Текст книги "Черепаховый суп"

15. Ногти

В двенадцати километрах от Бески-Юга и в трех – от того места, где «1969» сливается с Северо-Западной скоростной, я остановил дредноут и вылез из салона. По большому счету, здесь и заканчивалась трасса «1969». Как и краткая эпоха наивных надежд, длинных волос, рок-н-ролла и веры в человека.

Именно тут в самом конце 1969-го года три автобуса, расписанные черепами и ромашками, свернули с дороги. Никаких памятников, обелисков, ничего такого. Только упрямо торчит старый Звенящий дуб. А на нем – тысячи пацификов, хайратников, порванных струн. Я обхожу свой ЗИС, достаю купленный на пристани зонт, размахиваюсь и кидаю в густую, тяжелую крону.

– Хайле селасе, – говорит Сабж, открывая дверь, но оставаясь в салоне. – Я всегда хотел спросить, Макс: если в тех автобусах ехали последние, то кто притаскивает сюда весь этот металлолом?

– Дураки и предатели, – говорю я, закрывая багажник.

– А ты?

– Ну, и я.

– Ясно. – Сабж захлопнул дверь и сказал в открытое окно: – Тогда давай почтим это дело прослушиванием «Вельвет андерграунда» и косяком.

– У меня нет «вельветов», а траву я не курю.

– Тогда что нас тут держит?

– Да ни хрена нас тут не держит.

Ветер то налетал, чтобы ощутимо шлепнуть дредноут по выгнутой спине, то вдруг затихал. От этого в кроне Звенящего дуба возникала психоделическая мелодия. Типа, саундтрек к разочарованию.

– А почему дураки, Макс?

– А кто же? Все эти хипстеры, битники, дети цветов – как судороги. Даже не судороги, а ногти. Тело уже умерло, мозг разослал сигнал: «Стоп, машина». А ногти растут.

– Или волосы, да? Помнишь эту фишку, да? Когда все почти уже кончилось, какой-то клоун поставил на Бродвее такой мюзикл. Билеты стоили бешеные бабки.

– И я про это. Любое движение имеет смысл, пока в него верят. А вера кончилась уже тогда. Потому я и говорю – дураки. Все же на ладони, Сабж, но они отказываются видеть.

– Ну и что? – Сабж пожимает плечами и вынимает из моего кармана сигареты. – Почему все должно иметь какой-то смысл? Эти парни по-своему счастливы. Они наверное, счастливее нас с тобой, Макс. Может, ты им просто завидуешь?

– Может быть. Но я бы не смог так. Я, наверное, слишком четко осознаю бессмысленность всей этой бодяги.

– Просто ты атеист, приятель. Потому что слишком много знаешь. Знание порождает сомнения, поэтому оно – антипод веры. А вера слепа по определению, она исключает сомнения. Или это уже не вера. В большинстве случаев...

– Я думал об этом, Сабж. Но ведь многие из них далеко не глупы. Движение интеллектуалов было тогда и существует теперь. Нет, старик, тут дело не в знаниях. Скорее, в какой-то врожденной наивности.

– Только не произноси слово «чистота». Вспомни того же придурка Кизи.

– Кизи не в счет. Он уже тогда ни во что не верил. Ему просто нравилась жизнь раздолбая, вот и все. Как и Бротигану. Этих двоих я уважаю. На периферии любого движения можно найти таких ребят. Они хотели бы верить, но врожденный цинизм мешает. И они оказываются в некоем вакууме между верой и смыслом. Смысл им не нравится, а верить они не умеют.

– А потом приходят наивные умники и называют их гуру.

– Типа того.

– Тогда я не совсем понимаю, что ты называешь наивностью.

– Наивность – это вера вопреки знанию. Если еще раз положишь мои сигареты к себе в карман, я сломаю тебе руку.

– Peace, bro. Прости мне мою наивность. Я знаю, что это твои сигареты, но верю, что ты об этом не вспомнишь. Я хиппи. В каком-то смысле.

16. Оранжевые пунктиры

Спустя какое-то время, высадив в пригороде Сабжа, я въехал в южные ворота Бески-Юга. Монотонным речитативом потянулись ухоженные, но довольно однообразные дома. Как и большинство относительно молодых городов (Бески-Югу чуть больше двадцати лет), он еще не успел обрести своего лица. Которое приходит к городам с потемневшими камнями домов, трещинами в асфальте, третьим, а то и четвертым поколением жителей. Так вот, всего этого Бески-Юг еще не приобрел. Самое старое здание в нем – это бывшая казарма, которая потом была тюрьмой, а сегодня, как ни парадоксально (разумеется, после кардинального переустройства), – стала школой. Но одного здания побуревшего кирпича недостаточно. А в остальном Бески-Юг – обычный небедный провинциальный городок, каких тысячи.

Покружив по городу, я нашел автостоянку, охраняемую тремя доберманами и огромным негром. Негр помог мне натянуть на дредноут брезентовый тент, взял плату за месяц вперед и рассказал о последней игре «Нью-йоркских гризли» против «Сибирских медведей». Я вежливо делал вид, что слушаю. Хотя футбол ненавижу. Возненавидел его еще в Самерсене. Потом охранник стрельнул у меня сигарету, и больше я его никогда не видел.

...Встречи, подобные той, на которую я приехал, проводились по однотипной схеме. Никаких ночных перебежек, поднятых воротников, накладных усов и зеркальных очков. Все максимально буднично и просто. В маленькой гостинице снимается номер с отдельным входом. Вот и все. Чем меньше суеты, тем меньше внимания и посторонних глаз. На столе раскидываются карты и деньги, выставляется выпивка, так что в случае чего обвинить можно только в азартных играх. Тоже, разумеется, не сахар, но это меньшее из зол, с которым приходится мириться.

В ближайшем к автостоянке газетном ларьке я купил «Бески-Юг дэйли» и в разделе частных объявлений без труда нашел то, что искал:

«КАРТА ЕВРОПЫ. БЕРИНГ, БРАЙЗЕР.

ИЗДАТЕЛЬСТВО “СОХО”143-07-08»

Оставалось только выяснить местоположение гостиницы «Кеббис», где сегодня, седьмого августа, в номере 143 состоится встреча. И в этом я рассчитывал на болтливость продавцов газет.

Никогда не мог понять, почему в провинции так любят красить бордюрные камни в яркие цвета. В Бески-Юге они были зловеще оранжевыми. Почему? Возможно, потому, что не нашлось другой краски. Но тихие патриархальные пейзажи провинциального городка, обведенные четким оранжевым пунктиром, навевали что-то наркотическое. Представляю, каково тут в дождь, когда оранжевые отблески отражаются еще и в лужах!

Небо постепенно избавлялось от грозовых облаков. Парило нещадно, и синева была такой нестерпимо ослепительной, что я нацепил очки. На одной из пустынных улиц, прямо на разделительной полосе спала, высунув длинный красный язык, лохматая собака.

Минут через пятнадцать я нашел гостиницу «Кеббис» – серое двухэтажное здание со стандартной вывеской. Все номера первого этажа имели вход с улицы. В том числе и номер 143. Я постучал трижды. Шторка на ближайшем слева окне шевельнулась, щелкнул замок, и я толкнул дверь.

На пороге стояла Буги. Удар был достаточно сильным, и я потерял сознание.

Часть вторая
ЭПИЦЕНТР

17. Солнце и вода

Дождь, нудивший с самого утра мелкой промозглой пылью, к обеду превратился в полноценный затяжной ливень. Тяжелые капли рушились на асфальт перед гостиницей, вздувая пузырями стремительно разрастающиеся лужи и разгоняя на них радужные пленки масла. Город, и без того в этот час немноголюдный, вымер. Низкое серое небо казалось еще ближе, еще тяжелее: вот-вот обрушится всей тяжестью переполненных влагой грозовых облаков, вомнет смешные домишки Бески-Юга в асфальт, сровняет этот чертов городишко с землей, и все – как и не было.

Это типично для районов, окружающих мертвую зону вокруг Эпицентра: низкое небо, прижимающееся к земле, неустойчивая погода, вечная сырость. Собственно, влажность и создает ощущение близости небес, выступая своеобразной атмосферной линзой. В редкие часы ясной погоды, особенно по ночам, можно бесконечно долго смотреть вверх, на яркие звезды, похожие на пулевые отверстия в иссиня-черных одеждах Господа Бога. И верить становится просто... Вот только хорошая погода в этих местах – редкий гость.

– Ну, а потом я приехал сюда и ты встретила меня своим классическим апперкотом, сестренка, – закончил я свой рассказ и осторожно отнял от лица грелку со льдом. Челюсть все еще болела, но уже не так сильно.

Буги не смотрела на меня, она сидела, забравшись с ногами в глубокое кресло и укутавшись в плед. В эту минуту она выглядела такой женственной, такой домашней... если бы не «Пустынный орел», лежащий на подлокотнике, и не болезненная память о «радушном» приеме. А кроме того, был еще взгляд: холодный, сосредоточенный, спокойный.

Сабж сидел на полу в углу комнаты и старательно делал вид, что его тут нет. Под левым глазом у него наливался синевой монументальный синяк: дурачок рискнул сунуться между мной и Буги, даже угрожал ей своим смешным «парабеллумом». Хотя, может быть, именно это меня и спасло. Я вырубился сразу, отхватив апперкот, но одним ударом Буги явно не ограничилась, потому что у меня болела не только челюсть, но и ребра, и правое плечо, и правое колено. Впрочем, если бы Буги захотела, она могла покончить со мной и с меньшими затратами энергии. Уж кто-кто, а я ее хорошо знал. Значит, она не собиралась меня убивать?..

– Ну и... что мы теперь будем делать? – спросил я, поскольку Буги не реагировала на мои слова.

Она впервые за время моего рассказа оглянулась:

– Завтра уйдем в трип. Отец настоял, чтобы я пошла с тобой и Сабжем. Это почти намек, Макс, пораскинь мозгами и подумай. – Она стремительно поднялась, бросила на спинку кровати плед, привычным движением сунула в плечевую кобуру «Орла» и прошла через комнату к двери. – Ложитесь спать. Завтра подниму затемно... И примите душ, воняет от вас, как от козлов.

– И тебе спокойной ночи, – подал голос Сабж, – был рад тебя увидеть.

Я бы не рискнул шутить с Буги, когда она не в настроении. Но Сабжу прощалось многое. Буги криво улыбнулась и ответила:

– Извини меня, Сабж, я, наверное, погорячилась.

– Я заметил, – кивнул Сабж, – но великодушно тебя прощаю. Как думаешь, в этой гостинице можно заказать ужин в номер?

...Не так-то просто уснуть, когда все тело болит. Да и дождь барабанил в гостиничную кровлю всю ночь, прекратившись лишь часам к четырем утра. Только тогда я наконец провалился в некое неспокойное подобие сна, в котором все время куда-то бежал, от кого-то спасался, прятался, боялся. Мне снились пропитанные влагой подвалы, странные слепые люди, приманивающие крыс игрой на дудках, жуткий художник с крестами пластыря вместо глаз... Я осознавал, что это сон, просто кошмарный сон, и понимал, что надо всего лишь проснуться. Но проснуться не получалось...

Поэтому я был даже рад, когда Сабж растолкал меня и сказал, что Буги ждет нас через полчаса на автостоянке.

Арендованный здесь же, в Бески-Юге, рыжий пикап неопределяемой марки и года выпуска глухо урчал. Буги сидела, открыв дверь, на водительском месте и курила. Судя по синякам под глазами, спалось ей тоже несладко. Как и мы с Сабжем, она была одета в темно-зеленый армейский комбинезон. Ничего, кроме оружия и левых документов, ни у кого из нас с собой не было. Все наши вещи остались в номерах.

Я кивнул Сабжу на переднее пассажирское сиденье, а сам забрался назад. Лег, насколько позволяло пространство салона, и мгновенно уснул. На этот раз мне не снилось ничего, и за несколько часов пути до Орлиного Гнезда я более или менее компенсировал гостиничную бессонницу.

Впрочем, несколько раз я просыпался и видел за рулем то Буги, то Сабжа. Вести пикап они мне не предлагали.

За несколько минут до въезда в Орлиное Гнездо я проснулся окончательно. Желтые, сливающиеся с ландшафтом руины городка уже можно было разглядеть в небольшой долине, зажатой между поросшими жестким кустарником холмами. Был полдень, и с безоблачного неба взирало на землю жестокое солнце.

После войны, радикально поменявшей климат всей планеты, здесь всегда стоит засуха. Дождевые тучи доходят до границ мертвой зоны, окружающей Эпицентр кольцом в пять-шесть километров шириной, и проливаются над пограничными городками вроде Бески-Юга. Сюда же дождь заглядывает редко. Лишь осенью безумные шквалы Санта-Берильес приносят непогоду, и тогда тонны воды с неистовой силой обрушиваются на желтую пыль. Такие ливни могут идти по две-три недели подряд и меняют пейзаж до неузнаваемости. Ярость воды срывает одни холмы и возводит другие, уничтожает незащищенные оазисы, создает русла недолговечных рек, чьи обезумевшие потоки сносят все на своем пути. Долина, где расположено Орлиное Гнездо, превращается в мутное озеро, и бурая вода полностью скрывает развалины городка. Многие подобные селения, оказавшиеся после войны в мертвой зоне, давным-давно либо сровняло с землей, либо засыпало наносным песком. Но есть и такие, что торчат гнилыми зубами руин по сей день. Когда сила воды иссякает и яростное солнце, прорвавшись сквозь облачную завесу, превращает вчерашнюю грязь в желтый песок, трудно поверить, что совсем недавно тут бушевал потоп. Его вызывают многочисленные заброшенные шахты, которыми изрыта почва под городком. Когда-то в них добывали йод и насыщенную им соль.

Пикап стоял. Сабж тихо похрапывал, смешно съежившись на переднем сиденье и упершись ногами в лобовое стекло. Буги стояла спиной к машине чуть в стороне и курила. Яркое солнце прошивало ее густую шевелюру золотыми нитями и окружало всю фигуру ослепительным ореолом. Я невольно подумал, что сейчас она представляет собой отличную мишень, и усмехнулся. Сабж громко всхрапнул и тут же захлопал глазами.

– Приехали? – пробормотал он, обращаясь к пустому водительскому сиденью.

– Почти, – ответил я, – долина прямо под нами.

– Ага, – сказал Сабж, протирая глаза, – а где Буги?

– Вон она, курит.

Сабж повернулся, проследил за моим взглядом и вдруг совершенно спокойно произнес:

– Даже я не промахнулся бы.

– Знаю, Сабж. И она знает. Но я не стану этого делать.

– Почему?

– Ну... Скажем так, не вижу достаточно веских оснований.

Это была неправда. Вернее, не совсем правда. На самом деле я бы и самому себе не смог толком ответить, почему не выстрелил в нее тогда.

– Ясно. – Сабж потянулся, снова огляделся и так, словно мы только что обсудили не самый удачный матч «Буффало Саймс», сказал:

– Тогда дай мне сигарету, Макс. А я попробую разогнуть ноги.

18. Противоречие

Как и большинство субтропических областей планетарного диска, эта в прошлом принадлежала вездесущей Вест-Индской компании. И, как и везде, британское влияние на местный колорит оставило шрамы, нелепые и неуместные. Орлиное Гнездо – яркое тому свидетельство.

Понятия не имею, как оно называлось в довоенные времена. Берусь спорить на кругленькую сумму, что топоним начинался с приставки «New», но если честно, меня это никогда не интересовало. Не потому, что я не любопытен, напротив, меня хлебом не корми, дай покопаться в архивной пыли жуткого прошлого, выродившегося в безумное настоящее. Но руины должны оставаться руинами. И в прямом, и в переносном смысле. А кроме того, среди тех, кто ходит в Эпицентр, есть негласное правило: мы стараемся не привлекать внимания к нашим форпостам и перевалочным базам.

А вот что касается нынешнего названия, «Орлиное Гнездо», то тут все просто. Когда мы обнаружили этот забытый цивилизацией уголок, в нем уцелело всего одно приземистое здание красного кирпича. На его фасаде каким-то чудом удерживались остатки неоновой вывески – «Eagle’s Nest». Выглядело здание настолько по-британски, что у меня аж сводило зубы. Казалось, этот кубический монстр с нелепой колоннадой сам приполз сюда с островов Ее Величества. Или его приволокло ледником...

Я всегда испытываю бессильную ярость при виде подобных уродливых свидетельств имперской власти. Какое на хрен орлиное гнездо может быть там, где никто и никогда в глаза не видел орла? Стервятники, грифы, соколы, даже вороны – пожалуйста. Но орлов тут никогда не водилось. Так почему не назвать гостиницу «соколиным», «вороньим» гнездом или «Гнездом Грифа» на худой конец? Но нет, имперское сознание, пройдя сквозь сито веков, как будто само приняло форму куба. Или это римские орлы все еще властвуют над друидскими генами?

Путешествуя по планетарному диску, я завел блокнот и записывал туда все «гнезда», встречавшиеся по пути. Я насчитал ровно 110 орлиных, 62 вороньих и 12 ястребиных.

Бальзамом на сердце пролился неон вывески «Гнездо канарейки» в Портсмуте. Так называлась невзрачная закусочная, за стойкой которой стояла аппетитная дочка хозяйки, вызвавшая у меня куда большее слюноотделение, нежели местное скудное меню. А в Вально выбила скупую мужскую слезу вывеска «Гнездо Носорога» над огромным автосалоном. Но эти исключения только подтверждают правило.

Нет, я не имею ничего против Туманного Альбиона. Я люблю Лондон, а в Лидсе прожил почти год. Даже прогулялся босиком по зебре пешеходного перехода знаменитой аббатской дороги.

Но я ненавижу Вест-Индскую компанию и всех ее сестер и братьев, какие бы имена они ни носили.

И дело здесь не в расовых и национальных предрассудках или территориальных претензиях – это всего лишь лозунги для прыщавых юнцов, спасающихся от перхоти, выбривая головы наголо. Но именно такими лозунгами прикрывался монстр, вытоптавший планетарный диск коваными армейскими сапогами, мягкими мокасинами проповедников, траками бронетехники и инверсионными следами трансатлантических авиалайнеров. Прикрывался, чтобы делать свое дело за счет всеобщей мобилизации, уличных банд всевозможного покроя и фасона, разнокалиберных конфессиональных общин, землячеств и диаспор. Не верьте тому, кто скажет, что имя этому монстру – деньги. Они – лишь одно из его орудий, наряду с жаждой наживы и власти, равнодушием, властолюбием, прыщавой наивностью бритоголовых неонацистов и фанатичной верой преподобных святых отцов. Говорят еще, что имя ему – Легион. Я же считаю, что имя ему – человек. Прекрасный и ужасный, как никто другой, близкий к Богу и неизмеримо далеко отошедший от Него.

Основной парадокс человечества в том, что мы, люди, сочетаем в себе тягу разрушать и стремление создавать. В нас воистину сошлись божественное и дьявольское. Нам не чужды понятия: добро, красота, вера, свобода, соучастие. Память. Умение восхищаться. Стремление сохранить. И хрен его знает, каким образом мы умудряемся сочетать в себе противоположное. Я ведь и сам создавал и уничтожал, убивал и радовался рождению, спасал и равнодушно отворачивался, крал и дарил, верил и сомневался, восхищался и цинично насмехался. Объяснить этого я не могу, но прихожу к выводу, что главное в человеке – противоречие.

Помните, я говорил об истинах, которые навязли у нас в зубах. Может, и у вас тоже, я не в курсе... Так вот, человек умудряется противоречить этим истинам всем своим существованием. Как хотите, так и понимайте...

* * *

Буги докурила, отбросила окурок в сторону и молча вернулась в машину. Пикап, глухо урча, скатился по осыпающемуся склону холма и въехал под сень руин уничтоженного войной города. Одного из многих сотен подобных ему. Может быть, даже из тысяч.

– Обожаю такие городки, – вздохнул Сабж, – их ни с чем не сравнимый провинциальный колорит и...

– Сабж, заткнись, – вздохнула Буги.

– Молчу-молчу, – понурился Сабж и уставился в боковое окно.

19. Рутина

Последний раз я бывал в Орлином Гнезде четыре с половиной года назад, за полтора года до вынужденного отпуска. С тех пор тут почти ничего не изменилось. Те же словно надкусанные гигантским дегустатором темно-коричневые стены, та же чахлая растительность серого цвета в трещинах асфальта и меж кирпичей руин, то же тревожное ощущение настойчивого взгляда в спину.

Я знал, что это только ощущение. Буги не просто так курила, стоя у пикапа. Прежде чем отправиться за мной и Сабжем, она уже побывала здесь (и еще кое-где), и расставила в только ей известных местах маячки – не меньше сотни в каждом городе. Специальный сканер (который мог быть вмонтирован в часы, пуговицу, куда угодно) считывал информацию с маячков. И если бы в городе появились гости, а тем более если бы они решили дождаться нас, хоть один маячок зафиксировал бы это. Тогда бы мы просто развернулись, доехали до ближайшего населенного пункта, сдали пикап, арендовали другую машину и попытали счастья еще раз, в другом месте.

А когда мы будем покидать Орлиное Гнездо, Буги активирует систему самоуничтожения маячков – и от них не останется ничего, кроме расплавленных кусков пластика и сгоревших чипов со стертыми данными.

С тех пор как правительственные органы выяснили, что есть люди, способные проникать в Эпицентр и возвращаться обратно, мы вынуждены были соблюдать осторожность. И Полковник, основной организатор и заказчик трипов, разработал целую систему мероприятий, чтобы усложнить работу спецслужб, занимающихся Эпицентром. В том числе и установку маячков в городах-форпостах.

Разумеется, периодически кого-то из наших брали. На этот случай тоже существовали инструкции. Так, не следовало ничего скрывать. Почти ничего.

Проводники шли в трип только после личного уведомления Полковника. Каким образом они получали информацию с Территории Штиля, никто, кроме них самих, не знает. Состав группы известен только организатору трипа (как в нашем случае – Буги).

Когда арестованных сталкеров заставляли провести группу в Эпицентр, это требование следовало выполнить. Но группа обязательно погибала, даже если арестовывали Проводника. У него или трипующего бойца был шанс выжить благодаря своему опыту и знанию Эпицентра, однако я не слышал, чтобы кому-то это удалось.

На руку сталкерам играл тот факт, что эффект от электромагнитных импульсов, разбросанных лепестками ядерных взрывов, так и не исчез окончательно. В самом Эпицентре он не ощущался, но вот небо над Неподконтрольной Дистанцией было гарантированно защищено от воздушного транспорта.

Почему мы скрываем свои способности от правительств и почему они, в свою очередь, стремятся попасть в Эпицентр?

Ох... Это сложный и крайне запутанный вопрос. Ведь, с одной стороны, Эпицентр – губительное для всего живого на земле (кроме населяющих его организмов) место. И на первый взгляд владение им мало что дает метрополии в плане геополитического превосходства. Но в действительности сумевший подчинить нейтральную территорию получает контроль над прочими метрополиями. Собственно, это и явилось причиной последней войны на Земле. (Я говорю «последней», поскольку доверяю Полковнику и его научным изысканиям.) Ведь то, что в самом центре планеты расположена военная база баллистических ракет, оснащенных ядерными боеголовками, могло в корне изменить всю картину мироздания.

Человечество во все времена пребывало в состоянии готовности к войне. Бытующее определение – «вооруженный до зубов нейтралитет» – не момент истории, оно и есть история. Человечество только в этом состоянии и существовало. Гонка вооружений, которая в разные времена то скрывалась под ликом развития прогресса, то действовала открыто, была и пока что остается угрозой цивилизации. И это еще раз подтверждает парадокс, характерный для всего, что творит человек. С одной стороны гонка вооружений способствует развитию инженерной мысли, медицины, физики, математики и прочих наук. С другой стороны, именно благодаря этому развитию все созданное человечеством может в любое мгновение исчезнуть. Полковник однажды сказал, что в тот момент, когда люди подчинили себе атом, наша цивилизация стала похожа на канатоходца, замершего на середине пути и выронившего балансир: он удерживает равновесие только за счет того, что ветер с одинаковой силой дует со всех сторон.

Оговорюсь. Мы все, и Полковник в первую очередь, отдавали себе отчет в том, что рано или поздно Эпицентр будет взят. С нашей помощью или без нее – это все равно бы случилось. И мы были готовы к тому, что однажды Полковник даст сигнал, и нам придется войти в Эпицентр, чтоб попытаться остановить человечество. «Это бесполезно, – качал головой Полковник, – но иногда бессилие приносит больше пользы, чем сила. Будем надеяться, что я успею что-нибудь придумать. Вот только что? Ума не приложу».

Пока же мы делали то, что могли. Получая сигнал от Полковника, мы уводили в Эпицентр тех, кто страдал от политических, религиозных, расовых преследований, тех, кто мог сделать что-то полезное, но был связан по рукам и ногам системой, предрассудками или финансовой ситуацией.

Кроме того – не вижу смысла скрывать этот факт – через Эпицентр часто перевозились различные контрабандные товары: алкоголь, легкие наркотики растительного происхождения, запрещенная литература, etc. А нам нужны были деньги. В первую очередь, на те исследования, которые проводил Полковник и помогавшие ему ученые. Остальное доставалось трипующим сталкерам. Мы привыкли жить безбедно, почти ни в чем себе не отказывая. Риск, которому мы подвергали себя в Эпицентре, давал нам на это право. Трипы были нашей работой, нашей жизнью и нашей смертью.

Еще одним из источников добывания средств стало то, что мы называли между собой «хабаром», а на самом деле мародерство. Ведь Эпицентр когда-то был метрополией Нагасаки – одной из самых влиятельных и богатых. И обшаривание его опустошенных войной городов порой приносило едва ли не больший доход, чем доставка контрабандных грузов. Хотя и было связано с достаточно трудоемкой процедурой очистки трофеев: радиационной, химической, бактериологической. Ведь они могли представлять серьезную опасность для обычных людей.