Текст книги "Купе № 6. Представления о Советском Союзе"

Половинка светло-серой луны выпрыгнула над заснеженным печальным и молчаливым хвойным лесом, составив компанию мерцающему красным светом Марсу. Играющий с расписным петушком-свистулькой маленький мальчик что-то насвистывал себе под нос в другом конце коридора. Когда свет ночной луны стал приглушенным и мутным, девушка вернулась в свое купе. Она была голодной и уставшей.

В купе пахло туалетной водой «Консул», которою можно было купить только в киосках партийных гостиниц. Мужчина несмело выглядывал из-за ароматного облака.

– Полегчало?

На столе стояла шахматная доска, небольшой радиоприемник «Блаупункт» с зеленым кошачьим глазом, а также весело пышущий паром небольшой электрический самовар. Мужчина насыпал сухого чая в эмалированный чайник и залил кипятком.

– Прости мой грешный язык, бес попутал.

Он гордо коснулся рукой виска, где остался небольшой след, потом указал пальцем на сапог, стоявший теперь посередине купе.

– Так и надо. Можно было и посильнее влепить.

Девушка улыбнулась.

– Спасибо, детка. Причины уныния бывают двух видов: хотим, но не можем, или можем, но не хотим.

Девушка достала свои продукты и стала ужинать. Она предложила мужчине, но он сказал, что не голоден.

Поужинав, девушка достала из чемодана спрятанный под бутылкой виски «Красный цветок» Гаршина и стала читать. Митька дал ей книгу, пояснив, что так действует больное сознание. Она читала медленно. Книга была потрепанная с пожелтевшими страницами, изданная еще в прошлом столетии.

Его раздели, несмотря на отчаянное сопротивление. С удвоенною от болезни силою он легко вырывался из рук нескольких сторожей, так что они падали на пол; наконец четверо повалили его и, схватив за руки и за ноги, опустили в теплую воду. Она показалась ему кипятком, и в безумной голове мелькнула бессвязная отрывочная мысль об испытании кипятком и каленым железом. Захлебываясь водою и судорожно барахтаясь руками и ногами, за которые его крепко держали сторожа, он, задыхаясь, выкрикивал бессвязную речь, о которой невозможно иметь представления, не слышав ее на самом деле.

Девушка положила книгу на стол. Бедный Митька!

Мужчина заботливо упаковал в сумку приемник и разлегся на своей кровати. Поздняя бледная луна безвольно висела над диким простором.

– Похоже, лед тронулся, детка, – задорно проговорил мужчина. – Теперь можно и на боковую. Спящему жить всегда легче.

Девушка смотрела на тяжело дышащего во сне мужчину. Было в нем что-то этакое. Может, в его капустных ушах. В манере держать нож. В поджаром, мускулистом животе. Девушка смотрела, как появившееся на западе небосклона зарево на мгновение окрасило Вселенную в пурпурно-красный цвет и как одна за одной стали зажигаться на небе звезды.

Она думала о Митьке, о его длинных ресницах, идеальных пальцах на ногах, обращенной внутрь себя улыбке. О том, как они забежали, спасаясь от проливного дождя, в музей Вооруженных Сил, как спрятались внутри танка и как сторож нашел их после закрытия. Все закончилось тем, что они до самого утра вместе со сторожем сидели в его каморке и распивали шампанское. Митька, дверь в комнату которого всегда должна была оставаться открытой, отправился в психушку, чтобы не служить в армии и не угодить в Афганистан.

Холодная ночь пронеслась сквозь темноту, ударив в окно красным рассветом. Желтая луна смела с небосклона последнюю яркую звезду, расчищая путь горячему солнцу. Дневной свет медленно расползался по Сибири. Мужчина в синих тренировочных штанах и белой майке отжимался в поте лица между двух полок, сонные глаза, сухой смердящий рот, густой, вязкий запах ночи в купе, наглухо заклеенное окно, тихие стаканы на столе, молчаливые крошки на полу. Впереди был новый день, его ржавые, покрытые инеем березы, сосновые леса, в которых бродят дикие животные, волны свежего снега на открытых просторах, белые вытянутые поношенные кальсоны, вялые пенисы, мочалки, щетки, тапки, широкие фланелевые ночные рубашки в цветочек, шерстяные носки, шали, зубные щетки с растопыренной щетиной.

Ночь проносится сквозь темноту, превращаясь в утренние сумерки, строгая очередь в святилище туалета, умывание посреди вони, мочи, мокроты, стыдливых взглядов, неловких движений, в окнах тени от пышущих паром чайных стаканов, большие кубики сахара, легкие, как бумага, алюминиевые чайные ложечки, черный хлеб, сыр «Виола», нарезанные ломтиками помидоры и лук, жареная цыплячья грудка, баночка хрена, сваренные вкрутую яйца, соленые огурцы, банка майонеза, рыбные консервы и молдавский зеленый горошек.

Сумерки уступают место новому дню, снег поднимается над землей и вьется по стволам деревьев, в кронах тлеет тишина, ястреб сидит на коленях у бирюзового облака и смотрит на извивающийся червем поезд.

Тишина рыжим цветом разлилась над снежной тайгой. Мужчина присел на край полки, поставил на стол стаканы с чаем и терпеливо ждал, пока девушка обратит на него внимание.

– Жили-были в Москве отец, мать и сын. На Кропоткинской улице в доме номер шестьдесят пять, в комнатушке за коммунальной кухней, там, где не спасали никакие замки. Семья была самая обычная, мать работала продавщицей в булочной, отец выпивал на стройке. Но стахановец, ничего не скажешь. Однажды поздно вечером, когда сын должен был уже спать, муж сказал жене: «Либо я, либо пацан». Жена прошептала ему нежным голосом: «Подожди, через месяц его не будет».

Мужчина вытер ладонью нос и сглотнул.

– Утром пацан попрощался со своей одноглазой собакой и навсегда закрыл за собой дверь. Вскоре он нашел таких же товарищей по несчастью и стал жить на улицах Москвы. Они спали, где придется, в грязи, словно сукины дети, вместе с убогими, инвалидами, ворами, проститутками, придурками и горбатыми уродцами. Никому они не были нужны, но отчаянно хотели жить. Чем меньше было хлеба и больше лишений, тем сильнее была их воля к жизни. Они не чувствовали страха, но в силу молодости не понимали и ценности жизни. Они не знали себя, но мира они тоже не знали. Улица стала для пацана матерью и отцом. Из него вышел настоящий стальной несгибаемый мужик, гражданин Советского Союза, который ссыт чистой водкой.

Мужчина налил заварку в оба стакана и добавил кипятка из самовара, чтобы сделать чай нужной крепости.

– Вот скажи мне, почему радуга никогда не растет за спиной у смотрящего?

Послышался глухой удар, толчок, и поезд яростно затормозил. Рельсы задрожали, вагоны закачались, снег на обочине поднялся клубами. Поезд дергался и скрежетал. С верхних полок падали тюки, стаканы врезались в стены. Запричитала женщина, заплакал ребенок, кто-то тяжело пробежал по коридору.

– Без паники, граждане. Все под контролем. Оставайтесь в своих купе. Смотреть нечего, – послышался успокаивающий голос Раисы.

Мужчина приоткрыл дверь, в коридоре было полно любопытствующих. Девушка смотрела в окно, за которым был виден лишь задохнувшийся от снега лес. Мужчина вышел в коридор, девушка поспешила следом. Дверь в тамбуре была открыта, люди выпрыгивали из поезда, кто в одних подштанниках, кто в мягких тапочках. Мужчина протиснулся сквозь людской затор и спрыгнул в сугроб, присоединившись к стоявшей около поезда гудящей толпе. Девушка оказалась зажатой в тамбуре, на последней ступеньке. Ей было хорошо видно, как немного вдалеке на белый снег падали крупные капли крови. Девушка перевела взгляд вверх по дереву, к самому небу. На ветвях сосны висела окровавленная нога лося.

– Животное страдает. Надо его прикончить, – закричала Раиса. – Принесите топор, живо!

Размахивая топором, Раиса направилась в сторону тепловоза. На путях лежал истекающий кровью лось. Он часто дышал, и в его глазах мерцал ужас. Раиса занесла топор над головой и всадила блестящее лезвие прямо в центр лосиной морды. Топор погрузился в череп, но лось не умер.

Мужчина, раскачивая головой из стороны в сторону, широкими шагами направился в сторону хрипящего животного, на ходу вытаскивая из голенища складной нож, открыл лезвие и взрезал им артерию на шее лося. Кровь струей хлынула на снег, и через мгновение стало тихо.

– Отправляемся! – закричала Раиса, загоняя людей обратно в вагон.

В вагоне мужчина вытер лезвие о голенище сапога и сложил нож. Его руки привычно скользнули по бокам брюк в поисках кармана. Спокойно и хитро улыбаясь, он убрал нож в карман. Девушка ждала, когда поезд снова тронется.

– Однажды ехали мы в Псков реставрировать один монастырь. Ехали в общем вагоне, выпивали, как водится. Поезд тихо бежал по снежной равнине, вот как сейчас. Вдруг я почувствовал, как вагон вздрогнул, потом резко накренился, бабы закричали, а я посмотрел в окно и увидел, как летят во все стороны шпалы и приближается заснеженная земля. Крутой поворот, откос в окне, и вагон уже лежит в сугробе на боку. Я подумал, что умер и что все остальные тоже. Но ничего, все в крови мы выползали кто откуда. Какому-то умнику понадобился металл, и он оторвал кусок рельса. Мы три дня шли вдоль железнодорожного полотна, пока не увидели башни Псковского кремля. Приладили там, на месте, пару новых крыш, и весной, как дорогу отремонтировали, а виновного нашли и расстреляли, мы тем же поездом вернулись в Москву.

Девушка достала из чемодана плеер с наушниками, легла на кровать, закрыла глаза и стала слушать музыку. В какой-то момент она задремала, потом проснулась, сменила Луи Армстронга на Дасти Спрингфилд и опять погрузилась в сон.

Поезд пронесся через Удмуртию, и теперь, устало постукивая колесами, подъезжал к станции Балезино. Мужчина чесал подбородок. Девушка слушала свист ветра в небольшом предназначенном для проветривания, но забитом грязью отверстии и рисовала. Утро сурово светило им в лица. Мужчина достал шахматную доску и расставил шашки, девушка выбрала черные.

Они сыграли три раза, дважды выиграла девушка. Мужчина поздравил ее, крепко пожав руку.

Белое солнце медленно и торжественно поднималось над заснеженным лесом. Дымчатые облака метались в небесном пурпуре в поисках покоя. Мужчина и девушка сидели молча. В собственных мыслях они провели сутки или двое.

Стоял бирюзово-солнечный летний день. Юлия, подруга Ирины, ушла. Девушка зашла в Иринину спальню и стала смотреть из окна вниз на улицу Бакунина. Люди шли в легких пальто, и ей удалось заметить даже парочку стильных цветастых летних платьев. Она собиралась было вернуться в свою комнату, как под старыми кленами появились трое мужчин. Между ними происходило что-то странное – резкие движения, взмахи, толчки, удары. Вскоре она увидела красное пятно на белой рубашке одного из них. Тот, кто нанес удар, бросился бежать, откинув нож на проезжую часть. Раненый упал на землю, еще один корчился на тротуаре, держась руками за живот.

Тут же, недалеко от булочной, стоял грузовик, в кузове которого работало пятеро парней. Они бросились вслед за убегавшим, догнали, повалили на землю и стали бить и пинать ногами. Вскоре на него набросились уже десятки прохожих, в основном женщины, они хлестали лежавшего сумками и авоськами с овощами. Девушка перевела взгляд на раненых. Оба лежали без движения, никто не подошел к ним. На место прибыла милицейская машина. Толпа неохотно оставила преступника. Из его рта и ушей текла кровь, голова распухла, как арбуз, нога была неестественно вывернута. Милиционеров было двое. Они оттащили этот невнятный кусок мяса к своей «ладе» и выпрямили спины, словно раздумывая, как же упаковать еле живого убийцу в маленькую машину. Один из милиционеров уже схватил было преступника, чтобы затолкать его в багажник, но тот вырвался и, скача на одной ноге и харкая кровью, залез на заднее сиденье.

Раздался протяжный и отвратительный скрежет тормозов, и за окном замаячил вокзал. Пермь. Девушка взглянула на мужчину. Тот спал и во сне ворочался, стонал, кряхтел и ворчал.

В коридоре послышался голос Раисы:

– В этом городе нет ничего, кроме пьяных солдат.

За окном, на пустом железнодорожном пути, ветер отчаянно сражался с потрепанной временем, болтающейся из стороны в сторону картонной коробкой. Тощая собака размером с теленка лакала коричневую воду из огромной грязной лужи. Вскоре тепловоз громко засвистел, и состав стал набирать ход. Пермь, последний город на пути к Уральским горам, остался позади. Из колонок послышалась мучительно-радостная «Песнь варяжского гостя» Римского-Корсакова. Мимо проносились встречные поезда, высокие заборы, склады, цеха, строящиеся или разваливающиеся здания, свет, сумерки, бараки, ограды, линии электропередач, бесконечно скрещивающиеся провода, металлолом, измученная земля, свет, сумерки, дикая природа и старый тепловоз, движущийся навстречу. Мужчина спал, на его лице застыло расслабленное и мягкое выражение. Девушка читала «Красный цветок» Гаршина:

И он сошел с крыльца. Осмотревшись и не заметив сторожа, стоявшего сзади него, он перешагнул грядку и протянул руку к цветку, но не решился сорвать его. Он почувствовал жар и колотье в протянутой руке, а потом и во всем теле, как будто бы какой-то сильный ток неизвестной ему силы исходил от красных лепестков и пронизывал все его тело. Он придвинулся ближе и протянул руку к самому цветку, но цветок, как ему казалось, защищался, испуская ядовитое, смертельное дыхание.

Ей больше не было страшно. Она думала о том, как Митька описывал больницу: это то место, где даже безумные могут сойти с ума. Ей так сильно нравилась эта книга о сумасшедшем главном герое, что она хотела читать о нем еще и еще, о его причудливо вывернутом мире, о Митькином мире. Девушка думала о сумасшедшем доме, описанном в книге, и о том заведении, где еще совсем недавно был Митька. Изменилось ли что-то за сто лет? Воды на полу в Митькиной палате, пожалуй, было меньше, чем в палате у героев книги. Сколько лет должно пройти здесь, чтобы хоть что-то стало иначе? Может ли вообще время изменить хоть что-нибудь?

Уральские горы маячили вдали и казались ничтожно низкими, не производя особого впечатления. Горная цепь все еще была впереди, когда на одной из станций девушка заметила указатель, одна стрелка которого указывала в Европу, а вторая – в Азию. Через несколько часов горы стали медленно уползать назад.

Девушка задремала, но проснулась, почувствовав, что мужчина водит чем-то прямо перед ее носом. Ножом?! Она тут же в испуге открыла глаза.

– Вырастешь, детка, слишком толстой, если будешь так долго спать. Попа разжиреет, смотри у меня.

Мужчина посмотрел на девушку с игривой злобой и поставил бумажную гвоздику обратно в вазочку.

На южной стороне неба бежали к северу пылающие облака, бесцветное солнце повисло на уровне еловых макушек. Старые ели, увешанные ледяными изумрудами, походили на цветущую черемуху, дарующую утешение приходящему в запустение саду. Девушка сидела на полке, закрыв глаза. Она пыталась сосредоточиться, положив обе руки на грудь чуть ниже шеи, и дышать ровно.

Посидев так некоторое время, она открыла глаза и стала искать наушники. Ненароком посмотрела на мужчину. Он же, не глядя на нее, вдруг заговорил:

– Со мной часто так случается, что я думаю одно, а делаю совсем другое. Когда-то в молодости была у меня Римма и я думал: вот баба, которую я никогда не брошу. И что же вышло? Я играл с мужиками в карты и продул все, что имел, даже свитер и кожаный ремень. Когда у меня не осталось ничего, я поставил на кон Римму. И проиграл. Римма провалилась в никуда, словно кролик в шляпе фокусника. С тех пор я ее не видел.

Он налил воды в самовар и включил его, затем маленькой ложечкой насыпал сухого чая в заварочный чайник. Потом они ждали, пока вода закипит, чай настоится и его можно будет разлить по стаканам.

– Будь мы вшами или хотя бы клопами, я был бы таким клопом, который сидит себе на одном месте, никуда не двигается и видит что-то такое, чего никто больше не видит. А ты бегала бы вокруг, как заведенная, пока не умерла бы от голода. А вот если бы мы были тараканами, то сразу бы объединились в группу. Группа заботится о своих членах, и все помогают друг другу. Мы бы вместе отвечали за то, что с нами происходит. Ведь что такое команда? Это единение, это братство, где все любят одно и то же. Тараканы правы. Как в плохом, так и в хорошем.

Поезд плавно затормозил, приближаясь к Свердловску. Фонари и тени проплывали мимо. Мягкий застывший зимний вечер эхом разгуливал по маленьким улочкам, паркам и площадям. Пригородный поезд остановился на соседнем пути. Людская волна приехавших в город из области хлынула на перрон. Оранжевая луна отражалась в желтых от собачьей мочи сугробах. И звезды на небе – словно дыры в другое измерение, такие похожие и такие непохожие на звезды в Москве.

Поезд вздрогнул и стал набирать ход. Вскоре он уже стремительно бежал вперед, оставляя далеко позади деревни и поселки, когда-то прибившиеся к городу с восточной стороны. Девушка надела наушники и закрыла глаза. Музыка унесла ее в осеннюю Москву, где дворник с седой бородой сметает в кучи сухие листья, в сумеречный свет университетских коридоров, к запаху свежеокрашенных лестничных перил…

Когда за окном вовсю развернулась бархатная ночь, мужчина наконец стыдливо разделся, нырнул под простыни и повернулся к девушке спиной, не пожелав ей даже спокойной ночи. Она же очень устала, но заснуть не могла и долго вглядывалась в темноту лежащей за окном русской земли. Лишь под утро спряталась с головой под одеяло и заснула беспокойным сном.

Утром девушка заглянула в купе проводниц. Раиса убиралась в тамбуре, а Сонечка сидела одна спиной к двери. Девушка заказала два чая и сушки. Сонечка, не оборачиваясь, кивнула. Уходя, девушка наткнулась на Раису, которая возвращалась из тамбура с жестяным ведром.

– Киров был большим начальником в Ленинграде, а потом его пришил Сталин. Вначале с приспешниками убивают врагов, потом с друзьями – приспешников, а потом – друзей. Остальное решает жребий. Невиновных нет. Человек всегда чем-нибудь недоволен, и рано или поздно это обнаруживается. Есть виновный, найдется и причина, да не позднее чем через сутки после ареста. Не стоит об этом забывать.

Девушка вернулась в купе, легла на свою полку и притворилась спящей. Она думала о тех трех годах, что проучилась в Москве. Первый год прошел в тесной финской студенческой компании, которая развалилась после того, как Мария вернулась в Финляндию, а Анна уехала в Киев. Потом появился Франц. Он приехал из Западного Берлина и изучал философию, восхищался Ульрикой Майнхоф и презрительно поджимал губы, когда был с чем-то не согласен. В один прекрасный день Франц бросил учебу и вернулся в Берлин. Девушка осталась одна и через некоторое время познакомилась с Митькой.

Мужчина неожиданно вздрогнул и сел на кровати, не открывая глаз. Его жирные волосы прилипли к голове.

В дверь постучали напористо и резко.

– Ваш чай, товарищи, – сказала Раиса раздраженно сухим голосом.

Девушка проворно достала мелочь из маленького кошелька и заплатила за чай. Мужчина смотрел на нее в недоумении:

– О чае забочусь я. Ясно?

Девушка смущенно кивнула. За окном, далеко позади притомившегося хвойного леса, виднелись снежные холмы, похожие на облака. Последние склоны Уральских гор оставались позади.

– Не печалься, детка. Каждый хочет чувствовать себя нужным. Я это прекрасно понимаю, но есть определенные правила, которые каждый гражданин должен соблюдать. Ты здесь – моя гостья.

Мужчина достал из-под подушки сигареты и закурил. Он открыл дверь купе и теперь стоял, прислонившись к проему.

– Жизнь провалилась в какой-то странный, красный туман. Словно ее больше нет. Или, может, остался какой-то маленький кусочек. На дне кармана – маленький кусочек жизни. – Он курил, прикрыв один глаз. – Каждый раз, когда я возвращаюсь в Москву после долгого отсутствия, все выглядит таким печальным. И, уезжая вновь с чемоданом заштопанных носков и выглаженных рубашек, думаю, что никогда больше не вернусь, что это был последний раз. Но всегда возвращаюсь. Дома мне кажется, будто я отбываю пожизненное заключение, но Катеньке говорю, что все хорошо. Человек не может жить, не предавая себя.

Раиса выбежала из своего купе, размахивая половой щеткой:

– Кто это здесь курит? Штраф три рубля! Старый козел!

Мужчина небрежно протянул Раисе купюру.

– Думаешь, если сунул мне бумажку, то можешь курить, где хочешь? Ошибаешься! Утопить бы тебя в толчке, гада!

Мужчина убрал ладонью волосы со лба и шлепнул Раису по заднице. Та убежала, не оглядываясь. Мужчина сел на постель.

– Катенька отлично солит огурцы. Я обрюхатил ее шестнадцать раз, и в пятнадцати случаях она делала аборт.

Девушка бросила на мужчину мрачный взгляд и выпустила из рук стакан с чаем. Обжигающая жидкость разлилась по столу и попала ему на ноги. Мужчина усмехнулся, удивленно посмотрел на нее и с довольным видом стал насвистывать какой-то бодрый военный марш, сжимая и разжимая красные пальцы в такт мелодии.

– Знаешь ли, детка, какая разница между сексом и браком? Секс – веселое и приятное занятие, развлечение, а брак – тяжелая и безрадостная работа. Так не заняться ли нам сексом? – Мужчина облизал нижнюю губу. Дыхание девушки стало прерывистым. – Катенька покрылась плесенью, а потому жизнь моя в Москве – одна сплошная безрадостная херня.

Мужчина почесал затылок вначале левой рукой, потом правой, затем обе руки перевел на подбородок и посмотрел на девушку с выражением слащавого бессилия. В купе стало вдруг очень тесно. Руки мужчины были тяжелые и требовательные.

– Если не хочешь трахаться, то хотя бы отсоси. Я до смерти устал дрочить, согнувшись в три погибели.

Девушка вытерла сухие губы тыльной стороной ладони.

– Если и это не подходит, то можно просто в щеку, но тогда без рук. По-грузински.

Мужчина расстегнул ремень.

– Ты, конечно, не ахти, но на безрыбье и рак рыба. Такая же сука, как и все другие. Ничего нового, дырка да жопа!

Глаза девушки наполнились обжигающими слезами, но она постаралась скрыть их, закашлявшись. Мужчина посмотрел на нее с беспокойством.

– Простудилась? Я приготовлю лекарство. Возьмем водки, добавим туда перца, немного меда, и простуды как не бывало.

Мужчина стал искать бутылку водки. Девушка распахнула дверь купе и вышла.

За окном простиралась звенящая, снежно-травная болотная топь. Час за часом пейзаж оставался практически одинаковым, и все же благодаря свету все время менялся. Посреди застывшей равнины промелькнул синеющий кустарник и снежный вал, по гребню которого брели, выстроившись в нестройный ряд, мужики в сине-серых куртках и штанах с кирками в руках.

На небе появились клубящиеся темные облака, которые вскоре закрыли собой солнечное зарево. На ледяную равнину опустились гнетущие сумерки. Поезд затормозил. Вдоль песчаного откоса медленно ковыляла трехногая собака, оставляя за собой тонкий кровавый след. Поезд прибыл в Тюмень.

– Стоянка час или два, – прокричала Раиса. – То есть сколько заблагорассудится.

На перроне лежала груда деревянных ящиков. Девушка поставила три из них друг на друга, чтобы дотянуться до окна, вытащила из кармана носовой платок и вытерла начисто коридорное окно.

После этого она решила прогуляться до темно-красного заиндевевшего здания вокзала. Обойдя его, она остановилась у южной стены. Строение было уродливым и ветхим, водостоки сломаны, лоскуты жестяной крыши болтались, закрывая окна верхнего этажа, фундамент растрескался в нескольких местах, все здание, казалось, вот-вот рассыплется. Позади вокзала высились грязно-серые заводские корпуса.

Одна из высоких дубовых дверей оказалась открытой, и девушка вошла в здание вокзала вслед за искалеченной вороной. Внутри было пусто и просторно, студеный воздух казался тяжелым и влажным. У пивного киоска дремали две белозубые собаки, из буфета доносилась приглушенная речь и затхлый запах черствых булок. Одинокий фотограф остановил девушку, показал ей свой фотоаппарат «Москва-2» и предложил ей сфотографироваться. Она отказалась.

Девушка задержалась на мгновение в дверях буфета, потом подошла к прилавку и заказала соленых огурцов. Над липкими страницами меню жужжала дюжина отъевшихся блестящих мух. Бумажные салфетки перелетали от стола к столу. Из витрины на девушку смотрели заветренный кусок мяса, тарелка лапши и торт, украшенный розами из крема.

Прозвучал третий звонок к отправлению, и поезд стал набирать ход. В паляще-ярком свете морозного солнца нефтяной город тянулся к небу крышами высоток, постепенно поднимаясь все выше и выше. Поезд проносился мимо замерзающих деревень и поселков, оставлял позади чистилища безымянных городов. Из дальнего купе доносился шлягер.

Болотистая равнина исчезла, на смену ей пришли березовые рощи, угнетенные тяжелыми снегами. Поезд теперь двигался рывками. Перед локомотивом растянулась длинная очередь товарных составов с нефтью и углем.

Прошли часы, и поезд опять набрал скорость. Постепенно окружающие город нефтедобывающие установки и черные языки буровых вышек исчезли из вида. Несмотря на приметы приближающейся весны повсюду еще стояла сибирская зима. То там, то здесь на южных склонах виднелись проталины с клочьями прошлогодней травы. Легкий запах дыма проник в вагон. Поезд замедлил ход и вскоре еле полз. Как только проехали здание заброшенного склада, дымовая завеса стала гуще. Маленькие языки пламени играли в жухлой траве прямо на откосе. Чем дальше, тем они становились больше, жадно взмывая к бирюзово-синему сибирскому небу. Вдоль железнодорожного пути в дымном облаке металась старуха, босая и без пальто. Горела не только трава, но и шпалы, а также развалины какого-то старого здания. Ветер швырял красные снопы искр в стальные бока вагонов. Какое-то время языки полыхали высоко и красиво, но сибирский мороз задушил огонь. В проходе вагона помятая жизнью молодая мать подняла на руки ребенка и показала рукой на догорающее здание.

– Смотри, вот так вот сгорел дом у бабушки.

Поезд еще долго тащился, прежде чем снова набрал скорость. Уже в сумерках мужчина вышел из купе и встал рядом с девушкой. Они вместе смотрели на Иртыш. Сугробы по берегам реки заметно осели, на холмах уже виднелись проталины и темные бесснежные пятна. В самом узком месте реки, посреди русла, высилось несколько бетонных столбов. Скорее всего, здесь когда-то был мост или его так и не достроили. На горизонте маячил огнями Омск.

Мужчина смотрел на девушку, осторожно улыбаясь.

– Прости, детка, черт в меня вселился, сам Люцифер, просто страшно захотелось потрахаться. Иди в купе, чтобы не простыть. Скажи потом, когда мне можно войти. Есть же и у меня еще надежда. Когда Ивану Грозному перевалило за пятьдесят, ему подыскали шестнадцатилетнюю жену.

Девушка сухо улыбнулась в знак некоего примирения и прошла в купе. Она достала из сумки бутылочку с жидкостью для удаления лака, вылила ее в стакан с водкой и рухнула на кровать, успев подумать, что гагаринская улыбка мужчины ей, пожалуй, даже нравится. Она заснула, голодная и в одежде.

Мужчина тоскливо смотрел на мутную реку, по берегам которой стояли лесопилки. Вокруг них, насколько доступно взору, царило полное запустение. Под ледяной крышкой бурлила, кружилась и била потоком река. Под утро девушка проснулась, толкнула дверь купе, так что та осталась наполовину открытой. Мужчина тут же вошел, допил водку из стакана и, не слова не говоря, лег спать.

Переливаясь разными оттенками красного, свет проник в купе и разделил помещение на части. Полка мужчины оказалась в тени, полка девушки на свету. Мужчина возился со своим носом. Негативного влияния жидкости для снятия лака не наблюдалось. На окне в коридоре сидели два взъерошенных воробья.

– Раиса приходила сообщить, что тепловозу нужен отдых, и поэтому мы даем ему отдохнуть. Что скажешь, детка, не отправиться ли нам на знакомство с винными магазинами города Омска, – спросил мужчина ужасно самоуверенно. – Но не на пустой желудок. Вначале надо перекусить, а уж потом куда-то идти. Спешка до добра не доводит, помни об этом.

На перроне туманный мороз оказался таким крепким, что у обоих перехватило дыхание, так что им пришлось еще некоторое время постоять, не двигаясь. Две голодных резвоногих собаки, заливаясь лаем, бегали по перрону. Всё вокруг наполнял рабочий шум, галдеж приезжающих, стук товарных вагонов, скрежет железа, ругань, крик и неудержимый старушечий смех. Бабка в огромных рукавицах посреди людского потока торговала густым яблочным соком из больших зеленых бутылей. Девушка вспомнила прошлую зиму. Война в Афганистане тогда набирала обороты, вместо производства продовольствия советское государство сосредоточилось на производстве оружия, и она не нашла на полках московских гастрономов ничего, кроме сгущенки, рыбных консервов и случайных баночек майонеза. У всех были тогда сплошные проблемы: дефицит зубной пасты, мыла, колбасы, масла, мяса, вечный дефицит туалетной бумаги и даже кукол. Когда на Новый год она поехала на каникулы в Ригу, то нашла там в магазине трехлитровые банки с томатным соком и вареньем и, рискуя жизнью, притащила их в Москву. Они шиковали с Митькой до самого марта, обменивая содержимое банок на концертные и театральные билеты, шампанское и Бог знает что.

Мужчина и девушка сели в стоящий перед зданием вокзала автобус, над приборной доской которого раскачивался волнистый попугайчик. Автобус вздохнул, заурчал и неспешно покатился в сторону центра. Мужчина дремал, девушка проковыряла ногтем на замерзшем окне небольшое отверстие, через которое внутрь пробивался свет. Она проследила взглядом за стаей птиц, которые пролетели вдоль берега Иртыша и скрылись за высокими домами с зелеными балконами. Трубы заводов напоминали башни минаретов.

Автобус подпрыгивал и раскачивался из стороны в сторону и чуть было не перевернулся, пропуская группу переходивших дорогу нефтяников. Вдали за городом виднелась темной полосой бескрайняя, покрытая снегом вечнозеленая тайга.

Автобус взвыл и остановился перед развалинами Тарских ворот, мужчина проснулся, и они поспешили на выход. Рядом с воротами стояло низкое кирпичное здание, на котором было написано «Универмаг». На фасаде магазина на ржавом погнутом гвозде висел громкоговоритель. Он печально раскачивался на ветру в компании с болтающимися остатками афиши оперы «Пиковая дама».

Перед входом стоял непритязательный сосновый гроб, обитый красным шелком. Края гроба были украшены черными кружевами, на крышке лежал букет белых и лимонно-желтых гвоздик. Под окном магазина стояла заснеженная скамейка, на которой спал мужик с гармонью под мышкой. Девушка и мужчина остановились около гроба. Мужчина снял шапку и перекрестился. Дверь магазина открылась, и оттуда вышла худая старая женщина и четверо мужиков с черными креповыми лентами на рукавах полинялых пальто. Мужики взялись за белые полотнища, подняли гроб с земли и понесли к центру города. Похоронная процессия растянулась вдоль скользкой улицы, которую обрамлял ряд густо поставленных фонарей, похожих на православные кресты.