Текст книги "Кот в сапогах, модифицированный"

12. Все по сценарию.

Зря я так говорил о коте. Что он дыра, притягивающая неприятности. Накликал беду. Хотя, причем тут я – он, и в самом деле, притягивал неприятности, мне ли этого не знать. И все по сценарию Шарля Перро притягивал, ну, или почти по сценарию. О том, что он мог действовать по сценарию оператора робототехнического вооружения, я старался не думать.

В лифте вылощенный Эдгар-Эдичка смотрел на меня снизу вверх с брезгливой жалостью. Он смотрел, как упакованный сынок олигарха смотрел бы на старшего научного сотрудника, одетого по академической моде и, тем не менее, хамски направляющегося в уважаемые гости.

Да, не умеем мы одеваться, что уж говорить. Мой шеф, всемирно известный академик, уж пятую зиму ходит в туристических ботинках образца восьмидесятых – удобно, говорит, в них думать. А приличная одежда и даже сигареты – они ведь нужнее и действеннее непредусмотрительно ухищренного ума. Если вы носите свитер, о котором не надо заботиться и можно прожечь, и носите обувь-не-жаль-поцарапать, в которой десять лет пройти, как улицу перейти, то видно всем – вы научный сотрудник, или другой похожий интеллигент, достойный лишь своей зарплаты, а на ночь – такой же научной сотрудницы в потертом бюстгальтере подозрительного цвета.

Да что тут говорить! Недавно приходил в наш институт крупный специалист по размещению мебели в офисах, так он в своей блестящей упаковке стократ был умнее хозяина офиса, известного лауреата многих премий, да, я не оговорился – не выглядел умнее, а был умнее – сам лауреат в этом нисколько не сомневался. Сейчас офис пустует, ибо хозяин на Лубянке – спустил что-то стратегическое на Запад, да глупо спустил, потому что карма была у него лауреатская, не денежная.

Взгляда кота я не вынес, так как на мне был серый пиджак в клетку с протертыми до дыр карманами – десять лет служил, да еще пять лет, да свитерок, да джинсы с пузырями на коленях, так что глуп я был сугубо до дебильности. И тут случилось это…

Хотите анекдот по теме? Приходит к уважаемой замужней, но прекрасно сохранившейся госпоже N, пылкий любовник, замеченный в уголовных кругах молодой специалист, то есть шестерка или шест, как они выражаются. И вот, занимаются они раскрепощенной любовью в спальне на уссурийской тигровой шкуре с настоящими стеклянными глазами, на пахнущих травой лохматых хризантемах, рассыпанных на кухонном диване, и даже в прихожей на обычной табуретке для удобного завязывания шнурков.

И надо же, в тот момент, когда они этим самым делом на последней занимались, раздается звонок в дверь. Смотрит хозяйка в глазок разгоряченная, и в холодный пот – в глазке муж с чемоданчиком ободранным стоит, улыбка до ушей, счастливая, и только что с зоны – пять лет парился, но в законе. Ну, как водится, шест – в зеркальное купе, а она – в пеньюар, чтобы дверь нагой не открывать. Открыла, на грудь бросилась, милый, милый, говорит, я вся разгоряченная с утра от вожделения – чувствовала, сердцем чувствовала, что ты приедешь, сегодня приедешь, и на кухню ведет, чтобы с дороги любовницкими остатками накормить и подальше от греха, то есть зеркального шкапчика. А шест этот совсем очумел – как же, конец карьере, если пахан найдет, а у них конец карьеры – это жизни конец, – очумел вообще, одним стволом оделся, хотя все аккуратно на плечиках висело – сама хозяйка ведь раздевала, – и в дверь на цыпочках. А за дверью, представьте, я стою, номера квартир разглядываю.

Короче, пришлось с ним одеждой меняться. Как не поменяться, если он дикий с круглыми глазами, а «Макар» бесом трясется, как весь он сам? Ну, разделся я в закутке, стою, срам руками прикрывая – он и трусами кандидатскими не побрезговал – шест, он и в Африке шест, и только тут кот появился, куда-то в самый откровенный момент слинявший. И как вы думаете, он на меня посмотрел? Удовлетворенно посмотрел, словно Шарля Перро в подлиннике читал. Серый пиджак десять-лет-служил-да-еще-пять лет, да свитерок не-жаль-прожечь, да джинсы с пузырями хоть-прокалывай, видите ли, ему не нравились, а вот руки на сраме в самый раз показались. И в этой удовлетворенности его было столько уверенности и оптимизма, что и мне с лихвой хватило.

А что? Богатые люди любят почудить, и странности любят пуще длинноногих девчонок в сметане, не говоря уж о джакузи с шампанским. Представьте, что вы богатый, и все вам до лампочки, как лорду Байрону или Абрамовичу, а тут гость приходит голый. Вас ведь это расшевелит, признайтесь? А если он с котом в сапогах придет? Вы подумаете, что умный человек к вам «на слабо» пришел воображать, умный и не нагруженный, если может так разгрузиться в смысле одежды.

В общем, позвонил в сорок пятую. Открыли, я маркизом Смирновым-Карабасом представился и рассказал в трех словах, как марочной одежды прямо из Парижа прямо на лестничной площадке, их лестничной площадке, бессовестно лишился. Стыдно им стало, что в таком соседстве живут – а что поделаешь, если среди преступников уважаемых людей больше, чем среди честного народа? – и повели они меня в гардеробную комнату, и скоро я был маркиз из маркизов по внешности, и речь моя стала не такой, как в этих абзацах, а что ни на есть утонченной, ведь мы не только бульварные романы читали, но и Кьеркегора с самим Робертом Музилем.

13. Бедлам получился что надо.

Хозяйка квартиры, внучка известного в Министерстве обороны генерала по тылу, была чуточку пьяна и, пренебрегая в зюзьку набравшимся женихом, глаз с меня не спускала. Я ее понимал – сам в зеркала косился, ведь до того и думать не думал, что таким красивым и умным родился, потому и косил – было на что посмотреть, тем более кот за мной ходил, как адъютант его превосходительства, ходил на все готовый, вплоть до телесного самопожертвования. Народу было много, и многие узнавались по личностям, повадкам и голосу, но я не терялся и вел себя независимо, хотя конфуз на лестничной площадке еще красил мои щеки.

Спустя час я со всеми познакомился и каждому выразил либо комплимент, либо остроту, либо тонкий политический вывод о психиатрическом лице стабилизационного фонда. Такой успех не понравился одному плюгавому пиарщику, на каждых выборах делавшему по миллиону только наличными (я еще ему сказал красноречиво, что знаком с психами, которые зарабатывают деньги только лишь затем, чтобы у других людей их было меньше). И этот специалист по болтовне, галстукам и покупке оптом оппонентов во всеуслышание заявил, что знает теперь главный секрет светского успеха типа «взлет ракеты с морковной грядки» – надо просто избавиться в подъезде от деревенских лохмотьев и заявиться на прием в платье короля (видел, наверное, собака, в окно, в чем я перед домом стоял). Товарищески ему улыбнувшись, я сказал окружению, не знавшему, как правильно реагировать, и потому ожидавшему подсказки, неважно, от черта, ангелов или меня:

– Я возбужден, счастлив и много говорю не потому, что попал в неприятное приключение и достойно был выручен несравненной хозяйкой этого дома, а потому что это приключение ровно год назад было… было мне сакраментально предсказано, и не где-нибудь, а в самих Дельфах – мировой столице предсказателей…

– Предсказано? – удивленно вытянул лицо К. из «Гидрометцентра» (с предсказаниями у него было неважно, и Юрий Михайлович уже грозил ему с телевизионного экрана ментальным кулаком.

– Да. И повторяю – в самих Дельфах, в храме Аполлона, – показал я окружению детски честные глаза. – Покидая этот храм, я столкнулся с молодой и удивительно милой гречанкой. Глаза у нее были влажными и нервическими, и виделось в них что-то определенно-неопределенное. Будущее?.. Да, сейчас я уверен, я знаю – она видела будущее так же ясно, как видели его древние пифии… Пораженный ранее не испытывавшимися ощущениями, я взял изящные руки девушки в свои и восторженно проговорил по-английски:

– Я знаю, кто вы… Вы – чудесная прорицательница. И вы предскажите мне небесное счастье, и ваше предсказание непременно сбудется.

Она засмеялась, видимо, решив, что я пытаюсь завести с ней знакомство. И была права – мне и в самом деле не с кем было провести предстоящий вечер, последний вечер в солнечной Греции.

– Совсем нет, мистер, совсем нет, я не предсказываю будущее, – взгляд ее, завершив оценку моей личности, стал теплым.

– Нет – вы прорицательница, я уверен! Предскажите мне что-нибудь любовное, ну, хотя бы на ближайшие сутки!

– Очень скоро вы… вы лишитесь своей одежды, – дьявольски улыбнувшись, тронула она бархатным пальчиком мою щеку – эти гречанки быстро входят как во вкус, так и в роль. Особенно если перед ними мужчина, которого любое одеяние только портит.

– А когда это случится? – приложил я руку к осиной талии.

Гречанка не ответила, кого-то увидев за моей спиной. Она не ответила, и все кончилось, кончилось, как я тогда решил. Углядев за моей спиной человека, видимо, возлюбленного – такой безумной страстью наполнились ее глаза, все ее тело, в минуту переменившееся, ставшее райски чувственным, но не моим, – она чмокнула меня в щеку, бросила торопливо:

– Это случится через год. Вас разденут одни, и оденут другие, и с тех пор только счастье будет озарять ваш путь, – и кинулась тут же мне за спину, чтобы угодить в объятия самого натурального греческого аполлона. Обнимались они со всеми перипетиями минут пять, затем, взявшись за руки, пошли к выходу. Проходя мимо, гречанка, уже не симпатичная, а просто красивая, крикнула:

– Это случится, мистер! Случится через год именно в этот день. И все, с кем это случится в этот день, будут богаты и счастливы, как боги!

* * *

Конечно, если бы вечеринка не длилась седьмой час, и головы гостей, по уши залитых шампанским, не занимала бы альтернатива – возвращаться в опостылевшую домашнюю обыденность или продолжать сверкать бриллиантами и анекдотами второго эшелона, сверкать, дожидаясь слоненка, запеченного по-кенийски, то этого бы не случилось.

Но это случилось, и опять все начал Эдичка. Когда я заканчивал свой дельфийский рассказ, он обожравшимся бегемотом тащился мимо Прасковьи, юной супруги Б., и, видимо, не случайно, зацепил когтем подол ее платья, сшитого из ярких разноцветных платков, попытался освободиться, и оно пало на пол, открыв окружающим патетическую наготу владелицы.

– Ну вот еще один кандидат в счастливцы! – восторженно вскричал я. – Но кто же вас оденет?

Юная супруга Б. стояла, ничего не понимая (она, ограниченная редкой красотой, даже в трезвом виде ничего не разумела, кроме разве слов «Я этого достойна», отпечатавшихся в ее сознании, как на могильной плите). Б, штатный экстрасенс Министерства чрезвычайных ситуаций, схватил молодую женщину за руку и увел в комнаты Адели (так звали хозяйку). Через несколько минут они вернулись. На лице Б., сменившего костюм на купальный халат, обнаруженный, видимо, в ванной комнате, светилась надежда на перемены (не так давно он не смог определить местонахождение самолета, как назло разбившегося не на взлетно-посадочной полосе Домодедовского аэропорта, а в дебрях амурской тайги, и ему светила отставка с лишением всех министерских благ и последующей утратой доверия частной клиентуры). На личике же Прасковьи, юной супруги Б., одетой в хозяйкино платье от Зайцева, светилось удовлетворение совершенным чейнджем.

Что тут началось! Гости, хохоча от возбуждения, моментально разоблачили друг друга и бросились в покои хозяйки. Однако ее платьев хватило не всем, также как не всем мужчинам хватило одежд ее бывшего мужа. Оставшиеся обнаженными, пытались приватизировать платья переодевшихся, но лишь считанным единицам повезло – многие снятые одежды исчезли, видимо, в сумочках своих прижимистых владельцев.

– В доме много квартир! – вскричал я, указывая на входную дверь. – А в них много сердечных людей.

Бедлам получился что надо, мне очень понравилось. Один из гостей, оставшийся без одежды (Николай Иванович Шкуров-Безуглый, полковник МВД), сунулся по моей рекомендации в квартиру госпожи N. Муж ее в это время, поев и скоренько облегчившись в мужском отношении, парился-отмокал в необъятной ванной, и Шкуров-Безуглый получил от сияющей женщины сверток с одеждой молодого специалиста, замеченного в уголовных кругах – она, полуголая и постоянно призываемая что-нибудь потереть или облобызать, никак не могла улучить момент, чтобы его выбросить в мусоропровод, и тут такой фарт!

Полковник, одевшись, принялся знакомиться с содержимым приобретенных карманов. На свет поочередно были извлечены бандитский нож, кастет и специальная проволочка для асфиксии конкурентов.

– С этим точно генерал-майора получите, – изрек я внушительно, и все засмеялись.

Тут остававшийся сосредоточенным полковник извлек из пиджака полновесную пачку сто долларовых купюр, и я изменил предсказание:

– Нет, пожалуй, генерал-лейтенанта.

И, обратившись уже к обнаженной части общества, добавил:

– Как видите, дамы и господа, предсказание моей гречанки сбывается как объективная данность. А до полуночи всего полчаса…

Их как ветром сдуло – вмиг разбежались по этажам.

14. Кусочек мозгов, ответственный за эрекцию.

Когда гости, наконец, разъехались, хозяйка увела меня в будуар, нарочито небрежно прикрыв наготу спавшего в гостиной жениха скатертью в свежих пятнах от слоненка по-кенийски. Нетрезвый, он (жених, не слон, слона после беготни по лестницам съели в минуту) не смог найти никакой одежды, и уже второй час слыл в глазах невесты безнадежным неудачником.

В гнездышке Адели (на ней было платье Прасковьи, юной супруги Б., то самое, с которого все и началось) мы уселись на миленький диванчик, всем своим мяконьким существом утверждавший, что горизонтальное положение несоизмеримо приятнее вертикального. Не желая проникаться этими отнюдь не голословными утверждениями дивана, я сразу же перешел к делу. То есть признался, что принадлежу одному из известнейших европейских домов, и, желая достичь жизненных целей лишь природным талантом и кропотливым трудом, но не капитализацией славы предков, принял по приезде в Первопрестольную псевдоним, и называюсь теперь маркизом Смирновым-Карабасом с ударением на втором «а», что в части титула весьма недалеко от истины, а в части родового имени вызывает у людей доброе расположение.

В беседе я то и дело переходил на французский, она отвечала на нем же, но весьма несовершенном, хотя и имела особнячок в престижном пригороде Парижа. О цели своего появления в ее расположении я умолчал, так как сразу распознал в хозяйке хищницу, собирающую скальпы карьеристов, подвизающихся у кормушки могущественного деда.

Признаюсь честно, сделать это, то есть умолчать, было легко: во-первых, у Адели имелся свой ответ, гревший ей сердце, а во-вторых, за несколько часов проведенных в ее доме, я, унесенный вертлявым светским ветром, несколько раз задавался одним и тем же вопросом: «А что ты тут, собственно, делаешь?! Что тебя сюда принесло?!», и не всякий раз память давала правильный ответ, открывая мне светлый образ Натальи, навечно в ней запечатлевшийся.

Надо сказать, Адель, чем-то похожая на Миррей Матье, была бы так себе, если бы не порода, мастерски ставившая голос и лебединую шею, которой позавидовала бы сама Плисецкая. Когда она придвинулась, сообщая что-то о могуществе «дедули», я попытался представить себя ласкающим ее в постели, но ничего не получилось – гонор и постановка головы в горизонтальном положении мало что значат, и фантазии потому не будоражат. Затем воображение явило картинку присвоения мне внеочередного воинского звания «полковник тыла». Однако в самый волнующий момент Адель приложила мою руку к чуждо теплому своему бедру, отчего звездочки полковничьих погон, врученных мне самим маршалом Жуковым, моментально обернулись ефрейторскими лычками. От этой метаморфозы мне стало скучно и захотелось уйти, но тут вошел он, почти мною забытый. Брюхо его волочилось по полу от бесчленных канапе с черной икрой, которые ему скормила Фрискас, известная эстрадная певица, по роду деятельности вынужденная перманентно голодать. Вошел и скептически уставился в девушку, очевидно, представляя чувства кота, лежащего на ее руках. Я поспешил покинуть навязчиво гостеприимную хозяйку и встал перед ним навытяжку, как перед начальником, явившимся посмотреть, стоит ли мне повысить зарплату или нет.

– Я вижу, вы относитесь к нему с пиететом? – кисло спросила хозяйка, расстроенная фиаско своих интимных планов.

– Приходится, – отвечал я. – Он же черный. Прямо беда с ним – перейдет дорогу, и тут же «Динамо» проигрывает или дождь на пляже в самый неподходящий момент.

Адель рассмеялась:

– И потому вы ему подчиняетесь!

– А что поделаешь? Однажды не подчинился, и что вы думаете? Он тут же перешел мне дорогу, и тетушкино наследство – заводы, слоны, пароходы – утекло к моим братьям.

– Так избавились бы от него… Усыпили, что ли. Сейчас многие так делают.

Кот, улегшийся на полу, фыркнул.

– Что вы! Он же уникум! – вернулся я под бочок женщины. – Незадолго до начала перестройки ему в известнейшем оборонном институте пересадили столовую ложку мозгов крупнейшего политического руководителя, не буду называть его имени.

– Я догадываюсь. А зачем пересадили?

– Догадаться не трудно. Эдгар-Эдичка же кот. А вы знаете, чем славятся коты?

– Конечно, – засмеялась Адель. Глаза у нее стали кошачьими, и кот посмотрел на нее как на недалекую родственницу.

– А руководители, особенно крупные, чем славятся?

– Чем? – посмотрела, как школьница, не выучившая до конца урока.

– Ну, тем, чем заболевают от сидячей жизни и маниакального пессимистического воображения.

– А… – догадалась Адель. – Импотенцией…

– Совершенно верно. У Эдгара-Эдички взяли кусочек мозгов, ответственный за эрекцию, удалили такой же из мозга политического руководителя, и на освободившееся место вставили. А хирург по-хорошему скупердяем был – жаль стало ему политические мозги в канализацию выбрасывать, сколько ведь народу их рихтовало, от Сталина до Брежнева, не говоря уж о Суслове, и он их Эдику вставил. Что потом началось!

– Что?

– Как что? Перестройка, Берлинская стена рухнула, потом Союз нерушимый…

– А то самое как?

– Что то самое?

– Ну, появилась у него эрекция?

– Не знаю. Это государственная тайна. Этот факт специально засекретили, чтобы котам мозги сохранить. Представьте, что будет, если высокие люди – ведь только они могут оплатить операцию по пересадке мозгов – начнут по крышам за кошками гоняться, а Васьки – думать о благе Родины, а потом о себе.

– А вы откуда об этом знаете? Я имею о пересадке мозга?

Я злорадно усмехнулся:

– Это просто. Присядьте перед ним, расслабьтесь мысленно и смотрите прямо в глаза.

Преодолев нерешительность, Адель встала с диванчика, присела перед Эдгаром-Эдичкой на корточки. Тот поставил голову так, чтобы ей было удобно смотреть в его глаза, сделавшиеся таинственно-магическими.

Играли они в гляделки минуты полторы. Потом женщина покачнулась. Если бы мне не удалось подхватил ее, она упала бы.

– Ну и что вы видели? – спросил я, когда бедная женщина, уложенная на диванчик, вполне очувствовалась.

– Сначала два операционных стола рядом… – голос ее мерцал от сострадания. – На одном лежал на животе тот самый крупный политический руководитель, весь в белом с кровью, на другом – ваш кот, тоже на животе. Им сверлили черепа – руководителю – большой никелированной электрической дрелью, коту очень маленькой… Потом вытащили выпиленные прямоугольнички, и я увидела мозги, розовые такие, с извилистыми бороздками.

Адель, взволновавшись, замолкла и я, заинтригованный, поторопил ее:

– А что еще видели? Ну, говорите, мне же интересно!

– Туман видела. Он все покрыл. В нем руководитель так очувствовался, что должность ему поперек горла встала. Берлинские заборы с крышами стали ему снится, свобода, сексуальная революция с молоденькими американскими кошечками… На одной он потом женился…

– Мне кажется, вы сами это придумали. Как мой кот мог знать, что снилось руководителю?

– Может, он меня гипнотизировал?!

– Подождите, подождите! – воскликнул я. – Мне всегда казалось что между Эдгаром и тем руководителем определенно существует телепатическая связь… Ну да – ведь у них, можно сказать, общие мозги… А я все удивлялся, почему он мной командует, как простым секретарем обкома!

Адель смотрела на кота с благоговением, с таким, что я поддался соблазну, и присев перед ним на корточки, пристально стал смотреть в желтые глаза, ставшие туманными. Спустя несколько секунд в моем уме поочередно воплотились утверждение и вопрос. Утверждение было обидным, ибо воспринялось как «Мошенник ты!» А вопрос был политическим: «Как ты думаешь, кто поделился мозгами с политическим преемником моего донора и реципиента?»

– Шарик в гостях у Барбоса, – покачал я головой, удивив тем хозяйку.

– Что-что? – сузила она глазки, считая, что я отождествляю себя с Шариком, а ее с Барбосом.

– Чушь какая-то, – потряс я головой. – Кажется, мой кот назвал так одного деятеля, прославившегося в народе государственными поступками, совершенными в состоянии алкогольного опьянения.

– А как у вашего кота с этим? Ну, с кошками? Ведь операцию, которую он перенес, можно рассматривать как кастрацию?

Кот глянул на Адель иронично

– Вы хотели сказать стерилизацию…

– Да, да, совершенно верно.

– С кошками у него очень даже хорошо, если не гипертрофированно с трансформацией в гуманистическую, то есть женскую сторону, – шпильку Эдгар-Эдичка, судя по всему, равнодушный к кошкам, принял безболезненно.

– Как это? – посмотрела Адель на кота, как на инопланетянина.

– Дело в том, что у котов за эрекцию отвечает практически весь мозг, а удаление его небольшой части вызывает бурную регенерацию, хорошо известную в научных кругах. Так что прямо беда с ним. Хорошо, что теперь объелся, а то бы точно к вам на руки полез. Гомофил, да и только

– Тяжело вам, наверное, с ним… – спрятала руки хозяйка.

– Почему вы так решили? Напротив. Я вам ведь не сказал, что он ко всему прочему и мой ангел-телохранитель и главный вдохновитель. Вы читали «Сердце дьявола»? Можно сказать, он его мне внушил.

Девушка посмотрела на Эдичку с интересом.

– Похоже, он чего-то от вас ждет.

– Да, – вздохнул я. – Видите ли, милая Адель, мы разыскиваем одну особу. Она была у вас сегодня…

– Была у меня? – нахмурилась. Ее гипотеза, касающаяся причины моего появления в доме, задымилась как сухой лед в летнюю жару.

– Да. Эдгар взял ее след, и он привел нас сюда.

– А какой у вас к ней интерес? – спросила кисло.

– Интерес не у меня, интерес у него. Мы встретились с ней днем, она сидела на скамейке, вся такая маловыразительно-пошлая, сидела, надо сказать в дымину…

– Пьяная.

– Да, вдрызг. А он, лишь увидев ее, подошел и стал с большим интересом обнюхивать. Я подумал, может, у этой госпожи есть кошка, и он, природный кот, влюбился в нее, то есть в ее запах, без памяти. В знаете, Адель, представить трудно, какой он разборчивый. Та кошка ему не такая, эта лопоухая, третья огурцами, как корюшка, пахнет, четвертая с «ушами» на коленках. Знаете, это я от него узнал, что на коленках бывают уши, у вас, кстати, очень красивые ножки.

– Спасибо, – поблагодарила Адель, расстегивая верхнюю пуговку на кофточке (верхнюю из остававшихся застегнутыми. Пересчитав последние, я составил уравнение, из решения которого следовало, что если я за ДТ сделаю больше двух комплементов, то мне, как джентльмену, придется пожать плоды своей галантности.)

– Но вы же говорили, что он кошками не интересуется?

– Я говорил?

– Вы называли его гомофилом.

– А! Это всего лишь предположение. Видите ли, у котов нет привычки водить любимых домой, и делать это так, как делают это люди, то есть на глазах своих домашних животных. Они это делают в укромных уголках, и потому я не знаю, с кем он занимается любовью…

«Эдгар меня убьет!» – подумал я замолчав. Однако кот слушал, скептически кривя мордочку, и я воткнул в его зад еще одну шпильку:

– При всем при том упомянутый гомофильный интерес, я частенько чувствую в его мыслях, обращенных к женщинам.

– Вы чувствуете его мысли?! – удивилась Адель, не поняв, что я заговорился. – Чувствуете, что думает ваш кот?

– А что тут такого? Я ж говорил, что у нас с ним телепатическая связь иногда проклевывается, и он передал, что если я не найду ее, то домой мне лучше не возвращаться, не говоря уж о турнирной судьбе «Динамо»… Гм… мне сейчас в голову пришла мысль поставить на проигрыш этой команды в завтрашнем туре. Денег хоть огребу.

– Я бы такого кота отравила… – не слушала женщина.

– Пробовал… Себе на голову. И топил, и усыплял – все без толку.

Глаза мои по системе Станиславского намокли, и я проговорил, горестно сморщив лицо:

– Вы ведь не все еще знаете…

– Что не знаю? – боязливо отодвинулась от кота.

Адель читала все подряд и потому верила во все на свете: в счастливые свойства подков, в деда Мороза, в повсеместность упырей и даже в марсиан, энергично покоряющих Землю с конца позапрошлого века.

– Он изводит моих знакомых… Из ревности, – посмотрел я на груди девушки. Они были естественно-полновесными.

«Всегда так, – усмехнулся во мне ценитель слабого поля, – пообщаешься пару часов с женщиной, и она начинает нравиться».

– В самом деле?! – вскинула Адель округлившиеся глаза. Ужимки делали ее премиленькой.

– Да… – покивал я и, подмешав изрядно оккультизма, рассказал, как Эдичка в неделю терминировал итальянско-подданную Теодору.

Тишина, покрывшая мое повествование, была без малого гробовой. Мне казалось, я слышу, как потрескивает статическое электричество в Эдичкиной шерстке.

Адель, подумав, что напрасно пустила кота в квартиру, нехотя изменила вагинальную ориентировку с меня на жениха, только что произведенного в подполковники, и в настоящий момент сладко спавшего в гостиной под запятнанной скатертью.

Эдгар-Эдичка подошел к хозяйке квартиры, сел, посмотрел требовательно:

– Говори, и мы уйдем.

– Была она у меня… – сдалась девушка. – Зовут ее Наталья Воронова. Сама себя зовет принцессой и всем говорит, что скорее умрет, чем выйдет замуж не за принца. Живет на Остоженке, дом такой-то квартира такая-то. Но кошки у нее нет.

– Вы уверены?! – «встревожился» я.

– Абсолютно.

– Может у родственников или подруг есть?

– Может и есть. У Маруси Павловской точно есть голубая персиянка. Она живет в том же доме в квартире восемь.

Мне ничего не стоило возликовать.

– Мы вам так благодарны! – затряс я руку девушки, благодарно глядя. – Мы у вас в долгу, милая Адель. Загадайте желание, и Эдичка с радостью его осуществит.

– Он выполняет желания?! – посмотрела на животное пристально.

Кот кивнул, как делают это вельможи.

* * *

Адель хотела заказать себе на ночь маркиза Смирнова-Карабаса с ударением на втором «а», но, подумав, что в таком случае оккультный черный кот с неясной сексуальной ориентировкой останется в квартире и может наделать непредвиденных дел, заказала деду четвертую звездочку.