Текст книги "Каскадер из Сингапура"

Росс Томас
Каскадер из Сингапура

Глава 1

В тот день во всем Лос-Анджелесе, наверное, только он носил короткие, выглядывающие из-под брючин темно-темно-серого, едва ли не черного костюма перламутрово-серые гетры. Добавьте к этому белую рубашку, светло-серый, ныряющий под жилетку, вязаный галстук, и шляпу. Шляпа, правда, ничем не выделялась.

Из двух мужчин, которые, вынырнув из пелены дождя, вошли в магазин, покупателем мог быть только один – крупный, с коротко стриженными седыми волосами и неестественно согнутой (словно он не мог до конца распрямить ее) левой рукой. Он медленно обошел машину, открыл и закрыл дверцу, довольно улыбнулся и что-то сказал своему спутнику, небольшого роста, в гетрах, который нахмурился и покачал головой.

Смотрел он на «кадиллак» нежно-кремового цвета (выпуска 1932 года, модель V-16, кузов типа «родстер»), который стал моим после того, как его прежний владелец, занимавшийся куплей-продажей оптовых партий продовольствия, крепко ошибся, вложив немалые деньги в сорго, а цена на него вдруг неожиданно резко пошла вниз. Восстановление «кадиллака» обошлось в 4300 долларов, и оптовый торговец битый час извинялся за то, что не может оплатить счет. Три дня спустя он позвонил мне вновь, голос его звучал более оптимистично, даже весело, когда он уверял меня, что дела вот-вот пойдут на лад. Но утром следующего дня он сунул в рот дуло пистолета и нажал на курок.

«Кадиллак», продающийся, как следовало из установленной на нем таблички, за 6500 долларов, занимал середину торгового зала. По его флангам застыли «форд» выпуска 1936 года, кабриолет с откидным верхом и «ягуар» SS 100, сошедший с конвейера в 1938 году. За «форд» я просил 4500 долларов, «ягуар» отдавал за 7000, но любой аккуратно одетый покупатель, в чистой рубашке, с чековой книжкой и водительским удостоверением мог уговорить меня снизить цену долларов на 500.

Крупный мужчина, действительно крупный – ростом под метр девяносто, крепкого телосложения, все еще кружил у «кадиллака», словно не замечая растущего нетерпения своего спутника. Я решил, что ему уже не по возрасту двубортный синий блейзер с золотыми пуговицами, серые фланелевые брюки и белая водолазка.

Мужчина в гетрах нахмурился, что-то сказал, и здоровяк бросил последний взгляд на «кадиллак», после чего они двинулись к моему, расположенному в углу, кабинету со стеклянными стенами, всю обстановку которого составляли стол, сейф, три стула и картотечный шкафчик.

– Сколько вы хотите за «кэдди»? – тонкий, писклявый голос никак не соответствовал его солидной наружности.

Видя в нем потенциального покупателя, я убрал нога со стола.

– Шесть с половиной.

Его спутник в гетрах нас не слушал. Бросив на меня короткий взгляд, он оглядел кабинет. Смотреть, в общем-то, было не на что, он, собственно, и не ожидал ничего сверхъестественного.

– Раньше здесь был супермаркет – один из «Эй Энд Пи».

– Был, – подтвердил я.

– А что означает эта вывеска снаружи «Ла Вуатюр Ансьен»? – по-французски он говорил лучше многих.

– Старые машины. Старые подержанные машины.

– Так почему вы так и не напишете?

– Тогда никто не стал бы спрашивать, не правда ли?

– Класс, – здоровяк смотрел на «кадиллак» через стеклянную стену. – Настоящий класс. Сколько вы действительно хотите за «кэдди», если без дураков?

– Он полностью восстановлен, все детали изготовлены точно по чертежам, и цена ему все те же шесть с половиной тысяч.

– Вы владелец? – спросил мужчина поменьше. По произношению я, наконец, понял, что он – с Восточного побережья, из Нью-Джерси или из Нью-Йорка, но уже давно жил в Калифорнии.

– Один из, – ответил я. – У меня есть партнер, который отвечает за производство. Сейчас он в мастерской при магазине.

– И вы их продаете?

– Случается.

Здоровяк оторвался от «кадиллака».

– Когда-то у меня был такой же, – воскликнул он. – Только зеленого цвета. Темно-зеленого. Помнишь, Солли? Мы поехали в нем в Хот-Спрингс, с Мэй и твоей девушкой, и наткнулись на Оуни.

– Это было тридцать шесть лет назад, – откликнулся мужчина в гетрах.

– Господи, неужели так давно!

Мужчина, названный Солли, повернулся к одному из стульев, достал из кармана белый носовой платок, протер им сидение, убрал платок и сел. В его руках возник тонкий золотой портсигар. Раскрыв его, он вынул овальную сигарету. Возможно, из-за малой толщины портсигара круглые сигареты сминались в нем в овал. Прикурил от золотой зажигалки.

– Я – Сальваторе Коллизи, – представился он, и тут я заметил, что на его пиджаке нет боковых карманов. – Это – мой помощник, мистер Полмисано.

Он не протянул руки, поэтому я только кивнул.

– Вас интересует какая-то конкретная машина, мистер Коллизи?

Он нахмурился, не сводя с меня темно-карих глаз, и я обратил внимание, что они совсем не блестят. Сухие, мертвые, они разве что не хрустели, когда двигались.

– Нет, меня не интересуют подержанные машины. Вот Полмисано думает, что они его интересуют, но это не так. На самом деле его интересует, что было тридцать пять лет назад, когда он мог ублажить женщину, и, возможно, думает, что «кэдди» вернет ему то, чего у него уже нет. Но едва ли тут поможешь автомобилем, которому тридцать шесть лет от роду, хотя, смею предположить, многие ваши покупатели убеждены в обратном.

– Некоторые. По существу, я продаю ностальгию.

– Ностальгию, – кивнул он. – Продавец подержанной ностальгии.

– Мне просто понравилась эта машина, Солли, – подал голос Полмисано. – Неужели мне не может понравиться машина?

Коллизи словно и не слышал его.

– Вы – Которн, – обратился он ко мне. – Эдвард Которн. Красивое имя. Английское?

Я пожал плечами.

– Мы не увлекались изучением нашей родословной. Наверное, среди моих предков были и англичане.

– А я – итальянец. Как и Полмисано. Мой отец был чернорабочим, не мог даже говорить по-английски. Его – тоже, – он кивнул в сторону Полмисано.

Я бы дал им обоим лет по шестьдесят, плюс-минус два года, и Полмисано, несмотря на его странно изогнутую левую руку, не показался мне немощным стариком. Скорее наоборот, он был силен, как вол. Длинное лицо, рот с широкими губами, тонкий голос совершенно не вязался с ними, крючковатый нос над волевым подбородком, черные, часто мигающие глаза.

– Вы что-то продаете, – спросил я, – или просто зашли, чтобы укрыться от дождя?

Коллизи бросил окурок на пол и растер его в пыль начищенным черным ботинком.

– Как я упомянул, мистер Которн, я – итальянец, а итальянцы придают большое значение семье. Дяди, тети, племянники, даже двоюродные и троюродные братья. Мы стараемся держаться друг друга.

– Поддерживаете тесные отношения.

– Вот именно. Тесные отношения.

– Может, вы из страховой компании? Это только предположение.

– Эй, Полмисано, ты слышал? Из страховой компании.

– Я слышал, – Полмисано широко улыбнулся.

– Нет, мы не имеем никакого отношения к страховым компаниям, мистер Которн. Мы лишь оказываем услугу одному моему другу.

– И вы думаете, что я могу помочь?

– Совершенно верно. Видите ли, мой друг живет в Вашингтоне и с годами не молодеет. Не то, чтобы он старик, но возраст уже солидный. А из всех родственников у него остался только крестник.

– Только он один, – подтвердил Полмисано.

– Вот-вот. Только он один, – продолжил Коллизи. – У моего друга процветающее дело, и естественно, что он хочет оставить его близкому человеку, раз уж родственников нет, а из близких у него только крестник, которого он никак не может найти.

Коллизи замолчал, разглядывая меня сухими глазами. Когда он говорил, уголки его тонкогубого рта резко опускались. На правой щеке белел шрам.

– А я, по-вашему, знаком с этим крестником? – спросил я.

Коллизи улыбнулся, во всяком случае, я предположил, что это была улыбка. Уголки его рта поползли вверх, а не вниз, но губы он не разжал, полагая, что вид его зубов не доставит мне удовольствия.

– Вы с ним знакомы.

– У него есть имя?

– Анджело Сачетти.

– А-а-а.

– Значит, вы его знаете?

– Я его знал.

– Вам известно, где он?

Я положил ноги на стол, закурил и бросил спичку на пол. Она упала рядом с ботинком Коллизи, тем самым, что раздавил окурок.

– Вы узнали обо мне много интересного, мистер Коллизи?

Мужчина в гетрах выразительно пожал плечами.

– Мы наводили справки. Кое-что выяснили.

– Тогда вам, несомненно, известно, что я убил Анджело Сачетти два года назад в Сингапурской бухте.

Глава 2

Моя последняя фраза не произвела эффекта разорвавшейся бомбы. Коллизи вновь достал золотой портсигар и закурил вторую овальную сигарету. Полмисано зевнул, почесал ногу и повернулся к «кадиллаку». Я взглянул на часы, ожидая, что кто-то из них скажет что-нибудь, заслуживающее внимания. Наконец, Коллизи вздохнул, выпустив струю дыма.

– Значит, два года назад?

Я кивнул.

– Два года.

Коллизи решил, что пора посчитать трещины на потолке.

– И как это произошло?

– Вы и так все знаете, – ответил я. – Раз уж наводили обо мне справки.

Он помахал левой рукой, показывая, что не может согласиться с моим выводом.

– Газетные статьи. Информация из вторых рук, подержанная, как ваши автомобили. Меня это не устраивает, мистер Которн.

– Тогда просто скажите вашему крестному отцу, что Сачетти мертв, – предложил я. – Пусть он оставит свое состояние «Сыновьям Италии».

– Может, вы недолюбливаете итальянцев? – встрепенулся Полмисано.

– Отнюдь.

– Так-так, мистер Которн? – не отступался Коллизи. – Как это произошло?

– Картина была про пиратов, – казалось, говорю не я, а кто-то другой. – Мы снимали вторую часть. Я руководил группой каскадеров, в которую входил и Сачетти. Мы рубились на абордажных саблях на палубе китайской джонки, Она стояла на якоре в бухте, известной сильными подводными течениями. По сценарию от меня требовалось оттеснить его на корму. Там Сачетти должен был вспрыгнуть на ограждающий палубу поручень, схватиться за линь и, отражая удар, откинуться назад. Удара он не отразил, моя сабля перерезала линь, он упал за борт и исчез под водой. На поверхность он больше не выплыл. Утонул.

Коллизи внимательно меня слушал и, когда я закончил, кивнул.

– Вы хорошо знали Анджело?

– Я его знал. Мы работали в нескольких картинах. Он владел всеми видами холодного оружия. Рапирой и шпагой, правда, лучше, чем саблей. Помнится, отлично ездил верхом.

– Умел ли он плавать? – продолжил допрос Коллизи.

– Умел.

– Но, когда вы перерезали линь, он не вынырнул из воды, – вопроса я не уловил.

– Нет. Не вынырнул.

– Анджело плавал отлично, – подал голос Полмисано. – Я сам учил его.

Под его настороженным взглядом я убрал ноги со стола, встал и хотел сунуть руку во внутренней карман пиджака, чтобы достать бумажник. Сделать это мне не удалось. Внезапно Полмисано оказался рядом со мной, схватил меня за правую руку и завернул ее за спину. При желании он мог тут же переломить ее пополам.

– Скажите, чтобы он отпустил меня, – в моем голосе не слышалось ни возмущения, ни испуга.

– Отпусти его, – рявкнул Коллизи. Полмисано пожал плечами и выполнил приказ.

– А если он полез за пистолетом? – попытался он объяснить свою активность.

Я же смотрел на Коллизи.

– Где вы его нашли?

– Он некоторое время отсутствовал. Теперь приглядывает за мной. Это его первая работа за долгое время, и он хочет произвести хорошее впечатление. Что вы хотели достать из кармана, мистер Которн, бумажник?

– Именно. В нем визитная карточка.

– Какая карточка?

– С фамилией человека, который может показать вам пленку, на которой засняты последние минуты жизни Сачетти. Если хотите, можете посмотреть, как он умер. В цвете.

– Едва ли нас это заинтересует, – Коллизи помолчал. – А что… что произошло с вами, мистер Которн, после того, как Сачетти утонул?

– Что-то я вас не понимаю.

– Полиция проводила расследование?

– Да. Сингапурская полиция. Они согласились, что Сачетти погиб в результате несчастного случая.

– Кто-нибудь еще проявил интерес к его смерти?

– Один из сотрудников посольства. Он задал несколько вопросов. А потом, в Штатах, кредиторы Сачетти. Их оказалось более чем достаточно.

Коллизи кивнул, удовлетворенный ответом. Вновь пристально посмотрел на меня.

– А что произошло с вами?

– Мне как-то неясен смысл ваших вопросов. Коллизи оглядел торговый зал и пожал плечами.

– Я хочу сказать, что вы перестали работать в кино. – Ушел на заслуженный отдых.

– Из-за гибели Сачетти?

– В определенном смысле, да.

В какой уж раз Коллизи пожал плечами.

– И теперь вы продаете подержанные машины, – по голосу чувствовалось, что с переходом в продавцы мой социальный статус резко упал, и теперь в его глазах я котировался не выше врача, специализирующегося на криминальных абортах.

На какое-то время в моем кабинете воцарилась тишина. Я взял со стола скрепку, разогнул, согнул вновь. Полмисано и Коллизи следили за движениями моих пальцев. Потом Коллизи прокашлялся.

– Крестный отец.

– Какой крестный отец?

– Сачетти. Он хочет видеть вас. В Вашингтоне.

– По какому поводу?

– Чтобы заплатить вам двадцать пять тысяч долларов.

Скрепка сломалась в моих руках.

– За что?

– Он хочет, чтобы вы нашли его крестника.

– Его давно съели рыбы. Искать там нечего.

Коллизи вытащил из внутреннего кармана пиджака белый конверт и бросил его на мой стол. Я раскрыл его и достал три фотографии. Одна, уже начавшая желтеть, снималась «Поляроидом», вторая – фотоаппаратом с 35-миллиметровой пленкой, третья, квадратная по форме, скорее всего, «Роллифлексом». Человек, изображенный на всех трех фотографиях, носил черные очки, волосы его стали длиннее, появились усы, но профиль узнавался безошибочно, особенно на «Поляроиде». Он принадлежал Анджело Сачетти, который всегда гордился своим профилем. Я сложил фотографии в конверт и протянул его Коллизи.

– Ну? – спросил тот.

– Это Сачетти.

– Он жив.

– Похоже, что так.

– Крестный отец хочет, чтобы вы его нашли.

– Кто его фотографировал?

– Разные люди. У крестного отца широкий круг знакомых.

– Так пусть они и найдут его крестника.

– Так не пойдет.

– Почему?

– Дело очень уж деликатное.

– Предложите ему обратиться к людям, которые занимаются деликатными делами.

Коллизи вздохнул и закурил третью сигарету.

– Послушайте, мистер Которн. Я могу сказать вам следующее. Во-первых, Анджело Сачетти жив. Во-вторых, вы получите двадцать пять тысяч долларов, когда найдете его. В-третьих, крестный отец хочет поговорить с вами в Вашингтоне.

– То есть у этой истории есть продолжение?

– Есть. Но крестный отец расскажет вам об этом сам. Давайте представим ситуацию следующим образом: вы найдете Анджело и смоете пятно со своего имени.

– Какое пятно?

– Тот самый несчастный случай.

– Я могу пожить и с ним.

– Почему вы не хотите поговорить с крестным отцом?

– В Вашингтоне.

– Совершенно верно. В Вашингтоне.

– Он расскажет мне обо всем?

– Обо всем, – Коллизи встал, полагая, что все уже решено. – Значит, вы едете, – в его голосе вновь не слышалось вопроса.

– Нет, – возразил я.

– Подумайте.

– Хорошо. Я подумаю, но потом отвечу вам точно так же.

– Я позвоню вам завтра. В это же время, – он направился к двери, оглянулся, прежде чем открыть ее. – Вы прекрасно организовали дело, мистер Которн. Надеюсь, оно приносит вам немалую прибыль, – открыв дверь, он вышел в торговый зал и направился к выходу из магазина. Полмисано последовал было за ним, но остановился и посмотрел на меня.

– Назовите вашу окончательную цену за «кэдди».

– Вам уступлю за шесть тысяч.

Он улыбнулся, посчитав мое предложение выгодной сделкой.

– Раньше у меня был такой же, но зеленый. Темно-зеленый. А на чем ездите вы?

– На «фольксвагене», – ответил я, но он уже шагал по торговому залу и, думаю, что не услышал меня. Впрочем, едва ли его действительно интересовала марка моего автомобиля.

Глава 3

Когда «Грей Этлентик энд Пасифик Ти Компани» решила, что супермаркет, расположенный между Ла-Бреа и Санта-Моника приносит одни убытки, то ли из-за обнищания района, то ли из-за воровства, она очистила полки от разнообразных продуктов, погрузила в фургоны холодильные прилавки и кассовые аппараты и перевезла все в один из торговых центров, с более честными покупателями и свободным местом для стоянки автомобилей.

Здание нам сдали в аренду на пять лет, достаточно дешево, при условии, что мы не будем торговать продуктами в розницу или оптом. Не знаю, по какой причине владелец выставил это требование, но мы, естественно, согласились, потому что торговля продуктами не входила в наши планы. Против открытия «Ла Вуатюр Ансьен» не возражали и соседи: хозяева похоронного бюро, мойки автомашин, маленького заводика, изготовляющего узлы полиграфического оборудования, и трех баров.

Перестройку зала мы свели к минимуму, и нам удалось сохранить атмосферу кошачьих консервов, венских сосисок и дезинфицирующих средств. Внутреннюю стену мы передвинули ближе к стеклянной стене, вокруг сейфа, который «Эй энд Пи» не стали выкорчевывать из фундамента, соорудили стеклянный кабинет, так что четыре пятых полезной площади заняли механический, красильный и отделочный цехи. В торговом зале мы держали три, иногда четыре машины на продажу, показывая случайному прохожему основное направление деятельности нашей фирмы – восстановление любого автомобиля, сошедшего с конвейера ранее 1942 года.

Несмотря на довольно странное название, предложенное моим партнером в редкий для него момент помрачения ума, наша фирма начала процветать едва ли не с первого дня существования. Моим партнером был Ричард К. Е. Триппет, который в 1936 году участвовал в Берлинской олимпиаде в составе команды Великобритании. Он занял третье место в фехтовании на рапирах, уступив джентльмену из Коста-Рики. После того, как Гитлер и Геринг пожали ему руку, Триппет возвратился в Оксфорд, поразмышлять над положением в мире. Годом позже он присоединился к республиканцам Испании, потому что его увлекли идеи анархистов, и теперь заявлял, что является главой всех анархо-синдикалистов одиннадцати западных штатов. Не считая самого Триппета, в его организации насчитывалось семь членов. Кроме того, он являлся председателем окружной организации демократической партии в Беверли-Хиллз и, кажется, обижался, когда я иногда упрекал его в политическом дуализме.

Я встретился с Триплетом и его женой Барбарой двумя годами раньше на вечеринке, устроенной одной из самых пренеприятных супружеских пар в Лос-Анджелесе, чье поместье занимало немалую территорию. Речь идет о Джеке и Луизе Конклин. Джек – один из лучших кинорежиссеров, Луиза – из актрис, снимающихся в телевизионных рекламных роликах, которые впадают в сексуальный экстаз при виде новых марок стирального порошка или пасты для полировки мебели. В свободное от работы время они обожали объезжать в своем «ягуаре» окрестные супермаркеты в поисках молодых, нагруженных покупками дам, которые желали бы, чтобы их отвезли домой, и не возражали по пути заехать к Конклинам, пропустить рюмочку-другую. Приехав домой, Джек и Луиза намекали даме, что неплохо бы трахнуться, и в трех случаях из четырех, по словам Джека, находили полное взаимопонимание, после чего проделывали желаемое в кровати, на обеденном столе или в ином месте. Но Джек частенько любил приврать, так что указанный им результат я бы уменьшил, по меньшей мере, процентов на тридцать. Был он также криклив, зануден, да еще жульничал, играя в карты. На его вечеринку в то воскресенье я пришел только потому, что больше идти мне было некуда. Подозреваю, что та же причина привела туда и многих других гостей.

Конклин, должно быть, обожал наставлять рога другим мужчинам. Если ему и Луизе удавалось поладить с молодой дамой, она и ее муж оказывались в списке приглашенных на следующую вечеринку. Конклину нравилось беседовать с мужьями, Луизе – обсасывать происшедшее с женами. В то воскресенье, с третьим бокалом в руке, я случайно стал участником разговора, который вели мой будущий партнер Ричард Триппет, его жена, Барбара, и изрядно выпивший врач-педиатр, подозреваю, один из тех мужей, с которыми нравилось беседовать Конклину. Педиатр, низенький толстячок лет пятидесяти, сияя розовой лысиной, рассказывал Триплету подробности покупки за 250 долларов «плимута» выпуска 1937 года, который он собирался реставрировать в Нью-Йорке всего лишь за две тысячи долларов.

– Знаете, как я его нашел? – его правая рука взлетела вверх, левая, с бокалом, осталась на уровне груди. – По объявлению в «Нью-Йорк таймс». Я снял трубку, позвонил этому парню в Делавер и в тот же день отправил ему чек.

– Как интересно, – вежливо прокомментировала Барбара Триппет.

Триппет, похоже, действительно заинтересовался рассказом доктора. Он положил руку ему на плечо, наклонился к нему и сообщил следующее: «После долгих размышлений я пришел к выводу, что ни одна из многочисленных моделей, изготовленных в Соединенных Штатах в тридцатых годах, не может сравниться с „плимутом“ выпуска 1937 года в вульгарности и низком качестве».

Педиатр не сразу переварил его слова. Затем отпил из бокала и бросился защищать свое приобретение.

– Вы так думаете? В вульгарности, значит? А скажите-ка мне, приятель, на какой машине ездите вы?

– Я не езжу, – ответил Триппет. – У меня нет машины.

В глазах педиатра отразилось искреннее сострадание.

– У вас нет машины… в Лос-Анджелесе?

– Иногда нас подвозят, – заметила Барбара.

Педиатр печально покачал головой и обратился ко мне.

– А как насчет вас, мистер? У вас есть машина, не так ли? – он буквально молил меня дать положительный ответ. – Вот у вашего приятеля машины нет. Ни одной.

– У меня мотороллер, – ответил я. – «Кашмэн» выпуска 1947 года.

Мой ответ тронул доктора до глубины души.

– Вы должны купить автомобиль. Скопите деньги на первый взнос и сразу покупайте. У меня «линкольн-континенталь», у жены – «понтиак», у двух моих детей – по «мустангу», и теперь я собираюсь отреставрировать «плимут» и буду любить его больше всех остальных машин, вместе взятых. Вы знаете, почему?

– Почему? – спросил Триппет, и по тону я понял, что он действительно хочет знать ответ.

– Почему? Я вам скажу. Потому что в 1937 году я поступал в колледж и был беден. Вы, должно быть, знаете, каково быть бедным?

– В общем-то, нет, – ответил Триппет. – Я никогда не был беден.

Не могу сказать, почему, но я сразу ему поверил.

– Вам повезло, приятель, – доктор-то, похоже, полагал, что человек, не имеющий автомобиля в Лос-Анджелесе, не просто беден, но нищ. – А я вот был тогда беден, как церковная мышь. Так беден, что меня однажды выгнали из моей комнаты, потому что я не мог уплатить ренту. Я бродил по кампусу и увидел эту машину, «плимут» тридцать седьмого года, принадлежащий моему богатому сокурснику. Мы встречались на лекциях по биологии. Я забрался в кабину и устроился там на ночь. Должен же я был где-то спать. Но этот подонок, простите меня за грубое слово, заявился в одиннадцать вечера, чтобы запереть дверцы, и обнаружил меня в кабине. И вы думаете, этот сукин сын позволил мне провести ночь в его машине? Черта с два. Он меня выгнал. Он, видите ли, боялся, что я испачкаю ему сидение. И знаете, что я пообещал себе в ту ночь?

– Что придет день, – подала голос Барбара Триппет, – когда вы накопите достаточно денег, чтобы купить точно такой же, как у вашего друга, автомобиль, – она широко улыбнулась. – У богатого подонка, с которым вы изучали биологию.

Доктор радостно покивал.

– Верно. Именно это я и пообещал себе.

– Почему? – спросил Триппет.

– Что почему?

– Почему вы пообещали себе именно это?

– О господи! Мистер, я же вам только что все объяснил.

– Но что вы собираетесь с ним делать? Я говорю о «плимуте».

– Делать? А что я должен с ним делать? Это будет мой «плимут».

– Но у вас уже есть четыре машины, – не унимался Триппет. – В чем заключается практическая польза вашего нового приобретения?

Лысина доктора порозовела еще больше.

– Не нужно мне никакой пользы, черт побери! Он просто должен стоять у моего дома, чтобы я мог смотреть на него. О господи, как же трудно с вами говорить. Пойду-ка лучше выпью.

Триппет наблюдал за доктором, пока тот не исчез в толпе гостей.

– Восхитительно, – пробормотал он, взглянув на жену, – Просто восхитительно, – потом повернулся ко мне. – У вас действительно есть мотороллер?

Ответить я не успел, потому что на мое плечо опустилась мясистая рука Джека Конклина, первого лос-анджелесского соблазнителя.

– Эдди, дружище! Рад тебя видеть. Как дела?

Прежде чем я раскрыл рот, он уже говорил с Триппетами.

– Кажется, мы не знакомы. Я – Джек Конклин, тот самый, что платит за все, съеденное и выпитое сегодня.

– Я – Ричард Триппет, а это моя жена, Барбара. Мы пришли с нашими друзьями, Рэмси, но, боюсь, не успели представиться. Надеюсь, вы не в обиде?

Правая рука Конклина легла на плечо Триппета, левая ухватила Барбару за талию. Та попыталась вырваться, но Конклии словно этого и не заметил.

– Друзья Билли и Ширли Рэмси – мои друзья, Особенно Ширли, а? – и он двинул локтем в ребра Триплету.

– Разумеется, – сухо ответил Триппет.

– Если вы хотите с кем-то познакомиться, только скажите Эдди. Он знает тут всех и вся, не так ли, Эдди?

Я начал было говорить, что Эдди всех не знает, да и не хочет знать, но Конклин уже отошел, чтобы полапать других гостей.

– Мне кажется, – Триппет вновь повернулся ко мне, – мы говорили о вашем мотороллере. Вы действительно ездите на нем?

– Нет, – признался я. – Езжу я на «фольксвагене», но у меня есть еще двадцать одна машина. Не хотите ли купить одну из них?

– Нет, благодарю, – ответил Триппет.

– Все изготовлены до 1932 года. В отличном состоянии, – как я уже упомянул ранее, в руке у меня был уже третий бокал, в котором оставалось меньше половины.

– Зачем они вам? – удивился Триппет.

– Я получил их по наследству.

– И что вы с ними делаете? – спросила Барбара Триппет. – Ездите на каждой по очереди?

– Сдаю их в аренду. Киностудиям, бизнесменам, агентствам.

– Разумно, – кивнул Триппет. – Но возьмем джентльмена, с которым мы только что разговаривали… О «плимуте» 1937 года выпуска. Это же просто болезнь, знаете ли.

– Если это болезнь, то ей поражены тысячи других.

– Неужели?

– Будьте уверены. К примеру, эти двадцать одна развалюхи, что я держу в гараже в восточной части Лос-Анджелеса. Никто их не видит, я не рекламирую их в газетах или на телевидении, моего телефонного номера нет в справочнике. Но раз или два на день мне звонят какие-то психи, которые хотят купить определенную марку машины или все сразу.

– Почему вы их не продаете?

Я пожал плечами.

– Они дают постоянный доход, а деньги нужны всем, в том числе и мне.

Триппет взглянул на часы с золотым корпусом.

– Скажите, пожалуйста, вы любите машины?

– Не особенно.

– Вот и прекрасно. Почему бы вам не пообедать с нами? Я думаю, мне в голову пришла потрясающая идея.

Барбара Триппет вздохнула.

– Вы знаете, – обратилась она ко мне, – после того, как он произнес эти слова в прошлый раз, мы стали владельцами зимней гостиницы в Аспене, Колорадо.

Покинув вечеринку Конклинов, мы отправились в один из маленьких ресторанчиков, владельцы которых, похоже, меняются каждые несколько месяцев. Я, Барбара Триппет, миниатюрная брюнетка моего возраста, лет тридцати трех, с зелеными глазами и приятной улыбкой, и Ричард Триппет, подтянутый и стройный, несмотря на его пятьдесят пять лет, с длинными седыми волосами. Говорил он откровенно, и многое из того, что я услышал в тот вечер, оказалось правдой. Возможно, все. Специально я не выяснял, но потом ни разу не поймал его на лжи.

Помимо его политических пристрастий, анархо-синдикализма в теории и демократии – на практике, он получил американское гражданство, прекрасно фехтовал, прилично играл на саксофоне, считался специалистом по средневековой Франции, а кроме того, в свое время был капитаном в одном из «пристойных воинских подразделений», автогонщиком и механиком гоночных автомобилей, лыжным инструктором и владельцем гостиницы в Аспене, обладая при этом независимым состоянием.

– Дедушка сколотил его в Малайзии, знаете ли, – рассказал он. – В основном, на олове. Уйдя на покой, он приехал в Лондон, но изменение климата за месяц свело его в могилу. Мой отец ничего не знал о бизнесе деда, да и не хотел вникать в его тонкости. Поэтому он нашел в Сити самый консервативный банк и передал ему управление компанией. Так продолжается и по сей день. Барбара тоже богата.

– Пшеница, – пояснила Барбара. – Тысячи акров канзасской пшеницы.

– В вашей компании я чувствую себя бедным родственником, – отшутился я.

– Я рассказал вам об этом не потому, что хотел похвалиться нашим богатством, – успокоил меня Триппет. – Я лишь дал вам понять, что у нас есть возможности финансировать мою прекрасную идею, если она приглянется и вам.

Но до сути мы добрались лишь после того, как нам принесли кофе и бренди.

– Я хочу вернуться к нашему доктору с «гогамутом».

– Зачем?

– Трогательный случай, знаете ли. Но типичный.

– В каком смысле?

– Как я заметил, большинство американцев среднего возраста проникнуты сентиментальными чувствами к своему первому автомобилю. Они могут забыть дни рождения детей, но всегда назовут вам год изготовления своей первой машины, модель, цвет, дату покупки и ее стоимость, с точностью до цента.

– Возможно, – согласился я.

Триппет пригубил бренди.

– Я хочу сказать, что на жизнь едва ли не каждого американца старше тридцати лет в той или иной степени повлияла марка или модель автомобиля, даже если он лишь потерял в нем девственность, несмотря на неудачно расположенную ручку переключения скоростей.

– Это был «форд» с откидывающимся верхом выпуска 1950 года, и ручка переключения скоростей никому не мешала, – улыбнулась Барбара Триппет. – В Топеке.

Триппет словно и не услышал ее.

– Важную роль играют также снобизм, жадность и социальный статус. Я знаком с одним адвокатом в Анахейме, у которого восемь «эдзельсов» 1958 года. Он держит их в гараже, ожидая, пока цены поднимутся достаточно высоко. Еще один мой знакомый удалился от дел, похоже, приносящих немалый доход, в тридцать пять лет и начал скупать «роллс-ройсы». Почему? Потому что ему нравилось все большое – большие дома, большие собаки, большие автомобили. Такие особенности характера американцев можно и должно использовать в своих интересах.

– Начинается, – предупредила меня Барбара.

– Я весь внимание.

– Я предлагаю, – Триппет и не заметил нашей иронии, – заняться самым ненужным, бесполезным для страны делом. Для молодых мы будем продавать снобизм и социальный статус, старикам и людям среднего возраста поможем утолить ностальгию по прошлому. Мы обеспечим им осязаемую связь с вчерашним днем, с тем временем, когда были проще и понятнее не только их машины, но и окружающий мир.