Текст книги "Американец"

С этими словами он демонстративно оглядел меня с головы до ног, после чего продолжил:

– Вы же, Урри, прибыли зайцем, в истрепанной одежде и обуви, и даже без головного убора. Также у вас нет при себе ни каких-либо бумаг, ни средств к существованию. Вы не сможете купить себе билет. Вас никто не встречает. У вас нет даже двух долларов на въездной налог![46]46
  Налог был введен одновременно с передачей функций контроля Федеральному правительству САСШ. Первоначально он составлял пятьдесят центов, затем два доллара, затем восемь. Позднее налог был отменен. Впрочем, и позднее деньги с иммигрантов все равно взимались, но – как консульский сбор.


[Закрыть]

– Опыт говорит нам, Урри, что люди, подобные вам, прибывают без билета и денег только в случае больших проблем. Если они скрываются от полиции, к примеру. Что вы можете сказать на это?

Я изобразил смущение. Потупил взор, попытался оправить остатки футболки, спрятал под стул потрепанные кроссовки… А сам в это время быстро обдумывал ответ.

– Сэр, вы правы, я не подумал, все это выглядит подозрительно. Однако объяснение на самом деле простое. Я с самого детства восхищаюсь вашей страной, сэр, и почитаю ее за образец, по которому должны быть перестроены и остальные страны. Уже несколько лет я просил отца отпустить меня сюда хотя бы с кратким визитом. Но отец не желал и слушать. Однако помог случай. Моему дальнему родственнику вздумалось взять меня с собой в вояж. И вот, в порту я случайно увидел «Девоншир». И услышал, что он вскорости отплывает в Нью-Йорк. И я сбежал. Сбежал, как был. В домашней одежде, без документов, денег. На пароход пробрался «зайцем», – тут я глянул на него и с жалобными интонациями закончил:

– Мне просто очень хотелось попасть сюда, сэр!

Помолчав, Вилли сказал:

– Да, Урри, согласен, это объясняет ваш вид, отсутствие денег и документов. Но, согласитесь, только в том случае, если вы говорите правду. Впрочем… Это решать не мне. Я ваш ответ зафиксирую и передам начальству. Оно и будет решать. Вы же пока ответьте мне еще на несколько вопросов. Предупреждаю, отвечать вы должны правдиво и серьезно, без шуток!

Какие уж тут шутки! Если меня сейчас «вернут» в Европу, я вообще сдохну. Тут хоть шансы есть. Хотя пока что Америка и встречала меня довольно сурово. Больше всего это напоминало странную помесь военкомата и следственного изолятора. Ну, как мне его описывали побывавшие там. Вопросы были и правда странными.

– Вы многоженец? Вы анархист? Вы поддерживаете насильственное свержение американского правительства?

Всего вопросов было несколько десятков, я же, предупрежденный Вилли, предельно коротко отклонял подозрения в своей нелояльности[47]47
  Доподлинные вопросы из анкеты. Всего их было 32 обязательных, но инспектор мог задать и дополнительные.


[Закрыть].

– Что ж, мистер Воронцов, спасибо! – сказал Вилли, закончив задавать вопросы и снова чиркнув что-то в моих бумагах. Желаю вам удачи и терпения.

– Простите, инспектор, а долго ли мне придется ждать решения?

– Решение по вашему вопросу может быть принято и сегодня. Но этого мало. Люди без денег должны ждать, пока не найдется кто-то, кто обяжется содержать вас первое время. Обычно это бывают родственники или друзья. В вашем же случае, Урри, стоит надеяться лишь на вербовщика. И, Урри, я советовал бы вам цепляться за первого, кто согласится вас взять. Потому что за химиками сюда не приходят… Ладно, хватит болтать, пойдемте-ка!

В коридоре он подозвал очередного «синемундирника», в сопровождении которого я и попал на третий этаж.

– Ищи свободное место, где спать, и располагайся! Вещи держи при себе, если что оставишь – пропадет, и следов не найдешь. Распорядок написан на стене. Если не умеешь читать – спросишь у соседей. Им все равно заняться нечем! – привычно оттарабанил тот, не думая о том, что у меня никаких вещей нет. После чего повернулся и предоставил мне возможность собраться с мыслями.

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…Надо сказать, что чем дольше я был на острове Эллис, тем чаще вспоминал рассказы людей, побывавших в тюрьме. Помещение представляло собой длинную узкую казарму, с трехъярусными деревянными нарами. Нижние нары все были заняты, второй ярус тоже, так что лезть предстояло под самый потолок. Никакой постели не было, люди спали прямо в одежде, на голых досках, укрываясь пиджаками, пальто, одеялами – у кого, что было с собой. Некоторые бедолаги, подобно мне, ночами мерзли, так как укрыться было совершенно нечем.

Кроме того, меня, как и всех тут, «пробирковали», заставив изготовить и нашить на футболку бирку с надписями «Воронтсофф» и «Девоншир».

Еще больше заставляло вспомнить тюрьму и казарму то, что в одном помещении собраны были только мужчины, женщин держали отдельно.

Впрочем, были и отличия. Так, с некоторыми мужчинами были и дети. Кроме того, за режимом особо никто не следил. Спать можно было в любое время, хоть днем, и многие этим пользовались. Кроме того, на половине крыши были оборудованы места для прогулок, и можно было, поднявшись, подышать свежим воздухом.

Гвоздями, на которых держался распорядок, были приемы пищи. В обед и на ужин собирались все. Завтрака не было. Рацион заставлял вспомнить старый анекдот про армию: «На первое капуста с водой, на второе – капуста без воды, на третье – вода без капусты». Так и тут. На обед давали похлебку из бобов или бобов с картошкой. На второе – несколько картофелин, сваренных «в мундире», третьего не было. Излишествами нас не баловали. Воду можно было пить из специального бачка, установленного у входа в казарму, в любое время. А на ужин были либо вареные бобы, либо картошка в мундире. И так день за днем. Правда, должен отметить, что, хоть питание не было разнообразным, оно позволило не протянуть ноги с голоду.

Всех нас, задержанных, мучили тоска и неизвестность. Мне, одинокому, в этом смысле было чуть полегче, а вот семейные не имели шанса увидеться с семьей ни в столовой, ни на прогулке. Пуританские правила тут соблюдались строго, так что кормили и «выгуливали» нас и женщин в разное время.

Впрочем, «в порядке компенсации», недостаток душевных страданий мне возместился телесными. В отличие от сотоварищей по изолятору, я совершенно не привык ни к грубой еде, ни к ночевке на деревянных нарах в одежде, не было у меня также и привычки к столь длительной праздности. Потому я использовал все время, когда были разрешены прогулки, и наматывал круги по крыше, думая о разном.

Во время прогулок взгляд то и дело упирался в кипучую жизнь Манхэттена. От этого хотелось выть. Потому я старался больше спать…»

Нью-Йорк, остров Эллис, 5 августа 1895 года, понедельник, незадолго до обеда

Мистер Спаркс тщательно раскуривал кубинскую сигару. Прикуривать ее от спички означало портить вкус. Так что он сначала разжег специально заготовленную для этого щепку, и уж от нее прикурил. Да, раз уж все равно нужно производить впечатление, то почему не делать это так, чтобы и самому иметь удовольствие? Человек, которого он пригласил сюда, на набережную острова Эллис, уже показался в дверях, так что он успеет оценить уровень доходов Спаркса по одной сигаре, которую тот курит.

– Мистер Спаркс?

– Да, это я! А вы – мистер Хаммерсмит? Добрый день!

– И вам доброго дня. Так зачем вы хотели меня видеть?

Прежде чем ответить, Спаркс со вкусом затянулся. Потом подождал, и выпустил струю дыма.

– Наша компания, мистер Хаммерсмит, решила помочь бедолагам, у которых недостаточно средств, чтобы заплатить въездной налог. Мы готовы взять сколько-то из них на содержание на первое время. И дать им работу.

– Это очень благородно с вашей стороны, сэр!

– Да! Кроме того, мы придумали систему, которая позволит со временем развить объем помощи, оказываемой таким бедолагам. Все очень просто. Они должны будут из жалованья возместить сумму, потраченную на них компанией. И она пойдет на помощь новым бедолагам!

– Да, сэр, это очень остроумно! – подтвердил Хаммерсмит. – А многим ли вы сможете помочь?

Ему все было ясно. Такие дельцы время от времени появлялись здесь и вербовали работяг за гроши. К тому же, согласно их договору, все вложенное в вербуемых, тем приходилось возмещать, да еще с процентами. Да и за питание с проживанием можно было вычитать. Опять же, практиковались штрафы, уменьшающие доход. Так что отрабатывать начальные вложения в них иммигрантам приходилось долго. Впрочем, это не его, Хаммерсмита, забота.

– Всем крепким, физически здоровым и одиноким мужчинам, которые у вас есть! Сколько бы их ни было! – солидно ответил Спаркс. И, подумав, добавил:

– Разумеется, если у вас нет к ним иных претензий.

Чиновник достал блокнот, сверился с записями, посчитал про себя и сказал:

– Что ж, хорошо, что у вас имеются средства! Таких у нас на сегодня немало, ровным счетом девяносто восемь человек!

– Всего? – охнул Спаркс, позабыв о сигаре. – Я рассчитывал сотни на полторы-две, не меньше…

При этих словах Хаммерсмит по-волчьи ухмыльнулся ему, но тон его остался участливым:

– Это ничего, сэр! Господь видит намерение в вашем добром сердце и оценит его. Помогите хотя бы этим! Или, если вы твердо намерены реализовать свои изначальные намерения, подождите недельку. Каждый день здесь проходит по семь-восемь сотен человек, под ваши требования подходит не менее дюжины, так что как раз за неделю вы еще полсотни-сотню человек наберете.

– Но почему их так мало? – тоскливо спросил Спаркс в пространство.

– Увы, сэр! – с начавшей пробиваться иронией ответил Хаммерсмит, вам просто не повезло. За эту неделю из Европы было три «парохода невест».[48]48
  Поскольку одиноких женщин в Соединенные Штаты старались не пускать, опасаясь, что они займутся проституцией, многие женщины заранее заводили «романы по переписке», прибывали в Америку, чтобы выйти замуж. В сентябре 1907 года на борту парохода «Балтик» оказалось свыше тысячи невест. Неудивительно, что многие браки заключались тут же, на острове Эллис.


[Закрыть]

Спаркс почувствовал эту иронию и решил, что настала пора быть откровеннее:

– Я не могу ждать неделю. Через три дня минимум полторы сотни рабочих должны попасть на нашу стройку. У нас контракт! – тут он посмотрел Хаммерсмиту прямо в глаза и тихо спросил:

– Возможно, ваша служба может снять претензии к части людей, подходящих под остальные мои требования? Понимаю, что это потребует дополнительной работы, но мы готовы компенсировать…

Теперь уже Хаммерсмит взял паузу на обдумывание. Секунда шла за секундой, а он все молчал.

– Ну, и что вы скажете? – не выдержал Спаркс.

– Я скажу, что, раз они вам так нужны, то мы это сделаем. Но они вам обойдутся в дополнительную десятку за каждого, к кому у нас нет претензий. И по двадцатке – за тех, к кому претензии были, но их удастся снять.

Спаркс еще открывал рот, чтобы выразить свое возмущение, но Хаммерсмит перебил его:

– Да, сэр, и еще одно хочу сказать: за тех парней, чей рост превышает шесть футов[49]49
  Шесть футов – это 183 см. В то время это был очень высокий рост, богатырское телосложение.


[Закрыть], вы платите премию. Пять долларов сверху.

– И учтите сэр, – продолжил добивать Спаркса чиновник, – для вас это – не траты. Это – кредит! Ведь всю эту дополнительную сумму вы взыщете с них до последнего цента! К тому же все время, пока они их не вернут, они не смогут от вас уволиться. Так что вы запросто сможете дольше платить им пониженное жалованье.

Воцарилось молчание. Спаркс возмущено пыхтел, но не отвечал. Хаммерсмит ждал. Потом уточнил:

– Ну что, сэр, по рукам? И я иду вдохновлять наших парней на внеурочную работу? Или надо сделать так, чтобы проблемы появились и у тех, кто уже есть?

– По рукам! – тяжело прохрипел вербовщик.

– Тогда встречаемся здесь же в четыре. Готовьте деньги, сэр!

Нью-Йорк, остров Эллис, 5 августа 1895 года, понедельник, после обеда

После обеда началось какое-то оживление. То и дело входили «синемундирники», выкрикивали десятка два имен и, забрав вызванных, удалялись. Как я успел заметить, вызывали в основном молодых и крепких мужчин. Но, увы, я уже догадывался, что надеяться мне не на что. Моя персона вызвала недоверие, так что Америка, в лице чиновников, не желала меня впускать. Потому я забрался на освободившееся место на нижних нарах и решил вздремнуть.

– Эй, ты! – удар по почти развалившимся кроссовкам привлек мое внимание. Возле нар стоял очередной «синемундирник» и смотрел на меня начальственным взором.

– А ну-ка, привстань!

Я послушно встал и расправил плечи. Лучше бы я этого не делал! Футболка треснула. «Синемундирник» ухмыльнулся.

– Да уж! – фыркнул он. – Красавец! Но шесть футов в тебе есть. Как тебя зовут? – тут он всмотрелся в бирку, прикрепленную к моей груди. – «Воронтсофф»? Ага, ага… – бормотал он под нос, сверяясь со списком. – Ну что, парень, кончилось твое ожидание. Пошли! Сбылась твоя мечта! Гостеприимная земля Америки ждет тебя!

Не знаю отчего, но в этот момент я услышал эхо своего тоста, поднятого в «России». Как будто мой голос. Искаженный так, как всегда искажается в записи, негромко и слегка издевательски повторил мне на ухо: «Ну! За сбычу мечт!»

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…Меня отвели в столовую, как и остальных кандидатов. Там очередной «синемундирник» очень коротко объяснил мне ситуацию. Либо я подписываю контракт со строительной компанией, беру у нее кредит на ту сумму, что нужна на улаживание всех моих вопросов и взяток (этот момент обозначили деликатно, но так, чтобы поняли дебилы), плачу эти самые «взятки и взносы» и получаю работу и разрешение на въезд. После чего еду строить железную дорогу куда-то в окрестности Балтимора и там отрабатываю, по расписке, займ с процентами… Либо мне завтра пишут отказ и высылают в Европу.

Получив вполне ожидаемое согласие, «синемундирник» сначала провел к ближнему концу длинного стола, где я поставил подпись в какой-то ведомости, а затем направил к остальным завербованным.

Там, кстати, мне и пояснили, что, судя по сумме «взяток и взносов», я был в самой дорогой категории «отказников ростом выше шести футов». И откуда всегда находятся вот такие знатоки?

Нас небольшими партиями вызывали в другой зал, где чиновники наскоро поздравили нас с получением разрешения на въезд и приводили к присяге. Затем выводили на пирс, где пришлось дожидаться остальных.

Ну что ж, вот и сбылась мечта. Америка приняла меня. Я стал ее гражданином. Только вот отчего на душе тоскливо-то? От малой торжественности? Так я понимаю, что народ прет валом, им просто некогда.

А что до этой почти неприкрытой коррупции, то я точно знаю, что она пройдет. Так что же, получается, меня просто угнетает, что я попал в непривычную мне роль гастарбайтера? Что придется сначала землю покидать? Причем, как мне сказали, отрабатывать потраченную на меня сумму придется почти год, даже если экономить. Ну и что? Что это со мной? Отставить нюни! Я – справлюсь! Я – сильный!

Так я рассуждал сам с собой. И все гнал от себя мысль, что тоска вызвана не трудностями, а просто неласковым приемом моей новой родины.

Санкт-Петербург, 22 июня 2013 года, суббота, второй час ночи

На этот раз чтение пришлось прервать по абсолютно независящим от него причинам. Выпитый чай стал проситься наружу.

Возвращаясь в гостиную, Алексей неожиданно задумался. Было понятно, что «неласковый прием «новой Родины» Американец описывал, что называется, «с натуры». Но тогда почему же он продолжал с добром относиться к Штатам и позже, до самого конца своей жизни?

Впрочем, зачем гадать? У него под рукой источник. Если правильно читать, кусочки реальности, упакованные в обложку фантастики, легко можно распознать.

Между Нью-Йорком и Балтимором, 5 августа 1895 года, понедельник, вечер

Мне было очень интересно, как же мистер Спаркс будет защищать свои инвестиции. Ведь, судя по тому, что у нас было около сотни как «беспроблемных» (тысяча долларов по тарифу), так и проблемных (еще две) завербованных, и, к тому же, около трех четвертей здесь были ростом за шесть футов (еще около семисот пятидесяти долларов премии), вложился он основательно. Если же вспомнить, что он вложился еще и за билеты, и за въездной налог, то сумма его затрат вообще подходила к восьми тысячам. Такая сумма была значимой даже в нашем времени, здесь же она была небольшим капиталом! А потерять ее он мог легко. Как минимум половина из нас не испытывала к нему какой бы то ни было благодарности за решение проблем и не горела желанием отрабатывать вложенные в них средства. И способ был невероятно прост, всего-то и надо по дороге на вокзал выбрать время и «сделать ноги».

Однако все оказалось предельно просто. На пароме, на который нас отвели, нас ожидало несколько полисменов и человек двадцать громил.

– Парни, – обратился к нам их старший из полицейских, – мы знаем, что вы все не местные. И потому можете потеряться. Так вот, компания заботится о вас. И попросила нас проследить, чтобы вы не потерялись. А чтобы вас никто не мог обокрасть, она также пригласила этих ребят. Если что, они просто всех бандитов перестреляют. «Пушки» у них имеются, не сомневайтесь! Так что вам ничего не грозит, только смотрите, не отставайте!

С этими словами он громко заржал. Затем выступил вперед один из громил.

– Прочистите уши и повторите тем, кто не слышит. Как уже было вам сказано, мы проводим вас до самого места. Платят нам только в том случае, если вы доедете до места все, и без происшествий, поэтому я очень советую вам не пытаться потеряться или расстроить нас! – с этими словами он отодвинул полу своей куртки и коснулся рукояти револьвера, лежавшего в показавшейся кобуре. – ОЧЕНЬ не советую, понятно?

– И еще одно! – продолжил он после небольшой паузы. – До места нам добираться еще почти шесть часов. Возможности облегчиться у вас не будет. Если же кто-то нагадит в вагоне, пожалеете все, так что решите эту проблему сейчас!

На пристани полицейские и часть громил высадились первыми и образовали «живой коридор». К концу этого коридора подъехал крытый фургон, задние двери открыли, и только тогда нас начали жидкой струйкой спускать с парома, прогонять через «живой коридор» и грузить в фургон. Когда первый фургон набили «под завязку», его закрыли снаружи на здоровенный навесной замок, и он отъехал. Затем был подан еще один фургон, и цикл повторился. В третий фургон попал я. Судя по черноте стен и пола, обычно его использовали для перевозки угля.

На вокзале процедура повторилась в обратном порядке, только грузили нас в вагоны. Полицейские остались на перроне, а вот громилы сопровождали нас. Они разместились в тамбурах вагонов, причем револьверы и дубинки держали уже наготове.

– Внимание, придурки! – снова обратился к нам один из громил. – Вам сказали, чтобы вы все свои нужды уладили еще на пароме. Но зная вас, не сомневаюсь, что сделали это не все. Так вот, у каждого тамбура будет стоять по ведру. Делайте свои дела туда. Но не вздумайте на пол, ясно?! – и он врезал дубинкой по сиденью ближайшей скамьи. Ухмыльнулся, глядя, как шарахнулись сидевшие на ней, и вышел.

Надо ли говорить, что на станциях нас не выпускали?

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…Позже, гораздо позже, когда я обдумывал действия компании «Спаркс&Ко», я не мог не признать логичности и рациональности их действий. Более того, не скажу, что нас так уж и угнетали по сравнению с обычными в то время отношениями работодателя и рабочих. Просто мистер Спаркс действовал чуть более открыто, чем иные воротилы капитала этого времени, но и только…»

Неподалеку от Балтимора, барак строительных рабочих, 5 августа 1895 года, среда

Балтимор мы проехали. Остановка вышла посреди ночи, когда все уже придремали. Полустанок, где нас высаживали, был полутемным. Электрические фонари стояли, но не светили, похоже, монтаж еще не был завершен. Нас высадили, пересчитали, убедились, что все в наличии, и после этого партиями десятка по два стали уводить куда-то.

Оказалось, что это «куда-то» было отдельным бараком. С привычными уже голыми нарами, только двухъярусными.

Утром нас разбудили очень рано и вытащили на завтрак. Опостылевшие уже вареные бобы в этот раз выдавали с небольшими вкраплениями мяса. Кроме того, можно было подходить за добавкой, так что наелись и самые голодные из нас. Также каждому выдали по маисовой лепешке, вареному яйцу, паре кусков сахара и жестяной кружке. В отдельном баке был горячий чай. Нет, положительно, «жизнь налаживается»![50]50
  Авторы намекают на анекдот: началась у мужика в жизни «черная полоса». Решил он повеситься. Смастерил петельку, встал на стул и тут видит: на шкафу бутылка водки стоит и в ней что-то плещется. Он полез доставать и помимо бутылки нашел еще и несколько чинариков. Выпил он водки, закурил, да и передумал вешаться. А что? Жизнь-то – налаживается!


[Закрыть]

Затем меня и других пообносившихся повели на склад, где выдали одежду и обувь, позволив выбирать из кучи по себе. Все было секонд-хенд, конечно. Но все равно, переодеться было сущим удовольствием. Если бы не одно «но». В спине робы и рубашки, подобранных мной, имелась аккуратно зашитая прореха, а возле нее – явно не до конца застиранное, хоть и бледноватое пятно. Кровь?

– Не нравится, бери другое! – благодушно разрешил кладовщик. Тут подходящего много! Хиляков сюда стараются не брать, так что размеры у вас у всех близкие…

– Но… Это же кровь, да? Ведь кровь же?

– Ну, говорю же, не хочешь брать от зарезанного, бери другие. Тут разные есть, кого током убило, кто от горячки окочурился, есть и которые от дизентерии, и отравившиеся…

– Так это что, все вещи с покойников, что ли? – не мог поверить я в очевидное.

Он посерьезнел.

– Ты, парень, на стройку попал. И радуйся, что не на очень большую. На тех народ вообще пачками мрет и в штабеля сам укладывается! Вот французы, люди говорят, на строительстве Панамского канала, тысяч двадцать человек положили. А ведь и трети не построили[51]51
  Первая попытка строительства Панамского канала была предпринята в 1879 году. Однако проект был плохо продуман, мероприятия по борьбе с эпидемиями малярии и желтой лихорадки не проводились. Кроме того, среди рабочих процветали азартные игры, пьянство, поножовщина. В результате только при первой попытке погибло не менее двадцати тысяч человек. Потрачено было триста миллионов долларов (вдвое больше запланированного бюджета), но построена всего треть канала. Так что имя компании стало символом мошенничества. В 1894 году компания была обанкрочена и создана новая. Эпопея строительства длилась долго, первое судно прошло по нему лишь в 1914 году. И люди продолжали гибнуть. Считается, что на каждые 3,5 метра канала приходится по одному погибшему строителю.


[Закрыть].

Так что, дружище, радуйся. На не очень больших стройках, типа этой, выжить-то шансов много. Эпидемий почти не бывает, поножовщины реже, опять же… С прошлого воскресенья, к примеру, всего шестеро и преставилось. И я бы на твоем месте вещи с порезанного взял. Примета счастливая, да и заразы точно не осталось! Бери, бери, да и беги, а то в баню опоздаешь! Десятники тебе за это знаешь как… Беги, говорю!

Да, на улице меня уже поджидал дюжий десятник.

– Туда, бегом! – заорал он и придал тычком руки ускорение в нужном направлении.

Следующим этапом была баня. Нам всем выдали по куску мыла, велели простирнуть свою одежду и закинуть ее на сушку и прожарку. Чтобы, как домоемся, одежда была уже готова.

С мытьем, на удивление, не торопили. Так что я, впервые за четверо суток смог не только привести себя в порядок, но и собраться с мыслями. Ясно стало, что мне очень не хватает информации. Что ж, это поправимо!

– Надо же, совсем как в армии! – громко удивился я.

Мужик, мывшийся неподалеку, обернулся, и ответил:

– Ты, парень, компанию «Спаркс & Со» еще не знаешь. Да, жлобы они там редкие, за копейку удавятся. Штрафами душат. Ну и вербуют тех, кого подешевле. Десятников – из ирландцев, рабочих – из иммигрантов, кому деваться некуда, ну а руководство у них все из офицеров. Первых Спаркс еще из южан подбирал. Тоже, значит, чтобы подешевле. И сейчас еще такие остались. Ну а новых уже и янки берет, куда ж деваться… Но вот во всем остальном у компании порядок! Как они говорят: «На каждую нужду сотрудников у нас предусмотрена клетка в расписании!» И таки да, она у них предусмотрена! Бани ввели, со вшами борются, кормят хоть и дешево, но нормально, без гнилья…

Тут я заметил, что к нашему разговору прислушиваются и другие завербованные.

– И что же, не бегут отсюда, что ли?

Он усмехнулся.

– А куда бежать-то? Вас, кто первый контракт мотает, в самый центр стройки засунули. Здесь на десятки миль вокруг полиция от стройки кормится. За каждого, кого вернут, премию им дают. Так что идиотов, конечно, хватает, бегут… Но возвращали пока почти всех.

Он оглядел нас и продолжил:

– Да и незачем бежать, парни. Здесь у вас работа. И кормежка от души. И врач смотрит каждую неделю. Баня опять же. В других местах не сильно и лучше. Только до них, до мест тех, еще добраться надо. А без работы вас живо определят как бродяг и упекут.

– А делать-то что надо? – спросил кто-то из толпы.

– А вот это, парни, самая красота и есть. Компания наша взяла субподряд. Э-лек-три-чес-тво, – выговорил он по слогам, – проводим к железной дороге! И дорога эта, Балтимор – Огайо, самая старая в стране! Так что здесь только начало, верно вам говорю, парни, дальше на таких, кто умеет, спрос пойдет. Деньги зашибать будете, по каждому штату расползетесь, да не рабочими, а мастерами, вот как!

«Его разговорчивость не могла быть случайной! – сообразил я. – Видимо, он только и ждал повода все это рассказать. Так что я со своим вопросом ему вовремя подвернулся».

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…На строительстве у компании и правда все было продумано. Был свой «штаб», в котором планировали движения денег, материалов и выполнение работ, были и «полевые офицеры», руководившие отдельными отрядами. И каждая нужда действительно удовлетворялась регулярно. Питание было куда более разнообразным, дважды в неделю давали овощи, по воскресеньям – масло и яйца. При желании можно было докупить что-то в местной лавке, хотя цены там и были выше, чем в обычных магазинах.

Каждую неделю была баня и прожарка одежды, раз в месяц прожаривали и матрацы, регулярно были досмотры врачей. Кроме того, по субботам, после бани, прибывал и передвижной бордель.

Работников старались собрать в бригады с единым языком, чтобы снизить национальные трения. Только вот совсем избежать их не удавалось. И в бараках порой вспыхивали потасовки, а то и поножовщина…»

Неподалеку от Балтимора, 11 августа 1895 года, воскресенье

– А теперь, друзья, давайте возьмемся за руки в знак единения и вознесем хвалу Господу нашему за все дары его! – профессионально громким голосом обратился к нам проповедник.

Я немного помедлил, потом, подчиняясь команде, взялся за руки с соседями справа и слева. Молиться мне совсем не хотелось. Тем более – так. Непривычно как-то.

Кроме того, после сытного завтрака очень тянуло спать. Пятница и суббота дались мне непросто. Все же я был типичным «человеком умственного труда». И хотя от этого труда случалось уставать смертельно, но с десяти, а то и двенадцатичасовым копанием траншей, забиванием свай и переноской тяжестей это никак не сравнить. У меня ныли все мышцы, сон наступал, едва удавалось шмякнуться в койку. Думаю, если бы мне не выдали матрас, подушку и пару одеял, то и на голых нарах я засыпал бы так же моментально.

И даже то, что в субботу мы работали всего половину дня, выручало не сильно. Потом мы все равно не отдыхали, занимались наведением порядка. Выбивали матрасы, меняли постельное белье (к счастью, хотя бы его стирали прачки), мели пол в бараке, выносили мусор. Кто-то что-то подкрашивал… Потом, в точности как в день приезда, была большая стирка с отправкой одежды в сушку, совмещенную с прожаркой, а нас отправляли в баню.

Мне вспомнились рассказы отца про ПХД[52]52
  ПХД – парко-хозяйственный день. Как правило, проводился в Советской армии по субботам. Срочнослужащие в этот день наводили порядок на рабочих местах, прибирали территорию, драили казарму, меняли белье и шли в баню.


[Закрыть] в армии.

Впрочем, было и отличие. Приехало несколько цирюльников с помощниками. Так что после бани, кто хотел, мог постричься и привести в порядок бороду. Кроме того, можно было и побриться. Но этим занимались только отдельные щеголи. Причиной тому была не мода, а обычная экономия и здравый расчет. Бриться самостоятельно опасной бритвой довольно трудно. Да и не было у нас на это ни времени, ни возможности разжиться зеркалом или горячей водой. А у цирюльника бритье стоило семьдесят центов. Ровно столько же, сколько и стрижка. И вдвое дороже стрижки бороды. Но стричься можно раз в три-четыре недели, а вот бриться надо не реже двух-трех раз в неделю. Так что брились только те, кто собирался вечером на танцы. Ну или отращивали усы, бородку и баки. Так выходило дешевле.

Впрочем, меня это не касалось. Мне заплатить за билет на танцульки было просто нечем. Так что я после ужина завалился спать и просто проспал весь вечер субботы. В воскресенье нас подняли на час позже, но торопили так же, как и в рабочие дни.

Завтрак был даже обильнее обычного, каждому добавили по ломтю жареного бекона, паре вареных яиц и куску масла. Кроме того, на каждый десяток, а пищу мы принимали, так же, как и работали, по десяткам, выдали небольшую тарелочку с сиропом и оладьи.

На фоне хоть и сытного, но довольно скромного питания в обычные дни это выглядело настоящим пиром. Я уже нацелился было пойти в барак и еще немного подремать, но на выходе нас всех начали заворачивать направо.

– Куда это нас ведут? – лениво поинтересовался я у Яна Новака, своего соседа по нарам.

– На богослужение.

– Но я не католик!

– Как и они! – широко улыбнулся Ян. Можно было подумать, что предмет беседы доставляет ему огромное удовольствие. – До католического храма ехать тут довольно долго. А эти – какая-то местная секта. Поют, орут, даже танцуют на службах.

– Подожди, Ян! – я даже остановился в удивлении. Но у нас большинство работяг – из католических стран!

– Ну, да! – согласился тот, ухмыляясь еще шире. – А ты думаешь, местных это хоть сколько-нибудь волнует? У них своя вера, свои службы. И зовут они именно сюда.

– Хорошо. Про них – понятно. А ты, к примеру, почему к ним ходишь?

– Ну-у… – ухмыляться Новаку явно расхотелось. – Во-первых, наш бригадир – из их конфессии. И он очень настойчиво зовет.

– Но это не повод…

– Во-вторых, Юр-ра, – раскатисто выговорил он мое имя, – если кто-то не идет, он расстраивается. И потом тому, кто его расстроил, достается самая мерзкая и трудная работа. А за неисполнение норм он начинает штрафовать с куда большей охотой.

– Подожди, но в Соединенных Штатах – свобода совести. Это – Конституция. Здесь – это история! И никто и никому не может навязывать свою веру! Они бежали сюда от такого! Это – их закон!

– А никто и не навязывает, Юр-ра! – мое имя упорно не давалось чеху. – Бригадир Езекия тоже не навязывает. Если у тебя иная вера, ты можешь не ходить на его службы. Но на какие-то ты ходить обязан. Иначе расстроишь его. А ближайший католический храм, повторюсь, ты найдешь только в Балтиморе. Доллар и двадцать центов туда и обратно. Да и вставать надо пораньше, так что останешься без завтрака. И без обеда. Ну и без этих денег, само собой. Зато, если ты к нему на службу сходишь, то в конце у них угощение – чай с кексами. Да и девчонки туда приходят. Заигрывать с ними нельзя, но – хоть поглядим! – сказал он и подмигнул.

Вот так я и попал на эту службу. Не скажу, что меня сильно напрягало. Как у многих людей, родившихся в СССР, у меня были смутные убеждения в области религии. Родители были атеисты. И в церковь не ходили никогда. А вот меня бабушка в детстве крестила. Но этим мое православие практически и ограничилось. Времени не было. Да и не очень-то тянуло, если честно.

Молитва давно закончилась, и теперь на сцене «зажигал» проповедник. Но для меня вся его театральность пропадала втуне, тянуло в сон. Да и английский «Библии короля Якова»[53]53
  Библия короля Якова – перевод Библии на английский язык, выполненный в начале XVII века. Очень распространена в англоязычных странах.


[Закрыть] тоже отличался от современного, так что некоторых выражений я просто не понимал, отчего шансы на то, что меня заденет пафос проповеди, снижались до неразличимых без микроскопа.

Но заснуть было никак нельзя, так что я пытался развлечься разглядыванием девушек. Увы, но они сидели достаточно далеко и спиной. Кроме того, для человека XXI века все эти капоры выглядят больно уж чуждо. Ощущение, что рассматриваешь кукол.

– А теперь, братья и сестры, вознесем хвалу Господу нашему в гимне! Я попрошу прелестную мисс Мэри помочь мне!

Девушка, сидевшая с краю первого ряда, при этих словах встала и пошла на сцену. Моя голова повернулась в ее сторону. Как притянутая мощнейшим магнитом. Все же для меня в женщине главное – грация. Куда важнее, чем большая грудь, голубые глаза или размер… хм… бедер. А уж когда ее нежный голос завел: «Оте-е-ец свя-а-а-а-то-ой, да-ай на-а-ам ми-и-ир…», я понял, что погиб. Погиб окончательно и бесповоротно. И еще я вспомнил, как отец рассказывал о знакомстве с мамой. Мол, сначала он ее и не заметил. А потом она как-то повернулась, и его как молнией стукнуло. Он сразу увидел в ней свою будущую жену, мать своих будущих детей. Наверное, я все же слишком много взял от него. Но в Мэри я точно так же ясно увидел свою жену. Не объект для заигрываний и флирта, не героиню романа, а ту женщину, с которой я проведу вместе жизнь, которая родит мне детей. И не имело значения, что у жалкого гастарбайтера-землекопа шансов добиться взаимности у дочери кого-то из местной общины не было никакого.