Текст книги "Индия. 33 незабываемые встречи"

I. Дели

С чего начинается Индия?

Чаще всего первое соприкосновение происходит у иностранца – с Дели.

Вспоминается один забавный эпизод Со мной летел, причем впервые в Индию, тогда только начинавший свою деятельность рериховеда В.А Росов; мы вышли из самолета, долго шли какими-то коридорами, где даже сквозь толстые стены ощущалась нечеловеческая жара, спускались по широкой лестнице – все в очередной раз было перестроено – и он неуверенно спросил, «а вы уверены, что мы правильно идем?». На всякий случай, чтобы успокоить его, я спросил кого-то из толкавшихся внизу индийцев и получил ответ, вогнавший Рогова в ступор: «Да, все верно, только Вы-то, профессор Рыбаков, разве не помните, куда надо идти?».

Я, конечно, понимал, что индиец, мне отвечавший, был либо из МИДа, либо из Посольства в Москве, но бедному Рогову на какой-то момент померещилось, что вся полуторамиллиардная Индия знает его спутника в лицо. Он, конечно, знал, что я тогда действительно часто бывал в Индии; правда, как правило, въезжал в нее через любимую мою Калькутту.

А самый первый мой приезд в Дели, вернее – в Индию, вернее – вообще заграницу, состоялся за много лет до этого, точнее 12 декабря 1961 года.

«Мело, мело по всей земле, во все пределы…». Такси везло меня в недавно открывшийся аэропорт Шереметьево. Щётки не справлялись с мокрым снегом, видимость была почти нулевой, приближение к Индии казалось бесконечным.

Таким оно, в каком-то смысле, и оказалось.

От полета, как ни странно, внятный воспоминаний не сохранилось – кроме двух моментов, никогда в последующем уже не повторявшихся: где-то на полпути наш «белоснежный лайнер» вырвался из густых облаков и пошел низко над солнечной широкой землей, утыканной крохотными, отдельно стоящими деревцами необычной формы; я присмотрелся – кедры. И стало понятно, что под нами Ливан (еще не разрушенный, не разбомбленный, а блаженно счастливый и радостный. Почему, кстати, люди как будто специально уничтожают и заливают кровью самые красивые и умиротворяющие места своего расселения – Ливан, Абхазия, Югославия?). Этот лилипутский, невсамделишный Ливан почему-то тронул во мне какие-то романтические струны! Но он оказался только прелюдией к следующей встрече…

Второй момент был похожим и знаменательным– напомню, я впервые в жизни видел Индию. До посадки оставались считанные минуты. Внизу, удивляя глаз, привыкший к бескрайним колхозно-совхозным полям, мельтешили разноцветные квадратики земель, потом неслись безрадостные предместья – мы шли низко, и четкость была абсолютной – и вдруг… В иллюминаторе кувыркнулись и как-то боком проехали красноватые здания центра Дели, видные как на ладони, только совсем маленькие, но легко узнаваемые по фотографиям и кинохронике.

Именно эта узнаваемость, скажем, игрушечного, с ноготок, Раштрапати Бхавана (Президентского дворца) сразу свела на нет волнение перед неведомым, стремительно несущимся под колеса миром – я как бы возвращался домой.

На протяжении пятидесяти лет после никогда уже не выпадало мне ни ливанских кедров, ни центра Дели из окна садящегося самолета. Может, теперь летают другие, более совершенные самолеты?

Не по аналогии, а по контрасту вспоминается рассказ наших старших товарищей, индологов с коминтерновским прошлым, об их первом официальном визите в Индию в самом начале хрущевской оттепели. Прямых рейсов тогда не было, и путь занимал несколько суток – через всю Европу. Надо отдать им должное, рассказывая, они не щадили себя и свое время и со смехом живописали, как выйдя из самолета, столпились всей делегацией, в габардиновых длинных пальто, широченных брюках (причем женщин затолкали в середину, а сами мужественно окружили их – как бы чего не вышло), и отказывались идти со всеми в аэровокзал, опасаясь каких-то провокаций.

Страшно даже представить, как тяжело им было добираться до Дели – с остановками и ночевками в Париже и тому подобных центрах антисоветских провокаций.

Еще удивительнее, что все это было меньше, чем за десять лет до моего приземления. Некоторые из членов той делегации живы и сегодня.

В тот раз у меня на Индию был всего один день – наутро я улетал на год в Пакистан. При всей схожести обеих стран, всего за несколько лет до того составлявших одно целое, даже по замкнутому миру аэропорта ощущалось, что Индия гигант, а Пакистан – провинция, что уж говорить о развернувшейся мощи городского ландшафта, когда дребезжащее черно-желтое такси поволокло меня в невидимый город (через год, на обратном пути, я испытаю то же потрясение от ощущаемой даже в коробке аэропорта громадности и бесконечности Индии).

Почему «невидимый город»? Потому что тогда, как и сейчас, за бесконечно пыльным около аэропортовским строительством начинался собственно Дели – в котором не было ничего напоминающего город (тем более столичный) кроме асфальта и движения машин. Причем машины двигались непривычно, по-английски, по «неправильной» стороне улицы. Впрочем, об улицах можно начинать говорить только в самом центре города, а до этого текла роскошь парков, садов, одним словом, деревьев, скрывающих от глаз все, что называется архитектурой. Деревья, деревья, потом крутой разворот в необычном для меня направлении вокруг очередной огромной клумбы или подобия клумбы и снова густая зеленая растительность и только справа от вас несутся навстречу машины, как бы сбежавшие с автобарахолки (так было, сейчас все, намного иначе) и передвигающиеся насупротив всем законам механики, здравому смыслу и нашим правилам дорожного движения.

В гостиницу ко мне сразу набежали однокурсники, уже несколько месяцев пребывавшие в Дели на практике. И сразу же был получен ответ на вопрос – что делать вечером? Мы идем на свадьбу! То есть, конечно, пригласили их, а меня они притянули по дружбе.

«Мероприятие» началось поздно вечером. Пока мы добирались, видели множество иллюминированных зданий, извергающих громкую музыку – сезон свадеб в полном разгаре. Мне хорошо, меня ведут как на веревке и, наконец, находят еще одно такое здание с такой же иллюминацией и с такой же оглушительной музыкой. Мы кланяемся кому-то и скромно усаживаемся в уголке. Все бегают, таскают стулья, перекладывают какие-то коробки, приветствуют приходящих и не обращают на нас никакого внимания. Музыка грохочет, ароматические палочки пахнут, время идет и ничего, по сути, не происходит – оказывается, жених еще не приехал.

Раз жениха еще нет, понятно, что ужина тоже нет, и я начинаю сожалеть, что за целый день не поимел и маковой росинки, по-студенчески надеясь наверстать все за свадебным столом.

От яркости красок начинают болеть глаза. От улыбок сотням незнакомых гостей сводит лицо. От непрекращающейся ни на секунду музыки глохнешь, от быстрого разговорного диалекта вокруг (совсем не похожего на тот язык, которому нас учили несколько лет в МГУ) – глупеешь.

Шли часы, а ничего не менялось. Боря Калягин, в будущем звезда советской тележурналистики, а тогда такой же студент, пришел откуда-то из глубин шумящего дома и вид при этом имел весьма торжественный. «Нам оказана огромная честь, – провозгласил он, – сейчас мы пойдем внутрь и увидим невесту. Причем мы увидим ее раньше, чем жених!»

Жених все еще где-то ехал, а невесту он должен был впервые увидеть только во время самой церемонии.

Гордые оказанной нам честью (так преломился в этой милой семье популярный тогда лозунг «Хинди – руси бхан, бхан!»), мы гуськом пошли глазеть на невесту. И она, и ее подруги были разрисованы до невозможности. Все улыбались – хотя должен сказать, что, несмотря на костюм и грим, невеста показалась нам дурнушкой. Бедный жених, он ее еще не видел, мелькнуло в голове.

На улице начался полный шабаш, люди плясали, прыгали, кого-то подкидывали, рвались петарды, музыка ревела на весь город – и на белом коне (!) в белоснежном камзоле в высоком тюрбане, из черноты улицы возник долгожданный жених. Вокруг метались девушки, выкрикивающие положенные непристойные куплеты, кто-то аплодировал и вдруг из абсолютно темного неба как бы сами собой стали сыпаться лепестки роз – на импозантного жениха, на горделивого коня, на беснующихся вокруг, на нас, маленьких советских студентов, ощущавших себя членами огромной семьи – все стало розовым от этих нежных лепестков…

«Мело, мело по всей земле…» – вспомнилось вдруг, ведь это было сегодня, снежная предрассветная дорого в Шереметьево. Казалось, что прошли годы и так уютно чувствовали мы себя этой жаркой декабрьской ночью.

И снова пошли часы ожидания. Из гордости мы продолжали занимать свои стульчики, а люди куда-то перемещались, всасывались в какие-то залы и сладко и горько пахло специями, рисом и фруктами.

Я изнемог и надавил на Калягина. Он пришел испуганный. Оказывается наше пребывание считается такой честью для новобрачных, что нас кормить не будут, а будут просить нас прислуживать за свадебным столом и раздавать гостям блюда.

«Недостойные мы!» – возопил я, и Калягину, со свойственной ему уже тогда дипломатичностью, удалось убедить организаторов, что, мол, наши девушки из скромности не смогут выполнить столь важное задание. Организаторы задумались и приняли окончательное решение – нас посадят за праздничный стол, но, из уважения, не сейчас, а когда в самом конце сядут жених с невестой.

Где-то под утро мы сидели за роскошным столом – прямо передо мной была невеста; мне показалось, что у нее странная татуировка на губах. Две белые полосы. Ни одна этнографическая работа такого не описывала. Приглядевшись, я понял свою ошибку – это были два длинных верхних зуба, дотянувшиеся белыми полосками до нижней губы. Я отвернулся и решительно взял что-то с тарелки – и атомный взрыв потряс мое существо, горело все, пылало – и я схватил стакан холодной воды (невеста мило улыбалась двумя зубами) и осушил его залпом. «Некипяченая» – ехидно сказал голос Калягина.

Кстати, практический совет. Обожженный острой местной едой рот ни в коем случае нельзя пытаться успокоить водой, соком или пивом – только простоквашей. Запомните, наверняка пригодится. И сырую воду, конечно, пить нельзя.

Но тогда я этого не знал, как не знал еще почти ничего. Жизнь только начиналась– неожиданным праздником, на котором, непонятно как, мы не чувствовали себя чужими.

Надеюсь, эта пара счастлива и сегодня. И уже отпраздновала, наверно, золотую свадьбу – ведь разводы для Индии более чем не характерны.

Город с тех пор изменился, особенно в центре, где выросли булыжники офисов и стеклянные небоскребы отелей, но утро, то самое первое утро в Дели повторяется каждый раз, когда я просыпаюсь в этом городе – пронзительные гудки транспорта, розоватая дымка, запах невидимых костров, предощущение жары и маленькие зеленые попугаи, прилетающие к окну как воробьи. А главное – чувство беспричинной радости и молодости!

Обращаясь к приезжающим в Индию, где-то надо сказать несколько предварительных слов – и лучше всего сделать это сейчас, говоря о Дели, ведь, скорее всего читатель начнет мою книгу именно с этого города, с первого пункта своей программы.

Начну с цитаты из умного и наблюдательного путешественника. Повспоминав о любимом, он так начал свой рассказ:

«Прилетев рано утром в Дели, я сразу почувствовал: я в другом мире. Все меня ошеломило – и старые храмы, и дети, и деревья и луна. Особенно меня поразили люди: они иначе держались, чем в других странах, которые я знаю, иначе разговаривали, да и говорили они о другом… Удивить человека в моем возрасте нелегко. Добавлю, что я хорошо знаю Европу, побывал в Китае, в Северной и Южной Америке. Индия, однако, меня поразила, мне казалось, что я вижу мир внове» (Илья Эренбург).

До того как вы увидите города, горы и реки, вы встречаетесь с людьми – прямо в аэропорту. И вы неминуемо совершаете стандартную ошибку, впервые вглядываясь в Индию – вам кажется, что вас окружает хаос.

В этом хаосе для приезжего непонятно все, его грандиозность усугубляется яркой экзотичностью и, ощущаемой, но непостижимой глубиной. И еще тем, что этот космический хаос живет сам по себе, не обращая на вас никакого внимания, не впуская в себя и не приспосабливаясь к вашему пониманию и привнесенным представлениям о том, какой должна, по вашему, быть Индия. Она – иная, что бы вы там не придумали себе заранее.

Но на самом деле никакого хаоса нет (так и индуизм кажется издали совершенно неупорядоченным, а на самом деле являет собой поразительно сцементированную и конечную систему – об этом в другом месте). И для индийцев в обрушивающемся на путника столпотворении практически все и ясно, и понятно, и читается как знакомая с детства книга.

Об этом полезно знать и иностранцу. Как же видят друг друга эти миллионы мужчин, женщин и детей, обтекающие вас со всех сторон, едва вы вошли в делийский аэропорт имени Индиры Ганди?

А видят они совсем другое, не то, что многоликой толпой, безымянной и непонятной, лишает вас способности к различению. То, что для прибывшего – бесконечная неназываемая человеческая масса, для каждого из них (даже при отсутствии «вербальной коммуникации») – люди с легко читаемыми характеристиками (район рождения, религиозная принадлежность, язык, вкусовые пристрастия, каста, брачный статус, положение в обществе) – даже издали, проходя, не обмениваясь репликами.

Ну а минутная остановка, всего два-три слова – и информация резко увеличивается Украшения, косметика, одежда, словоупотребление, манера речи и, конечно, имена – все это позволяет надежно поместить случайно встреченного в определенную этническую, религиозную, социальную нишу.

Толпа не безлика и не бесформенна, она несет на себе печать великого разнообразия Индии. Современный исследователь (Гитанджали Коланад) остроумно замечает, что «Уттар Прадеш также отличается от Тамилнаду, как Финляндия от Италии»; этому предпослана следующая географическая иллюстрация – если на карту Европы положить карту Индии, то она накроет территорию от Дании до Ливии и от Испании до России. Но, погружаясь в детали, вы можете утонуть в них, зато никогда уже не сможете воспринимать людской поток в Индии как не-читаемый хаос.

Один пример (из самых банальных) из таких деталей. Вы видите на улице – чаще всего за баранкой автомобиля – человека с бородой и в тюрбане. С большой долей вероятности вы можете сказать, что знаете, какую религию он исповедует. Он – сикх. Более того, пусть он только мелькнул в своем автомобиле, а вы уже знаете его фамилию. Он – мистер Сингх. Дело в том, что все синхи – Сингхи.

Так в хаосе автомобильного потока вы сумели идентифицировать одну его копию. Мимо вас проехал мистер Сингх, сикх по религии. Безымянное лицо обрело почти паспортную достоверность.

Увы, для окончательной идентификации этого мало. Надо рассмотреть внимательно тюрбан – какого он цвета, как завязан, возможно, за рулем был выходец из Раджастхана, да и с фамилией не так просто: все синхи Сингхи, но не все Сингхи синхи.

Но для индийцев, как правило, здесь нет загадок И хотя в Индии при знакомстве очень любят задавать вопросы «о личном», но основная информация о собеседнике считывается сама собой.

А что касается приведенного примера, то в очередной раз повторю – что бы ни сказать об Индии, все это можно и подтвердить и опровергнуть конкретными примерами.

И все же, снова и снова – Индия не хаос, а просто не всегда открывающийся нам в своей логике порядок; толпа в Индии (как, кстати, и танец, и скульптура) – увлекательная и вполне читаемая книга. Нам этой грамоте учиться, учиться и еще раз учиться, а индийцы впитывают ее с детства.

Конечно, можно колесить по Индии ничего не зная и ничего не понимая, но в этом случае вы рискуете вернуться домой не как Одиссей, «пространством и временем полной», а с мешаниной отрывочных и непонятных, даже пугающих картинок – зачем тогда надо было ездить в Индию?

Если вы усвоили, что перед вами не хаос и даже не калейдоскоп, а сложная, живущая по своим, тысячелетиями проверенным законам система, то вы сделали первый шаг к открытию Индии. Поездка будет тем удачнее, чем более искренне вы настроитесь на то, что приехали сюда учеником – уверяю вас, Индии есть чему научить путника.

Рассказ о Дели разумно начать с краткого исторического эссе. Не надо запоминать незнакомые имена, не надо погружаться в детали – пока во всяком случае; это придет позднее, как потребность. Вообще, даже если путешественник, готовясь к поездке, прочитает множество книг об Индии, все равно еще больше он сам захочет прочитать после возвращения Исторические значения о городе нужны для того, чтобы иметь хотя бы приблизительное представление о временных циклах, сменяющих друг друга в этом действительно вечном городе.

Строго говоря, перед нами одно место и множество возникавших, процветавших, уничтожавшихся и вновь воскресающих (с новым именем) городов на этом месте. Ссылаясь на индийские источники, нынешний посол России в индии AM. Каданин в своем очерке о Дели приводит любопытный список, своего рода родовое дерево нынешнего Дели:

1. Индрапрастха (Индрапат) – город времен легендарных братьев Пандавов (якобы XXX–XXV вв. до н. э.);

2. Лалкот – город царя Анангпола;

3. город Притхвираджа Чаухана;

4. столица Кутбуддина Айбека;

5. Килокхери – город времен Джалалуддина;

6. Сири – город Алауддина Хилджи;

7. Туглакабад – город-крепость Гийасуддина Туглака;

8. Джахан Панах – город Мухаммад Шах Туглака;

9. Адилабад – город Мухаммад-ибн-Туглака;

10. Фирузабад – город времен Фирузшаха;

11. Хизарабад – город сайидского правителя Хизр Шаха;

12. Мубаракабад – город сайидского правителя Мубарак Шаха;

13. Дин Панах – город времен императора Хумаюна;

14. Салимгарх;

15. Шахджаханабад – столица великих моголов;

16. Нью-Дели.

Повторяю, не надо все это запоминать, тем более что некоторые позиции в этом списке спорны, но за чередой непонятных и звучных названий попробуйте ощутить трепет перед древностью этого поселения, сам Каданин с юмором замечает – «приятно думать, что находишься в столь древнем городе…», который, опять же с юмором добавляет, «в самом деле, возможно, намного моложе». Отыскать следы этих городов на территории Дели затруднительно. Ничего не осталось от Индрапрастха; Лалкот (IX в.) представлен лишь археологическими находками, но ничего, стоящего на поверхности, не сохранилось; Сири оставил потомкам стены XIV века; мощные стены Туглакабада дошли до нас, правда, заселенные вездесущими обезьянами. Немало сооружений Шахджаханабада радует глаз до сих пор – Красный форт, Джама Масджид, основной массив старого Дели, стены и ворота – все эти сооружения относятся к середине XVII века.

В истории города – жизни царей и вельмож, поэтов и палачей, в ней войны, пожары, грабежи, труд ремесленников, рождения и смерти, возведение зданий и бесчисленные уничтожения – ив этом, естественно, Дели отличается от других городов лишь продолжительностью непрерывной традиции.

Он много раз становился столицей и много раз терял это гордое звание. В 1911 году англичане перенесли столицу Британской Индии из Калькутты в Дели. За этим решением стояли соображения политические, очень уж неспокойно было в Калькутте, но общая атмосфера вокруг возвращения Дели державного статуса была грандиозно триумфальной. Империя, похоже, и сама верила, что достигла наивысшего могущества и устраивала свою новую столицу на века.

Для архитекторов настали райские времена. Поскольку старый город запутанных улочек решено было сохранить в неприкосновенности, все их таланты были брошены на освоение новых, еще пустых (или полупустых – деревеньки не в счет) пространств.

Архитекторов было двое – главных, я имею в виду – сэр Э. Лютьен и Г. Бейкер, знаменитости того времени. Они не любили друг друга, а сэр Лютьен вдобавок терпеть не мог Индию и особенно индийскую архитектуру.

Выбор места для Нью-Дели проходил как сцена из колониального фильма – сахибы осматривали возможные площадки со спины слона.

Сначала исторический слог отвез господ архитекторов на то место, где во время большого дарбара (красочного съезда всех британских чиновников и местной знати) 15 декабря 1911 года король Георг V самолично заложил первый камень новой столицы. Место это – в районе нынешнего университета – в силу разных причин было, однако, забраковано.

В конце концов было решено строить новый город на участке вокруг холмов Райсина. Камень Георга V пришлось выкорчевать и перетаскивать на окончательно выбранное место – вернее, конечно, перевозить на телеге, запряженной буйволом.

Борьба идей вокруг облика будущего первого города Жемчужины Британской Индии была нешуточной. Монарх жаждал чего-то в духе Великих Моголов, хотя и содрогался, когда ему указывали на уровень необходимых расходов. Вице-король стоял за «западную архитектуру с восточными мотивами». Интеллектуалы метрополии (Бернард Шоу, Томас Харди) отстаивали чисто индийский стиль и даже местного архитектора.

Однако назначенный Королевским обществом архитекторов (???) сэр Лютьен, как уже говорилось, по свидетельству современников «еще до знакомства с могольской архитектурой обозвал ее ерундовой [piffle] и после знакомства мнения своего не изменил». В то же время и советчиками/заказчиками и исполнителями владело желание создать нечто, достойное величия Британской империи – ныне, и присно, и во веки веков!

Собственно этими же чувствами и стремлениями были проникнуты и сами решения о переносе столицы и строительства нового города (на старом месте – и это тоже важно) и, конечно, сам великий дарбар 1911 года.

До сих пор на книжных развалах на тротуарах Дели можно найти роскошные альбомы фотографий, выпущенные после дарбара – сейчас они производят инопланетное впечатление.

О, великое чудо фотографии! Как быстро мы перестали тебе удивляться!

Одно дело читать о средневековой пошлости и помпезности дарбара – и совсем другое, увидеть своими глазами, высунуться из нашего мира в тот давно растворившийся в вечности день, стать свидетелем, без малого участником! Одно дело – знать о событии по документам – и совсем иное в деталях разглядывать сотни тысяч зрителей, разодетых раджей, построение войск, королевскую чету. А вглядеться в лица, подлинные лица, не сегодняшние, совсем иные!

И знать, что никого из этих людей, застывших в напряжении парада, уже давным-давно нет в живых – и не только их, но и всех, всех, всех, кто не попал в объектив, но жил тогда рядом с ними «на одной» планете! Никого…

Черно-белые, необычайно четкие фотографии, конечно, не передают всей немыслимой красочности торжества. Это был не первый, так называемый, «британский дарбар», но, пожалуй, самый пышный. Присутствие короля и королевы многократно усиливали верноподданническую составляющую. Ряды раджей, махараджей, махарани, принцев и их свит наряду с парадными мундирами английских военных слепили глаза. Особую значимость происходящему придавали два акта политического характера – провозглашение Георга императором Индии и объявление о переносе столицы из Калькутты сюда, в Дели.

И решение о переносе, и сам характер празднества в глазах толпившихся зрителей (говорят, что их было около миллиона!) означали преемственность власти Британии от Империи Великих Моголов.

Традиции дарбаров шли именно оттуда и колониальная администрация максимально использовала их.

Средневековая пышность Востока дополнялась королевским великолепием Запада, малиновые шатры с золотыми балдахинами салютом артиллерийских орудий, разукрашенные с ног до головы слоны пурпурными мантиями, отороченными горностаем… Сто тысяч человек наблюдали торжественный выход царственной четы. Все правители княжеств, махараджи и махарани строго по протоколу приветствовали монарха и королеву Марию.

Впрочем, на этот раз были и ложки дегтя в бочке верноподданнического меда. Так, один махараджа позволил себе демонстративно вымыть руки водой из священного Ганга после рукопожатия с королевой. Георг V, надо сказать, повел себя как мужчина и чистоплюй – махараджа вскоре лишился трона.

Уместно отметить, что это был последний дарбар британской верховной власти. Но с него, как уже говорилось, началась история Нью-Дели. И, естественно, главным событием стало возведение величественного правительственного комплекса.

Строительство закипело. И кипело, надо сказать, очень долго; учитывая особенности климата и отсутствие технического обеспечения, думаю, что это был ад.

Не знаю точно, принимали ли участие в тогдашнем процессе строительства женщины-рабочие; во всяком случае, в Индии строят именно так и сейчас – цепочка худых женщин в почти бесцветных дешевых сари несут на головах кирпичи, по 7, по 9, я видел и 11 (нечетное число всегда, т. к кирпичи укладывают на макушке двумя ровными параллельными колоннами, а сверху кладут еще один – чтобы сдерживал обе колонны). Они идут медленно, но скоро, мягко ступая босыми некрасивыми ногами и, естественно, никак не придерживая кирпичные башни на голове. Изящество их совершенно непередаваемо – строго прямые, грациозные, они похожи на богинь… И нам ли возмущаться, что богини всю жизнь таскают на голове тяжеленные кирпичи?!

Строили, конечно, с помощью буйволов и слонов, техники ведь не было, все трудились с утра до ночи, долгий световой день на индийской жаре.

Рабочих было несколько десятков тысяч человек И работали они, не останавливаясь, и без перекуров.

И длилось это строительство целую эпоху. Весь мир успел кардинально измениться за время этого домостроя. За время гигантской стройки в стране сменилось четыре вице-короля, так и не поселившихся в предназначенном для них дворце.

«Строили, строили и построили». На христианском календаре стоял уже 1931 год. Державный комплекс Капитолия вознесся на века (но – увы для англичан – не на века грядущего их владычества; до ухода из Индии им оставалось 16 лет, меньше, чем заняло возведение творение верноподданных зодчих).

Газетчики захлебывались, описывая величие и удобства дворца: торжественные залы, бесконечные лестницы, анфилады, богатейшее убранство. Запредельная роскошь и, конечно, удобнейшие личные покои хозяина дворца и Индии. С восторгом восхвалялось то, что было легче доступно для «джентльменов прессы» – сады, окружающие здание, фонтаны, дарившие прохладу, конюшни, помещения для слуг, бассейны и теннисные корты.

Махатма Ганди с осуждением говорил о непростительных тратах денег индийского народа; король Георг тоже кручинился по поводу непомерных затрат (только строительство дворца обошлось в 10 миллионов фунтов стерлингов! По тем временам сумма космическая) – редкий, если не единственный случай, когда Ганди и король имели схожее мнение – хотя по совсем несхожим причинам.

Многим, раззадоренным репортажами газет и величественным видом длинного и торжественного здания, хотелось бы заглянуть внутрь и увидеть все своими глазами – но власть есть власть и комплекс был практически неприступен.

У нас с вами, однако, есть возможность вернуться в прошлое и заглянуть даже в личные покои вице-короля; мало того, мы увидим их глазами чистыми и открытыми, глазами подростка. Нам покажет их 17-летняя милая девушка, дочь последнего вице-короля лорда Маунтбеттена, причем не веломиная задним числом свою юность, а в тогда же написанных дневниках.

Странное неуютное впечатление производит этот дом согласно записанным изящным девичьим почерком впечатлениям. Памелла написала в первые же дни: «здание абсолютно огромное, возможно весьма впечатляющее для тех, кто приходит посмотреть и уйти, но это абсолютная головная боль для живущих в нем и создается впечатление, что единственной целью его постройки было сделать так, чтобы люди в нем терялись». Она говорит о длинных гулких пустых коридорах и бесконечных пустых (несмотря на 400 человек обслуживающего персонала – и это после резкого сокращения!) залов – я подтверждаю это по собственному опыту, так все выглядит и сегодня. Очаровательная деталь: «Приходится идти десять минут от спальни до столовой…», пишет Памелла и по-детски добавляет – «на велосипеде зачастую быстрее!».

Девушка просто раздавлена масштабами здания, причем говорит она исключительно о жилых помещениях; надо сказать, что, несмотря на юный возраст, она не была новичком в мире дворцов – все-таки эта особа королевской крови, родственница короля Георга, и родилась она не в хижинах старого Дели.

Так или иначе, здание начало функционировать и многие события произошли именно в нем. Многие события в стране отразились на составе приглашаемых.

1 апреля 1947 года Махатма Ганди совершил беспрецедентный шаг – он принял предложение нового вице-короля лорда Маунтбеттена и прибыл во дворец на завтрак Тысячи слуг и лакеев, увидя Махатму, пали ниц во дворе монументального здания Сохранилась фотография, сделанная во время этого чаепития Вице-король в белоснежном мундире и весело улыбающийся Ганди в простом дхоти, непринужденно положивший ногу на ногу. Если бы фотографии могли говорить… Дело в том, что Ганди, которому явно понравился молодой и красивый вице-король (в отличие от его предшественников!) и его семья, радушно предложил ему разделить принесенный им с собой «козий» завтрак; Маунтбеттен (правнук великой королевы Виктории) очень вежливо отклонил предложение; Ганди, еще более вежливо, повторил его. Кто мог устоять перед чарами Ганди? Бедный лорд сделал один глоток «Никогда в жизни не брал в рот такой гадости!» – признался он позднее.

От чайного стола отправились за стол переговоров. Решалась судьба империи, субконтинента и, в конечном счете, всего мира.

Очень уже старый Ганди ходил с трудом и на пути оперся о плечи Леди Маунтбеттен – как он обычно упирался на своим молоденьких племянниц («мои костыли» называл он их). Удачливый папарацци – слова этого, конечно, еще не было – щелкнул затвором фотоаппарата. Эта фотография стала одной из самых знаменитых в истории фотоискусства; она очень трогательна и естественна и так много говорит о личности Ганди, о его отношении к конкретным людям и даже о том моменте, когда она была сделана.