Текст книги "Вселенная неудачников"

Глава 2

После завтрака мы с Виолой направили свои стопы в спортзал.

Потомки следили, чтобы я пребывал в хорошей форме. Наверное, так им проще ставить свои опыты.

Беговая дорожка будущего – это просто движущийся кусок пола, ничем более не примечательный. Стена перед бегущим выдает скорость движения и время, затраченное на тренировку, и все.

Никакого голографического леса вокруг, никакой способствующей бегу музыки, никакого виртуального ветра в лицо… Пока ни одна из технологий будущего меня особенно не впечатлила. Ну, кроме той, при помощи которой меня чертовы потомки в это самое будущее выдернули.

Правда, не уверен, справедливо ли называть их потомками. Детей в двадцать первом веке у меня не было. Насколько я знаю.

Народу в спортзале было немного.

То ли они его специально для меня освобождают, то ли все сотрудники СБА находятся в такой феноменально исключительной форме, что ежедневные утренние тренировки им попросту не нужны.

Двое бегали у противоположной стены. Один лежал на полу и отжимался. Судя по напряженному лицу, струящемуся по нему поту и неимоверным усилиям, которые он прикладывал к упражнению, отжимался он при повышенной гравитации. Навскидку я установил бы уровень в 4 G.

Моя дневная норма – два километра. За то время, которое мне потребовалось на преодоление обычной дистанции, Виола на соседней дорожке успела в полтора раза больше.

В первые дни мне было стыдно от осознания того факта, что женщина может дать мне такую фору.

Потом я привык.

Виола – в первую очередь сотрудник СБА. И только потом – моя сиделка. А в СБА кого попало не набирают.

Тяжелее всего мне было мириться с отсутствием сигарет. На физическом уровне у меня не было никакой потребности курить, местные ученые постарались. Но психологическая тяга осталась, и с ней никто ничего сделать не мог.

Потому что мой мозг вмешательству извне не поддавался.

Особенно сильно мне хотелось курить после душа, который следовал за физическими упражнениями. И всякий раз после еды. И перед сном.

И конечно же после секса.

После физических упражнений мы с Виолой принимали душ вместе. И, как вы понимаете, при этом мы не только мылись.

Это была не моя идея и не ее. Просто очередная прописанная мне медицинская процедура. Ничего личного, так сказать.

Чистый бизнес.

Подопытному кролику должно быть комфортно.

Подопытный кролик должен быть удовлетворен.

Подопытный кролик – это я.

Впрочем, как я уже упоминал, Виола была девушкой симпатичной, и против таких процедур я не возражал.

Остальное было гораздо неприятнее.

На тихоокеанской платформе я пробыл всего два дня, и эти два дня со мной никто больше не разговаривал.

Через несколько часов после беседы с профессором Мартинесом меня вытащили из ванны, помыли под душем, выдали комплект одежды и препроводили в комнату, убранством ничуть не отличавшуюся от той, в которой меня держали в Белизе.

Потом появились хмурые ребята из СБА.

Я думал, они меня опять вырубят, и в следующий раз я приду в себя только в какой-нибудь секретной лаборатории Службы Безопасности Альянса. Причем не было никакой гарантии, что мне не придется продолжить свое существование разобранным на кусочки. Вдруг местные ученые решат, что им будет гораздо проще ковыряться в моем мозге, если он будет пребывать вне моей черепной коробки?

Но на этот раз обошлось.

Эсбэшники были молчаливы, но вежливы.

По длинным серым коридорам они препроводили меня на посадочную площадку. Перед посадкой в флаер мне даже мельком удалось увидеть солнце и кусок океана. Океан за это время изменился несильно.

Окна флаера оказались затонированы в лучших традициях российской братвы середины девяностых годов. «Чисто чтобы солнце фильтровать». То есть они были фактически непрозрачными, и поглазеть в окно мне не удалось. Впрочем, полет был очень недолгим – похоже, флаер передвигался с весьма приличной скоростью.

Меня сопровождали трое эсбэшников: двое сидели по бокам, один – на откидном сиденье прямо передо мной. У всех троих были скучающие лица профессионалов, выполняющих дело, их ранга совершенно недостойное. Все равно как если заставить академика таблицу умножения школьникам объяснять.

Полет закончился в закрытом помещении. Красной дорожки, оркестра и почетного караула почему-то на месте не оказалось. Торжественную встречу обеспечивали всего несколько человек, которые препроводили меня в очередную камеру без окон.

Правда, к этой камере были пристроены уборная и душевая.

А еще в камере были небольшой стол и два стула.

В общем, чуть побогаче с мебелью, нежели в Белизе.

Очевидно, меня доставили сюда поздним вечером, потому как следующие десять часов меня никто не тревожил. Эсбэшники дали мне возможность отдохнуть после перелета, так сказать.

А потом начались разговоры.

Он притащил мне поднос с завтраком, но на медбрата или официанта совсем не походил.

На вид ему было лет тридцать восемь – сорок, что конечно же ни о чем не говорило. Столько времени прошло, медицина должна была сделать пару шагов вперед. Может, тут уже все повально стволовые клетки колют и живут лет по пятьсот? И этот парень уже третью сотню разменял?

Чуть выше среднего роста, смуглый, с черными волосами, едва тронутыми сединой. На нем был серого цвета комбинезон с множеством карманов, но на техника он тоже похож не был. Слишком умные глаза и слишком властное лицо. Плюс военная выправка.

– Можешь называть меня Сол, – предложил он, ставя поднос с завтраком на стол.

Сок, каша.

Если бы у меня был выбор, в своем времени на завтрак я бы такое есть не стал. Но здесь выбора у меня не было.

– Можешь называть меня Алекс, – разрешил я.

– Ты знаешь, где ты находишься?

– Понятия не имею, – сознался я. – Зато я примерно представляю, когда.

Сол улыбнулся:

– Для тебя это будущее.

– Похоже, что для меня это настоящее, – не согласился я. – Уже.

– Ты странный человек, Алекс.

– Потому что у меня память не стирается? – уточнил я.

– Не только поэтому.

– А почему еще?

– Похоже, ты совсем не удивлен своим новым положением.

– А вы думали, у меня будет культурный шок?

– Что-то вроде того, – согласился Сол. – Как получилось, что ты можешь разговаривать на нашем языке?

– Так называемый ваш язык – это смесь нескольких языков моего времени, – поведал я. – Так уж получилось, что я их знаю.

– Насколько нормально для твоего времени знание нескольких языков?

Вопрос не в бровь, а в глаз.

– В общем-то это нормально, – сказал я. – Хотя и не очень типично.

– У тебя хорошая память? – спросил Сол.

– У меня никогда не было другой памяти, – пожал плечами я. – Мне не с чем сравнивать.

– С какого времени ты себя помнишь?

– О, этот шалунишка-хирург так игриво хлопнул меня по попке…

Сол нахмурился.

– Шутка, – пояснил я. – Конечно, я не помню себя с самого момента рождения. Так, какие-то бессвязные эпизоды… Полагаю, реальный отсчет воспоминаний можно начать где-то с возраста одного года.

– Знаешь, что именно в тебе представляет для нас интерес?

– Мой мозг.

– Вот именно, – кивнул Сол. – Процедура сканирования и коррекции памяти известна уже более двухсот лет. И за это время нам не попадалось ни одного человека, на которого бы эта процедура не действовала. Ты единственный, чей мозг закрыт для нас. Причем закрыт не только от вмешательства, но и от самих воспоминаний.

– Может, оборудование в Белизе просто дало сбой? – предположил я.

– Мы повторяли процедуру уже здесь, пока ты еще не пришел в себя, – сообщил Сол. – Для ментоскопирования совершенно не важно, находится объект в сознании или нет. Лишь бы он был жив.

А вот это уже радует. То есть в ближайшее время убивать меня им невыгодно.

– И в чем же ценность подобного феномена? – поинтересовался я.

– Для СБА было бы очень выгодно получить агента, к которому враги не могут залезть в голову.

– У медали есть и обратная сторона, – не согласился я. – Станет он двойным агентом, а вы ничего и не узнаете. Потому что сами ему в голову залезть тоже не сможете.

– Существует много систем контроля, – когда Сол улыбался, ему хотелось верить. Такая уж у него была улыбка.

– Кстати, а врагов у вас много? – поинтересовался я. – Мира во всем мире добиться так и не удалось? Или вопросы здесь можешь задавать только ты?

– В свое время мы обо всем тебе расскажем, – пообещал Сол.

– Даже о том, бороздят ли ваши корабли просторы Вселенной? То есть я догадываюсь, что бороздят. Просто любопытно, сколько просторов уже пробороздили.

– Достаточно, – снова улыбнулся Сол.

– Ну и как? Есть ли жизнь на Марсе?

– Мы построили там пару городов, – сказал Сол. – Так что определенно жизнь там есть.

– Э-э-э… я имел в виду немного другую жизнь, – сказал я. – Инопланетяне существуют? И не стоит мне говорить, что поскольку на Марсе есть города, значит, в них живут инопланетяне. Человечество одиноко во Вселенной или нет?

– Нет, – на этот раз улыбаться Сол не стал. – К сожалению, не одиноко.

Но больше на эту тему в тот день он мне ничего не сказал.

Сразу после завтрака он отвел меня в лабораторию, где меня вновь усадили на подобие электрического стула, а потом побрили голову, чтобы прилепить на нее новую порцию датчиков. Несколько десятков прилепили к моим рукам и ногам, так что я стал напоминать самому себе обвешанную гирляндами новогоднюю елку. Если они еще додумаются просверлить мне дырку в черепе и вставить туда оптоволоконный кабель, я окончательно почувствую себя Избранным. То есть Нео. Причем до того, как он принял красную таблетку.

Череп мне сверлить не стали.

Закончив со всеми соединениями, меня надежно зафиксировали на стуле, и началось… Что именно началось?

Разговоры.

Сол начал задавать мне вопросы, посматривая на мониторы и периодически пощелкивая кнопками нескольких клавиатур.

Черт побери, никто никогда не осмелился бы назвать меня молчаливым из-за боязни пойти против исторической справедливости, но так долго я еще не болтал.

Сола интересовало все: где я родился, как звали моих родителей, что я помню о своем детстве, в какой детский сад я ходил, в какой школе учился, какие нам преподавали предметы и как звали всех моих учителей.

Периодически мне давали попить сладенькой водички. Возможно, в нее были подмешаны какие-то препараты, что-нибудь наподобие «сыворотки правды», потому что в какой-то момент я поймал себя на мысли, что мне нравится рассказывать Солу истории о своей жизни.

Припоминать все эти подробности не составляло для меня большого труда, и параллельно своему рассказу я изучал лабораторию и самого Сола, стараясь понять, в какое именно дерьмо я влип и насколько глубоко в нем увяз.

Помимо Сола в лаборатории присутствовали несколько техников, носивших такие же серые комбинезоны. Единственное отличие было в количестве синих нашивок на рукавах. У техников таких нашивок было по две, у Сола – шесть.

Правда, означать эти знаки различия могли все что угодно. Как воинские звания или ученые степени, так и принадлежность к той или иной исследовательской группе или, например, количество детей у каждого индивидуума. Или еще что-нибудь, о чем я даже представления не имею.

Сами люди внешне не слишком изменились. Разве что все индивидуумы, которых я встречал до сих пор, были высокими (то есть примерно моего роста), стройными и подтянутыми. Впрочем, это была слишком небольшая выборка, чтобы делать какие-то выводы обо всем человечестве.

Может быть, к сотрудникам СБА предъявляют особые требования?

Но вот что было особенно странно, так это их техническое оснащение.

Мягко говоря, не поражало оно моего воображения. Плоские мониторы, похожие на плазменные панели моего времени, обычные клавиатуры, пульты с кнопочками, тумблерами и рычажками. Никаких голограмм, телепатических интерфейсов и прочей научно-фантастической фигни. И даже датчики все с проводками. В принципе любая продвинутая лаборатория двадцать первого века могла бы похвастаться примерно таким же набором техники.

Тем не менее эти ребята заселили Марс, встретили инопланетян, они могут путешествовать во времени и сканировать память.

Интересно, как выглядит современная версия Интернета?

Сложно сказать, сколько времени мне пришлось трепаться в первый день.

Наверное, они добавили в воду какой-то наркотик, потому что у меня нарушилось восприятие времени. Но, по самым скромным прикидкам, интервью заняло не меньше десяти часов.

И даже несмотря на то что у «электрического стула» оказались функции массажного кресла, после окончания всех процедур эсбэшникам пришлось вытаскивать меня вручную. Встать без посторонней помощи я был не в состоянии.

Поддерживая под руки, Сол и его помощник отвели меня в камеру и принесли поесть. Не знаю, подмешивали ли они снотворное в еду – думаю, что особой необходимости в этом не было. Я чувствовал себя смертельно усталым и заснул, едва моя голова коснулась подушки.

На следующий день процедура повторилась. И на третий. И на четвертый.

То же кресло. Те же бесконечные расспросы. Те же истории, по второму и третьему кругу…

– У тебя очень хорошая память, – заявил Сол на излете очередного дня расспросов, пока техники неторопливо освобождали меня от многочисленных ремней и креплений.

– Уже жалею об этом, – вздохнул я.

– И дело даже не в том, что твоя память не подвержена влиянию извне, – продолжал Сол.

– А в чем же дело?

– Ты помнишь почти все, что было с тобой на протяжении жизни.

– А разве с другими людьми не так? – А может быть, все дело в том, что у меня была слишком короткая жизнь. И событий в ней случалось не так уж много. По сути первым большим приключением в моей жизни стал поход в джунгли Белиза вместе с агентом британской контрразведки.

Сол улыбнулся:

– Завтра нам с тобой предстоит серьезный разговор. Долгий разговор.

– Ничего нового, – снова вздохнул я.

– Нет, никаких процедур, – обнадежил Сол. – Просто разговор двух людей. Двух взрослых мужчин.

– Я уже заинтригован, – поведал я.

Техники закончили выковыривать меня из кресла.

– До завтра, – произнес Сол и быстрым шагом покинул помещение.

После душа меня обычно ждала очередная порция обследований, допросов и прочих не слишком приятных вещей, однако сегодня график был изменен, и мы с Виолой вернулись в мои апартаменты.

– Чем ты предпочел бы заняться? – спросила она.

Поскольку сексом мы с ней только что позанимались, я пропустил мимо ушей двусмысленность ее предложения и попробовал перебрать другие варианты.

– Можно посмотреть новости, – предложил я.

– К сожалению, новости тебе смотреть пока не разрешено, – сказала Виола.

– Интересно, как я могу адаптироваться к вашему обществу, если я ничего о нем не знаю и даже новости посмотреть не разрешают?

– Не я составляла программу адаптации.

– Знаю, что не ты. Но все равно это странно. У меня начинает складываться впечатление, что меня никогда отсюда не выпустят.

– Ты все узнаешь в свое время, – Виола не очень любила говорить на эти темы. Очевидно, срабатывали наложенные на нее ограничения.

– Мне лишь бы узнать, когда это время наступит, – вздохнул я. – У вас тут хоть Интернет есть?

– Интернет?

– Всемирная компьютерная сеть, – объяснил я, глядя на ее удивленное лицо. – Информационная паутина. Виртуальная реальность.

Это точно будущее? В двадцать первом веке для некоторой части населения жизнь без Интернета была немыслимой. Что же произошло с потомками, если они и слова этого не знают?

– Инфосеть у нас есть, – сообщила Виола, развеяв мои сомнения. – Но на нее распространяются те же ограничения, что и на новостные каналы.

Любопытно. Выходит, телевидение, или что тут у них вместо него, так и не срослось с компьютерными сетями. Странно, в свое время мне казалось, что это абсолютно естественный процесс, который завершится не позднее середины двадцать первого века.

И я уже не в первый раз задумался об «отсталости» технологий будущего. Как человек, переместившийся на две с половиной тысячи лет вперед, я мог ожидать гораздо большего в области развития технологий.

Даже в бытовой сфере.

А мои апартаменты в здании одной из самых могущественных спецслужб Демократического Альянса принципиально ничем не отличались от «умных домов», которые обладающие достаточными средствами люди могли позволить себе и в двадцать первом веке.

Я подошел к окну.

Судя по открывающемуся из него виду, мои апартаменты находились этаже этак на четырехсотом, если не выше. До облаков было рукой подать.

В некотором отдалении виднелись шпили еще нескольких высотных зданий. Периодически между ними пролетали каплевидной формы летательные аппараты, но ни один из них ни разу не приблизился на расстояние, с которого его можно было бы нормально рассмотреть.

Внизу… Очевидно, этот самый низ был слишком далеко, так как толком ничего разглядеть мне там не удавалось. Серая поверхность и люди, – если это, конечно, были люди, – напоминающие даже не муравьев, а пиксели на мониторе с высоким разрешением.

Подавляющая часть зданий была гораздо ниже того, в котором я находился. Их крыши были усыпаны антеннами или какими-то хреновинами, очень на антенны похожими. Моего словарного запаса явно не хватало, чтобы называть все футуристические хреновины своими именами. И потомки не слишком торопились мой словарный запас пополнить.

Судя по тому, с какой стороны всходило солнце, мои окна были ориентированы на восток.

Впрочем, солнце мне доводилось видеть не так уж часто. Небо было серым, плотно затянутым облаками, и восходы не баловали меня своим видом чаще чем раз в неделю. А то и в полторы недели.

Интересно, как у потомков дела с экологией обстоят?

– Просто здорово, – сказал я. – Впервые у меня выдалось свободное время, только я не знаю, чем его можно заполнить. Потому что мне у вас ничего нельзя. Хоть бы учебник по истории почитать дали…

Услышав за спиной шуршание одежд, я обернулся.

Виола стояла передо мной абсолютно голая, набирая какую-то комбинацию на своем браслете-коммуникаторе.

– Точно, кролик, – пробормотал я. – Раз нет опытов, которые над ним можно поставить, остается только одно.

– Разве ты этого не хочешь? – спросила Виола.

– Хочу, – сказал я, прислушавшись к своим ощущениям.

Кровать послушно выползла из своего места в полу…

Глава 3

На следующий день после обещания серьезно поговорить Сол опять сам принес мне завтрак и терпеливо подпирал стенку, ожидая, пока я с этим завтраком покончу.

Когда я отправил в рот последнюю ложку каши, запив ее последним глотком безвкусного сока, Сол распахнул дверь и велел мне следовать за ним.

Наше не слишком длинное путешествие по безлюдному серому коридору закончилось в помещении, которое я решил обозвать рабочим кабинетом Сола. Поскольку до сих пор я видел только свою камеру и лабораторию, в которой надо мной всячески издевались, это показалось мне приятным разнообразием.

В помещении имели место два кресла и письменный стол с вмонтированной в столешницу клавиатурой. Роль монитора выполняла одна из стен кабинета.

Другой мебели в наличии не имелось, окно также отсутствовало.

Не знаю, как живут потомки, но работать они явно привыкли в спартанских условиях.

Вопреки моим ожиданиям – аскетизм во всем – кресло оказалось довольно комфортным, хотя и не принимало форму тела. Сол положил руки на стол и вперил в меня свой тусклый взор. Если бы он еще предложил мне закурить, происходящее напомнило бы сцену допроса преступника в каком-нибудь малобюджетном российском криминальном сериале.

Но потомки не курят. Наверное, они еще и не пьют, не употребляют наркотики, не едят мясо и отправляются на тот свет совершенно здоровыми.

– Нам удалось установить, что ты, скорее всего, являешься тем человеком, за которого себя выдаешь, – сказал Сол.

– Скорее всего? – изумился я. – Неужели недели допросов вам для этого мало?

– Поскольку мы не в состоянии отсканировать твою память, наверняка утверждать мы ничего не можем, – вздохнул Сол. – Впрочем, мы давали тебе старые препараты, которые применялись до того, как был открыт метод ментоскопирования. Так называемую «сыворотку правды». И, скорее всего, – он снова сделал акцент на словосочетании «скорее всего», – ты не врешь.

– Я-то знаю, что я не вру, – заверил я. – Как я могу убедить в этом вас?

– Никак, – «обрадовал» Сол. – Меня зовут Сол Визерс, я – полковник Службы Безопасности Альянса, я и привык никому и ничему не доверять на сто процентов.

– Разумная политика, – одобрил я. – И насколько же ты готов поверить мне? В тех же процентах?

– Процентов на девяносто пять, – сказал Сол. – А это наивысшая степень доверия, которой я могу удостоить любое живое существо. То, что ты рассказываешь под воздействием суперскополамина, не слишком отличается от того, что ты рассказываешь в здравом уме. А в твердости твоей памяти я уж точно не сомневаюсь.

– Хорошо, что мы сошлись хотя бы на этом…

– Мы вытащили тебя из прошлого из-за некоторых особенностей твоей памяти, – сказал Сол. – К сожалению, из-за этих же особенностей мы теперь с трудом представляем, что нам с тобой делать дальше. Когда все эксперименты, связанные с тобой, закончатся, то, вне зависимости от результата, мы не сможем вернуть тебя обратно в твое время.

– Это я понимаю, – вздохнул я.

– К сожалению, мы не можем и оставить тебя здесь, предоставив определенную степень свободы, – сказал Сол. – Темпоральный проект, в деятельность которого ты поневоле оказался вовлечен, является строго засекреченным. В самом Альянсе о нем знает лишь несколько десятков человек. За пределами Альянса, как я смею надеяться, – ни одного. В твоей голове содержится слишком много секретной информации, чтобы мы могли отпустить тебя в свободное плавание.

В принципе я догадывался об этом и раньше. Но когда Сол озвучил мои опасения, мне стало немного не по себе. Потому что перспективы передо мной вырисовывались очень уж неприятные.

– Мне только не совсем ясно, к чему этот разговор, – сказал я. – Я и так полностью в вашей власти, и вы можете делать со мной все что угодно. А потом вы можете кремировать мой остывший труп и развеять пепел по ветру, чтобы никто ничего не узнал о ваших суперпуперзасекреченных мегапроектах. С чего вдруг такие откровения, полковник?

– Во-первых, я привык играть начистоту, – сказал Сол.

Ага, так я ему и поверил.

Не слышал я еще ни об одной спецслужбе, – ни в моем времени, ни в любом другом, – сотрудники которой привыкли бы играть начистоту. Крапленые карты, пара тузов в рукаве и авианосец поблизости, вот как играют разведчики всех времен и народов. Не вижу причин, по которым разведка будущего смогла бы столь эволюционировать.

– Но это, как ты понимаешь, не главное, – продолжал Сол, очевидно уловив недоверчивую усмешку на моем лице. – Я давал присягу и по специфике своей работы могу обмануть любого, если буду уверен, что этот обман пойдет на пользу Альянсу.

А вот это уже больше похоже на правду.

– Дело в том, что некоторые из дальнейших процедур, которые тебе предстоят, потребуют твоего согласия. Не формального согласия и не подписи на документах, как ты понимаешь. Ты внутренне должен быть готов подвергнуться им. Иначе результат будет труднопрогнозируемым. Помимо прочего лучше, если ты будешь пребывать в состоянии покоя. А человек, не уверенный в своем будущем, в состоянии покоя по определению пребывать не может.

– Звучит разумно, – согласился я. – И что же ты готов мне пообещать в обмен на сотрудничество, полковник Визерс?

– Я предпочел бы, чтобы ты продолжал называть меня Солом.

– Как скажешь, полковник.

На эту мою реплику Сол никак не прореагировал.

– Я мог бы пообещать тебе многое, – сказал он. – Вплоть до свободного поселения на одной из малоосвоенных планет, где ты мог бы заняться фермерским хозяйством.

– Мне никогда не хотелось стать фермером, – признался я.

Впрочем, на это замечание Сол тоже реагировать не захотел.

– Но по факту ты никогда не сможешь избавиться от надзора СБА, – произнес он. – Поэтому лучшим вариантом будет, если ты согласишься работать на нас.

Не могу сказать, что я был сильно удивлен. Когда я услышал о предстоящем «серьезном разговоре», то ожидал именно чего-то в этом роде. Также я не могу сказать, что я готов был Солу поверить.

– Какую же пользу необразованный дикарь из прошлого может принести вашей конторе? – поинтересовался я. – Даже если вспомнить о «небольших особенностях» моего мозга, мне трудно поверить, что вы готовы поручить мне оперативную работу.

– Конечно же нет. Об оперативной работе и речи не идет, – подтвердил Сол. – Скорее я подумывал о зачислении тебя в аналитический отдел. Твоя память поможет тебе быстро освоиться на новом месте, ведь дело придется иметь с информацией. Работа в офисе, проживание в одном из принадлежащих СБА зданий… Могу тебя уверить, все наши сотрудники так живут.

– И Большой Брат наблюдает за ними, – закончил я.

Этого выражения полковник Визерс не знал, а я не стал брать на себя труд объяснения. Пусть загуглит, если ему интересно.

Итак, по каким-то причинам потомкам необходимо, чтобы я чувствовал себя в безопасности и дал «внутреннее согласие» на продолжение экспериментов, которые лично мне на фиг не нужны.

В это еще можно поверить. Возможно, все упирается в какие-то их технологии, в которых я ни бельмеса не понимаю. В двадцать первом веке человеческий мозг и принципы его работы оставались одной из главных загадок мироздания.

Полковник Визерс хочет меня успокоить и получить это самое «внутреннее согласие», сие понятно. Но это совершенно не означает, что я должен полковнику Визерсу верить.

С другой стороны, версия об аналитической работе под постоянным надзором СБА выглядит на порядок убедительнее версии о «свободном плавании», в которое они могут меня отпустить. Потому что во все времена ни одному человеку не позволят беспрепятственно разгуливать по планете, или в данном случае – по нескольким десяткам планет, с секретной информацией в башке.

Но самой убедительной все равно оставалась версия о «расходном материале». Тело в крематорий, и концы в воду. Никакой дополнительный надзор не нужен, и секреты совершенно точно останутся секретами.

– Вероятно, ты сейчас думаешь о том, что я лгу, – сказал Сол.

– Согласись, такая мысль вполне могла прийти в мою голову. Человек, который никому не доверяет, вряд ли может ждать, что другие будут безоговорочно верить ему самому. Разведчик – это профессиональный лжец.

– Ты журналист, – заметил Сол. – Эта профессия тоже подразумевает способность лгать.

– Приятно видеть, что за все эти века отношение людей к журналистике не претерпело особых изменений, – улыбнулся я.

– Мы можем продолжить и без твоего согласия, – сказал Сол. – И продолжим, даже если не получим его. Пусть это и создаст нам определенные трудности. В любом случае тебя ожидают долгие, неприятные и, не буду врать, весьма болезненные процедуры. Сейчас я просто пытаюсь облегчить себе жизнь. И тебе тоже.

В первую часть его заявления мне было поверить гораздо проще, чем во вторую. На самом деле я встречал не так уж много людей, которые старались облегчить мне жизнь. Зато осложнить ее пытались многие.

– Сейчас я расскажу тебе кое-что о мире, в который ты попал, – сказал Сол. – Без подробностей, и вряд ли ты сможешь сложить в своей голове общую картину, но все же… Демократический Альянс включает в себя десятки планет. На этих планетах живет девяносто процентов человечества. Того самого человечества, к которому принадлежишь и ты. Речь идет о десятках миллиардов людей, ты это понимаешь?

– Если сейчас ты скажешь, что жизнь этих десятков миллиардов зависит от меня и от моего решения, я рассмеюсь тебе в лицо, – предупредил я.

– Жизни этих десятков миллиардов зависят от множества факторов, – сказал Сол. – И феномен твоей памяти является лишь тысячной долей процента, если и не того мельче. Но иногда бывают ситуации, когда многое зависит именно от тысячных долей.

– Еще секунда, и я начинаю смеяться в лицо, – сказал я.

– У Альянса есть проблемы, – прожолжал Сол. – И не просто проблемы, а серьезные угрозы его существованию. А следовательно, и существованию всего человечества.

– Вряд ли ключ к решению этих проблем, какими бы они ни были, хранится в моей голове.

– Это верно, – согласился Сол. Он щелкнул клавишей на столешнице, и левая стена превратилась в монитор, как я этого и ожидал.

На мониторе был изображен офигительный чувак. В смысле, посмотришь на такого чувака и сразу офигеешь. Лично я офигел.

Мне несколько раз доводилось бывать в байкерских клубах. Каждый уважающий себя байкерский клуб должен числить в своем составе несколько старожилов – этаких парней, которые родились сразу в кожаных куртках, пьяными, бородатыми и с «Харлеем-Дэвидсоном» между ног. Они массивные, высокие, толщина их рук сопоставима с толщиной ног футболиста, в их фигурах легко угадывается первобытная варварская мощь, а в глазах читается нескрываемая угроза. Они носят кожаную одежду с большим количеством металлических заклепок, не боятся ни черта, ни дьявола, всегда готовы зарядить с ноги, и первая мысль, которая приходит тебе в голову, когда ты их видишь, формулируется очень просто: «О черт, о черт, о черт!»

В общем, это совсем не те люди, которых хочется повстречать на ночной безлюдной улице, если у тебя нет парочки-тройки крепких друзей с бейсбольными битами. И даже если эта самая пара-тройка друзей с бейсбольными битами у тебя есть, встречи с такими индивидуумами все равно искать не стоит.

Парня с монитора от этих старожилов байкерских клубов отличали только две детали. Во-первых, и это сразу бросалось в глаза, у чувака не было мотоцикла. Во-вторых, он был небольшого роста, о чем свидетельствовала метрическая сетка, на фоне которой он был сфотографирован, отчего его мощная фигура казалась почти квадратной.

– Какая-то местная знаменитость? – спросил я. – Рок-звезда, или что-то вроде того?

– Нет, – сказал Сол. – Это кленнонец.

– А, так вот как он выглядит! – с деланым облегчением сказал я. – А я смотрю, что-то знакомое, думаю, не кленнонец ли это? А это как раз кленнонец и есть. А это нормально, что он высотой всего полтора метра? Это какой-то вид гномов, да?

– Посмотри внимательно на его лицо, – предложил Сол.

– Ну, он, вне всякого сомнения, не красавец, – признал я.

И эти слова были правдой.

Кленнонец, кем бы он там ни был, был так же далек от классических канонов красоты, как земляной червь далек от мечты о полете. А может быть, еще дальше.

Физиономия чувака выглядела так, словно по ней долго и упорно били большой чугунной сковородой: лицо абсолютно плоское, вместо носа на нем зияют два отверстия, рот обозначен прямой линией, уши… А где у него вообще уши?

Зато у чувака были большие глаза. Чересчур большие. Непропорционально большие относительно всего остального. Белок… наверное, это слово тут не совсем подходит, потому что то, что у всех нормальных людей называется белком, был желтого цвета. А сами зрачки были красные. Возможно, именно так художники Ватикана могли бы изобразить посланца самого ада.