Текст книги "Игра в свои ворота"

Размышляя сейчас над прошлым, возникает мысль – все это, наверное, можно было бы остановить, все могло бы быть совсем иначе…

***

Школьные годы чудесные. Многие по жизни повторяют эту фразу, вкладывая в нее блаженный восторг от выпущенных в небо воздушных шаров и первых признаний в любви. Многие повторяют ее, и вовсе не задумываясь об этом, полагая, видимо, что в детстве все чудесно. Мои школьные годы таковыми мне не показались ни тогда, ни, тем более, теперь.

К первому звонку, как и водится, отвела меня мама. Я стоял с охапкой гладиолусов, в белой накрахмаленной рубашке длинный и смешной. Кругом, на футбольном поле за школой, почему то уклоном позиционировавшемся на горизонте, было полно детей. Почти все улыбались. Некоторые смущенно куксились. Встречались и знакомые по садику лица. Играла музыка. Праздник.

Мама ненадолго оставила меня одного, отлучившись к группе преподавателей. Без ощущения в своей ладони теплой маминой руки, я сразу почувствовал себя одиноким и никому здесь не нужным. На глаза навернулись слезы. Я утер их новым платочком из нагрудного кармана. Безразличные взгляды пробегали по моему лицу, как тени под занимавшемся в небе солнцем.

Вернувшись, мама указала пальцем на пожилую женщину, с заплетенными в пучок волосами на затылке: «– Твоя первая учительница!» Затем на крыльцо школы поднялась дама в темном костюме и звучным голосом объявила об открытии учебного года. Спугнутые ее голосом птицы убрались подальше от школы. Кто-то из взрослых не к месту засмеялся.

После декламации старшими учениками четверостиший о школе, один из парней пронес перед учительским составом на своих плечах симпатичную первоклашку в белом переднике. Затем нас всех построили в колонну парами. Мне сунули руку рыжей девочки с синими бантами. Под звуки марша Шаинского «Чему учат в школе» тремя взводами мы вошли внутрь школы. В дверях я, как и многие дети, в беспокойстве начал оглядываться в поисках мамы. Мне мельком удалось увидеть ее, махающую рукой. Снова намокли глаза. Что ж, теперь я сам по себе.

После знакомства класса с учителем стало очевидно, что рядом собралось немало активных и бойких детей, которых мне, безусловно, следовало сторониться. Произошел дележ столов нашим педагогом, в результате чего мне выпало место за одной партой с мальчиком Юрой. Он сидел в маленьких очках, деловитый и молчаливый.

В первые дни после школы я охотно делился с родителями своими впечатлениями. Рассказывая об уроках, я никогда не баловал их своими достижениями. Если только вымышленными. Но справедливости ради, стоит упомянуть, что в первых классах особо неразрешимых задач перед юными учениками и не ставят. Однако, папа, убежденный в том, что у него родился, не иначе как, гениальный сын, ждал от меня неких подвигов. Не наблюдая их, он все чаще стал выходить из себя, незаслуженно обвиняя во всем школу.

На страницах моего школьного дневника стали появлялись замечания к поведению. Родители узнавали о том, что их сын участвовал в драках (как правило, в роли жертвы, но об этом сердобольная учительница нарочно не писала) и «витал в облаках». Отчего-то столь возвышенная картина с облаками стала нарицательным понятием чуть ли не деградации личности. А мне такая характеристика учителя нравилась. Попробуйте-ка «повитать»!

Я редко выполнял классную работу, и тетради мои наполнялись собственными каракулями едва ли на треть от требуемого объема. Вскоре мама начала ругаться тоже.

Математика, грамматика, естествознание – все оставалось для меня за чуть приоткрытыми дверьми, в которые я не мог войти маршем. Хоть и любил чтение сам, концентрация внимания оставляла желать лучшего. Я почти не давал повода оценить себя и свои знания иначе, чем слабо удовлетворительные. Склонности к творческому созиданию у меня также не было, а способностей и подавно. Мои рисунки впору было показывать в виде наглядного примера – как рисовать запрещается даже наедине с самим собой. Особенно удавались пейзажи. Те поспорили бы за оригинальность с самыми смелыми галлюцинациями потерянных людей.

Родители, навестили несколько раз учительницу и после того снизошли до регулярных занятий со мной дома. Вздохнувшие было с облегчением, что сдали сына в надежные руки, бедные мои родители, львиную долю свободного времени проводили за занятиями со мной. И так, забегая вперед скажу, на весь школьный период. Увы, чем дольше длились их упражнения с сыном, тем очевиднее становилась безнадежность таковых.

На этом неблагоприятном фоне частыми стали ссоры между родителями, что говорится, по мелочам. Папа стал все позже возвращаться домой, а мама все дольше общаться по телефону с подругами. Не сомневался уже тогда, что главная причина таких перемен была во мне.

По счастью, в классе я был не один, кто не хватал звезд с неба и с трудом справлялся с обучением. Мальчик Юра, вконец обалдевший от моих постоянных вопросов, попросил учительницу развести нас как можно дальше друг от друга. Что она и сделала, отдав мне в компанию угловатую девочку Марину. В результате, мне пришлось переехать за парту у окна, выходившего на школьный двор. Я не возражал.

Марина, ставшая моей соседкой на несколько лет, оказалась не плохим человеком. Если бы еще она следила за собой и не пахла всяким дерьмом! Впрочем, мы все равно подружились. На уроках мы, зачастую, быстро упуская суть увещеваний учительницы, начинали шептаться с подачи Марины, то о ее родителях, то о наших одноклассниках, или, на худой конец, об усах учительницы. Мы веселились и получали в дневники очередные монограммы. Такие вот товарищи по несчастью.

Марина была единственным человеком в школе, который хотел со мной общаться. Ребята надо мной, в лучшем случае, просто насмехались. Куда хуже было справляться с синяками, пластилином в волосах и жидким клеем на стуле. Но, думаю, нападок было бы меньше, во всяком случае, не таких жестоких, не учись со мной Витя.

У Вити, насколько позже стало известно, были большие проблемы в семье. Папа частенько разминался на нем дома, после чего сынок спешил в школу с одной лишь миссией: выместить на ком-нибудь, накопившиеся зло и обиду. Он был ниже меня ростом и уже в плечах. Щуплый и с кривыми зубами. Будь у меня желание, я мог бы размазать его по стенке парой ударов. Но, увы, это не приходило мне в голову. Парализовывал страх. Сей гипноз действовал и на остальных, вот отчего одноклассники за компанию с Витей дразнили и издевались надо мной – лишь бы он их не трогал.

Также стоит помянуть и Колю – еще одного из главных действующих лиц, пережитого мной спектакля под названием «начальная школа». Коля, подобно Вите, ходил в авторитетах. Он был здоровым, большим и сильным. Посредственный разум Коли компенсировали его отменные физические данные и смекалка насчет их использования. Удар его был тяжел.

Витю Коля раздражал, как и я, может даже больше. Одна лишь незначительная разница – тот его боялся. Получил пару раз по голове и прикусил язык. В беспричинной травле меня Коля не участвовал. Если и награждал синяками то лишь в случаях, когда я досаждал ему лично. Слава богу, это случалось нечасто.

Остальные ребята в нашем «дружном» классе были менее заметными фигурами. Возможно, так казалось только мне…

Я, как человеческий прототип гадкого утенка, свыкся с ролью изгоя и все чаще искал утешения в своих фантазиях. Долгое время, после случая на море, я боялся отправляться в «путешествия» в воображаемом мире. Но со временем, ощущения испытанного ужаса притупились, и я стал склоняться к тому, что окружающая меня реальность и есть самое страшное и отвратительное, что только может происходить в жизни.

Задумчиво пялясь в окно класса, я наблюдал, протекающую мимо реальность этого мира. Какую-то серую и постылую. Не реагируя на тычки Марины, я отрывался, только оглушенный криками учительницы: – Матвеев, когда ты только перестанешь ворон считать и вернешься к нам в класс? – на что хотелось ей ответить: «– Будь моя воля, я бы вообще сюда не возвращался!». После, обычно, мне в затылок летел ластик или злые реплики Вити. Окружающие насмехались, а Марина смотрела на меня и, виновато пожимая плечами, как бы говорила: «– Ну, что же ты опять?».

И все же, именно сидя у окна в классе, я вновь решился использовать свой дар. В пасмурный день я раскрасил небо радугой. Я зажег отражения спрятанных созвездий в грязных лужах на земле. Сбежал из дискредитировавшей себя реальности в мир полный сладкого обмана. Я вновь мог «путешествовать», и снова мое убежище принимало любую форму фантазий.

Получилось один раз. Получилось и в следующий. Боли в голове, спазмы желудка, дрожь в конечностях – все это неизбежные атрибуты «возвращений». Но такая плата – сущий пустяк по сравнению со счастьем обретения свободы. Ведь в сущности я учился ЖИТЬ.

«Вернувшись» в первый раз после большого перерыва, я схватил рядом сидящую Марину за плечи: – Ты знаешь, что я видел? Ты знаешь, где я сейчас был? ЗНАЕШЬ, ГДЕ Я БЫЛ!?

Марина, смотревшая на меня широко раскрытыми глазами, замотала головой, роняя перхоть. Откуда ж ей бедной было знать «где я был», коли последние полчаса протирал брюки на рядом стоявшем стуле.

Услышавший мои возгласы, Витя подскочил сзади и больно ударил кулаком по спине: – Ты чего орешь, Матвеев? Где ты был, убогий? Быстро колись! – он налег на меня, взявшись руками за уши.

– Уйди. Мне больно-о-о! – я начал елозить, пытаясь освободиться, но гражданин великой России Виктор Мирзоев сжал мои уши пальцами, отчего в них прострелила дикая боль и из глаз брызнули слезы.

Марина закричала на него и зачем-то ущипнула меня. Учительница, не успевшая покинуть класс, развернулась в дверях и энергично подошла к нам. Она схватила Витю уже за его ухо и потянула вверх, от чего тот завертелся волчком на цыпочках. Отпустив хулигана на пол, она резко развернула его к себе лицом.

– Ну что, так тебе нравиться?! Может, что-то так до тебя доходит, свинёныш? – она в упор смотрела в его пылающие яростью глаза и все сильнее сжимала руку в своей ладони: – Запомни Мирзоев, я научу тебя уму разуму. Ты у меня будешь ходить на цыпочках, скотина. А сейчас, возьми свой дневник и шагом марш с ним к моему столу!

Мельком глянув на меня, она зашагала к доске. Озлобленный Витя поплелся за ней следом. Я понял, что ничего хорошего мне это не сулит, и про себя обругал учительницу за то, что она не успела уйти из класса и теперь мне придется вдвойне тяжелей.

После уроков Витя отомстил за ухо. В компании с дружками он подбил мой глаз и расквасил губу. До возвращения родителей с работы я успел привести себя в более-менее надлежащий вид, но все равно не избежал объяснения по поводу порванной куртки и обширного зарева в районе переносицы. Я вынужден был рассказать об избиении. Ей богу, не хотел, но мама не оставила мне другого шанса.

Она быстро выяснила телефон Вити. Папа побеседовал с его папашей, который пообещал «хорошенько всыпать» сыночку, и конфликт вроде как был исчерпан. Витя на следующий день пришел в школу, сильно подволакивая ногу, и на время стал почти моим другом. Разве что начался период, когда меня стали бить его дружки, а «безгрешный друг» стоял и усмехался рядом.

И все же, это не главное в тех моих воспоминаниях. Всего лишь меланхолическая сноска на полях. Главное свелось в результате. С тех дней пошел отсчет моей злобе и поиску ее применения. А пока я просто искал утешения «на стороне». Наступала пора развития моих способностей и превращения «перемещений» в увлекательную игру. Мой организм привыкал к нагрузкам. С каждым разом боли и дискомфорт становились все менее заметными. Появилась бессонница, но я и с этим научился справляться.

Впереди ожидали годы развития способностей. Годы войны с реальностью.

6.

Несмотря на стойкую неуспеваемость практически по всем предметам начальной школы, я все-таки ее закончил и переполз в четвертый класс. Со мной в компании остались все мои одноклассники, включая Витю и Марину.

Чем старше становился Витя, тем более изощренный вид принимали и его шутки. Новаторские способности Вити, казалось, неотрывно существуют только при наличии меня. Со слов Марины знаю, что стоило мне заболеть на несколько дней, как мой «друг» терял свой блеск и жизнерадостность. Он был моим Альтер-эго. А я, похоже, был ему нужен в такой же степени, как аквалангисту кислород. Замещение меня другими особями было столь же полноценным, как физраствор в теле вместо крови.

Я все чаще смотрел на уроках в окна, сменявших друг друга классных комнат, и все чаще «убегал» от опостылевшей учебы в свои миры. Меня не выгоняли из школы, лишь благодаря папе. Пользуясь собственным авторитетом, он оплачивал мою немощность своей «помощью»: читал лекции, организовывал экскурсии, помогал связями с ВУЗами, и прочее, и прочее, и прочее. Вследствие чего, учителя попросту закрывали глаза на мою неуспеваемость, перетаскивая из одной четверти в другую.

Дома родители уже не устраивали регулярных занятий. Время от времени да, но на большее уже не замахивались. Теперь они стали чуткими к моим пожеланиям. Ведь то относилось к активной стороне жизни, которую приходилось поощрять за неимением иного. Поэтому (и я это чувствовал очень хорошо) стоило мне лишь заикнуться о намерении, отвечавшем стандартам нравственности и разума, удовлетворение заявки не заставляло себя долго ждать. Примером можно привести хоть появление в моей комнате диапроектора уже на следующий день после того, как я упомянул о своем любопытстве к нему. После чего я почти месяц до полуночи пялился в стену и смотрел свои фильмы.

И всё же, всё чего я хотел по-настоящему это, чтобы меня все оставили в покое. Появлялись лишь когда мне того угодно. Почти как в моих фантазиях. И пусть внешний мир обернется, наконец, безразличием ко мне не только в мыслях, но и на деле. Ведь очевидно, что я не прошу взаймы их участия. Да и отдавать долги не собираюсь.

Я жил и не лез на рожон. Вообще никуда не лез и не искал себе приключений.

Однако, они сваливались на мою голову помимо моего желания. Причем, с завидным постоянством…

7.

Была осень. Еще не наступила пора дождей и промозглых ветров. Холодало к ночи, но днем солнечное марево подогревало воздух до сносного состояния даже в тени. Я все еще ходил в школу в легкой курточке и летних ботинках. Уроки заканчивались в полдень, и мне всегда выпадало возвращаться домой в одинаковое время, одним и тем же путем. Путем, выбранным заботливой мамочкой. Проевшей уже плешь на моей юной голове назиданиями в осторожности. Путь был начертан в обход троп в плечи шириной или укрытых зелеными насаждениями дорожек. Длиною больше на добрый километр, но зато непосредственно у жилых домов и на виду. Ее это устраивало больше. Да и слава богу.

По пути к дому я редко куда-то спешил. Плелся, пинал лежащий под ногами мусор, поднимал с земли всякий хлам и играл с ним. Играл, перекидываясь от роли к роли. За себя и своих воображаемых друзей, что всегда рядом. Согласитесь, мир в кармане – оптимальная версия детства. Или я не прав?…

Вот так я и гулял. Шел под окнами, из которых стенали то Пугачева, то Магомаев, а то и ВИА «Сябры». Были такие. Мне не было скучно.

В один из дней близнецов той осени, я привычно возвращался из школы. Проходя мимо панельной пятиэтажки, неожиданно обратил внимание на долетевшие до моих ушей звуки пианино. Мелодия показалась знакомой, и я остановился. Не обладавшему идеальным слухом, мне показалось, что играли безукоризненно. Впрочем, возможно, так оно и было.

Настроение в тот день было у меня не лучшим, а звучащая мелодия оказалась такой грустной. Поддавшись привычной жалости к себе, я не заметил как, не сходя с места, и разревелся.

Кто-то подошел сзади и спросил нужна ли помощь. Я отмахнулся и медленно побрел к подъезду. Сел на лавочку, стоявшую рядом, и наскоро вытер глаза. Момент эмоционального всплеска прошел. Тем временем, раздались бодрые аккорды мажорного ряда, извлекаемые с помощью того же пианино. Я встал лицом к подъезду, определяя источник звука.

Инструмент звучал достаточно громко. Я пошел направо и устроился под окнами второго этажа. Из приоткрытой форточки с заляпанным голубиным пометом подоконником доносился неизвестный марш. Через минуту хлопнула крышка фоно, и звонкий девичий голосок сообщил, что «она готова идти».

Куда?! Я очнулся от забытья и поспешно выбрался с газона на скамейку у подъезда. Сняв с плеч ранец, положил его на колени и стал воодушевленно теребить лямки и щелкать замками. Сидел и ждал, сам не зная чего. Внутреннее чувство подсказывало мне, что должно что-то произойти. И через пару минут так и случилось.

Сначала послышался легкий топот ног, сбегавших по лестнице, потом распахнулась подъездная дверь и из нее выпорхнула прелестнейшая девочка. Моя нижняя челюсть безвольно повисла на жилах. Я застыл, скрестив руки на ранце, следуя лишь движением головы за девочкой, пока та не исчезла из виду. Это была любовь с первого взгляда.

Девочка лет двенадцати, может тринадцати. С большими голубыми глазами и русыми волосами, заплетенными в длинную косу за спиной, промелькнула мимо, помахивая, зажатой в руке картонной папкой. Я сидел и прокручивал эти кадры в голове раз за разом. Эпизод за эпизодом. В каждом обретя не испытанные доселе страсть и вдохновение. Я сидел бы так и до утра, если бы примерзший к скамье зад не отозвался ощутимым дискомфортом.

И вечер и утро следующего дня я пребывал в невероятном возбуждении. Минуты уроков тянулись мучительно медленно. Хотелось удрать из школы, выпорхнув в окно бумажным самолетиком и нестись навстречу обретенной любви. Я жаждал бежать к подъезду и вновь переживать мгновения встречи с ней. И вот, лишь прозвенел звонок с последнего урока, я сорвался с места, неуклюже ударившись о край стола, и под хохот одноклассников понесся из школы.

За считанные минуты я долетел до заветного подъезда, и на лице расцвела счастливая улыбка. Из знакомого окна вновь звучала «вчерашняя» печальная мелодия. Темп и гармония которой так растревожили мою душу давеча. Ублаженный, я сел на скамейку и принялся слушать. Окончив с фальшью, исполнительница наиграла мелодию еще раз, а потом еще.

И снова музыка навеяла грусть. Сами знаете как это возможно. Когда музыка становится чем-то очень личным, обнажая чувства перед самим собой, и тонируя внешний мир. Заранее прикидывая собственные шансы, я понимал, что стать близким с красивой девочкой наврядли сбудется. Начав перебирать свои недостатки и достоинства, я потерпел фиаско. Количество поименованных первых с лихвой перевешивало. Я возненавидел себя и уже был близок к тому, чтобы убежать прочь от этого места, похоронив только обретенное чувство страсти в сердце. Но тут пианино неожиданно смолкло. Раздался лакированный хлопок крышки. «Я ушла!» – донеслось следом. Теперь я уже не мог сдвинуться с места.

Послышался топот ног. Сердце в груди бешено застучало. Она распахнула дверь и появилась на пороге. В том же пальто, со знакомой папкой в руках. Вновь, как мимо дерева, пролетела, всколыхнув воздух у моего лица, и скрылась за углом. Не шелохнувшись, я проводил ее взглядом до самого конца.

Позже, поелозив с час на лавке, я встал и пошел домой. Переступив родной порог, и не раздеваясь, прошел к зеркалу в ванную. Подпер ладонями стену и уставился на собственное отражение. Прямые волосы лежали немытыми прядями на ушах. Шрам на лбу – след от удара ночью о косяк двери. Слишком широко посаженные большие глаза. Пожалуй, даже – отвратительные глаза. Огромный нос – главное уродство, торчал чужеродным отростком. Рыхлый безвольный подбородок. Подытожить позитивного нечего. С таким лицом и Марина откажет мне в прогулке. Что уж говорить о Ней! Оптимист в таких случаях обычно практикует предлог «зато», за которым следует перечисление, как минимум, уравновешивающих недостатки достоинств. Но мне нечего было бросить на чашу весов. Да и оптимистом, положа руку на сердце, я так и не стал.

Я вернулся в коридор и сел на табуретку. Уставившись на ноги, погрустил. Встал, дошел до комнаты, разделся и, упав на кровать, заснул.

Тем не менее, на следующее утро я снова терзался нетерпением в школе, мыслями сидя у подъезда обретенной пассии. Несмотря на цветущий во мне комплекс неполноценности, сила желания затмевала все.

Снова, почти бегом, добравшись до Ее подъезда, я сел ждать. Вместо грустной мелодии из окна разливались партии учебных гамм и скоростных пассажей. Но наплевать! Моему сердцу милыми были любые звуки. Ведь это играла Она.