Текст книги "Дмитрюк. Художественная повесть"

2 глава

Через два дня меня перевели из пятой палаты в обычную первую.

Жизнь в одиннадцатом отделении оказалась очень насыщенной. Каждое утро нас будил крик дежурного врача, который звал всех больных курить. Это была одна из многих врачебных уловок. Пациенты мгновенно просыпались и по очереди курили в туалете. Все личные вещи пациентов хранились в отдельной кладовке. Сигареты были подписаны и выдавались строго поштучно в определённые часы. Таким образом, в это время наводился порядок в пустых палатах. Уборкой занимались специально подобранные пациенты, возведённые в ранг «помощников». У бригады «помощников» был отдельный стол, и к питанию они получали дополнительную кружку чаю, сахар и кусочек хлеба. Так устроен весь мир.

На первом же завтраке, в общей столовой, которая находилась напротив стойки дежурного врача, я стал искать себе свободное место. В пятую нам приносили еду прямо в палату. И сейчас найти свободное место было затруднением, так как все места занимались строго по расписанию. Питание было однообразным, но довольно хорошо приготовленным. Чувствовалось, что за порядком и обеспечением пациентов был полный контроль.

В тот момент я первый раз увидел Петю. Как потом оказалось, Петя ещё был и моим соседом по первой палате. Он замахал мне руками, призывая к своему столу. Возле Пети было свободное место.

– Садись. Меня зовут Петя. Будешь рядом со мной, и тебя здесь никто не тронет. Я буду тебе помогать.

Я оглядел столовую, молча жующих пациентов, и понял, что единственный, кого мне действительно нужно было здесь опасаться, то это был Петя. Петя был большим здоровяком, скорее увальнем, тюфяком. На лице его была печать долгого лечения различными препаратами для душевного равновесия. И я не ошибся.

– Спасибо, Петя. Меня зовут Роман. Всем приятного аппетита. Ещё, Петя, у меня есть две припрятанные сигареты, после обеда покурим.

И мы подружились.

Во время перекура Петя неожиданно спросил:

– Ты не знаешь, они могут меня домой не отпустить?

Я сначала не понял, а потом ужаснулся действительности.

– Не понял, кто может не отпустить? Главврач?

– Да, и не только он. Через год у меня заканчивается очередной срок лечения, и я хочу домой. Они же могут меня не отпустить! А я уже вылечился, а они не понимают, что я здоров.

– Ты что, давно уже здесь?

– Очень давно.

– А дома когда был последний раз?

– Четырнадцать лет назад, когда в армию ушёл. Это был последний день, когда я был дома.

– Петя, ты чего? Это правда? Что случилось?

– Ну, ушёл в армию, год отслужил, ну, и там, были в наряде одном. Напились вечером спирта, в – общем, меня разбудили, а я весь в крови, а те, двое, мертвые лежат, разрубленные на части. У одного рук нет, у второго ног. А у меня топор в руке. Значит, получается, я их тогда ночью и убил. А я ничего не помнил тогда. Но я их не убивал, я знаю. Я не мог их убить, и я не убивал.

Дальше я, как завороженный, слушал рассказ Пети о его горестной судьбе: как он попал в тюрьму, где его избили, а потом, в наказание за какой-то проступок посадили в изолятор, где он потихоньку сходил с ума, воя на стены. Говорит, выл, молча, потому что иначе было нельзя. Снова накажут. В-общем, вскоре была комиссия, которая направила его на освидетельствование. Там его признали «психом», и назначили принудительное лечение. И лечили его насильно – принудительно.

Петя позвал меня: «Пойдём, покажу, где я был». Мы зашли в нашу палату, и Петя показал в окно:

– Видишь, отделение напротив? Там меня много лет лечили. Это отделение для преступников всяких, маньяков и прочей нечисти. Знаешь, там какие порядки? Наручники на ночь к кровати. Если ночью захотел в туалет, то потом тебя на вязках три дня держат, под себя ходишь, но потом ночью ни одного скрипа не слышно.

Я посмотрел в окно.

Напротив наших окон стояло двухэтажное здание, одной частью повернутое к нам, а другим в хвойный лес. Окна были с двойными решетками, и почти до самого верха замазаны краской.

– Видишь, замазано всё? Оттуда если только маленький кусочек неба виден и облака на нём. Я столько раз мечтал, что было бы здорово, если бы я на этом облачке улетел домой. Просто сел бы на облачко и улетел отсюда. Я там вспоминать начал, а они меня порошками и уколами. Я никогда не сопротивлялся, я всё ел. Меня только два года как сюда перевели, в одиннадцатое отделение. Ещё год и меня выпишут. Они же меня отпустят? Как думаешь, домой отпустят?

– Несомненно, Петя. Я нисколько в этом не сомневаюсь. А какой номер у того отделения?

– Никакого номера нет. Спецблок и всё. Там страшные люди живут, убийцы. Их там лечат. А на другой стороне окон нет. Там есть операционные, где эксперименты проходят всякие. Им там черепные коробки вскрывают, и в мозг заглядывают.

Я хотел улыбнуться, в этот момент Петя нагнулся, чтобы поднять с пола фантик от конфеты, и я с ужасом увидел у Пети на затылке, под короткой стрижкой, два больших, заросших, медицинских шва, словно след от операций.

Это была моя первая писательская находка в «психушке».

Спецблок, где проводят операции и изучают мозг преступника. Интересный сюжет, надо его записать и зашифровать. Или попробовать попасть в этот спецблок.

В тот же вечер я попросил у дежурного санитара ручку и пару листов бумаги.

– Ручку? А ты глаз себе не выколешь ручкой? Что писать-то собрался? Жалобу, может, какую?

– Да нет, стихи хочу написать. Всякие там любовь-морковь.

– Стихи – это хорошо. Тамара Наумовна одобряет стихи.

Санитар Алексей был хорошим парнем и добросовестным работником. Никогда не кричал на пациентов и к каждому относился уважительно, как к больным и страдающим людям. Во время перекуров часто угощал сигаретами.

На одном из таких перекуров и выяснилось, что в детстве мы учились с ним в одной школе с разницей в несколько лет. Но многие учителя и школьные стены были одни и те же.

– Слушай, Ромка, я много лет здесь работаю. Я же вижу, что ты нормальный. Что ты здесь делаешь?

– Ну, я так, полное обследование прохожу.

– Обследование? В нашем, одиннадцатом? Ты смотри, аккуратнее. А то были всякие случаи. Один, например, от армии косил, перед комиссией ел говно, под дурачка улыбался. И доигрался, так дураком и остался. Лежит до сих пор, в отделении для лежачих, пять лет уже прошло.

– Алексей, уверяю тебя, что есть какашки я не буду. Здесь нормально кормят. А ты можешь мне рассказать про спецблок?

В глазах у санитара я увидел крик ужаса.

– Зачем ты меня спрашиваешь? Ты меня никогда не спрашивай про это? Понял? Никогда! Я сам ничего не знаю. И другим не советую лезть туда носом.

Санитар затянулся, выпустил дым и, вдруг, внезапно продолжил:

(на секунду мне показалось, что сказанное дальше копилось в нём годами, словно он ждал собеседника на эту тему)

– Люди там страшные содержатся, даже не люди, а дьяволы настоящие. Лучше вообще не знать, что они наделали в своё время. Кто людей ел, кто детей на куски резал, тоже их ел. Больные, неизлечимые нелюди. Редко кто оттуда выходит и переводится. Петя, кстати, твой друг, оттуда, чтоб ты знал.

– Я знаю, Петя рассказал.

– С Петей не так всё, как кажется многим. Я много с ним общался. Он не убийца, я ему верю. Он, словно в наказание за что-то, столько лет по «психушкам». Залечили его основательно. Судьба такая у человека. А спецблок для меня страшная тема. Друг у меня был Вовка Седов, вместе когда-то в горном техникуме учились. Так получилось, что сразу, после учёбы, мы вместе сюда пришли работать. Здесь и график удобный, и зарплата в те годы была хорошая. Я по разным отделениям работал, только потом уже с Тамарой Наумовной остался в одиннадцатом. А Вовка немного жадный был, всё ему хотелось тут и сразу. Он, как только узнал, что в спецблоке и зарплата больше, и льготы сразу всякие, то попросился и в нём работал. Я же только один раз там был и больше не хочу. Не для меня такой контингент. Вовка проработал несколько месяцев и стал мне жаловаться. Говорит, что по ночам невозможно дежурить стало. Голоса стал всякие слышать, крики в голове. Я на него смотрел тогда и смеялся, молодые были. Думал, разыгрывает меня. Ну, я в ответ ему поддакивал и смеялся, говорил, что у меня в отделении вертолёты ночью летали, и парашютисты из них прыгали. Вовка тогда отмахнулся от меня, говорит, что никто ему не верит.

В-общем, через несколько дней пожар случился ночью, но его быстро потушили. Там, в спецблоке, его и нашли. Говорили, что Вовка сам себя облил бензином и поджёг. Сгорел на работе – это про него. Ни разу не приснился мне за все эти годы. А я его забыть не могу, и тот разговор последний. Ещё смеялся над ним. Потом уже, за годы работы здесь я понял, что это было на самом деле, что он видел и что слышал. Не выдержал. Убили его.

– Кто убил?

– Тебе это зачем? Есть такие области, куда нам заглядывать нельзя, да и незачем.

– Алексей, ты говоришь, словно врач-психиатр. Я писатель, пишу новую книгу. Одна из причин, что я здесь.

– Послушай, писатель. Я столько здесь насмотрелся и наслушался, что знаю больше, чем любой врач. Пациенты такие вещи рассказывают, что ни одному врачу не расскажешь. Сразу на комиссию отправят. Многие здесь мимикрируют. Я же вижу по тебе, что ты нормальный и абсолютно здоровый. Никогда не играйся в «психа» – это очень опасно. Можно там остаться и пускать слюни всю оставшуюся жизнь.

– Расскажи мне про спецблок, пожалуйста. Что ты ещё знаешь про него? Я напишу книгу, обязательно.

– Послушай, давай не сейчас. Давай, договоримся так. Я приду на следующую смену и расскажу тебе одну историю. Был там один пациент особенный. Мне про него Вовка рассказывал. Он его Дмитрюком называл, не иначе. Я это имя на всю жизнь запомнил. Со слов Вовки это было зло в человеческой оболочке. Страшные вещи творил и до, и вовремя лечения. Он был очень опасен, поэтому его в клетке днём держали. А ночью наручниками пристёгивали. Такие слухи были. Я знаю, что это он Вовку убил.

– Как убил? Он что, из клетки до него дотянулся?

– Нет, я уверен, что Дмитрюк его заставил поджечь себя, и смотрел на это, наслаждаясь. Он продолжал убивать, даже связанный.

– Ничего себе, вот это да. Когда твоя следующая смена?

– Через три дня.

– Я буду ждать.

– И ещё, чтоб тебе было не страшно спать. В одну из следующих ночей после смерти Вовки, Дмитрюк исчез из спецблока. Просто растворился в воздухе, словно его и не было. Была тревога, перекрыты все дороги и вокзалы – впустую. Ни одежды, ни тела так и не нашли. Но это ещё не всё! Вместе с ним пропал без вести главврач нашей больницы Александр Валентинович. Был с утра на работе, и пропал. Так, до сих пор, столько лет прошло, считается без вести пропавшим.

– Офигеть! Вот это сюжет для книги. Я такое распишу.

– Давай, Ромка. Хороший ты парень, не играйся со злом. Три дня подожди, я много чего тебе расскажу!

3 глава

Следующий день, и тем более ночь, я весь извёлся.

После отбоя лежал и смотрел в окно на здание спецблока. Сколько там жутких историй и закованного в наручники больного зла. Неизлечимые, с которыми невозможно что-то сделать. А Петя? С Петей явно что-то не так, ведь он же вылечился или его оперировали, и получилось усыпить зло? Или зло затаилось и поджидает в засаде очередную жертву?

Я ждал разговора с санитаром Алексеем и делал первые записи. Режим в нашей палате был обычный, и всё равно, вместо ручки мне выдали только стержень, но и его мне хватало. Тумбочки у нас никто не обыскивал, просто проверяли на обходе порядок и всё. Я выбрал себе свободную кровать возле входа, там, под потолком, горела лампочка, и при таком свете можно было писать ночью. Специально написал несколько стихов и показал на утреннем обходе Тамаре Наумовне. Она строго и ласково сказала:

– Стихи – это хорошая терапия. В стихах можно жить и любить. Пишите, я попрошу, чтобы вам не мешали.

Сама читать стихи не стала, и, слава богу, подумал я. Такого бреда я действительно ещё никогда не писал. С этого дня меня никто не дёргал ночью, если я что-то писал на своих листочках.

Я не шумел и никому не мешал, в отличии, например, от Богдана.

В одной палате со мной лежал Богдан. Ему было около двадцати лет, он культурно общался и с виду был обычным парнем. Если бы не его заболевание. У него была супергиперсверхактивность. Я не знаю, как это называется на медицинском языке, но Богдан не мог ни одной секунды постоять на месте. Если он закуривал, то просил подержать сигарету, выходил в коридор и начинал ходить. Если он садился кушать, то только сев за стол и взяв в руку ложку, мгновенно вставал и шел ходить по коридору. Про туалет – это совсем отдельная история. В-общем, ему постоянно нужно было ходить. Ночью он доставал меня своим хождением по палате. Расстояние в десять метров от стены до стены он проходил за две секунды, поворачивался и быстрым шагом шёл обратно. В первую же ночь пока я делал свои записи, Богдан по моим прикидкам прошёл несколько километров. Днём ему разрешали ходить по длинному общему коридору, и он никому не мешал, ловко обходя встречные курсы, а вот ночью, чтобы не мешать другим, он снимал тапки и ходил в носках. Через несколько часов носки стирались до дыр, и он, с голыми ногами, с нова ходил от стены к стене.

Сначала я выдержал минут десять и потом фыркнул на него:

– Ты задолбал бегать перед кроватью, честно, достал уже.

Богдан взмолился:

– Понимаешь, я не могу по-другому. Мне страшно, когда я останавливаюсь. Я боюсь умереть от этого. Пожалуйста, не мешай мне, я больной человек.

Я отстал от него и позже привык. Ко всему этому можно добавить, что он практически не спал. Уже под утро, он мазал кровоточащие ступни специальной мазью, ложился, накрывался одеялом и через минуту подскакивал с постели и снова начинал накручивать километраж.

Вечером, после ужина, у всего отделения было свободное время, и многие гуляли по коридору, наслаждаясь беседами, и общением друг с другом. Я узнал, что в шкафу есть различные настольные игры (которыми никто из пациентов не пользовался), и с разрешения Тамары Наумовны нам с Петей дали нарды. Петя довольно сносно играл, и я тоже нашёл свою отдушину в скучном расписании дня. Я выигрывал один раз и Петя по-настоящему злился. Потом я два раза подряд поддавался Пете. Если бы видели его лицо в момент победы! Олимпийский чемпион не испытывал столько эмоций, как этот глубоко несчастный человек. В эти секунды я был его богом и дарил ему счастье быть сильным и удачливым человеком.

Наш пластиковый столик стоял в небольшой нише в стене (видимо, там раньше, стоял какой-то специальный шкаф) и мы никому не мешали. В то же время я лично видел всех, кто гулял по общему коридору и слышал разговоры пациентов. Все старались гулять рядом со своим палатами, не заходя за границы. Один Богдан накручивал километры, гуляя по всей длине коридора. Дима и Саша из нашей палаты гуляли рядом и изредка останавливались посмотреть на игру.

Разговоры они вели космические:

– Ты о чём сейчас думаешь, Дима?

– Я думаю о том, что если на полу, вот отсюда, прямо сейчас начать чертить прямую, то она будет бесконечная.

– Почему ты так думаешь?

– Потому, что сначала мы пройдём землю, потом весь космос и всю вселенную. А вселенная бесконечна.

– Нет, я так не считаю. Всему есть свой конец. Вот, например, наша жизнь нам тоже кажется бесконечной. А ведь мы все умрём, и я, и ты тоже. Мы все умрём!

– Не надо так говорить, понял, не надо. Я не хочу об этом знать. Неправда, это всё неправда. Я никогда не умру.

У Димы случается настоящая истерика, он начинает плакать, и убегает в палату. Там падает на свою постель, уткнувшись в подушку. (Я в это время чувствую, что у меня начинают путаться мысли, и завидую Пете, который наслаждается игрой).

В это время Богдан останавливается рядом с нами, начинает хлопать по карманам больничной пижамы:

– Тише, тише! Мне мама звонит!

Богдан прикладывает ладонь к уху и разговаривает по невидимому телефону:

– Алло! Привет, мама. Что? Ты завтра приезжаешь? Это хорошо, я буду ждать тебя завтра. Что мне привезти? Сейчас подумаю. Так, бери листочек, ручку и записывай. Записываешь? Так, первое! Привези мне «ничего»! Второе – привези мне, пожалуйста, смертельный укол. Очень прошу, мама. Они продаются на улице Строителей. Адрес ты можешь в газете прочитать. Ну, и немножко конфет тоже привези. Всё! Я жду тебя завтра здесь, в коридоре, возле окна.

Со стороны, лично мне, было немного грустно. Богдан побежал дальше, и по выражению лица было видно, что сейчас он реально разговаривал со своей мамой. Счастливая улыбка растеклась по его лицу, и всем своим видом он показывал окружающим – что мол, вам-то никто не звонил, а я, счастливчик, с мамой поговорил.

А ведь, правда, подумал я тогда, многие из них здесь счастливы так, что другим трудно понять. Чисто, светло, покормят, помоют, постирают одежду, и спать уложат. А то, что бог отнял разум, так ты об этом даже и не догадываешься. Это знают другие люди – врачи, санитары, родные, но только не ты.

В тот же вечер случилось небольшое происшествие.

С шумом раскрылась входная дверь в наше отделение и трое полицейских затащили в проём худого мужчину, на вид лет тридцати. Даже будучи в наручниках, он яростно сопротивлялся и брыкался, цепляясь ногами и руками за всё, что только можно. Если бы полицейских было меньше, то думаю, что он без труда раскидал бы их по сторонам. Такая ярость и сила была в этом худом теле.

Дежурный врач выскочила из-за стойки:

– Сюда, сюда, в пятую.

Полицейские схватили мужчину под руки и ноги и понесли, а тот, как огромная рыбина бился у них в руках. Происшествие всколыхнуло обитателей отделения: большинство испуганно разбежались по своим палатам, а мы с Петей встали из-за столика и с любопытством пошли к пятой палате.

Вновь прибывшего пациента положили на железную кровать, привинченную к полу, и начали пристегивать и привязывать к железной раме. Через две минуты всё было кончено. Мужчину спеленали как младенца, и больше он не пытался дёргаться. Это было совсем бесполезно.

Обитатели пятой палаты испуганно сбились в кучу у дальней стены. Первым осмелел Антон. Он подошёл к полицейским и спросил:

– Скажите мне, пожалуйста, он что – преступник?

Санитар одёрнул Антона:

– Антон, отвяжись! Не мешай работать!

– Нет, я не отвяжусь. Я хочу знать правду. Он преступник?

Один из полицейских, вытирая пот со лба, ответил:

– Нет, этот человек не преступник.

Такой ответ явно приободрил Антона, и он подошёл вплотную к связанному человеку и показал на него пальцем:

– Так получается, что если он не преступник, то почему он в наручниках? В наручниках держат только преступников. А если нас обманули, и он на самом деле преступник, то, что преступник делает с нами в одной палате. Разъясните мне этот факт, пожалуйста.

Полицейские больше не обращали на Антона в больничной пижаме никакого внимания. Они проверили, насколько крепко привязан доставленный, и отстегнули наручники. Двое стали выходить из палаты, а старший группы передавал дежурному врачу документы и личные вещи буйного пациента.

Санитар отмахнулся от наседавшего Антона:

– Или ты сейчас отойдёшь, или я напишу доклад о твоём поведении Тамаре Наумовне.

Такое словосочетание имени и фамилии произвело на Антона магическое действие. Он отвернулся к стене, закрыл один глаз и сделал вид, что стоя уснул.

Мне оставалось только улыбаться.

Дежурный врач спохватился и погнал любопытных от палаты: «Давайте, давайте, расходитесь по палатам. Наводите порядок и готовьтесь ко сну».

Мы пошли с Петей к своей палате, как вдруг я увидел, что в конце общего коридора с подоконника спрыгивает Богдан и успел заметить, что он рисовал на стекле. Я сказал Пете, чтобы он шёл в палату, а я схожу в туалет. Петя свернул, я подошёл к окну и ахнул.

На запотевшем стекле аккуратным почерком, без ошибок, было написано: УЧИТЕСЬ БАЛАНСИРОВАТЬ НА ГРАНИ!

Медсестра вышла проводить полицейских. Металлическая дверь закрылась и наступила тишина, которую мало кто из моих читателей слышал в своей жизни.

Это была тишина «на низких частотах» одиннадцатого отделения Северной областной психиатрической больницы.

Утром, после завтрака, я проходил мимо пятой палаты и случайно наблюдал такую картину. Тамара Наумовна подошла к новому пациенту, который так и оставался всю ночь привязанным к кровати.

– Доброе утро, Эдуард! Давно мы с тобой не виделись.

– Доброе утро, Тамара Наумовна!

– Как ты себя чувствуешь сегодня?

– Хорошо!

Она внимательно посмотрела в его глаза и приказала санитарам:

– Развяжите его. Приступ уже прошёл.

Санитары быстро распутали пациента, и он присел на кровати. Напротив него, на другой кровати, присела Тамара Наумовна и спросила:

– Эдуард, всё-таки быстро ты вернулся в этот раз. И полгода не прошло.

– Да, Тамара Наумовна. В марте выписался.

– Что случилось в этот раз?

Эдик растирал затёкшие ноги и руки и стал рассказывать:

– Понимаете, это время всё было нормально, после больницы.

– Приступов не было, голоса приходили? Второй раз за полгода это редкий случай в истории твоей болезни.

– Нет. Всё было нормально до вчерашнего дня. Вчера я пришёл после работы домой. Дома жена была. Ну, туда-сюда, сели ужинать. Я выпил немного.

– Сколько выпил?

– Как обычно, грамм сто водки, не больше. Вы же знаете, что я много не пью.

– Знаю. Что было дальше?

– Ну вот, в – общем, я выпил. Тут меня словно жаром всего обдало. И ко мне пришёл Бог Огня.

– Бог Огня? И что он тебе приказал?

– Что я должен сломать стену, выйти к людям и сказать, что скоро Бог Огня накажет грешников.

– Интересно, Эдуард, почему он вернулся так рано? Как ты думаешь? Раньше он приходил к тебе раз в пять – шесть лет.

– Я не знаю. Это случилось совсем внезапно. Я очнулся здесь, ночью, и ничего не помню, что сделал.

– Не волнуйся, твоя жена успела вызвать помощь и никто не пострадал. Ты таблетки принимаешь, что я тебе прописала пить каждый месяц?

– Я пил их до осени, а потом месяц, как перестал. Подумал, что больше такого не будет.

– Понятно. Очень даже зря, что перестал пить таблетки. Твой мозг мог умереть. Обещай, что дома всегда будешь принимать нужные препараты. Они тебе помогут справиться с обострениями. Пойми, что ты нуждаешься в лекарствах.

– Обещаю, Тамара Наумовна. Сколько меня здесь продержат?

– Задерживать мы тебя не будем. Я знаю твою историю болезни. Неделю отдохни, мы понаблюдаем и сделаем выводы. Хорошо? А пока меня интересует только один вопрос. Почему он пришёл так рано? Может быть, ты вспомнишь, что Бог Огня тебе ещё говорил.

– Не помню, совсем не помню. Жар был такой сильный, что обжигал изнутри всё тело. Я весь горел, словно стоял на костре.

– Сегодня отдыхай, завтра на обследование.

Тамара Наумовна встала и сказала дежурному врачу:

– Переведите его в обычную палату. Здесь ему делать нечего. И запишите его с завтрашнего дня на полное обследование.

Примерно через час Эдик, переодетый в больничную пижаму, с новым матрасом в руках зашел к нам в палату и спросил:

– Привет, парни! Мне сказали, что в вашей палате есть свободное место.