Текст книги "Прости грехи наши"

– Он наверняка уходит в лагерь местных жителей, которые, очевидно, как раз в это время завтракают, – сказал кюре.

– А может, нам пойти по его следам? – предложил Флори.

– Нет, не нужно.

Энно Ги посмотрел на небо: на нем угрожающе клубились тучи. Скоро, по-видимому, должен был пойти снег.

На следующий день в церкви Эртелу состоялось первое богослужение.

* * *

Энно Ги изготовил штук пятнадцать свечей и расставил их внутри церкви. Пламени свечей хватило на то, чтобы осветить центральный неф и клирос.

Снаружи было еще темно. Священник и его товарищи терпеливо ждали первых лучей солнца: Церковь запрещала проводить богослужения ночью.

Кюре облачился в предназначенные для проведения литургии одежды и при помощи Флори подготовил Священное Писание, ладан, тексты церковных гимнов и другие атрибуты богослужения. Читать религиозные тексты священник собирался из привезенной им из Парижа Водуазской[44]44
  Водуазская Библия – Библия, изданная в кантоне Во, в Швейцарии.


[Закрыть] Библии. Это была единственная переведенная на французский язык Библия, и ее использование категорически запрещалось Церковью.[45]45
  У католиков канонической признавалась только Библия на латинском языке.


[Закрыть] Будучи в Париже, Энно Ги неукоснительно соблюдал это правило. Однако сюда, в захолустный провинциальный приход, он предпочел взять с собой Библию на французском языке.

Марди-Гра ждал знака кюре, чтобы ударить в старенький бронзовый колокол, в котором ему накануне удалось-таки заделать трещины. Двери церкви были открыты настежь.

Когда с первыми лучами солнца над округой поплыл раскатистый колокольный звон, даже у самого кюре от волнения сжалось сердце. Сколько же лет этот храм Божий не собирал паству на молитву?

Пока разливался колокольный звон, священник ходил вдоль стен, помахивая прикрепленным к тонкой цепочке небольшим серебряным кадилом, в котором на раскаленных углях тлели два кусочка ладана. Очистительный дым и сильный аромат ладана мало-помалу заполнили внутреннее пространство церкви. Для Энно Ги клубы дыма от ладана символизировали расширение пространства, охватываемого его первым богослужением, на котором он и не надеялся увидеть многочисленную паству.

Марди-Гра прекратил звонить в колокол и, согласно установленному порядку, закрыл входные двери. В церкви по-прежнему было пусто. Кюре подошел к алтарю, чтобы начать богослужение.

– Слава Господу, и ныне, и присно, и вовеки веков!

Стоя на коленях возле клироса, склонив голову, Флори готовился к исповеди. Его главный грех имел вид девичьего лица с длинными шелковистыми ресницами и дивным взглядом. Это лицо время от времени грезилось ему с тех самых пор, как он увидел его в лесу. Энно Ги с невозмутимым видом произносил слова покаяния. Мальчик истово повторял молитву вслед за кюре – слово в слово.

– Я каюсь перед Всемогущим Господом и признаюсь перед моими братьями, что грешил в мыслях, словах, действии и бездействии. Да, я воистину грешен!

Оба товарища кюре ударили себя кулаками в грудь.

– Да будет Всемогущий Господь милосерден к нам! Да простит он нам грехи наши и откроет нам врата Царствия Небесного! Аминь.

Богослужение шло своим чередом. Лишь когда священник дочитал молитву до слов «Да будет так!», снаружи послышался какой-то шум. Марди-Гра, находившийся ближе всех к входной двери, настороженно прислушался.

Трижды повторив слова литании,[46]46
  Литания – молитвенное воззвание.


[Закрыть] Энно Ги запел хвалебный гимн, твердо соблюдая порядок богослужения.

Шум снаружи становился все сильнее. Там явно происходили какие-то события. Флори пристально посмотрел на священника, но тот по-прежнему продолжал богослужение. Тогда пришлось вмешаться Марди-Гра.

– Хозяин, они уже здесь.

Флори поднялся с колен. Он отчетливо слышал раздававшееся снаружи топанье по снегу, шуршание ветвей деревьев, бряцанье чего-то металлического, возможно оружия…

В стенах церкви еще оставались щели. Через них в рассветном сумраке стало заметно, как горят факелы и быстро перемещаются какие-то тени…

Похоже, дикари наконец решили появиться в деревне. Нужно было действовать, однако Энно Ги не знал, как ему следует поступить в этой ситуации. Что привлекло сбежавших жителей деревни: колокольный звон, свет свечей или же звуки церковных песнопений? Кюре чувствовал, что ему нужно немедленно что-то предпринять, причем неважно что, лишь бы только взять инициативу в свои руки.

Ги положил сборник церковных гимнов на алтарь и схватил распятие. Он решил, что ему сейчас следует одним махом открыть входную дверь и стремительно выйти наружу.

Вокруг церкви раздавались приглушенные голоса. Марди-Гра потянулся за своим тесаком. Кюре сошел с возвышения, находившегося у алтаря, и направился к входной двери.

Однако в этот самый момент дверь с треском распахнулась!

Флори, отшатнувшись, упал на пол. Энно Ги остановился и сделал шаг назад. Через секунду в дверной проем с силой втолкнули полуголого человека, и он, не удержавшись на ногах, упал на каменный пол лицом вниз. Снаружи послышались пронзительные, нечеловеческие крики. Казалось, ревела стая разъяренных животных. Крики сотрясали воздух, словно грохот обрушившихся камней. Несмотря на то что входная дверь была распахнута, сумрак не позволял разглядеть, кто же там кричит. Кроме человека, упавшего ничком на пол, больше в дверях никто не появился, да и этот человек продолжал лежать на полу, даже и не пытаясь подняться. Он лишь время от времени конвульсивно дергался. Присмотревшись, Марди-Гра увидел, что запястья и щиколотки простертого на полу человека порезаны до кости, а вокруг его тела образовалась целая лужа крови. Дыхание человека было прерывистым.

Марди-Гра, помрачнев, отвел взгляд: он узнал ризничего Премьерфе.

Затем вовнутрь влетела подожженная кипа соломы. Еще секунда – и крики прекратились. Энно Ги и его товарищи услышали, что нападавшие убегают. Причем очень быстро. Еще через несколько секунд стало абсолютно тихо. Не было слышно ни единого звука, если не считать стоны раненого и потрескивание горящей соломы.

Марди-Гра бросился тушить огонь. Энно Ги и Флори подняли окровавленного человека и положили его на алтарь, которому теперь предстояло стать хирургическим столом.

Раны сильно кровоточили; тело мужчины было все изрезано. А еще от него дурно пахло.

Марди-Гра не ошибся – это был не кто иной, как ризничий Премьерфе.

Энно Ги быстро оценил состояние раненого. Ему сильно порезали запястья и щиколотки. Половые органы и грудные соски были отрезаны. Живот был исколот ножом, а один глаз – вырван. Кровь вытекала из ран, как вода из прохудившегося бурдюка. Энно Ги подал знак Марди-Гра и Флори. Первый из них тут же отправился к очагу, а второй – к тому месту, где лежали вещи кюре.

Священник взял свое кадило со все еще дымящимися углями и перевернул его на живот ризничего. Тот даже не отреагировал, когда раскаленные угли коснулись его ран. Энно Ги вытащил из углей кусочки ладана и бросил их на пол, а затем при помощи палочки стал перемещать угли на животе раненого так, чтобы они попали в порезы, которые под воздействием жара стали затягиваться. Каждый раз когда уголек попадал в порез, раздавалось шипение крови и доносился запах жженой плоти.

Флори вернулся с сумкой Энно Ги, а Марди-Гра принес из находившегося рядом с входом в церковь очага две горящие головешки. Премьерфе по-прежнему истекал кровью. Священник достал из своей сумки кусок плотной кожи и порезал его на тонкие полоски. Затем он сделал из них петли, которые накинул на руки и ноги ризничего и туго затянул. Кровотечение постепенно ослабло. Тогда Энно Ги сорвал с тела раненого еще остававшуюся на нем одежду.

Первым делом в глаза священнику бросилась зияющая рана в паху Премьерфе. Она была просто ужасной. Флори от ее вида едва не стошнило. Рана представляла собой большую кровавую впадину, окруженную изодранным месивом плоти.

Энно Ги вытер проступивший у него на лбу пот. Затем он вытянул правую ногу ризничего и, взяв из рук Марди-Гра тесак, вытер его лезвие о свое церковное облачение. Ги показал великану на горящую головешку и на раны ризничего. По знаку кюре Марди-Гра прикасался головешкой то к одной, то к другой ране Премьерфе, а Энно Ги в это время рассчитанным движением срезал большой кусок кожи с верхней части бедра раненого. Отточенное лезвие легко снимало кожу. Всего кюре срезал три больших куска кожи. Марди-Гра при этом прижигал раны то на запястьях, то на щиколотках раненого.

Затем Энно Ги достал из своей сумки иголку и длинную нитку. Ему предстояло пришить срезанные им куски кожи, закрывая рану в паху. Он знал, что обычно перед такой операцией на рану накладывают специальное заживляющее вещество, однако сейчас у него на это не было времени. Он стал как можно быстрее пришивать края кожи, стараясь зацепить иголкой наименее пострадавшие участки плоти, чтобы шов хорошо держался. По ходу дела он невнятно бормотал себе под нос какие-то слова. Под конец операции Энно Ги поискал пальцем канал мочеточника. Почувствовав, что тот сильно отклонился от своего обычного места и очень пострадал, кюре засомневался в том, что ризничий выживет.

Вся операция сопровождалась неистовыми хрипами Премьерфе: несмотря на жуткую боль, он так и не потерял сознания.

Когда Энно Ги отошел от алтаря, его церковное одеяние было во многих местах пропитано кровью.

Так закончилось его первое богослужение.

* * *

Флори весь день просидел возле раненого. Премьерфе в конце концов заснул, сильно ослабленный от потери крови.

Энно Ги и Марди-Гра тем временем усиленно готовились к обороне: они окружили здание церкви различными оборонительными приспособлениями, капканами и ловушками.

К вечеру они вдвоем забаррикадировали церковь изнутри и смастерили новое оружие. Это была праща, специально сконструированная под размер ладоней гиганта.

Однако нападавшие на них утром никак себя не проявляли, словно они здесь никогда и не появлялись.

Перед наступлением темноты Энно Ги взял дубину и направился в одиночку в деревню. Там он – яростно и решительно – разбил одну за другой все статуи из обожженной глины, изображавшие беременных женщин.

Когда Энно Ги вернулся в церковь, его лицо все еще было искажено гневом. Он осмотрел раны ризничего.

– Он должен выжить, – сказал кюре. – У него, безусловно, есть что нам рассказать.

Флори увидел в глазах священника так хорошо знакомое ему еще с Парижа выражение яростного спорщика, готового в пылу ораторского состязания ломать стулья и бить стекла.

Мальчик так и не смог понять, что означает в сложившейся ситуации подобное выражение глаз кюре – решительность или же отчаяние?

6

Преодолевая неблизкий путь в Рим, Жильбер де Лорри и его пленник как-то вечером остановились в густом лесу перед развилкой, от которой расходились несколько дорог. Жильбер не знал, по какой из них им нужно ехать: на его карте эта развилка не значилась и он не припоминал, чтобы проезжал это место на пути во Францию. Немного поколебавшись, он решил поехать по второй из дорог, потому что она была самой широкой и ровной.

Однако через некоторое время стало ясно, что он ошибся. Выбранная им дорога все более суживалась. Приближалась ночь, и в лесу быстро темнело. Воздух был просто ледяным. Жильбер уже начал подумывать о том, что надо срочно поворачивать назад, как вдруг далеко впереди среди деревьев мелькнул какой-то огонек. Этот огонек мерцал весьма заманчиво: он был похож на яркий фонарь постоялого двора или же на костер расположившегося на ночлег пастуха. Однако было странно встретить подобный огонек в этой пустынной мрачной местности.

– Поехали туда, – предложил Эймар, – показывая рукой на огонек. – Если мы повернем назад, то доедем до предыдущего поста посреди ночи, одубевшие от холода и совершенно разбитые от усталости.

Первый раз за все время путешествия Жильбер прислушался к доводам Эймара и согласился ехать к мерцавшему впереди свету. Ему, впрочем, и самому было очень интересно узнать, что же это за огонек.

Они двинулись вперед, пробираясь сквозь колючий кустарник и преодолевая рытвины. Дорога, выбранная Жильбером, была просто каким-то издевательством над путниками.

Вскоре они увидели небольшую дощечку, прибитую к стволу отдельно стоящего дерева. На дощечке было написано: «Постоялый двор Романа».

Путники проехали еще немного вперед, и перед их взором открылась картина, сильно поразившая их.

Это действительно был постоялый двор, причем добротный, просторный, освещенный факелами, очищенный от снега. Он возник перед путниками словно по мановению волшебной палочки.

Въехав на его территорию, они увидели новые ремни для привязывания лошадей, свежий овес в кормушках и желоб для водопоя.

– Это то, что я называю шикарным ночлегом, дружище! – восторженно воскликнул Эймар.

Жильбер, как обычно, прикрепил к щиколотке пленника полученный от Фабра железный зажим и снял ремень, которым Эймар был привязан к седлу. Позади главного здания постоялого двора юноша заметил два крытых гумна и конюшню. Внимание Жильбера привлекли доносившиеся оттуда неразборчивые голоса, однако Эймар уже распахнул дверь центрального входа. Жильбер последовал за ним.

Звон небольшого дверного колокольчика возвестил об их прибытии.

Войдя внутрь, они оказались в большой комнате. Все в ней сияло чистотой, а мебель и предметы быта были добротными. Здесь приятно пахло древесной смолой и горячей похлебкой. Скамейки, стоявшие перед начисто вытертыми столами, были покрыты шкурами животных. В одном углу комнаты был накрыт столик на двоих, а в другом – на одного. Однако людей в комнате не было.

За все время своего путешествия Жильбер еще не видел такого ухоженного помещения. Мебель была изготовлена из новой древесины, а доски пола были гладким и чистым. На полу не было ни следов грязи, ни соломы.

– Иногда не так уж плохо и заблудиться, – пробормотал он.

Через мгновение на втором этаже, возле лестницы, открылась дверь. Путники увидели невысокого дородного человека, физиономия которого излучала радость и доброжелательность. На нем был большой фартук, какой носят трактирщики.

Спустившись по винтовой лестнице, он остановился перед Жильбером и Эймаром. У мужчины были маленькие бегающие глазки и красные щеки.

– Добро пожаловать, господа. Позвольте представиться. Я – господин Роман.

На лице сына Энгеррана появилась насмешливая улыбка.

– Господин? – переспросил он. – Вот те раз! А на каком основании ты называешь себя господином?

– Потому что я, друг мой, являюсь хозяином этого заведения. По-моему, это вполне достаточное основание. Вы не найдете здесь никого, кроме меня, моей жены Франчески и моего пса по кличке Люка. Все, что вы здесь видите, делается по моей воле и моими руками! Я думаю, что если человек обладает такой всеобъемлющей властью, то он – господин. А вы не могли бы представиться?

– Эймар дю Гран-Селье, следую в Рим.

Роман посмотрел на Жильбера.

– Жильбер де Лорри, солдат гвардии Папы Римского.

– Хм… Вот и прекрасно! Я очень рад, что ко мне заехали молодые люди с такими прекрасными именами, прекрасным оружием и прекрасным внешним видом. По нынешним временам я не очень избалован такими посетителями. Сегодня вы уже третьи мои постояльцы. Сначала сюда прибыл человек, везущий умершего, а затем – группа людей, среди которых один находится при смерти. Какая же мне от этого радость? У меня уже несколько месяцев не было ни одного постояльца из-за этой дурацкой стужи, заставляющей торговцев сидеть по домам. И вот в один прекрасный день появляется монах, везущий тело упокоившегося епископа, а вслед за ним – труппа бродячих комедиантов, старенький руководитель которых вот-вот отдаст Богу душу!

Он воздел руки к небу.

– Бывают же такие дни… В общем, повозку с трупом мы поставили в глубине конюшни, а комедианты расположились на ночь в моем крытом гумне. Их слишком много, к тому же им нечем заплатить за ночлег в комнатах. Я предоставил им по очень низкой цене соломенные тюфяки и горячий бульон.

– Нам тоже нужно переночевать и поужинать, – сказал Жильбер.

– Нет ничего проще, друзья мои! – воскликнул хозяин постоялого двора. – Чувствуйте себя здесь как дома… если, конечно, вы оплатите мне все расходы, связанные с вашим пребыванием.

Переговорив с хозяином постоялого двора, Жильбер согласился на его условия и выбрал на втором этаже комнату для себя и Эймара – одну на двоих.

Когда они возвратились в обеденный зал, на столах уже стояла еда. За маленьким столиком, накрытым на одного, над суповой миской склонился монах с усталым лицом. Это был викарий Шюке, измученный долгой дорогой из Драгуана в Париж. Он усиленно хлебал суп.

Оба юноши поприветствовали монаха и сели за свой стол.

– Там, во дворе, две наши лошади, – сказал Роману Жильбер.

– Знаю. Они уже в конюшне.

– У вас будут для нас свежие лошади на завтрашнее утро?

– Нет, сударь. Зимой с лошадьми проблема. Однако ваши скакуны хорошо отдохнут и смогут завтра с новыми силами отправиться в путь.

– Мне хотелось бы взглянуть на них после ужина.

– Как вам будет угодно. Вы можете взять факел возле входной двери.

Сразу после ужина Жильбер запер Эймара в комнате на втором этаже. От выпитого вина его разморило, и Жильбер решил, что вполне может на некоторое время оставить Эймара одного. Как и было договорено с хозяином постоялого двора, юноша пошел взглянуть, как были присмотрены их лошади. Факелы, закрепленные в подставках у входной двери, были уже погашены: хозяин заведения явно больше никого сегодня не ждал…

Придя в конюшню, Жильбер увидел, что его лошадям уже задали свежего корма. Чуть поодаль стояли еще три лошади – это были лошади Шюке. Юноша огляделся по сторонам. Размеры, добротность и ухоженность постоялого двора были просто поразительными. Как один человек мог управляться со всем этим хозяйством? И почему постоялый двор был построен в таком захолустном месте? Поблизости ведь не было ни деревни, ни оживленной дороги…

Жильбер заметил стоявшую в самом углу конюшни повозку драгуанского викария. Хозяин постоялого двора рассказывал перед ужином, что заставил Шюке оставить гроб с покойником в повозке.

Жильбер не смог удержаться от того, чтобы не пойти и не посмотреть на гроб.

Подойдя к повозке, он приподнялся на цыпочки. Ему стало любопытно, хватит ли у него смелости забраться в повозку и приоткрыть крышку гроба. Юноша поставил ногу на подножку, но тут повозка непонятно почему сильно качнулась. Жильбер резко отшатнулся. Через мгновение он увидел, как кто-то маленький и тщедушный спрыгнул с крыши повозки. Юноша машинально схватил незнакомца за шиворот и прижал его к земле.

– Ты кто? И что ты тут делаешь? – крикнул Жильбер.

– Отпустите меня, отпустите… – послышался детский голос. – Я – Птицелов. Я из труппы… комедиантов…

Жильбер одним рывком поставил на ноги своего пленника. Им оказался мальчик лет тринадцати. Он был одет очень странно – это было нечто среднее между кафтаном дворянина и лохмотьями нищего.

– Так кто ты такой и что тут делаешь? – спросил Жильбер.

– Я же уже сказал: я – комедиант. Меня зовут Птицелов. Я пришел, чтобы посмотреть на мертвеца.

Жильбер отпустил мальчика.

– Еще бы немного – и я проткнул бы тебя мечом.

– Простите меня… Простите…

Юноше этот мальчик показался забавным.

– Так тебя интересуют мертвецы?

Птицелов кивнул.

– А вдруг мне когда-нибудь придется изображать мертвого епископа? Вот я и решил посмотреть, как он выглядит!

Жильбер расхохотался.

– И сколько народу в вашей труппе? – спросил он.

– Семнадцать человек. Не считая Новой Мысли. Он скоро уйдет от нас.

– Новой Мысли?

– Такое у него сценическое имя. Он у нас самый главный. Однако он уже очень старый.

Жильбер и Птицелов оставили в покое гроб епископа, и мальчик повел стражника на расположенное возле конюшни крытое гумно, где устроилась на ночлег труппа комедиантов. Артисты собрались кружком возле старика, лежавшего на большой рыжей шубе…

Жильбер провел весь вечер в компании комедиантов. Это был удивительный вечер… Юноше запомнились веселый настрой этих непоседливых людей, их песни, разноцветные костюмы, забавные стихи, которые комедианты читали на ухо лежавшему старику, заставляя его улыбаться, старинные байки, прирученные животные, спящие бок о бок с детьми, внезапные раскаты смеха… Однако из всего, что Жильбер увидел в этот вечер, навсегда в его память врезался только один персонаж. Это была юная комедиантка с длинными волосами, грустным лицом и тонкими, как тростинки, ногами. Она, не говоря ни слова, подошла и села рядом с Жильбером. Девушка посидела рядом с ним совсем недолго, но, прежде чем отойти в сторону, ласково провела пальцем по пряди каштановых волос юноши, ниспадавшей на его висок. Все это длилось лишь несколько мгновений и ничего не означало. Но юноша запомнил эти мгновения на всю оставшуюся жизнь.

* * *

Проснувшись на следующее утро, Жильбер тут же вскочил и чуть ли не бегом спустился в обеденный зал. Над очагом вовсю кипел котелок с похлебкой. Юноша столкнулся с монахом Шюке, уже готовым к отъезду.

– Доброе утро, святой отец. Вы уезжаете?

– Да, время не ждет. Мне еще предстоит долгий путь.

Шюке открыл входную дверь и вышел. Юноша последовал за ним. Ему хотелось еще раз зайти к комедиантам.

– Если вы ищете комедиантов, – неожиданно сказал Шюке, – то не трудитесь. Они уже уехали.

От этого известия Жильбер застыл на месте.

– Черти их унесли! – добавил викарий.

Затем он рассказал, что, приехав на постоялый двор, они тут же пригласили викария к ложу умирающего старика, чтобы исповедовать его. Однако, несмотря на все уговоры своих товарищей, старик наотрез отказывался общаться со священником.

– Почему? – спросил Жильбер.

Оставшись в конце концов наедине с умирающим, Шюке узнал почему…

– Вы не сможете мне ничем помочь, святой отец… – заявил старик и рассказал, что он еще в юности согласился продать свою душу и стать комедиантом, чтобы развлекать самого сатану. Сатану!

– Отпустить такой тяжкий грех, – добавил старик, – мне в этом мире не сможет никто.

Закончив свой рассказ, викарий пожал плечами, благословил Жильбера, осенив его крестным знамением, и отправился в путь на повозке со столь скорбным грузом.

Жильбер возвратился в обеденный зал и позавтракал там вместе с Эймаром. Хозяина постоялого двора нигде не было видно. Юноши уехали, так и не попрощавшись с этим радушным человеком.

Жильбер то и дело поворачивался в седле, бросая взгляды на оставшийся у них за спиной постоялый двор Романа.

Юноши поехали в том же направлении, что и викарий Шюке, – по единственной дороге, ведущей от постоялого двора. Как ни странно (а странным было то, что вчера они оказались у совершенно незнакомой Жильберу развилке), эта дорога вскоре вывела юношей на проторенный путь. Жильбер тут же узнал эти места. Удивительно, как он вообще вчера умудрился заблудиться! Юноша терялся в догадках, не понимая, как с ними могло такое произойти. Он решил поговорить об этом с сыном Энгеррана.

– Послушай, – начал он, – как ты думаешь, каким ветром нас занесло на этот постоялый двор?

Эймар пожал плечами.

Он тоже этого не знал.