Текст книги "Кто готовил Тайную вечерю? Женская история мира"

Труды множества одаренных женщин, известных по именам – вот благотворное напоминание о том, что женщинам, как большинству человеческого рода, всегда принадлежала и большая часть интеллекта и творческих талантов, распределенных в человечестве. От поэтессы Сафо (VI век до н. э.), впервые начавшей писать субъективную лирику и раскрывшей в стихах мир женских чувств и переживаний, до китайской ученой Бань Чжао, прославившейся около 100 г. н. э. успехами в истории, поэзии, астрономии, математике и педагогике – диапазон поражает. Какое поле ни возьми, везде женщины, слишком многочисленные, чтобы перечислять их по именам, вносили свой вклад в развитие знаний, а следовательно, и в благосостояние общества: например, римлянка Фабиола, умершая в 399 году н. э., основала больницу, в которой сама работала врачом и медсестрой, и стала первой известной женщиной-хирургом[119]119
  Ради справедливости по отношению ко множеству женщин-медиков, практиковавших до Фабиолы, необходимо подчеркнуть: она – первая женщина-врач, известная нам по имени. Женщины занимались медициной уже около 3000 года до н. э. в Египте, где надпись на стене Саисского храма в Мемфисе, в котором находилась медицинская школа, гласит: «Я пришла из медицинской школы в Гелиополе, и обучалась в Школе женщин в Саисе, где божественные матери научили меня излечивать болезни». Медицинский папирус Куна, датируемый примерно 2500 годом до н. э., подтверждает, что египетские специалистки диагностировали беременность, лечили бесплодие, занимались всеми направлениями гинекологии; женщины-хирурги проводили кесарево сечение, удаляли пораженные раком груди, оперировали сломанные конечности. См. Margaret Alic, Hypatia’s Heritage: A History of Women in Science from Antiquity to the Late Nineteenth Century (1986).


[Закрыть]. В разных областях женщины становились не только почитаемыми авторитетами, но и зачинательницами новых традиций: такова Клеопатра, «александрийская женщина-алхимик», автор классического текста «Хризопея» («Изготовление золота»), активно использовавшегося в средневековой Европе; такова и китайская художница Вэй Фу Чжэнь, как и Клеопатра, работавшая в III веке н. э.: по сей день она считается величайшим каллиграфом в Китае и создательницей целой школы каллиграфического письма.

Не все женщины и не везде были призваны оставить свой след в истории. Но это не значит, что они неизбежно терялись в великом молчании прошлого. Народные сказки всех культур сохранили память о героинях обыденной жизни, которые укрощали жестоких или глупых мужей, обводили вокруг пальца алчных господ, ловко устраивали благополучие своих детей и радовались внукам. Иногда в этих историях звучит что-то очень личное, как в китайской сказке времен ранней династии Тан (618–907 гг. н. э.), в которой маленькая героиня, отчаянно желающая учиться, приходит в школу, переодевшись мальчиком – «счастливая, словно птичка, что вырвалась из клетки». Еще больше боли звучит в более ранней истории «Поиск мужа у Великой Стены» (около 200 г. до н. э.), в которой жена, совершив в поисках мужа долгое и трудное путешествие, преодолев множество опасностей, узнает, что все это было зря – ее любимый давно уже мертв[120]120
  Wu Chao (éd.), Women in Chinese Folklore, Women of China Special Series (Beijing, China, 1983), с. 91 и с. 45–60.


[Закрыть].

Ибо любовь между мужчинами и женщинами не умирала: новые господа творения могли убеждать всех вокруг, что «мужчина – лишь система жизнеобеспечения своего пениса»[121]121
  Joe Orton, The Guardian, 18 April 1987.


[Закрыть], но жена всегда видела в муже нечто большее. В тайне супружеской постели создавались узы, пережившие время – как показывает нам эта пространная эпитафия, выбитая на могиле жены безутешным древнеримским мужем. И сейчас, почти две тысячи лет спустя, она читается как письмо к умершей возлюбленной:

Нам выпал жребий сорок один год прожить в счастливом супружестве… К чему вспоминать твои семейные добродетели, твою доброту, послушание, нежность, ласку… к чему говорить о твоей привязанности и преданности родным, если о моей матери ты думала не меньше, чем о собственной семье?.. Когда я был в бегах, ты продала свои драгоценности, чтобы меня поддержать… и позже, ловко обманывая наших врагов, снабжала меня всем необходимым… когда банда, собранная Милоном… попыталась ворваться к нам в дом и его разграбить, ты отбила их нападение и защитила наш дом[122]122
  Marcel Durry (éd.), Eloge Funèbre d’une Matrone Romaine. Eloge dit de Turia (Collection des Universités de France, 1950), с. 8 и далее.


[Закрыть].

Поставьте эту эпитафию рядом с мизогинными высказываниями большинства римских авторов, и трудно будет поверить, что речь идет об одном и том же существе – о женщине! В сущности, становится все более ясно, что опыт реальных женщин на микроуровне входил в противоречие с тем, что на макроуровне старались навязать мужчины.

Однако невозможно отрицать, что приблизительно с 1500 года до н. э. – со времени распространения фаллопоклонства по всему миру – женщины столкнулись с серьезной угрозой. Многовековая мужская обида на женщин, их борьба за свою значимость и признание роли мужчины в деторождении привели к сокрушительной атаке на былые женские прерогативы. Богиня-Мать утратила свой священный статус, а с ним и власть; и потеря этого «материнского права» отразилась жестоким унижением на всех царицах, жрицах и обычных женщинах, на всех стадиях их жизни, от рождения до смерти. Фаллос, отделенный от ритуалов поклонения матери, теперь сам по себе становится предметом почитания, затем – центром силы творения, смещая с этой роли женское чрево, и наконец превращается в символ и инструмент господства над женщинами, детьми, Матерью-Землей и другими мужчинами. Во времена, когда вся жизнь исходила из чрева женщины, тварный мир был един; когда стихии разделились, мужчина сделался движущим духом, а женщина редуцировалась до материи. Мужчины, снедаемые страхом превратиться в рабов бога-женщины, начали поклоняться богу-мужчине и обращать женщин в рабство.

Что это означало для женщин, может проиллюстрировать история Ипатии, греческой женщины-математика и философа. С рождения (в 370 г. н. э.) учившись думать, рассуждать и задавать вопросы, она сделалась ведущей интеллектуалкой Александрии, в университете которой преподавала философию, геометрию, астрономию и алгебру. Известно, что она создавала оригинальные труды по алгебре и астрономии, изобрела астролябию и планисферу, аппарат для очистки воды, а также гидроскоп или аэрометр для измерения плотности жидкостей. Ученики обожали Ипатию: на нее смотрели как на оракула, повсюду называли просто «Философом» или «Ученой». Но ее философия научного рационализма, как и само положение прославленной и почитаемой женщины, противоречили догматам новой религии – набирающего силу христианства. Против Ипатии была совершен своего рода террористический акт – увы, первый из множества подобных нападений на женщин: в 415 году н. э. Кирилл, патриарх Александрийский, возбудил против нее толпу фанатиков, возглавляемую его монахами. Ипатию стащили с колесницы, раздели догола и замучили до смерти, срезая плоть с ее костей острыми раковинами и осколками кремня[123]123
  О трудах и смерти Ипатии см. Alic, с. 41–47. См. также роман Чарльза Кингсли, более известного как автор «Детей воды» (1863). В его «Ипатии» (1853) главная героиня изображена с большой симпатией, и ее острый ум и человечность резко контрастируют со злобным мракобесием ранних отцов Церкви.


[Закрыть].

Жестокая расправа над Ипатией стала чем-то большим, чем просто убийство ни в чем не повинного ученого. В Кирилле и его мракобесах всякая думающая женщина могла разглядеть облик грядущего мужчины. Агрессивное восстание фаллоса совершило революцию в мышлении и поведении; но этого было еще недостаточно. Мужское господство оставалось не абсолютным, системы власти несовершенными: слишком много пространства для маневра – и контроль за ним невозможно было основывать на органе, который сам не всегда поддается контролю собственного хозяина. Требовалось нечто большее: идея вечной, имманентной мужественности, нематериальной, незримой, непогрешимой; мужественности того, кто неизмеримо выше всех женщин, ибо неизмеримо выше и мужчин, всесильного, чья власть неоспорима – единого Бога, Бога-Отца, которого ныне изобрел мужчина по образу своему.

Мужчины позволяют женщинам становиться основательницами религий.

Страбон (64 г. до н. э. – 21 г. н. э.)

За всеми россказнями мужчин о своем превосходстве стоит вековая зависть к женщинам.

Эрик Эриксон

II. Падение женщины

Не дух ли мщения побудил мужчину на много столетий сделать женщину своею рабой?

Эдвард Карпентер

4. Бог-Отец

Человек вообразил себя богом? В этом нет ничего нового!

Турецкая пословица

Каков человек, таков и его Бог – и это объясняет, почему Бог нередко так нелеп.

Джайлз и Мелвилл Харкурт. Короткие молитвы на долгий день

Благословен будь, Господи наш Боже, Царь Вселенной, за то, что Ты не сотворил меня женщиной.

Ежедневная молитва мужчины-иудея

«В начале было Слово, – объявил святой Иоанн, – и Слово было Богом». На самом деле это слово было ложью. Никакого Бога в начале не было. Но по мере того, как разные народы свершали свой исторический путь, появилась надобность его изобрести.

Дело в том, что приписывание божественной власти и достоинства чисто физическому явлению страдало серьезнейшими ограничениями. Как ни надувай человеческий пенис, какой магически-религиозный статус ему ни приписывай, до божества он все-таки не дотягивает. До определенного момента фаллократ, расправивший плечи, все свое носил с собой – точнее, перед собой. Традиционная власть женщин, основанная на природной силе творения, теперь очернялась и отметалась. Священный Царь украл у Великой Царицы ее технику отбора мужчин и распоряжения ими по принципу салфеток «Клинекс» – «используй и выброси» – и теперь применял ее к женскому полу в целом. Но на голой силе далеко не уедешь. Пока женщины сохраняли за собой атавистическую власть даровать жизнь, их все еще не удавалось лишить всякой связи с божественным.

Кроме того, с изобретением земледелия и переселением племен в города человеческие сообщества становились все более сложными, требовали все более изощренных систем, структур и администраций. Выживание теперь было обеспечено, избыток превратился в собственность, и мужчина наслаждался новооткрытым положением господина и повелителя. Охрана собственности и защита прав наследования в более сложно устроенном обществе требовала чего-то потоньше, чем неразборчивое применение самых грубых мужских инструментов. А с усложнением организационных структур открывались и новые возможности заговора или мятежа; в каждом племени, городской общине, тронном зале или храме имелись изобретательные женщины, готовые продемонстрировать, что, каковы бы ни были притязания мужчин на власть, другая сторона не станет принимать их без спора. Нельзя было уничтожить всех этих женщин, как Беренику или Боудикку – всех их бросить псам и воронам или затолкать в безымянные могилы. Достигнув власти, мужчина потянулся к тайне авторитета и, взглянув наконец дальше своего пениса, обнаружил более могучего, более великого господина – Бога.

В самой фигуре мужского божества не было ничего нового. У Исиды имелся Осирис, и Деметре пришлось склониться перед местью Господина подземного мира. По мере того как мир захлестнула фалломания, божественность мужчины получила новый инструмент измерения – количество порванных девственных плев: Зевс, царь бессмертных, демонстрировал свое превосходство, насилуя женщин толпами. Все новые боги, боги силы и власти, были агрессивны и не знали удержу в своих желаниях. Разница лишь в том, что теперь каждый из них считал себя единственным: Бог – это только он, нет другого Бога, кроме него, и другим игрокам на этом поле не место.

Итак, в течение какой-то тысячи лет, отделяющей формирование иудаизма от рождения ислама, появляются на свет одна за другой все крупные мировые религии. Каждая немедленно берет на себя двойную задачу: создать собственное сообщество верующих – и уничтожить всех инакомыслящих. Там, где все прочие мужские божества приговорены к уничтожению, чего ждать женским? Гуляя по саду, бывшему когда-то Эдемом, Мать-Природа повстречала там Бога-Отца – и свой приговор. В дуэли за обладание душой человечества она потеряла собственную душу, а Бог-Отец, говоря словами Энгельса, принес «поражение женского пола на мировой исторической сцене».

Не все эти новые религии строились вокруг бога. Архетипическую патерналистскую веру предложил миру иудаизм, после вавилонского пленения (около 600 года до н. э.) возвысив второстепенного племенного божка Яхве до существа, стоящего на совершенно ином уровне бытия. Также и ислам, родившийся вслед за пророком Мухаммедом (незадолго до 600 года н. э.), запатентовал девиз: «Нет Бога, кроме Бога». А в срединной точке между этими двумя, словно оседлав этот бурный период, явился реформированный иудаизм, названный христианством: в нем у старого Бога евреев родился сын, которым – омоложенной версией себя – Бог, разумеется, остался весьма доволен[124]124
  Подробное исследование антифеминизма христианства см.: Mary Daly, The Church and the Second Sex (1968) и Beyond God the Father: Towards a Philosophy of Women’s Liberation (1973).


[Закрыть].

Не менее важны, соответственно, для Индии и Китая стали буддизм и конфуцианство – религии, родившиеся вместе со своими человеческими основателями, но распространившиеся далеко за пределы такого обманчиво скромного начала. Ни Будда, ни Конфуций никогда не притязали на божественность, и их учения по сути являются скорее ценностными системами, чем религиями. Но основа их убеждений была бескомпромиссно патриархальной; самих основателей на протяжении всей истории почитали как богов; идеологии обеих систем оказали такое же несомненное и значительное влияние на жизнь женщин, как и религии, организованные вокруг центральной идеи Бога-Отца. Таким образом, как бы ни было упаковано сообщение о мужском превосходстве, для женщин результат был один. Все эти системы – иудаизм, конфуцианство, буддизм, христианство и ислам – преподносились им как святые, как результат божественного откровения, исходящего от великого мужского начала, к мужчинам, которых Всевышний Властелин ради этой цели облекает властью – таким образом, мужское начало и власть прочно связывались друг с другом, и сама эта связь становилась священной.

Историки, как мужчины, так и женщины, не всегда противятся искушению увидеть в распространении единобожия заговор против женщин – ведь последствия его оказались для всех женщин одинаково разрушительны. Но, как бы ни льстила мысль о мировом заговоре женским чувствам выученной слабости и беспомощности, она отказывается замечать, что многие элементы этих древних религий были весьма привлекательны для обоих полов, и даже для женщин в особенности. Быть может, организованная религия и стала основной причиной исторического поражения женщин – Ева пала не сама, ее толкнули – но возникла она вовсе не для этого. Если мы рассмотрим эти пять патриархальных религий в более широком контексте борьбы человечества за более глубокое понимание смысла своей жизни и роста духовности, нам сразу станет понятно, чем они привлекали умы и сердца.

Начнем с того, что они предлагали ясность, определенность, связный и законченный взгляд на мир, полный глубокой и убежденной веры – в отличие от путаницы и тумана, окутывавшего старых богов (как и поклонение богине). Например, афинская роженица V века до н. э., чтобы помолиться о благополучных родах, должна была выбрать между Великой Матерью Кибелой, Афиной Палладой и даже девственной охотницей Артемидой (у римлян Дианой) – все они оказывали женщинам в родах особое покровительство. А кому должен был принести жертву ее муж по случаю рождения сына? Аресу – если хотел вырастить сына воином, Аполлону – если поэтом или музыкантом… но боже упаси пренебречь Зевсом, царем богов! Едва все эти соперничающие божества слились в фигуру единого всемогущего отца, у которого и воробьи все сосчитаны, не говоря уж о людях, или в единое жесткое понятие «Просветления», «Единого Пути» – в жизни верующих появилась определенность, о которой прежде оставалось только мечтать.

Ведь эти боги-новички оказались на удивление самоуверенны. «Я Господь Бог твой, – объявил Иегова иудеям, – да не будет у тебя иных богов перед лицом моим» – и то же послание, с той же уверенностью, озвучили боги христианства и ислама. Но за этой внешней простотой скрывались богатство и сложность гармонизированной вселенной, предложение верующим единого метафизического контекста, в котором у каждого человека, сколь угодно жалкого и неприметного, имелась своя законная ниша. Рабыня-христианка Фелицитата, вместе со своей госпожой Перпетуей принявшая мученическую смерть во время преследований христиан в Риме в 203 году, в ночь перед казнью родила ребенка. Пока она кричала в родах, стражники насмехались над ней, говоря: «Сейчас ты так страдаешь, а что же с тобой будет, когда тебя бросят зверям?» Но на следующее утро, встретившись на арене с дикими зверями, Фелицитата была спокойна, даже улыбалась – и умерла, не издав ни единого стона[125]125
  Историю Фелицитаты см.: Herbert Musurillo (éd.), The Acts of the Christian Martyrs (1972), с. 106–131.


[Закрыть].

Это показывает нам, как древние верующие в боли и страдании находили ответ на тяготы человеческой участи, прозревали смысл во внешней бессмысленности человеческой жизни. Вместе с этой верой пришло более глубокое и четкое ощущение своего «я»: верующий освободился от роли беспомощного раба Богини-Матери или ее фаллических преемников, капризных и вздорных мужских божеств. Теперь была важна отдельная личность – бог интересовался именно личностью и ее потенциалом: «Я Бог твой, – объявлял Иегова, – ходи предо мною и будь совершен». И верующему – но только верующему – обещалась за это немыслимая награда: не менее чем райский сад! Вслушайтесь в гордую похвальбу девственницы-мученицы Гирены в пьесе первого европейского драматурга, саксонской писательницы Хротсвиты, которая, как женщина, видимо, отождествляла себя со своей бесстрашной героиней:

Несчастный! Красней, красней, Сисинний, и стыдись того, что побежден слабой и нежной девушкой… Ты будешь проклят в Тартаре; а я, с пальмовой ветвью мученичества и увенчанная венцом девства, войду в эфирные покои вечного царя[126]126
  Karen Armstrong, The Gospel According to Woman (1986), с. 256.


[Закрыть].

Такое сочетание мести с сублимированным удовлетворением подавленной чувственности должно было очень утешать и радовать женщин в их унижении. Кроме того, сама система наказаний и вознаграждений предполагала: чем больше женщина угнетена, чем сильнее страдает, тем больше будет ее награда на небесах.

Любопытно: самые сообразительные женщины в ранних монотеистических религиях быстро поняли, что Бог, в сущности, предлагает чек на будущую дату – и что, если чек не будет оплачен, никто жаловаться не придет. Так что они рьяно предавались не вполне добродетельным похождениям, заботясь лишь об одном: ближе к концу жизни проявить такое благочестие, чтобы мирно и безопасно отойти в мир иной. Настоящей мастерицей этой техники оказалась русская княгиня Ольга. Став регентшей после смерти своего мужа, князя Игоря, она первой ответила на его убийство настоящим массовым террором: главарей мятежников заживо сварила в кипятке, а затем расправилась еще с несколькими сотнями. А после двадцати лет правления, отмеченного самой бессердечной жестокостью, отдалась христианской вере – с таким усердием, что стала первой святой Русской Православной Церкви!

Уверенность, с которой женщины в церквях древности приняли новые патриархальные установки и даже принялись манипулировать ими в своих целях, дает нам еще одно указание на причину их успеха. В своих истоках вера в Бога лишь на несколько шагов отстояла от веры в Богиню: у нас имеется изобилие свидетельств, что на протяжении многих сот лет женщины, поклонявшиеся богам-отцам, наряду с новыми правилами продолжали соблюдать старые, традиционные женские ритуалы. Пророк Иезекииль (VI век до н. э.), впервые поднявший иудаизм над уровнем разрозненных племенных верований, с ужасом смотрел, как иудейские женщины «рыдают по Таммузу» – оплакивают смерть жертвенного царя, которого, под именем Таммуза, Аттиса или Адониса, вспоминали каждый год в День крови в конце марта (позже христиане присвоили этот праздник, назвав его Страстной пятницей). И не только женщины: на глазах у возмущенного пророка Иеремии этому безобразию предавались все подряд – мужчины, женщины и дети:

Не видишь ли, что они делают в городах Иудеи и на улицах Иерусалима? Дети собирают дрова, а отцы разводят огонь, и женщины месят тесто, чтобы делать пирожки для богини неба [Великой Матери] и совершать возлияния иным богам, чтобы огорчать Меня[127]127
  Иер 7:17–18.


[Закрыть].

В сущности, всем патриархальным религиям удалось лишь присвоить (а иногда и поглотить) формы, эмблемы и священные предметы религии Богини, которую они так старались выкорчевать. Значительная часть современной теологической мысли посвящена новому открытию того, что в былые времена знала каждая школьница: что за христианской троицей стоит Великая Богиня в своей троичной ипостаси (дева, мать и мудрая старица), что Дева Мария – не что иное, как переработка образа богини молодой, едва народившейся луны, и так далее. До наших дней о праздниках в честь Богини напоминают такие события, как Майский день или Женский день: в особенности первый, праздник «возвращения весны», в ходе которого девушки, убранные цветами (символ силы плодородия Матери-Земли), водят хороводы вокруг Майского шеста – фаллического символа, воплощения мальчика-царя/жертвенного любовника рощи (Таммуза, Аттиса, Адониса, Вирбия), убитого так, как срубают дерево. Та же преемственность наблюдается и в этических системах, где открытое использование образа Бога-Отца не практикуется: так, китайский иероглиф, означающий «предка», в прошлом имел значение «фаллос», однако еще раньше, на самых древних священных бронзовых сосудах и в прорицаниях, нацарапанных на костях, мы встречаем его в значении «земля». Как видно, китайское поклонение предкам, воплощающее в себе дух патриархального превосходства (только сын мог совершить ритуальные жертвоприношения, освобождающие душу отца и позволяющие ей присоединиться к предкам), вырастает из поклонения Великой Богине/Матери-Земле, обильно дававшей плоды и порождавшей потомство для первых «предков»-мужчин[128]128
  О переходе власти в Древнем Китае от Матери-Земли к фаллосу и затем к абстрактной «мужской власти» см. C. P. Fitzgerald, China: A Short Cultural History (1961), с. 44, 47–48. Об узурпации поклонения Богине по всему миру см. Raphael Patai, The Hebrew Goddess (New York, 1967); см. также работу Merlin Stone (q.v.); John O’Neill, The Night of the Gods (2 vols, 1893); о сохранении символов Великой Богини, от персидских двурогих лун до католического почитания Марии как «нашей Госпожи» и «Царицы Небесной».


[Закрыть].

Из всех религий этот процесс «угона ценностей» наиболее откровенно проявился в исламе. Повсюду в нем, от полумесяца на флаге до тайны самого священного святилища, присутствует Богиня, как верно писал в своих путевых заметках сэр Ричард Бертон:

В Каабе в Мекке почиталась Аль-Узза, одна из сторон трехликой Великой Богини Аравии; там служили ей жрицы древности. Она была специальным божеством женщин, их защитницей. Кааба сохранилась до наших дней и является теперь самым священным местом в исламе[129]129
  R. F. Burton, Personal Narrative of a Pilgrimage to Al-Madinah and Meccah (2 vols, 1885–1886), II, с. 161.


[Закрыть].

Даже когда жрицы Великой Богини были заменены жрецами, ее власть сохранилась. Эти мужчины-служители называли себя Бану Шайба, что означает «Сыны Старухи» – одно из фамильярных прозвищ Великой Матери. Еще яснее становится связь, если взглянуть на то, что именно они охраняли: очень древний черный камень, посвященный Аллаху и накрытый черным покрывалом, которое называли «рубахой Каабы». Но под «рубахой» на камне имелся знак, называемый «изображением Афродиты» – овальная выемка, символизирующая женские гениталии; в глазах одного очевидца «это знак… Богини необузданной сексуальной любви, ясно показывающий, что Черный Камень в Мекке изначально принадлежал Великой Матери»[130]130
  Полную историю мекканской Каабы см.: Harding, с. 41, O’Neill, I, с. 117.


[Закрыть]. Женщины-почитательницы знали, что их «Госпожа» по-прежнему в камне, а камень в ее святилище – и поначалу их не волновало, что теперь она получила другое имя: в конце концов, у нее и так не меньше десяти тысяч имен! Таким образом, принимая новых богов-отцов, женщины не утрачивали полностью связь со своей первой матерью, и это, несомненно, помогало новым патриархальным системам привлекать их на свою сторону в борьбе со старым порядком.

В этой изначальной борьбе за существование лежит еще одна причина первоначального успеха всех этих «мужских» религий у женщин. В борьбе за признание и выживание любая идеология привлекает и использует всех, кого может: не случайно первыми новообращенными в веру Будды и Мухаммеда стали их жены. В результате женщины оказались, так сказать, на переднем крае, получили центральную роль и немало возможностей. Совершенно очевидно, например, что именно Хадиджа, успешная деловая женщина, не последний человек в ведущем мекканском племени курайшитов, открыла Мухаммеда, когда в сорок лет дала работу двадцатипятилетнему малограмотному пастуху-эпилептику, затем приняла его в свой дом как мужа и поощряла его откровения.

Ранние иудейские летописи также полны образами сильных женщин, в самых страшных бедствиях не теряющих присутствия духа. Так, хорошо известна мать Маккавеев: семерых ее сыновей по очереди пытали и сожгли у нее на глазах во время холокоста 170 года до н. э., а она увещевала их держаться твердо. Без нее, уверены исследователи, Бог бы не справился: «Кровь маккавейских мучеников… спасла иудаизм»[131]131
  Bertrand Russell, History of Western Philosophy, and Its Connection with Political and Social Circumstances from the Earliest Times to the Present Day (1946), с. 336.


[Закрыть]. Так же и в раннем христианстве женщины находили себе не просто роль, но инструмент борьбы с мужским господством: выбирая стать невестой Христовой, женщина неизбежно показывала фигу земным женихам. Тысячи молодых женщин своим телом, кровью и костями помогали строить церковь Бога, в то время как разъяренные отцы, мужья и женихи предпочитали увидеть их на костре или в зубах диких зверей, чем позволить избежать «женского предназначения».

Не менее важным, чем бесстрашное самопожертвование девственниц-мучениц, был труд женщин, готовых безвозмездно вкладывать время, деньги, энтузиазм, даже отдавать дома и детей в распоряжение основателей новых религий. Даже апостол Павел, позднее упорный проповедник неполноценности женщины, вынужден был признать, что получил важную помощь от Лидии, купчихи, торговавшей пурпурной краской в Филиппах. В сущности, самые первые христианские церкви и в Риме, и в других городах размещались в домах богатых вдов, и все христианские общины, упомянутые в Деяниях апостолов, собирались под крышами у женщин: «Церковь в доме Хлои, в доме Лидии, в доме Марии, матери Марка, в доме Нимфы, в доме Приски…» Но самое важное, как показывает один ведущий современный теолог, то, что среди обязанностей верных в церкви в первые годы христианства – проповедовать, молиться, пророчествовать, произносить благодарения над хлебом и вином, заниматься административно-хозяйственной работой – «не было ничего такого, чего не могла бы делать женщина»[132]132
  О роли женщин в Древней Церкви см. статью профессора церковной истории Лондонского университета, The Times, 1 November 1986; Boulding, с. 360; а также J. Morris, The Lady Was a Bishop (New York, 1973).


[Закрыть].

В сущности, раннее христианство устами своих пророков объявляло, что освобождает женщин от традиционного положения прислуги и предоставляет им полное половое равенство с мужчинами. «Во Христе, – писал апостол Павел, – нет ни раба, ни свободного, ни мужчины, ни женщины». Буддизм при своем возникновении также привлекал сторонниц уклончивыми обещаниями равенства: тройственная истина – «жизнь есть страдание, все преходяще, Я не существует» – была так же доступна женщинам, как и мужчинам. Кроме того, Будда учил, что жизнь или форма – лишь одно из двадцати двух свойств, составляющих личность: таким образом, пол здесь имел минимальное значение. И, как и в раннем христианстве, в раннем буддизме были свои героини, идеализированные примеры страсти, чистоты и возвышенной веры:

Субха воплощает мысль [Будды] в действие, [когда] злодей увлекает ее в лес и пытается соблазнить. В ответ Субха проповедует ему учение. Но злодей видит лишь красоту ее глаз и не обращает внимания на возвышенные слова. Чтобы показать ему, как мало значат ее женский пол и красота для внутренней жизни, Субха вырывает себе один из этих прекрасных глаз и протягивает ему. Он немедленно обращается[133]133
  Julia Leslie, “Essence and Existence: Women and Religion in Ancient Indian Texts,” in Holden (q.v.), с. 89–112.


[Закрыть].

Из всех ранних патриархальных систем, пожалуй, самое удивительное отношение к женщинам мы встречаем в исламе: отвратительные притеснения женщин, развившиеся в нем позднее – ношение паранджи, запирание в доме, уродование гениталий (так называемое женское обрезание) – затмили намного более свободные и гуманные нравы более ранних времен. Например, из доисламского общества женщины унаследовали право сами выбирать себе мужей – «мужей» во множественном числе, ибо в племенах и селениях арабских государств все еще процветало «материнское право», как отмечает историк-феминистка Наваль ас-Саадави:

До ислама женщины могли практиковать полиандрию и быть замужем более чем за одним мужчиной. Забеременев, женщина посылала за всеми своими мужьями… Собрав их вокруг себя, она называла того, кого хотела считать отцом ребенка, и этот мужчина не мог отказаться[134]134
  Nawal El Saadawi, “Women in Islam,” in Azizah AI-Hibri, Women and Islam (1982), с. 193–206.


[Закрыть].

Когда бедуинка хотела развестись с одним из своих мужей, то просто разворачивала свой шатер к нему спиной, показывая, что ее дверь больше не открыта для него. Мусульманские женщины последующих поколений, должно быть, воспринимали предания или воспоминания об этих свободах как жестокую шутку или чистую фантазию. Однако доказательство того, что они существовали, можно найти в истории женитьбы самого пророка Мухаммеда, основателя ислама. Хадиджа, как видно, была вполне в себе уверена: пожелав Мухаммеда, она отправила к нему доверенную женщину с приказом сделать ей предложение – и он повиновался.

Еще более, чем свободное право сексуального выбора, впечатляет то, с какой готовностью женщины раннего ислама брались за оружие и сражались бок о бок с мужчинами. Одной из таких прославленных героинь-воительниц стала Умм Сулейм бинт Милхан, которая на последних месяцах беременности, перетянув живот перевязью с мечами и кинжалами, сражалась в рядах Мухаммеда и его последователей. Еще одну женщину называют ответственной за счастливый для мусульман поворот событий в битве с византийцами: бой был упорный и жестокий, в какой-то момент мусульмане дрогнули, но вид некоего высокого воина, одетого в черное и яростно сражающегося, устыдил их и заставил остаться на месте. После победы «воин» неохотно открыл лицо: это оказалась арабская принцесса Хавла бинт аль-Азвар аль-Киндийя.

Даже поражение в бою не могло лишить Хавлу твердости духа. Плененная в битве при Сабуре близ Дамаска, она обратилась к другим пленницам с такой пламенной речью: «И вы принимаете этих мужчин как своих господ? Хотите, чтобы ваши дети сделались их рабами? Где же ваша прославленная отвага и воинское искусство, о которых столько толков и в племенах арабов, и в городах?» Рассказывают, что женщина по имени Афра бинт Гифар аль-Хумарийя дала ей такой ответ: «Мы отважны и искусны в битве, точь-в-точь как ты говоришь. Но в таких случаях нужен меч, а нас захватили врасплох, невооруженных, словно стадо овец». Тогда Хавла приказала каждой женщине вооружиться палаточным шестом, выстроила их фалангой, повела на битву за свободу – и победила. «Почему бы и нет, – заключает рассказчик, – если поражение для них означало порабощение?»[135]135
  Azizah Al-Hibri, “A Study of Islamic Herstory, or, How Did We Ever Get into This Mess?” in Al-Hibri (1982), с. 207–219.


[Закрыть]

Еще одной воительницей ислама, равно хорошо владеющей мечом и словом, была прославленная Аиша. Младшая из двенадцати жен полигамного пророка, выданная замуж за Мухаммеда, когда ей было всего девять лет, и овдовевшая еще до восемнадцати, Аиша, однако, прославилась умом, храбростью и упорным сопротивлением субординации, которую навязывали мужчины добродетельным исламским женам. Без малейших сомнений она спорила с самим Мухаммедом или поправляла его, порой пускалась с ним в богословские дискуссии на глазах у его последователей-мужчин и демонстрировала при этом такую сокрушительную логику и интеллектуальную мощь, что сам Мухаммед наставлял их: «Половину своей веры черпайте у этой розовощекой женщины». Отвага ее простиралась до того, чтобы противостать наставлениям Пророка, исходившим «по горячей линии» от самого Аллаха. Когда в ответ на желание Мухаммеда взять еще одну жену ему открылась новая порция коранических стихов, заверявших, что Аллах разрешает своему пророку жениться столько раз, сколько тот пожелает, Аиша резко ответила: «Как всегда скоро отвечает Аллах на твои желания!»[136]136
  El Saadawi, с. 197.


[Закрыть]

Но чего еще ждать от Бога-Отца? И как реагировать на это женщинам? Когда Мухаммед умер, Аише было всего восемнадцать; но, мудрая и решительная не по годам, она сделалась в исламе ведущей фигурой, чью политическую силу, активность и влияние на последующую эволюцию и традицию ислама сложно переоценить. Однако брошенный ею вызов так и остался без ответа – и в последующие годы становился все актуальнее.