуту эдак жалостливо не понаблюдать за аэроном, который не стал даже пытаться отлететь, как положено, на стоянку поблизости, а расположился прямо тут, посреди газона, знакомыми движениями потянувшись к свету. Извини, укатал я тебя…

[обрыв]

…что поделаешь, мне нужно к…

[обрыв]

И лишь тогда двинулся дальше. Мари обитала в жилом массиве, похожем на другие такие же, что я в подробностях наблюдал сверху. Разве что тут подле домиков преобладали не деревья, которых и без того было полно в окрестностях, а цветы. Грандиозные цветочные клумбы разнообразных форм и расцветок перетекали одна в другую, иногда перепадало и самим домикам, по стенам которых змеились плети ползучих и вьющихся растений. Таким же вот и был дом Мари: ты ещё не видишь его, а до тебя уже доносится непередаваемый, неповторимый аромат… кажется, тогда цвели розы. Уже не очень чётко помню.

Подходя ближе, я отчего-то особо заметил, что плети хмеля уже успели изрядно отрасти. Домашний уют был непосредственной точкой приложения усилий мамы Мари, сама же моя возлюбленная отнюдь не унаследовала от неё столь чуткого отношения к растениям, ибо была в этом полностью в папу. Стоило родителям отъехать к родственникам на пару недель, как заведённый идеальный порядок тут же нарушался. А, впрочем, самое-то главное во всём этом было то, что раз так, я смогу рассказать обо всём Мари без свидетелей, с глазу на глаз. Нет, если бы они были дома, то я ни за что не стал бы огорчать этих уважаемых мною людей и поведал свою новость всем троим сразу, но… да, в конце концов, я действительно тот раз был рад их столь длительному отсутствию. А уж задним числом – тем более.

Мимо прожужжал до упоения деловой шмель. Я проводил лохматое насекомое взглядом и поразился тому, как этот зверь вообще сподобился взлететь. Груда пыльцы на его лапках так, казалось, неудержимо тянула его к земле, что он каждую секунду цеплял откормленным брюшком аккуратно подстриженный газон. Что-то ещё он мне напомнил, этот тяжеловес… не помню.

Я поправил респиратор на лице и решительно двинулся дальше. Сейчас, сейчас я ей скажу…

Мари была там, где её можно найти в такое раннее время. Из кухни тянуло непередаваемо вкусным, я оказался подле нее, деловито что-то наколдовывающей над царством кастрюль и поварёшек. И почему я итоге не промолчал? Может, тогда всё сложилось бы иначе?

А Мари… Мари повернула голову и широко раскрытыми глазами на меня посмотрела. Ни одна мышца на лице не дрогнула, ни тени обычно не слезающей с неё улыбки. Во мне что-то неотвратимо почувствовало тревогу, ту самую, что не утихала отныне ни на миг, лишь прячась иногда под бронёй моей тогдашней уверенности в себе, что проявляла себя так ярко и радостно, пока… пока не стало поздно. А в тот раз в её глазах попросту не было света.

– Мари, я… Я прошёл Полётный Тест, Мари. Я прошёл его!

Старался вернуть себе утраченное вдруг упокоение души уверенным тоном голоса. Как всегда.

Она же в ответ повернулась к булькающей посуде и что-то пробормотала. Я разобрал только: «…и почему именно он?..»

Не знаю, у меня всегда такое недоуменное выражение лица? Я зачем-то глянул в сторону и наткнулся там на зеркало. Вытаращенные глаза, болтающаяся у горла маска респиратора, блестящая синева бритого черепа и невесть откуда взявшиеся на лбу бисеринки пота. Вам никогда не казалось, что если существует хоть малейшая возможность попасть в дурацкое положение, то вы непременно в него попадёте? Эта моя физиономия, так не к месту в чём-то отразившаяся со стены, все мои попытки успокоиться натыкались на неё, как на скалу, намертво вросшую в землю. Куда ни повернись, везде она.

– Пока я тебя ждала, всё думала, вот ты не сдашь, и я тебе скажу, что ничего, у каждого в жизни бывают неудачи… А оно вот как вышло.

Я ухватился за её глаза, как за спасительную соломинку, однако в них, увы, не было того, что я ждал. Она выглядела печально, устало и… обречённо. Тонкие запястья чуть дрожат, руки – плетьми, голова уж отворачивается, глаза уже не смотрят в твою сторону. Но как же?..

– Мари, – пролепетал тогда я, – но, Мари… я же прошёл Тест.

Она всё-таки запоздало улыбнулась, так что мне поневоле пришлось улыбнуться в ответ, я не мог ей отказать во взаимности. Пусть я трижды ничего не понял. Мари подошла ко мне и ласково прижалась. Я всё тем же ужасно неловким своим жестом обнял её. Лицо она спрятала у меня на груди, так что поцеловать я её не мог, ну да и ладно, удовлетворимся чудесным ароматом волос. Дальше мы просто молчали, а потом я ушёл, сказав только напоследок, что мне нужно сегодня ещё встретиться с Учителем, так что пускай она меня ждёт через два часа. Она ответила, делая широкий жест, что будет меня ждать. Нужно же, вот, отпраздновать! Я кивнул.

И уже на свежем воздухе сокрушённо покачал головой.

Ну надо же, что иногда творится. Думаешь, будто знаешь человека вдоль и поперёк, а он берёт и выкидывает вот такую штуку.

Нужно будет поговорить, очень внимательно послушать то, что она скажет и постараться понять. Ведь я люблю её, а когда любишь, то любишь полностью, до конца, во всех поступках и странностях. Придёт время и… что «и» я так и не понял, а потому бросил покуда это совершенно непродуктивное занятие и побрёл себе по тропинке.

Учитель мой жил в полумиле отсюда, лететь не придется, так что проигнорируем и ленту, что вьётся где-то поблизости, пойдём пешком и подумаем. После столь очевидной неудачи с Мари мне казалось, что Учитель тоже что-то эдакое мне заявит, так что я совсем упал духом. Да, в таком случае будет полный… кто полный, я сформулировать не смог, поскольку все приходящие в голову образы недостаточно точно передавали парадигму. Вот свинство, совсем я не в форме.

В этот самый момент я проходил мимо маленького белого домика, который, помню, в своё время показался мне весьма приятным: на его стенах были совершенно изумительные фрески, сразу видно, что рисовал человек, крайне увлечённый своим делом и, при этом, большой талант. Только о нём я думал, как сразу вырастал передо мной образ этакого пожилого человека, чуть лысоватого, бородка клинышком, в бежевом брючном костюме и обязательно с тросточкой. Она придавала воображаемому хозяину домика некий непередаваемый шарм. С таким человеком приятно было бы сидеть поздним летним вечером на парковой скамеечке и говорить о вечном… Хм. В тот раз мне особенно повезло, раз поехало, то ехало до самого конца…

А я ведь так ни разу и не встретил этого загадочного человека.

Вообще-то да, бредятина, конечно…

Но только я так подумал, как красочные стены зашатались передо мной и рухнули, взметнув в воздух облако пыли. Я невольно вздрогнул. Вот стоял знакомый домик, и вот разом исчез.

Только когда из-под груды обломков выполз малый уборочный автомат, я вздохнул и пошёл дальше. Надо же, хозяин, видимо, недавно умер или переехал (что – вряд ли), так что теперь расчищали место. Всё ясно и понятно, никакой двусмысленности. Простое течение жизни. Не дано мне было, по-видимому, разочароваться в придуманном мною образе.

Я кивнул самому себе, почувствовав твёрдую почву под ногами. Вот с таким здоровым отношением ко всему сущему и должно идти к Учителю.

Вообще почти всегда, когда в голове пусто, когда идёшь один, а местность до боли знакома, когда ничего нового уже заведомо не можешь увидеть… Да, только это способно по-настоящему побудить тебя к мыслям на отстранённые, они же – так называемые возвышенные темы. Вот ими-то я и увлёкся ныне. Утрясти в голове кое-какие размышления, разве не это важно перед визитом к Учителю? Вот именно.

Правая нога с удовольствием пнула так кстати подвернувшийся камень.

Последний Полёт… именно последний. Что заключается в этих двух словах, кроме прямого их смысла?

Я оглянулся по сторонам. Никого не видно. Да, у нас праздным делом на улице редко кого встретишь.

Вот, всё верно, я пришёл в этот мир (ну, нескромно так говорить, пусть не я, а некий виртуальный Пилот) вовремя. Что было бы, если бы народу в мире оказалось больше, чем может нести «Тьернон»? Скажем, миллионов десять, и то с гаком. Полёт-то последний… Я в тот миг подумал, каково это должно быть человеку, оставшемуся неожиданно посреди пустого мира, забытого остальными людьми. Вот так, бац, и нет никого. Я бы точно что-то страшное с собой сделал. Нет, честно, я тогда был совершенно не в состоянии представить себя без магии Полёта, без космоса, без громоздкой туши «Тьернона», уже словно плывущей там, в небесах, без…

[обрыв]

Это казалось крушением всех надежд, всех чаяний, вот так, разом, как отрезали. Пусть бы не стал я Пилотом, как выяснилось позже, всё это – лишь дело случая, но полетел бы всё равно, и уж точно нашлась бы мне замена, пусть двадцать лет ждать! Не страшно… как выяснилось позже – действительно не так страшно. А вот остаться одному в числе ещё кучки таких же неудачников, обречённых доживать своё на этих ухоженных лужайках… Цель в жизни – жестокая штука, если настоящая, а уж когда её теряешь… тут, увольте, несчастье вдвойне.

Я проделал требующиеся от меня три с половиной тысячи шагов, затем поворот, и ещё сколько-то там. Дом Учителя был всё такой же, с чего ему меняться, строгие линии фасада, простой, без выкрутасов, но при этом ухоженный газон, мощёная камнем дорожка вела к крыльцу. В каком-то смысле этот дом был и моим тоже, благо сам я переезжал не один раз. Всегда одинаковые, они только становились раз за разом всё меньше, как и весь этот…

[обрыв]

Я постучал.

– Войдите, – знакомый голос прозвучал ясно и отчётливо. Сколько я его не слышал?

Я вошёл, резким движением сдёргивая в прихожей маску респиратора. Подумалось почему-то, как я считал, что помню, когда я впервые увидел своего Учителя. Было у меня такое странное воспоминание, я снизу вверх гляжу в его серьёзные и добрые глаза. И голоса, вроде родительские, «вы возьмёте его?», да, конечно, мальчик ваш так умён! Скорее всего, это был попросту некий свободный конгломерат из воспоминаний раннего детства, не мог я помнить, что случилось, когда мне было всего три года. Но гордиться можно было даже этим. И хвастаться иногда перед посторонними, которые в ответ лишь пожимали плечами и шли дальше. Самому Учителю я об этом образе не говорил ни разу.

Внутренняя дверь беззвучно распахнулась, обнажив профиль Учителя. Как и всякий истинный учитель, он был человеком, буквально излучающим энергию: только после секундной паузы ты замечал седину на висках и морщины в уголках глаз. Мой учитель же был к тому же ещё и Лучший Учитель, пост многолетнего председателя Совета Образования принадлежал ему, истинно, по праву. Я гордился им не без оснований, я гордился тем, что был одним из сорока его учеников (ни одного из которых к тому времени, кстати, ни разу не видел), я гордился любым своим делом через посредство того, что именно он подвиг меня на него. Великий человек. Да, я чувствовал это абсолютно честно до самого последнего, только…

[обрыв, на следующем листе рисунок – тёмный профиль в лучах закатного солнца, текст возобновляется с середины диалога]

– Вы действительно считаете, что всё это истинно моя заслуга и никого более?! – вообще-то эта мысль действительно была мне внове, да к тому же позднее она оказалась абсолютно ложной. Так что подобная неправда, буду говорить прямо, ой как сказалась на том результате, что вам, мои читатели, придётся, по-видимому, наблюдать. Я специально столь подробно привожу тот разговор… вам будет легче судить о степени того безумия, до которой я дошёл сейчас.

– Пье, ты – человек, причём человек в истинном смысле этого слова, стремящийся ввысь, да ещё и, видишь, достигающий чего-то значимого.

Учитель улыбнулся. Так, как умел только он, успокаивающе и обнадёживающе одновременно.

– Так что только тебе судить о цене своих свершений, ну, а остальные не останутся в стороне! Подумай, Пилот ты или нет?

– Пилот, – кивнул я не без позы, простите, её я здесь описывать не буду.

– Ну, вот и решай, Пилот. Небо было и остается единственной нашей целью, в этом мире нет ничего более ценного. Всё наше общество живёт единой мыслью – туда, вверх и вперёд. Ты знаешь это, без сомнения. В таком случае, какие колебания могут быть с твоей стороны?!!

Всё правильно, так мне тогда казалось. Ой, не хватило у вас, Учитель, таланта убеждения ещё и на Мари. На меня хватило, а на неё – нет, вот и случилось в результате всё это. Эх, если бы стать Пилотом действительно было так непросто, как мне говорили… Тогда у того, другого, доселе несуществующего, настоящего Пилота могло в итоге получиться получиться. Хотя…

[обрыв]

Да, я был похож на любого другого уважаемого члена нашего общества. Мои прадеды был космонавтами-исследователями, все они улетели на «Линье», это ещё сто лет назад. Мои деды были инженерами, они рассчитывали конструкцию «Моргейз», чтобы потом, опять же, улететь на ней вместе с обеими бабушками и прабабушкой Лин. В память о ней остались только кое-какие записи, изображающие статную женщину с невероятно умными глазами и хваткой настоящего Пилота, пусть она им так и не стала. Кто-то мне говорил, что как раз перед полётом прабабушка заступила на пост бортовой Исследовательской Группы, её одарённость как учёного до сих пор заставляет многих жалеть об её отлёте, поскольку некоторые её исследования (вроде бы!) давали повод подозревать возможность пролома Великого Барьера. Со стартом «Моргейз» все эти изыскания пропали навсегда. Отец мой в остальную нашу родню не пошёл, поскольку так всю жизнь и проходил в Стажёрах. То есть он, наверное, и стал однажды хотя бы космонавтом-исследователем, если бы не погиб как-то по глупости в промышленной зоне. Его тело так и осталось в толще радиоактивного бетона. Изо всех героев моего повествования я помню его наименее чётко. Маленькие дети редко обладают долгой памятью.

Осталась мама, но о маме – потом.

Как видите, в моей судьбе нужные детали наличествовали просто-таки до крайности завидным образом, и расчёты Совета Образования были вполне здравы, каким чудом в благочестивой и просвещённой среде под неусыпным оком Учителя мог вырасти такой вот индивид? Вероятность – ноль, ноль, ноль… да вот, Мари умудрилась сломать эту предопределённость, а уж там – стоило мне только пошевелиться. Покатился сам.

Я вдруг понял, что совершенно невозможным образом задумался в присутствии Учителя и не слышу его, безусловно, мудрых и важных слов вот уже минуты три. Обомлел. Это же неприлично!

– И ты, надеюсь, не считаешь, что теперь можно успокоиться и перестать подвизаться дальше? – Учитель, кажется, всё ещё славословил мне, как «носителя столь высокого звания» или чего-то в этом роде. Я расслабился и облегчённо вздохнул. Мысль я уловить успел. Ответим так:

– Конечно же нет, Учитель, но ведь, несмотря ни на что, мне нет нужды искать себе новую область интересов, пилотирование было и остаётся самым сложным делом, какое только дано человеку, так что Тест – замечательно, но практиковаться мне следует и впредь.